Текст книги "Сумерки Европы"

Автор книги: Григорий Ландау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Такъ въ неразматываемые клубки сплетаются линіи спасительныя и разрушительныя.

* * *

Сплетаются линіи разрушенія и возстановленія. Всѣмъ извѣстны, хотя, можетъ быть, все таки недостаточно оцѣниваются въ ихъ глубинности и всепроникновеніи – объемъ развалинъ, сила разрушенія. Выше намѣчались тѣ факторы, которые не только привели къ нимъ, но ихъ и поддерживаютъ, продолжая ихъ углублять. Обвалъ получаетъ до-полнительную силу разрушенія изъ собственной инерціи. Прервать движеніе разрушенія, пожалуй, труднѣе, чѣмъ его начать; при опредѣленномъ напряженіи и продолжительности – онъ самъ становится условіемъ и факторомъ своего продолженія. И тѣмъ не менѣе спору нѣтъ, что есть еще силы и шансы возстановленія; возстановленія не того, что было – по культурности, творчеству, вліянію и мощи, но возстановленія нѣкоторой новой, частичной, но все же человѣчной и человѣческой значимости. Возстановленіе Европы въ этомъ частичномъ смыслѣ кульминируетъ въ вопросѣ о возстановленіи Германіи, какъ паденіемъ этой послѣдней обусловлено и паденіе Европы, какъ съ расцвѣтомъ первой былъ связанъ и послѣдній расцвѣтъ второй.

Въ Европѣ при всемъ ея упадкѣ безконечно глубоки залежи культуры и опыта; глубоки они въ частности и въ Германіи. Жизнь беретъ свое – такъ думаютъ и говорятъ, забывая, что она это дѣлаетъ, посколько остается жизнью; но свое беретъ и смерть, и разрушеніе. Если восторжествуетъ жизнь, она разовьется по опредѣленнымъ путямъ, но – восторжествуетъ ли она?

Широко распространено гордое сознаніе: Европа еще постоитъ за себя. Широко распространенъ и оптимизмъ по отношенію къ Германіи – она все отработаетъ, задѣлаетъ, возсоздастъ. Есть много правды и въ томъ и въ другомъ; но нѣтъ въ нихъ всей правды. Въ нихъ – обоснованное признаніе силъ, но нѣтъ ощущенія трудностей; есть сознаніе доблести, но и незрячесть на опасности; я бы сказалъ – неуважительное отношеніе къ требующимся преодолѣніямъ въ силу поверхностной недооцѣнки того, что требуется преодолѣть.

Ясное сознаніе причинъ и факторовъ паденія, его глубины и послѣдствій – есть само по себѣ, если еще не путь къ возстановленію, то предохраненіе отъ ложныхъ путей; даетъ, если не орудіе возсозданій, то его методъ. Дѣйствовать можно и не понимая; и, можетъ быть, такое дѣйствіе инстинктомъ руководимое – всего производительнѣе. Но нельзя дѣйствовать, понимая ложно.

Линіи европейскихъ судебъ ясны. Кончилось культурное и державное руководительство Европы міромъ. Великая война положила этой эпохѣ предѣлъ. Но останется ли Европа, европейская культура, европейская державность одной изъ міровыхъ силъ и строителей – этотъ вопросъ еще не предрѣшенъ. Предрѣшено лишь одно: либо Европа не только развернетъ свой развалъ, уроется глубже въ свои развалины, обреченная на внутреннее самоистязаніе, съ рискомъ стать больнымъ мѣстомъ всего міра, язвой, которую ему придется преодолѣвать и разсасывать; либо Европа воскреснетъ въ своей частной, но все же полной культурной мощи, какъ новая Европа средне-восточная, германо-россійская; какъ великій материкъ, обладающій всѣми природными человѣческими возможностями, какъ культурная мощь равноправная и равнозначная, съ мощью американской, дальне-восточной, британской и, можетъ быть, – кто знаетъ – все еще первая среди равныхъ…

ОТДѢЛЪ III
НОВОЕВРОПЕЙСКАЯ КУЛЬТУРА

I. НАРЕКАНІЯ И ВМѢНЕНІЕ

Грозны и смутны судьбы Европы. Но приходится ли за нее тревожиться. Постоитъ ли она еще за себя или нѣтъ, – для кого и въ какомъ смыслѣ это можетъ представить захватывающій жизненный и духовный интересъ. Личность связана непосредственно со своей семьей, своимъ бытовымъ кругомъ, дѣловой сферой, со своимъ религіознымъ коллективомъ, національной культурой, государственной организаціей. Культурные и хозяйственные интересы выводятъ ее за предѣлы этихъ областей – въ другія сосѣднія или даже отдаленныя; но въ концѣ концовъ нигдѣ такой подлинно объемлющей личность сферой не является Европа, какъ нѣчто твердо законченное, внутренне – связанное и внѣшне – ограниченное. Хозяйственныя связи, перекидываясь за предѣлы родной страны, ведутъ и въ сосѣднюю, ведутъ и черезъ океаны; культурныя вліянія расползаются по всему міру, не задерживаясь и отчасти обходя сосѣдей. Весь міръ пришелъ въ общеніе съ одной стороны; съ другой – Европа была и до послѣдняго времени оставалась лишь подвижнымъ продуктомъ самодовлѣющей игры созиданій и вліяній, а не ихъ организованной основой. Быть можетъ, она станетъ такой основой, но именно ставъ частичной міровой силой. И нѣтъ ли провинціализма въ самомъ опасеніи ея провинціализаціи. И нѣтъ ли подавленности и внутренней слабости, нѣтъ ли духовнаго развала – въ самомъ цѣпляній за ея развалины. Свѣжій и сильный духъ не идетъ ли свободно навстрѣчу всякому будущему, и не все ли ему равно, откуда до него будутъ долетать новые звуки, изъ Парижа или Токіо; и не все ли ему равно, откуда будутъ вспыхивать освѣщающіе ему путь огни – на востокѣ или на западѣ. Волны, несущія безпроволочныя вѣсти, сверлятъ пространство, не задерживаясь государственными и даже материковыми границами, – вопросъ лишь въ силѣ станцій, которыя ихъ посылаютъ; но станціи возрастаютъ въ своей силѣ и будутъ возрастать. Полушарія легко общаются между собой и чѣмъ дальше, тѣмъ больше и легче, тѣмъ быстрѣе и полнѣе. Уже сейчасъ какими то своими струйками вливается весь міръ въ каждую свою точку и чѣмъ дальше, тѣмъ больше – будетъ все во всемъ. Будетъ по разному въ разныхъ мѣстахъ, но не будетъ ли въ Берлинѣ больше Нью-Іорка, чѣмъ Аграма и скоро, можетъ быть, больше Калькутты, чѣмъ Мадрида. Таютъ пространственнныя связи и расплывается историческое родство. Всякое опасеніе и тревога – есть слабость и застой. Сосѣдство таетъ, разлагаемое сверхпространственными связями. Когда то свой тѣсный домъ можно было связать общеніемъ лишь съ близъ лежащими; появились телефоны и трамваи – и вы общаетесь съ людьми на другомъ концѣ города, ни разу не встрѣтившись съ сосѣдомъ по площадкѣ. Сохраняя свой тѣсный, личный, бытовой, государственный домъ и на будущее – почему не связать его непосредственно со всѣмъ міромъ. Почему не пойти свободно на встрѣчу грядущему, топя свой сдавленный европейскій пессимизмъ въ общечеловѣческомъ оптимизмѣ, сохраняя свою душу открытой для всѣхъ вліяній, свою мысль и руку свободной для всякой работы. Всѣ оформленія преходящи, не преходяща лишь оформляющая сила; все сотворенное истлѣваетъ, сохранялось бы лишь творчество. Благоговѣйно склонившись на мгновеніе на предѣлѣ пройденнаго пути, вобравъ въ свою душу образъ минувшаго, – закрѣпимъ свою котомку съ драгоцѣнными остатками прошлаго и орудіями будущаго, чтобы пуститься въ неизвѣданный путь. Кончился одинъ періодъ исторіи – будетъ другой.

И пусть уже подъ новыми широтами будутъ новые люди заново творить дѣло человѣческое, заново созидать, бороться, преодолѣвать, радоваться, скорбѣть; новыя будутъ цѣли, новыя задачи; новые образы будутъ манить новыя поколѣнія; новыя столкновенія и новый рокъ будутъ влечь ихъ къ инымъ безднамъ, и по дорогѣ своихъ восхожденій и паденій они будутъ творить новыя цѣнности, выковывать новые характеры, по новому наслаждаться и по новому отравлять жизнь. Зрѣлые участники зрѣлой культуры, мы не будемъ возлагать на нихъ ребяческихъ упованій, – что они разрѣшатъ задачи неразрѣшимыя для насъ и устранятъ наконецъ изъ жизни насиліе, угнетеніе и печаль; ибо мы знаемъ, что разрѣшеніе задачъ, когда оно дается, означаетъ лишь замѣну ихъ новыми. Но мы также знаемъ, что въ процессѣ разрушенія и крушенія, въ процессѣ преодолѣній и претвореній, одни поколѣнія топчутся на мѣстѣ, другія созидаютъ и творятъ и обогащаютъ души свою и грядущихъ поколѣній. Творятъ въ вѣчномъ трепетѣ духовнаго эфира, въ неизбывномъ распадѣ вѣчно становящейся матеріи – нетлѣнные образы и оформленія. Пусть же свершается переходъ къ новому.

Не довольно ли для старой Европы, не исчерпала ли она всей радужности своей игры. Не будетъ ли настойчивость отстоять и продолжить – не будетъ ли хваткой умирающаго, загроможденіемъ пути для новой культуры. И это – послѣ такого полнаго, блестящаго существованія, какой свѣтъ видѣлъ не часто. Не закончить ли главой небывалой доблести, неповторимаго напряженія человѣческихъ умовъ и характеровъ, поверженныхъ въ кровавое отчаяніе и смертельный ужасъ, – эпоху творческую и побѣдоносную. Не кончить-ли трагическимъ воплемъ неуслышаннаго отчаянія – возвышенную оду неповторяемой величавости. И затѣмъ уйти, уйти въ тѣнь мелкопомѣстнаго бытія, уступивъ безъ напрасныхъ и жалкихъ попытокъ, способныхъ только унизить отзвучавшую эпопею, поле дальнѣйшей жизни – другимъ.

Но закончилась ли эпопея, завершился ли внутреннимъ предопредѣленіемъ кругъ творческихъ возможностей. Вѣдь не извнутреннимъ процессомъ погасло созиданіе въ Европѣ, а насильственнымъ путемъ подорванъ еще устремлявшійся напоръ. И если такъ, то не малодушіемъ ли было бы оставить поле творческихъ возможностей неисчерпаннымъ до конца; не отреченіе ли это было бы отъ основного завѣта ново-европейскаго духа. Пусть другія поколѣнія другихъ народовъ произносятъ приговоръ, если окажется, что наши усилія оказались произведенными впустую, или – что хуже – имѣли лишь задерживающее значеніе. Это будетъ нашимъ рокомъ, рокомъ эпигоновъ: завѣтъ безотказнаго напряженія доосуществлять въ такое время, которое не способно уже привести къ созиданію. Если таковъ рокъ, его придется испытать до конца. Но мы его не знаемъ. Задача стоитъ – ее надо разрѣшать.

* * *

Но стоитъ ли задача; не проявилъ ли великій упадокъ военнаго и послѣвоеннаго времени безнадежности ново-европейской культуры, ея внутренней порочности и обреченности.

Быть можетъ, слѣдуетъ принять разгромъ не только какъ фактъ, но и какъ знаменье, и не только не печалиться его свершенію, но радоваться его свершенію заблаговременному, спасительному для будущихъ поколѣній; не только не подыматься противъ судьбы въ стремленіи удержать разрушающееся и возстановить разрушенное, но идти навстрѣчу разрушенію, принять и докончить его, осознавъ ею обоснованность и законность. Гибельная стихія сама себя подорвала; познавъ ея гибельность, не слѣдуетъ ли довершить ея дѣла – въ зломъ процессѣ искореняя злое начало, творя благо завершеніемъ гибели зла.

Пожалуй, въ этой точкѣ мы нащупываемъ основную проблему времени. Несомнѣнна въ немъ гибель; но какъ ее понять: какъ гибель достойнаго жить, или – достойнаго умереть. И надо сказать, что на первый взглядъ второе толкованіе перевѣшиваетъ первое. Предположеніе случайности, необоснованности всего труднѣе намъ прилагать къ явленіямъ грандіознымъ. Законъ достаточнаго основанія, господствующій въ нашемъ мышленіи, требуетъ соотвѣтствія причинъ осуществившимся послѣдствіямъ; постулатъ имманентнаго возмездія, господствующій въ нашемъ чувствѣ, вмѣняетъ причину въ вину. И въ сущности уже не обосновать ее считается необходимымъ, а установить, въ чемъ она могла заключаться. Если свершилось крушеніе Европы, значитъ на то были основанія, – такова формула нашей мысли; значитъ основанія лежали въ Европѣ, въ ея государственности и культурѣ – такова ея естественная аберрація. Если произошло ея крушеніе, значитъ она не могла больше существовать въ силу ли своей порочности или слабости. И въ обоихъ случаяхъ ее незачѣмъ и не къ чему жалѣть и возстановлять. И если произошла великая гибель, значитъ была и великая преступность. Побѣжденныхъ тоже не судятъ – ихъ осуждаютъ. Разслѣдованіе замѣняется наглядностью фактовъ; вмѣсто веденія слѣдствія удовлетворяются мотивированіемъ приговора. На вопросъ: былъ ли сорванъ великій творческій процессъ или себя выявила порочная культурная слабость, отвѣтъ считается предрѣшеннымъ и слабость доказанной. И тѣ, кто менѣе всего участвовали въ быломъ строительствѣ, естественно чувствуютъ себя наиболѣе призванными обвинителями: и то, что было язвой, чувствуетъ свое торжество. Покаяніе, самобичеваніе и обвиненіе неизбѣжно слѣдуютъ за паденіемъ; ибо немногимъ дано въ пораженіи сохранить уваженіе къ себѣ, сохранить цѣненіе потерпѣвшаго.

Для ясности не мѣшаетъ расчленить соприкасающіяся или кажущіяся соприкасающимися воззрѣнія. Гибель Европы отъ собственной грѣховности и слабости, отъ порочности и исчерпанности – мало общаго имѣетъ сь представленіемъ о концѣ европейской культуры въ силу ея завершенности, въ силу законченности ея внутренней эволюціи, какъ эта мысль съ чрезвычайной силой выявлена въ шпенглеровской концепціи. Я упоминаю ее здѣсь, чтобы ее отвести. По названію и по внѣшности какъ будто всего тѣснѣе сюда примыкающая, она на самомъ дѣлѣ менѣе всего имѣетъ сюда отношенія. Пожалуй, можно даже сказать, что кажущееся оправданіе ея на послѣ-военномъ паденіи на самомъ дѣлѣ является ея (можетъ быть временнымъ) опроверженіемъ. Чтобы шпенглеровская концепція паденія западно-европейской культуры могла еще оправдаться, Европа должна изъ своего упадка воскреснуть и возстановиться въ прежнемъ – въ новомъ и большемъ – блескѣ.

Шпенглеръ отмѣчаетъ въ I томѣ своей книги, что она задумана была и писалась до войны. И не будь войны и разгрома, она могла бы быть написанной безъ какихъ либо измѣненій. Связь съ войной и ея послѣдствіями у нея не по содержанію, а единственно только по успѣху: не будь наглядныхъ бѣдствій войны, люди не повѣрили бы въ ея заглавіе (Untergang des Abendlandes) и вѣроятно не прочитали бы съ тѣмъ интересомъ, какъ это имѣетъ мѣсто сейчасъ. На самомъ дѣлѣ линія упадка, устанавливаемая Шпенглеромъ, проходитъ сквозь бѣдствія нашего времени, не включая ихъ въ свои построенія. Для Шпенглера рокъ упадка обусловливается органическимъ характеромъ роста всякой культуры, неизбѣжно проходящей черезъ предначертанныя ей стадіи развертыванія и умиранія. Стадіи культурно-творческаго развертыванія, согласно его концепціи, уже пройдены и наступаетъ эпоха безтворческаго, но могучаго разрастанія вышедшей изъ творческаго періода культуры, – экспансивной, внѣшне-могучей, но внутренне замершей цивилизаціи. Замираніе внутреннихъ творческихъ стимуловъ именно и соотвѣтствуетъ внѣшней мощи, распространенію и процвѣтанію, длительность коихъ не уступаетъ длительности предыдущихъ періодовъ ихъ бытія. Такимъ образомъ культурная исчерпанность въ смыслѣ Шпенглера нисколько не предполагаетъ внѣшняго государственнаго, соціальнаго, бытійнаго паденія, а наоборотъ предполагаетъ въ этихъ отношеніяхъ расцвѣтъ. И такимъ образомъ для того, чтобы Untergang Европы въ смыслѣ Шпенглера осуществился, необходимо, чтобы она вышла и преодолѣла свой нынѣшній послѣ-военный Untergang. Культурная исчерпанность по Шпенглеру даетъ не государственный упадокъ, а государственную мощь; нынѣшній государственно-культурный упадокъ долженъ быть преодолѣнъ въ свою противоположность для того, чтобы могъ проявиться упадокъ въ смыслѣ Шпенглера. Эти построенія должны быть разъединены, чтобы изъ хаоса смутныхъ эмоціональныхъ сближеній приблизиться къ яснѣе очерченнымъ постановкамъ.

Но если шпенглеровскій историко-органическій пессимизмъ не можетъ служить подтвержденію и обоснованію пессимизма катастрофическаго, то было бы ошибочно думать, что онъ можетъ служить опроверженіемъ и всякаго катастрофическаго пессимизма. Если паденіе Европы есть ея грѣхопаденіе, то ему, конечно, противорѣчитъ идея ея органически непреложнаго самоизживанія. Но если паденіе Европы есть не, такъ сказать, моральная катастрофа, а катастрофа историко-механическая, то, быть можетъ, она совмѣстима и съ идеей органическаго роста и умиранія. Пожалуй, Шпенглеръ это отрицаетъ; онъ думаетъ, что культурная духовность изживаетъ себя вопреки и сквозь всѣ конкретныя событія и случайности, что линіи ея бытія не пересѣкаются и не отклоняются привходящими фактами, а развѣ только мѣстами стираются, не проявляясь во всей своей полнотѣ. Предзаложенное должно совершиться, и если факты этому противодѣйствуютъ, то они будутъ обойдены, и въ новыхъ фактахъ осуществится то, что осуществиться должно. Думаю, что съ этимъ согласиться трудно, даже если и признать полную истинность концепціи Шпенглера. Ибо каковъ бы ни былъ законъ развертыванія культурной духовности – и пусть Шпенглеръ будетъ идеально правъ въ ея выведеніи – онъ касается ея жизни, а не ея смерти. Посколько духовность живетъ, она живетъ по своему внутреннему закону, но живетъ ли она – это зависитъ не отъ одного лишь ея закона. Шпенглеръ разъединяетъ культурныя духовности и, признавая ихъ самобытійными, несвязуемыми и взаимонепроницаемыми, разсматриваетъ ихъ бытіе только изнутри развертывающимся. Но культурныя духовности – или ихъ государственно-народные носители – могутъ, сосуществуя во времени и пространствѣ, придти во внѣшнее соприкосновеніе. И это внѣшнее соприкосновеніе можетъ привести къ взаимному – или одностороннему – подрыву и потрясенію; можетъ привести къ нарушенію живого органическаго функціонированія – къ пораненію и смерти. И если внѣшнее воздѣйствіе не можетъ измѣнить пути развертыванія, то оно можетъ подорвать и уничтожить движеніе по немъ. И потому историко-органическій пессимизмъ противорѣчитъ пессимизму морально-катастрофическому, гибели отъ собственной виновности, но не противорѣчитъ механически-катастрофическому пессимизму, сводящему паденіе на сцѣпленіе независимыхъ рядовъ причинности, на сцѣпленіе независимыхъ судебъ. Ибо хотя бы культура изживала себя по линіямъ своей судьбы, эта судьба, сталкиваясь съ чужими судьбами, перестаетъ быть едино-опредѣляющей. Я и исхожу изъ катастрофы, которую переживаетъ Европа и оставляю въ сторонѣ шпенглеровскую концепцію органическаго изживанія – противопоставляя лишь два взгляда: одинъ – морально вмѣняющій катастрофу грѣховности и порочности пострадавшаго-же и другой, механически объясняющій ее частью даже его доблестями и достиженіями.

* * *

Мысль, вмѣняющая паденіе падшему, навѣвается детерминизмомъ. Европа пала, значитъ у нея не было силъ устоять; оплакивать ее не приходится, ибо погибло то, что было – ибо оказалось – нежизнеспособнымъ. Едва ли однако съ какимъ либо основаніемъ возможно это соображеніе прилагать къ данному случаю. Безсиліе Европы было бы подтверждено ея паденіемъ, если бы она пала подъ ударами извнѣ, или расползлась бы во внутреннемъ ослабленіи. Но удары, постигшіе нашъ материкъ, были нанесены въ значительной степени его же собственными силами. Если измѣрять паденіе силою ударовъ и ударяющихъ, то паденіе Европы выявляетъ въ большей степени нежели неустойчивость испытавшаго удары – выдержку и напряженіе наносившаго ихъ – т. е. той же Европы. И жизнеспособность была проявлена не только не ниже, но выше той, которую можно было ожидать даже при высокой ея оцѣнкѣ: всѣ расчеты на скорое окончаніе войны именно и были основаны на томъ предположеніи, что длительнаго напряженія не въ силахъ вынести ничья жизнеспособность. А между тѣмъ по истеченіи четырехлѣтней войны народы принялись почти немедленно за работу и безспорно въ этомъ испытываютъ препятствіе не отъ однихъ военныхъ разрушеній и, можетъ быть, менѣе всего отъ нихъ.

Значитъ не въ безсиліи, а въ жизнеспособности заключалась основа паденія; Европа была полна мощью и значительностью, и эту мощь и значительность примѣнила на саморастерзаніе.

Но обвиненія могутъ идти по другому пути. Да, она была преисполнена силъ и содержанія, но эти содержанія оказались либо разрушительными или саморазрушительными, либо же выявили свою противорѣчивость и противоборство. Внутренняя противорѣчивость мощныхъ силъ, негодность и неосвященность ихъ, неосвященность подлиннымъ человѣколюбіемъ содержанія – такова вторая линія обвиненій и вмѣненій. И опять тотъ же выводъ: Европа была обречена и жалѣть о ней не приходится, ибо не подлинно культурна была ея культура.

Негодность и противорѣчивость – таковы обвиненія, порознь предъявляемыя и сплетаемыя воедино. Господство силовыхъ идеаловъ надъ духовными, господство частныхъ, классовыхъ интересовъ – надъ государственными, личныхъ – надъ общимъ благомъ или надъ объединяющей идеей, расцвѣтъ матеріализма надъ идейностью. Всѣ эти и подобныя характеристики сплетаются и разнообразятся на однородныхъ мотивахъ; въ основѣ лежитъ одно представленіе, которое смутно и неадэкватно, но съ достаточной приближенностью можно опредѣлить, какъ представленіе о матеріализмѣ ново-европейской культуры; въ матеріализмѣ – низменное противопоставляется возвышенному, частный, дробный, а потому и приходящій во взаимоборство интересъ – общеидейному; сила и власть – добру и праву; хозяйство и хозяйственный расцвѣтъ – красотѣ и нравственному усовершенствованію, жестокая борьба за существованіе – благостному соединенію въ цѣломъ. Эгоизмъ противопоставляется заботѣ объ общемъ, жизненное самоутвержденіе въ земныхъ благахъ – устремленію къ одинаково покрывающей всѣхъ людей небесной высотѣ. Внутреннее противорѣчіе и столкновеніе, проистекающіе изъ матеріализма, какъ подосновы частнаго интереса, выражается въ хозяйственной борьбѣ, противоположеніи классовъ эксплоатирующихъ и эксплоатируемыхъ, бѣдныхъ и богатыхъ, наслаждающихся всей ненасыщающею роскошью жизни и трудящихся въ недостаткѣ и лишеніяхъ; эти противорѣчія и столкновенія сказываются точно также и въ столкновеніяхъ государственной борьбы, колонизаторскаго распространенія имперіалистическихъ расширеній, и въ борьбѣ за власть внутри государства и за власть въ международномъ общеніи. Всюду противорѣчія и взаимная борьба; наиболѣе блестящія достиженія остаются внѣшними, земными, а потому преходящими и ничтожными, оставляющими безъ вниманія внутреннее – глубинное и возвышенное, и потому, при всей роскоши и блескѣ достиженій, приводящими къ обездоленности и бѣдствію, грязи и крови.

Въ разныхъ разновидностяхъ и съ разными развитіями и оттѣнками можетъ быть выставляема подобная концепція въ обоснованіе наступившаго паденія европейской культуры и общества; быть выставляема для вмѣненія имъ ихъ паденія, для его оправданія и ихъ осужденія, для того, чтобы отъ нея отвернуться и приступить къ угашенію ея огней.

Какъ и обычно въ широко распространенныхъ оцѣнкахъ – при болѣе внимательномъ наблюденіи оказывается, что въ какихъ то основныхъ истокахъ сходятся не только разночтенія одинаково обвинительныхъ, или одинаково сочувственныхъ характеристикъ, но сходятся между собой и обѣ эти группы, расходясь не столько въ ядрѣ пониманія, сколько въ разной оцѣнкѣ понятаго. При всемъ различіи интуицій, подходовъ и пониманія – при ближайшемъ разсмотрѣніи оказывается, что это все истолкованія разно оцѣниваемаго и разно-усмотрѣннаго, любимаго или ненавидимаго, отстаиваемаго или уничижаемаго, но все же – въ послѣднемъ счетѣ одного и того же. И въ этомъ смыслѣ и уничтожающая, вмѣняющая Европѣ ея паденіе оцѣнка коренится въ нѣкоторомъ представленіи, въ послѣднемъ счетѣ не такъ уже уклоняющемся отъ представленій сочувственно-восторженныхъ. Соотвѣтственно – моей задачей является не столько опроверженіе намѣченныхъ выше, или другихъ подобныхъ характеристикъ, сколько провѣрка того смысла, который въ нихъ вкладывается и тѣхъ выводовъ, которые изъ нихъ извлекаются.

* * *

Можно наполнить тома нареканіями и обвиненіями ново-европейской ^культуры и государственности, выясненіемъ ея низкихъ и зловредныхъ сторонъ. И какъ бы этотъ методъ ни былъ благотворенъ для ихъ пониманія и соотвѣтственно для борьбы и для частичныхъ преодолѣній, – едва ли онъ можетъ сколько нибудь производительно служить общей ея характеристикѣ. По существу своему онъ сопоставляетъ реальность европейской культуры и государства не съ какой либо другой реальностью, а съ нѣкіимъ критеріемъ, съ нѣкоей задачей, идеей или идеаломъ. Если въ современности была бездна нищеты и насилія, угнетенія и зла, то это можетъ быть основаніемъ осужденія современности съ точки зрѣнія критеріевъ добра и идеаловъ блага, но нисколько не въ плоскости реальнаго бытія, подлинной культуры государствъ, – ибо этимъ нисколько не устанавливается, чтобы когда либо и гдѣ либо существовало человѣческое общество, въ которомъ не было бы въ тѣхъ или иныхъ разновидностяхъ зла и лишеній, притѣсненій и несправедливости; этимъ само по себѣ даже еще не устанавливается, чтобы существовало или могло существовать общество, въ которомъ зла было бы хотя бы меньше. И потому оцѣнка съ точки зрѣнія критеріевъ оцѣночныхъ, а не реальныхъ, не можетъ дать какихъ либо выводовъ относительно опредѣленной реальности. Несоотвѣтствіе идеаламъ и заданіямъ ни въ какой степени не можетъ служить противопоказаніемъ жизненности и оправдываемости, ибо ни откуда не слѣдуетъ, чтобы жизненной, устойчивой и дѣйственной могла оказаться культура, именно отвѣчающая искомымъ идеаламъ. Заслуженность паденія ново-европейской культуры съ точки зрѣнія ея несоотвѣтствія идеямъ благой или красивой жизни тонетъ въ выводѣ о заслуженности паденія и уничтоженія всякой культуры, всякой бывшей, или возможной культуры, въ виду того же несоотвѣтствія. Alles, was entsteht, Ist wert, dass es zu Grunde geht – таковъ выводъ изъ подобной критики благости ново-европейской культуры, а нисколько не выводъ о томъ, что заслуженно должна zu Grunde gehen культура именно ново-европейская.

Къ тому же изъ того, что контрасты благосостоянія въ европейскомъ обществѣ большіе, чѣмъ въ какомъ либо другомъ, нисколько не слѣдуетъ, что понизился низшій уровень жизни, а только слѣдуетъ, что повысился высшій. Изъ изобилія, недомыслія и пошлости нисколько не вытекаетъ, что когда либо ихъ было меньше, а лишь то, что богаче и сложнѣе сталъ предметъ осмысленія, тоньше и глубже содержаніе, подлежащее опошленію. Я впрочемъ не хочу этимъ сказать, что новоевропейская культура была непремѣнно выше и тоньше, прекраснѣе, благостнѣе всякой другой. Я только хочу сказать, что изъ внутренней критики ея нисколько не вытекаетъ и обратнаго. Но, впрочемъ, и сравненіе съ другими мало можетъ дать основъ для общаго сравнительнаго вывода; ибо культура есть сложнѣйшій синтезъ не только многихъ сторонъ, но и сочетаній многосложныхъ элементовъ; и всякое дробное выдѣленное сравненіе отдѣльныхъ сторонъ и моментовъ – какъ бы оно ни было познавательно-цѣнно – для общаго суммарнаго вывода основы дать не можетъ. Слишкомъ разно-категоріальны различныя стороны духа и общества, и слишкомъ полно каждая изъ нихъ осмысливается не сама по себѣ, а лишь въ синтезѣ ея живого существованія, – чтобы сопоставленіе выдѣленныхъ сторонъ могло дать критерій для общей оцѣнки: между тѣмъ непосредственныхъ критеріевъ для оцѣнки суммарныхъ синтезовъ и подавно быть не можетъ. И тѣмъ болѣе таютъ возможности суммарныхъ оцѣнокъ, что культуру, въ которой мы живемъ, мы воспринимаемъ въ ея толщѣ, а культуру, которую мы познаемъ по памятникамъ, мы воспринимаемъ преимущественно по ея вершинамъ, по ея общимъ очеркамъ, по ея достиженіямъ и окончательному вкладу.

Такимъ образомъ ни то обстоятельство, что данная культура или строй не удовлетворяютъ выставленнымъ критеріямъ, ни то, что въ какихъ либо отношеніяхъ иная культура или строй оставили память большихъ достиженій, не можетъ служить отверженію ея, непризнанію ея жизненности, правомѣрности и будущаго. Оцѣнивать въ этой плоскости культуру возможно исключительно только положительно, а не отрицательно, изнутри ея – по тому, что она дала, по ея достиженіямъ, а не по проваламъ; по тому, чѣмъ она превосходитъ другія, а не по тому, чѣмъ она ихъ слабѣе.

Только положительно и только абсолютно можетъ быть оцѣниваема культура. Созданъ ли ею особый жизненный синтезъ, своеобразно законченный, особый типъ человѣка, духовный складъ, выдѣлимый изъ склада другихъ эпохъ; созданы ли цѣнности не только дробныя и случайныя, но коренящіяся въ основахъ эпохи, сливающіяся даже своими переливами и противорѣчіями въ картину внутренне связанную и четко отъединяемую отъ другихъ. Созданы ли цѣнности, которыя въ вѣкахъ останутся, какъ самодовлѣющій культурный массивъ, пусть по разному воспринимаемый съ разныхъ точекъ зрѣнія, но изнутри полагающій себя, какъ неотстранимую часть человѣческаго однократнаго опыта. И наконецъ, создано ли нѣчто, мимо чего, мимо чьихъ вершинъ не пройти человѣчеству, что въ какихъ то своихъ составныхъ частяхъ войдетъ неотъемлемой составной частью въ его жизнь, войдетъ своими нестираемыми слѣдами въ его будущее.

Трудно было бы отрицать и ненавистникамъ ново-европейской культуры и тѣмъ, кто желали бы ея уничтоженія, – грандіозный и своеобразно – единственный характеръ ею созданнаго. Въ короткій историческій періодъ перелицована поверхность земли, въ тончайшихъ извилинахъ претворена человѣческая жизнь, созданы формы общенія, никогда не бывшія. Ново-европейское человѣчество отлично отъ всякаго иного отрѣзка человѣчества; созданное имъ стало необойдимымъ путемъ для всей современности, даже и для современности, его непріемлющей, ему себя противополагающей, и для будущаго останется основой строительства или вершиной для удивленія.