Текст книги "Сумерки Европы"

Автор книги: Григорий Ландау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Вчера эти отношенія еще только назрѣвали; завтра они завершатся. Вторая половина XIX в. ознаменовалась не только расцвѣтомъ мощи и культуры Германіи, но и сформированіемъ въ тиши – Японіи и Сѣверной Америки; къ концу XIX в. Россія завоеваніями, построеніемъ желѣзныхъ дорогъ, ростомъ культуры стала и азіатской державой. Смѣна вѣка увидѣла небывалое въ исторіи послѣднихъ вѣковъ: побѣды внѣевропейскихъ державъ надъ державами европейскими. Побѣда Сѣв. Америки надъ Испаніей была связана съ выступленіемъ заатлантической республики на поле международной политики, на путь соревнованія въ Китаѣ; столкновеніе Японіи съ Россіей, закрѣпило появленіе нозой міровой силы[2]2
  Пораженіе Италіи Абиссиніей не знаменуетъ, подобно отмѣ-ченнымъ явленіямъ, наступленія заокеанскаго міра на Европу, a неудачу наступленія Европы на міръ внѣевропейскій.


[Закрыть] Внутренне-европейская война, приводящая къ пораженію Германіи и Австріи, идетъ, съ другой стороны, навстрѣчу этому процессу. Незачѣмъ, разумѣется, утверждать, чтобы континентальная Западная Европа этою войной и вовсе была скинута со счетовъ міровыхъ соревнованій: ей старые споры еще будутъ сложно сплетаться съ тѣми, усложняя, затрудняя и путая общую картину. Но это, вѣроятнѣе всего, будутъ счеты мѣстные, или движенія подсобныя, вторичныя, лишь сопровождающія основныя міровыя напряженія.

До сихъ поръ въ Европѣ рѣшались міровыя проблемы; еще и въ настоящей войнѣ такъ разсуждала германская дипломатія, отвѣчая на выступленіе Японіи пренебреженіемъ (вѣроятно, дѣланнымъ), – завѣреніемъ, что на поляхъ европейскихъ сраженій, а не на Дальнемъ Востокѣ рѣшатся судьбы мірового господства. Сейчасъ – въ послѣдній разъ – это еще было вѣрно; но уже и сейчасъ германская дипломатія, вообще оказавшаяся до крайности слабой, видимо не разсчитала, что и на поляхъ Европы рѣшаются судьбы не однѣми европейскими силами. Африканскія, индійскія, канадскія войска сражаются съ нѣмцами у бельгійскихъ границъ; турки – за Кавказомъ; японскія войска еще только призываются французскими газетами. А американскіе штаты являются главнымъ нейтральнымъ адресомъ, по которому направляются протесты, и главнымъ нейтральнымъ защитникомъ европейцевъ во взаимно враждебныхъ государствахъ Европы.

Міровыя судьбы еще рѣшаются на поляхъ Европы, но онѣ рѣшаются уже при участіи внѣ-европейскихъ силъ. И результатомъ рѣшенія будетъ то, что поля Европы сохранятъ лишь мѣстное значеніе.

* * *

Не только въ государственномъ отношеніи подготовлялся переносъ мірового центра тяжести, но и въ духовномъ – хотя и несравненно медленнѣе и меньше – сказывались внѣ-европейскія вліянія. Правда, внѣ-европейская духовная работа, посколько получала міровое значеніе, вкладывалась, умѣщалась въ духовной работѣ Европы; или же если, отличаясь отъ нея, на нее воздѣйствовала, то все же – проходя сквозь ея фильтръ, претворяясь въ ея руслѣ. Россія, столѣтіями отъ Европы оторванная, все же множествомъ историческихъ нитей и связей дѣйствительности неразрывно съ Западомъ связанная, полу-Западъ, полу-Востокъ, все слышнѣе давала себя знать въ европейскомъ хорѣ ко второй половинѣ (или, что ли, къ третьей трети) XIX вѣка. Первородное дѣтище Запада – Сѣверная Америка, не имѣвшая особыхъ отъ Европы традицій, но переработавшая ихъ въ особой, и именно въ лишенной традицій средѣ, – уже вѣкъ тому назадъ вліяла нз Европу своими политическими идеями. Въ техникѣ Америка открывала новые пути, не только фактическими изобрѣтеніями, но самой смѣлостью захвата, рѣшительностью постановокъ проблемъ, натискомъ въ разрѣшеніи ихъ. Дѣло здѣсь не только въ распредѣленіи между материками осуществленной работы, дѣло въ самомъ духѣ этой работы, въ духѣ отношенія къ природѣ и жизни, если и не принесеннаго съ той стороны Атлантическаго океана, то получившаго оттуда могучій толчокъ и опору. Дѣло не въ томъ, что броненосныя суда и пушки тяжелыхъ калибровъ, телефоны и отчасти аэропланы имѣли Америку своею колыбелью или пробною мастерской; что она имѣетъ лучшія обсерваторіи и лабораторіи, что – въ противоположной плоскости – въ ней своеобразно развернулась религіозная жизнь. Дѣло въ томъ, что служитъ опредѣляющей характеристикой эпохи, – дѣло въ ритмѣ и темпѣ жизненной работы, которые ковались подъ встрѣчными воздѣйствіями Новаго Свѣта; дѣло въ интенсификаціи жизни, – и характерно, что именно орудія межчеловѣческаго общенія и сообщенія получали въ Америкѣ такое чрезвычайное развитіе. Въ глубинѣ общественныхъ трудовыхъ пластовъ – эти процессы были претвореніемъ, цвѣтеніемъ нѣкоторыхъ западно-европейскихъ же тенденцій, плотью отъ ихъ плоти; и потому воспринимались и частично впитывались, какъ родное и близкое. Въ чисто духовныхъ отраженіяхъ они получали уже специфическій характеръ, и въ этой специфичности воздѣйствовали своимъ заражающимъ своеобразіемъ. Иные американцы, Пое и Уистлеръ, Туэнъ и Джемсъ, завоевателями вторглись въ Европу со своимъ столь различнымъ и столь единымъ Американизмомъ.

Съ противоположнаго конца и Дальній Востокъ посылалъ свои могучія волны воздѣйствій. Собственно говоря, по массѣ воскрешенныхъ къ жизни восточныхъ цѣнностей девятнадцатый вѣкъ могъ бы быть названъ, между прочимъ, и вѣкомъ восточнаго возрожденія. И если это воскрешеніе не положило столь же явной грани въ культурѣ міра, какъ нѣсколько вѣковъ тому назадъ рецепція эллиноримскихъ и іудейскихъ цѣнностей, – то отчасти, конечно, въ силу различія тѣхъ и другихъ по творческой дѣйственности ихъ содержаній, но отчасти и потому, что собственная творческая жизнь Европы настолько пышно н мощно разрослась за эти вѣка, что самый сильный притокъ не могъ уже опрокинуть или уменьшить инерціи ея напора. Но характерно для интересующаго насъ здѣсь вопроса то, что не только древній Востокъ, но и современный зазвучалъ въ нашихъ исконныхъ западныхъ аудиторіяхъ. Отчасти это только голоса людей Востока, работающихъ у себя или у насъ въ созданныхъ европейцами лабораторіяхъ. Но отчасти это и взращенныя на Востокѣ силы, религіозныя или художественныя, буддійскія настроенія и японское созерцаніе, совершающія свое вступленіе въ нашъ міръ. И, конечно, незначителенъ самъ по себѣ, но все же симптоматиченъ тотъ фактъ, что чуть-ли не наканунѣ войны увѣнчанъ былъ все-европейской преміей – Тагоръ, индійскій поэтъ, сдѣлавшійся міру извѣстнымъ въ англійскомъ переводѣ.

Бездна перекрещивающихся творческихъ потоковъ и вліяній сплетается въ современности. Но доселѣ они сплетались и синтезировались въ міровую культуру – въ европейской кузницѣ, на наковальнѣ европейской традиціи, подъ согласованно-ритмическими ударами молотовъ европейскаго творчества. Сейчасъ эта наковальня будетъ раздроблена, самый ритмъ нарушенъ. Обручъ, скрѣплявшій міровую культуру, ослабѣетъ, – и разсѣются, разсыплются отдѣльные ея двигатели. Кончается великая эпоха единой ново-европейской культуры. Изъ средоточія міра станетъ Западная Европа одной изъ его провинцій, поучительнымъ памятникомъ и кладбищемъ, – увеличенной Венеціей, цѣлью для поучительныхъ экскурсій, расплывшимся на нѣсколько странъ Акрополемъ.

Ибо сумерки опускаются надъ Европой.

* * *

Я не собирался на предыдущихъ страницахъ описывать то будущее, которое будетъ; я только говорилъ о томъ будущемъ, которымъ чреваты бури настоящаго. Его черты кажутся мнѣ сходящимися въ одной точкѣ: въ грандіозномъ ударѣ, наносимомъ современными событіями Западной Европѣ, ея стремившейся къ единству культурѣ, ея міровой гегемоніи, политической и духовной. И косвенно подъ ударомъ оказывается неисчислимыми массовыми усиліями выработанный, потомъ и кровью оплаченный типъ человѣчества, человѣческой души, общежитія; подъ ударомъ оказывается налаживавшееся единство міровой культуры, ея общій языкъ и согласный строй.

Нѣтъ основаній для того, чтобы этотъ выводъ самъ по себѣ былъ признаваемъ пессимистическимъ или оптимистическимъ. Культура есть категорія историческая, и не впервой происходитъ ея крушеніе или смѣна. Созданное прошлымъ не исчезаетъ, и войдетъ неотъемлемой составной частью во всякое будущее человѣческое созиданіе. Творчество запада и не изсякнетъ, а будетъ и впредь отстаивать себя, свои драгоцѣнныя традиціи и свойства, въ грядущихъ бореніяхъ и соревнованіяхъ. Можетъ быть, міръ станетъ богаче, красочнѣе, разнообразнѣе и значительнѣе; можетъ бытъ, также разрастутся и умножатся его цѣнности и святыни, какъ разрастается его мощь за предѣлами «стараго міра», какъ разрослась культура географически, разлившись или оживши по всѣмъ материкамъ. Можетъ быть, человѣкъ подымается въ новыя чудесныя сферы, и сверженіе западной культуры окажется не уничтоженіемъ, а освобожденіемъ другихъ; провинціализація Западной Европы окажется не низведеніемъ ея, а возведеніемъ другихъ; раздробленіе ея дастъ не смерть, а рожденіе другимъ. И вотъ – мы получаемъ оптимистическій выводъ изъ намѣченнаго выше.

Но это выводъ для далекихъ, для наиболѣе далекихъ перспективъ, это выводъ для предѣла тѣхъ тенденцій, которая получили сейчасъ усиленный и искажающій толчокъ. Процессъ же не включаетъ предѣла, а заключается въ постепенномъ медленномъ, еще далекомъ отъ него становленіи. При всемъ неизмѣримо быстромъ темпѣ современныхъ движеній, созиданіе культуръ есть дѣло отдаленнаго "будущаго; и низверженіе гегемоніи совершится не сразу и дастся не безъ отчаянныхъ противодѣйствій и частичныхъ рецидивовъ. Будемъ думать, что когда нибудь это приведетъ къ новымъ расцвѣтахмъ; пока мы будемъ имѣть оскудѣвшую, даже – что еще хуже – только оскудѣвающую – Европу, Престижъ запада подорванъ; когда нибудь это приведетъ къ новымъ возрожденіямъ, но пока мы будемъ имѣть только еще ославленную современность. Гегемонія сметена; когда нибудь установятся новыя равновѣсія, но пока мы будемъ имѣть отчаянную борьбу за гегемонію, за то чтобы установить ее или возстановить, – будемъ имѣть усиленіе безразсудныхъ напряженій, безплодныхъ нажимовъ. Европа станетъ провинціей новыхъ творческихъ центровъ; когда нибудь выяснятся эти центры, но пока мы будемъ имѣть лишь провинціализмъ. Европа раздробляется; когда нибудь ея части пойдутъ въ составъ новаго синтеза, но пока мы будемъ жить среди осколковъ.

И вотъ, если не стоять на плоскости міровыхъ эпохъ, а ощущать кратковременность жизни человѣческаго поколѣнія, – точка зрѣнія общественно-законная и лично неизбѣжная, – то иное зарождается чувство. Наше поколѣніе вступило въ жизнь и прожило часть ея въ исключительно содержательной, необычайной, богатѣйшей въ исторіи эпохѣ, въ «Перикловъ вѣкъ» Новой Европы. Настали «Пелопонесскія войны», и мы сойдемъ въ могилу на длинномъ пути per aspera, звѣзды котораго, можетъ быть, мыслимо будетъ угадывать, но невозможно будетъ созерцать сквозь поднятыя разрушительными вихрями густыя облака мусора и пыли.

И да будетъ позволено тѣмъ изъ насъ, кто чувствовалъ себя европейцами и въ Европѣ осязалъ свою духовную родину, близкое и родное себѣ, – скорбью встрѣтить ея роковыя сумерки.

* * *

Но оптимизмъ или пессимизмъ, для практики всегда долженъ быть только одинъ выводъ – дѣйственный. Погибнуть можетъ больше и меньше; пусть погибнетъ меньше. Новое рожденіе можетъ быть раньше и позже; пусть оно будетъ раньше. Пусть лучшія достоянія западной культуры, культуры самодовлѣющей человѣчности, продолжаютъ хотя бы тлѣть среди пепла разрушеній – для новыхъ возгораній, для будущихъ огней. Какъ бы ни были непроницаемы туманы, не забудемъ, что всюду есть люди, остающіеся неотуманенными. Здоровое чувство и прямая мысль сохраняются и при тягчайшихъ эпидеміяхъ; голосъ чести звучитъ, даже когда не доносится. Пусть мы оглохли отъ разрушительныхъ залповъ, сохранимъ нашъ внутренній слухъ. Сохранимъ и надежду на разрозненное братство тѣхъ, кто скорбятъ одною съ нами скорбью и, разсѣянные, сознаютъ единую отвѣтственность за общее достояніе – суровой правды и теплой человѣчности.

ОТДѢЛЪ 1
РАЗРУШИТЕЛЬНАЯ ИДЕЙНОСТЬ

I. ВОЕННЫЙ МАКСИМАЛИЗМЪ И ДЕМОКРАТІЯ

Въ развалинахъ Европа – раздавленная, обезсиленная, униженная. Что говорить о побѣжденныхъ, что говорить о тѣхъ, кто сами себя раздавили, – но еле дышатъ и побѣдители; и, еле дыша, въ надрывномъ торжествѣ наваливаются всей тяжестью своихъ искромсанныхъ тѣлъ на поверженныхъ враговъ, и давятъ ихъ и выжимаютъ изъ нихъ, что могутъ, и силятся снять съ нихъ послѣднюю рубашку, чтобы самимъ не остаться голыми.

Исполнились судьбы – раздавлена Европа. Есть побѣдители и есть побѣжденные; въ общемъ несчастій есть измывающіеся и униженные, въ общей подавленности есть угнетатели и угнетенные; но разбиты всѣ. Тамъ, за океанами, воздымаются новыя, могучія, культурно-государственныя образованія; тамъ господствуетъ Америка, своими милостями отогрѣвая отмирающіе члены стараго міра; къ ней прибѣгаютъ за помощью, за разрѣшеніемъ трудностей, за признаніемъ; прибѣгали за милостью, за справедливостью, за правомъ и за силой; прибѣгали, какъ къ старшему, какъ къ сильному и мудрому, – точно не только почувствовала себя Европа уничтоженной, но и ничтожной, не только безпомощной, но и безтолково неумѣющей себѣ помочь. Тамъ, за материками и морями растетъ въ тишинѣ восточная мощь, и наливается нашими расплесканными силами, нашимъ развѣяннымъ добромъ. Европа сброшена и раздавлена.

Гдѣ предвкушенія, обольщенія, обѣтованія побѣды, всѣхъ ея несказанныхъ благъ, ея предѣльныхъ завершеній – уничтоженіе милитаризма, установленіе царства права и справедливости, мира и благоденствія? Они на дѣлѣ оказались тѣмъ самымъ, чѣмъ и всегда представлялись неподкупной мысли, – безподобной ложью, гигантской сѣтью для простофиль, сплетенной ловкачами изъ нитей растяжимой словесности. Позволительно ли удивляться тому, что раздробленіе государственныхъ образованій, созидавшихся вѣковой исторіей, и перекраиваніе ихъ – даетъ не разрѣшеніе европейскихъ вопросовъ, а невылазную путаницу? Можно ли было не предвидѣть, что величайшее бореніе величайшихъ державъ, сочетавшее всенародность первобытныхъ временъ съ высокой культурностью позднѣйшихъ, – приведетъ къ ея первобытному разгрому; что нашъ обнищавшій, обезкровленный материкъ будетъ сброшенъ съ былой міровой высоты, съ вершинъ великодержавности и высококультурности; что другіе станутъ водителями и образцами человѣчества?

И все же предвидѣнное и естественное, свершившись, стоитъ передъ потрясенной душой неотступнымъ вопросомъ. Познанія и направленія ищетъ душа европейская и сквозь удушающую печаль. Иные, въ скорбь погружаясь, дѣлаютъ ее содержаніемъ своей жизни; иные, чтобы поддерживать жизнь, подавляютъ или отворачиваются отъ ея скорбей. Европеецъ не боится напряженности своихъ чувствъ, плакать для него не значитъ отказаться отъ пониманія. Онъ ищетъ понять неизбѣжность происходящаго и утвердить возможности будущаго; онъ ищетъ путей дѣйствія. И онъ пойдетъ по этимъ путямъ, унося съ собой неутолимую скорбь о бывшемъ и несбывшемся, щемящую любовь и – если надо – безпощадную ненависть.

Но еще рано укутывать прошлое неутѣшною памятью; ибо не свершилися судьбы, – онѣ еще свершаются, не завершился разгромъ, – онъ еще производится; не погасла еще міровая эпоха, она только погасаетъ. возможной реальности, и задачи безконечныя, несоразмѣренныя съ наличными силами и возможностями, запредѣльныя; съ одной точки зрѣнія могущія быть признанными фантастическими, съ другой – идеальными. Къ идеально-фантастическимъ задачамъ относятся идеи установленія царствія Божія на землѣ, побѣды креста надъ полумѣсяцемъ и полумѣсяца надъ крестомъ. Къ нимъ относятся и цѣли, приписанныя великой европейской войнѣ ея руководителями.

1. ВОИНСТВУЮЩЕЕ МИРОТВОРЧЕСТВО

Обращаясь къ сущестьеннѣйшимъ духовнымъ основамъ несравнимаго европейскаго разгрома приходится выдѣлить максимализмъ военныхъ цЬлей, коему его въ первую голову приходится вмѣнить.

Разнаго типа задачи ставились войнамъ въ разныя времена; говорю не о подлшшо преслѣдуемыхъ и достигаемыхъ войнами цѣляхъ, a о духовной оболочкѣ таковыхъ, подчасъ являющейся и психически двигающей силой. Бывали задачи конкретныя, ограниченныд, заключенныя въ предѣлахъ возможной реальности, и задачи безконечныя, несоразмѣренныя съ наличными силами и возможностями, запредѣльныя; съ одной точки зрѣнія могущія быть признанными фантастическими, съ другой – идеальными. Къ идеально-фантастическимъ задачамъ относятся идеи установленія царствія Божія на землѣ, побѣды креста надъ полумѣсяцемъ и' полумѣсяца надъ крестомъ. Къ нимъ относятся и цѣли, приписанныя великой европейской войнѣ ея руководителями.

Вѣчный миръ – таковъ былъ военный лозунгъ Антанты. Война – величайшее бѣдствіе, преступленіе и грѣхъ; Германія, единственная милитаристическая и имперіалистическая держава среди мирныхъ демократическихъ государствъ міра, вызвала ее, слѣд., виновная въ величайшемъ преступленіи передъ человѣчествомъ, должна понести за нее исчерпывающую кару. Не какъ врагъ, не какь опасный противникъ, не какъ конкурентъ подлежитъ Германія разгрому; не во имя выгодъ или благъ другой стороны, а во имя священной идеи, верховной объективной цѣнности, самодовлѣющаго императива. Разгромъ Германіи – не дѣло политической, исторической цѣлесообразности или необходимости, а – задача – внѣисторическая, абсолютная.

Заодно тотъ же взглядъ былъ распространенъ и на другія страны германской коалиціи. И Австрія подлежитъ уничтоженію какъ виновница войны (ультиматумъ Сербіи), но еще въ большей степени къ качествѣ нарушителя другого священнаго принципа – принципа самоопредѣленія національностей, по этому случаю возведеннаго въ святыню, равную идеѣ вѣчнаго всечеловѣческаго мира; нарушители обоихъ одинаково подлежатъ разгрому во имя равнозначныхъ вѣчныхъ началъ. Къ Турціи, можетъ быть, и не стоило, но во всякомъ случаѣ не трудно было примѣнить подобныя же мѣрила; Болгарія была преступна уже тѣмъ, что шла съ такими преступниками.

Насколько правдива была такая постановка вопроса – было и въ то время внѣ спора для всякаго, кто хотѣлъ и могъ оставаться зрячимъ, т. е. – говоря то же самое въ моральной транспонировкѣ – честнымъ. Однако, при массовомъ ослѣпленіи это въ то время могло еще требовать выясненія. Теперь было бы просто смѣхотворно обсуждать единственность германскаго милитаризма, когда всѣ страны-побѣдительницы взапуски стремятся возможно шире продвинуть свои «имперіалистическія» вожделѣнія; и было бы до зазорности наивно оспаривать святость принципа самоопредѣленія, когда съ одной стороны онъ походя нарушается тѣми, кому оказывается неудобнымъ и кто въ силахъ его нарушить, а съ другой стороны – по скольку кладется въ основу государственныхъ оформленій – нерѣдко приводитъ къ взаимному поѣданію и общему пониженію постигнутыхъ имъ народовъ. Пусть не говорятъ, что разочаровались въ государственныхъ дѣятеляхъ и пр. Подобному разочарованію цѣна не бòльшая, чѣмъ былому очарованію. Въ нихъ обоихъ – одинаково мало совѣстливаго мышленія; въ нихъ обоихъ одно стремленіе мыслитъ не съ отвѣтственной отчетливостью, а согласно житейскому удобству, пользуясь самодовлѣющими идеями, какъ обстановкой жизненнаго уюта или какъ средствами дѣлового успѣха, – проникаясь вѣрой въ святые идеалы, когда это удобно для текущихъ выгодъ, и разочаровываясь въ ихъ осуществимости, когда исчезаетъ надобность ихъ провозглашать.

Какъ бы то ни было, священныя цѣли войны противъ Германіи были провозглашены Антантой, и пропаганда ихъ велась съ ни съ чѣмъ не сравнимой настойчивостью. Побѣда надъ германской коалиціей не строилась въ мѣру жизненной потребности ея враговъ, а обосновывалась всечеловѣческой, категорической, ничѣмъ не ограниченной значительностью и святостью самой задачи. Война велась не противъ Германіи, а противъ сосредоточившихся и воплотившихся въ Германіи предпосылокъ всякой возможной войны, притѣсненій, насилій и несправедливости; она и должна положить конецъ войнамъ и угнетеніямъ и навѣки установить пацифизмъ и благоволеніе въ человѣчествѣ. Тѣмъ самымъ производилась вербовка въ сторонники войны на сторонѣ Антанты всѣхъ принципіальныхъ и эмоціональныхъ противниковъ войны, всѣхъ добросердечно скорбѣвшихъ объ ея жертвахъ, всѣхъ мечтателей о благоденствіи, всѣхъ болящихъ чужими ранами и чужимъ горемъ. Въ этомъ заключалась практическая выгода для Антанты подобнаго пацифистическаго обоснованія войны: оно не только вдохновляло и ободряло бойцовъ; оно главнымъ образомъ привлекало сочувствіе и содѣйствіе всѣхъ небойцовъ въ своихъ и чужихъ государствахъ, дѣлая ихъ косвенными участниками войны, самихъ нейтральныхъ – дѣлая стороной, претворяя внѣбоевыя, противовоенныя чувства и настроенія въ факторы борьбы, дѣлая военнымъ орудіемъ – самый пацифизмъ. Въ претвореніи самодовлѣющихъ святынь въ орудія войны – проявилось блестящее тактическое умѣніе и тактическій успѣхъ вождей Антанты. Другой вопросъ – къ какимъ болѣе отдаленнымъ послѣдствіямъ должно было при-вести использованіе идей и чувствъ, какъ средствъ достиженія противоположныхъ имъ результатовъ.

Какъ бы то ни было, пацифизмъ, выставленный цѣлью войны, сталъ союзникомъ Антанты; благоденствіе человѣчества – ожидаемымъ плодомъ побѣды. Разъ уже – по винѣ Германіи – неизбѣжными стали безграничные ужасы, такъ пусть ужъ по крайней мѣрѣ – по заслугѣ Антанты – они производятся во имя цѣли окончательной, которая, осуществленная, ихъ окупитъ, покроетъ всѣ бѣды величіемъ тѣхъ благъ, которыя она съ собой принесетъ. Остановиться посреди пути – значило бы оставить всѣ жертвы напрасными (милліоны разъ повторялось это разсужденіе), значитъ задаромъ выбросить шакаламъ исторіи безчисленные трупы, расплескать попусту потоки жертвенной крови. Послѣ всѣхъ бѣдъ и ужасовъ – вернуться къ старому міру, это значитъ совершить непрощаемый грѣхъ передъ величайшими жертвами, обрекши ихъ на безплодіе. Лучше еще принести жертвы, іи еще; лучше одинъ разъ до тла опустошить себя и противника, чтобы за то ужъ навсегда цѣликомъ достичь искомой вѣковѣчной цѣли. Безпредѣльность цѣли имманентно вела къ безпредѣльнымъ жертвамъ и напряженіямъ, къ войнѣ «до конца». До конца, до исчерпанія всѣхъ средствъ, до полнаго низверженія противника было бы безсмысленно вести войну во имя конкретныхъ ограниченныхъ цѣлей, – ибо ограниченныя цѣли самой своей ограничиваемостью ограничиваютъ и средства, которыя стоитъ на нихъ затратить, и слѣд. само собой предустанавливаютъ войнѣ опредѣленный предѣлъ; соотвѣтственно приближенію къ этому предѣлу онѣ предопредѣляютъ и компромиссный миръ. Но воевать во имя конкретныхъ историческихъ цѣлей значило бы санкціонировать войну, какъ допустимую историческую категорію. Пацифисты не могли стать на эту позицію, – ибо вѣдь воевать никоимъ образомъ недопустимо. А потому ужъ если воевать, то свыше всякой мѣры; за цѣли, передъ величіемъ которыхъ неразличаемымъ становится немного больше или меньше жертвъ, потерь и страданій. Пусть будутъ и еще ужасы, лишь бы не напрасно (а все напрасно, что не идеалъ), – чтобы больше уже никогда не было ни жертвъ, ни ужасовъ. Такъ создался пацифистическій максимализмъ, какъ обоснованіе войны до конца.

Трудно учесть то зло, которое онъ принесъ человѣчеству даже въ своемъ чистомъ, искреннемъ, убѣжденномъ воплощеніи, – оставляя въ сторонѣ тотъ безмѣрный грѣхъ лицемѣрія и лжи, какой онъ внесъ въ жизнь, служа и прикрытіемъ и орудіемъ своекорыстныхъ задачъ; и оставалось бы отчаяться въ совѣсти и мыслительной способности человѣчества, еслибы, придя въ себя, оно не заклеймило его, не растоптало, не возненавидѣло, и не запечатлѣло своей ненавистью навѣки въ непреходящихъ оцѣнкахъ. Именно, этотъ военно-пацифистическій максимализмъ, внѣдривъ мысль о законности ставить протекающей войнѣ предѣльныя цѣли, о возможности ихъ добиться, – послужилъ подпочвой для максимализма націоналистическаго и дли максимализма соціальнаго (въ большевизмѣ); если можно сразу осуществить вѣчный миръ между государствами и народами, то почему не осуществить несравненно болѣе доступную задачу «полнаго» удовлетворенія національныхъ стремленій, – и всѣ національныя стремленія были развернуты сразу во всю полноту и во всей своей несовмѣстимости; почему не сдѣлать опыта осуществить и всю завѣтную соціальную программу. Тотъ же военно-пасифистскій максимализмъ послужилъ превосходной ширмой для максимализма государственно захватническаго (уже столько жертвъ принесено, такъ ужъ по крайней мѣрѣ удовлетворимъ сразу всѣ историческіе запросы и всякія возможныя цѣли за счетъ побѣжденныхъ).

Итакъ, во имя предѣльной цѣли, т. е. нѣкоего представленія, пожеланія, предположенія, формулы, слова, – вообще во имя чего то лишь мыслимаго – пацифизмъ вовлекалъ въ реальныя жертвы, подлинную гибель, уничтоженіе, разрушеніе, смерть. Разрушеніе происходило, гибель совершалась, смерть наступала, а цѣль – лишь предносилась. Смерть ширилась, невозмѣстимое уничтожалось, невозвратное исчезало – а цѣль все предносилась. Что же если эта цѣль была недостижимой или будетъ недостигнутой? Вотъ же идеалъ не осуществился, – какъ оправдать погубленныхъ во имя его? Но могъ ли онъ осуществиться въ эту войну? лежалъ ли онъ въ предѣлахъ возможности? Обязательна была увѣренность въ этомъ, чтобы хотя бы одну лишнюю жертву допустить во имя его. Въ какой же преступный азартъ надо было впасть, чтобы на карту предносившейся – но во всякомъ случаѣ необезпеченной возможности лить потоки человѣческой крови, громоздить бѣдствія и развалины; да вѣдь и азартный игрокъ рискуетъ непосредственно лишь своимъ благосостояніемъ и жизнью, а эти люди рисковали жизнью народовъ и достояніемъ культуръ. А между тѣмъ не могло же не быть яснымъ, что уничтоженіемъ двухъ государствъ и культуры нельзя измѣнить въ два-три года природу человѣка, природу народовъ, природу государствъ, природу общества, природу производства и распредѣленія; что самый способъ установленія пацифизма путемъ войны и побѣды есть вызовъ человѣческому разуму, что войной и уничтоженіемъ не устраняются причины, создающія то, что якобы подлежало устраненію, что приписываемое Германіи облыжно приписывается ей одной, что задача поставлена лживо и цѣль внѣреальна. Какъ не предпочесть этимъ недоумкамъ идеализма тѣхъ ловкихъ и беззастѣнчивыхъ политиковъ, въ рукахъ которыхъ они были лишь покорными маріонетками, и которые сознательно пользовались ихъ идеями мира, какъ смертоносными орудіями войны.

И совершалось дѣло безповоротной смерти во имя марева предполагаемой благой жизни. И теперь, когда все кончено, и побѣда привела къ гибели, они готовы отыграться на разочарованіи или на какихъ либо новыхъ фантазіяхъ, кого то въ чемъ то обвинять, только – не свой грѣхъ и не свое преступленіе.

2. ОПРАВДАНІЕ МИНИМАЛИЗМОМЪ

Оставимъ этихъ зловѣщихъ недоумковъ. Пусть до максимума доведенныя цѣли, ставимыя войнѣ, не выходятъ за предѣлы реальности, обращены только на количественно наибольшее осуществленіе задачъ, неизмѣнно въ дѣйствительности преслѣдуемыхъ: навсегда обезопасить родину, убрать съ ея пути сразу всѣхъ опасныхъ конкурентовъ, осуществить разомъ всѣ ея запросы. Изъ за временнаго, преходящаго – воевать не стоитъ; ужъ если воевать, такъ изъ за рѣшающаго, предопредѣляющаго все будущее.

Но и здѣсь – хотя бы это вѣчное и максимальное было взято въ разрѣзѣ историческомъ, земномъ – и здѣсь остается то же роковое обольщеніе. И здѣсь реальныя жертвы, смерть, гибель въ настоящемъ сопоставляется не съ чѣмъ то въ современности-же имѣющимъ осуществиться, а съ предполагаемымъ въ будущемъ. И здѣсь уже сейчасъ приносятся жертвы во имя не того, что сейчасъ же и должно быть получено, а во имя послѣдствій, которыя должны только со временемъ сказаться, которыя, слѣдовательно, должны явиться результатомъ не однѣхъ этихъ жертвъ, но и многихъ другихъ причинныхъ линій, многихъ другихъ послѣдованій событій. Быть увѣреннымъ въ этихъ событіяхъ нельзя, расчитать ихъ немыслимо. Конечно, можно стремиться ихъ предугадать, можно и слѣдуетъ руководиться тѣми или иными о нихъ предположеніями; мало того– нельзя ими не руководиться; и тотъ именно государственный человѣкъ, кто, взоромъ проникая вдаль, видитъ, предвидитъ и учитываетъ будущее. Но дѣйствовать можно лишь въ настоящемъ, примѣнительно къ настоящему. Твердо и дѣйственно для будущаго и плодотворно лишь то, что сдѣлано примѣнительно къ тѣмъ условіямъ, когда сдѣлано; выгодно лишь то, что выгодно въ настоящихъ обстоятельствахъ, укрѣпляетъ страну лишь то, что ее укрѣпляетъ въ данную эпоху, что ее обезпечиваетъ отъ враговъ и конкурентовъ сегодняшняго дня, дѣйственны лишь тѣ орудія, которыя могутъ сейчасъ (въ историческомъ смыслѣ этого слова) быть пущены въ ходъ. Обезпечить себя на будущее можно только утверждая себя въ настоящихъ обстоятельствахъ. Мощь и безопасность не копятся про запасъ; добытое сверхъ нужнаго сейчасъ есть не дополнительный выигрышъ, а только обуза. Безпочвенна надежда и безумна гордыня – снять съ будущихъ поколѣній хоть какую нибудь долю ихъ трудовъ, опасностей, заботъ. Забота о грядущихъ можетъ лишь въ томъ заключаться, чтобы ихъ сдѣлать способными и сильными заботиться о себѣ.

Неисповѣдимо будущее; откуда возникнутъ слабости и опасности завтрашняго дня – намъ сегодня знать не дано; и тѣмъ самымъ не дано ихъ предотвратить или парализовать. И каждая лишняя капля крови, пролитая не для задачъ историческаго дня и живыхъ поколѣній, есть даромъ – т. е. преступно – пролитая кровь. Ибо неосмысленно жертвами настоящаго добиваться благопріятныхъ послѣдствій въ неопредѣленномъ будущемъ, когда это будущее, предопредѣляемое множествомъ различныхъ и независимыхъ, частью въ настоящемъ еще и незримыхъ и неподлежащихъ воздѣйствію причинныхъ цѣлей, можетъ быть и такимъ, при которомъ добытое сейчасъ окажется ненужнымъ или даже и вреднымъ.

Но и помимо того, что жертвы настоящимъ ради задачи неопредѣленнаго будущаго являются жертвами необоснованными и неоправдываемыми, – даже еслибы этого и не было, еслибы можно было обезпечить въ будущемъ ожидаемый благотворный эффектъ, правомѣрно и законно ли возлагать на современныя поколѣнія, на современное государство, на современный хозяйственный аппаратъ – тяготы, связанныя съ поколѣніями, съ государствомъ, съ хозйственнымъ аппаратомъ бу-дущаго? Брать лично на себя ношу непосильную во имя интересовъ будущаго – это и будучи нецѣлесообразнымъ, можетъ оставаться благороднымъ и морально возвышеннымъ. Но подобныя жертвы возлагать на другихъ, вовлекать въ нихъ государство, ставить подъ ударъ современную культуру – это не только нецѣлесообразно, губительно, это и морально непозволительно, это и соціально неоправдываемо. Почему современнымъ поколѣніямъ сверхъ мѣры своихъ жизненныхъ задачъ взваливать на себя и бремя будущаго, къ тому же неизбѣжно проблематическаго; и какъ можетъ выдержать современная государственность, еле справляющаяся со своими собственными задачами, – въ сущности вовсе даже и не справляющаяся съ ними, – какъ можетъ она вдобавокъ справиться еще и съ дополнительными задачами, задачами будущаго? Современное поколѣніе подъ бременемъ тяготъ будущаго падетъ изнеможенное, современное государство подъ бременемъ задачъ будущаго расшатается въ своихъ устояхъ, и задачи будущаго будутъ не облегчены для будущихъ поколѣній, а затруднены, и государство будущаго будетъ не укрѣплено чрезмѣрными напряженіями настоящаго, а подорвано. Во имя безпредметныхъ цѣлей исковеркано будетъ настоящее, а тѣмъ самымъ надломлено и будущее.