Текст книги "Тень сфинкса. Удар из зазеркалья"

Автор книги: Грэхем (Грэм) Мастертон

Соавторы: Элен Макклой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

– Оставьте эти мысли, – успокоил ее Базиль. – Ничего подобного не произойдет, и вы сами прекрасно знаете об этом…

Он был гораздо честнее с самим собой, чем многие люди, получившие гуманитарное образование. Несколько минут спустя, выйдя из отеля, он, задрав голову, начал разглядывать эти вечно бодрствующие звезды – яркие, молчаливые, безличностные и немыслимо далекие от нас, если только все предположения астрологов имеют под собой реальную почву. В университете его учили, что чем дальше отрываешься от земли, тем становится значительно холоднее. И вот в ходе последних исследований выявлены какие-то альтернативные слои холода и тепла, во всяком случае, на том расстоянии, куда ученым удалось доставить свои теплоизмерительные приборы. Никто из них не смог объяснить, почему там, вверху, не было сплошного холода, как предполагалось раньше.

Базиль продрог и поднял воротник пальто. Стук его каблуков об асфальт гулко разносился в холодной, ночной тишине. Подойдя к перекрестку, он пробормотал: «Кто я такой, чтобы с уверенностью утверждать, что может, а что не может произойти в этом почти незнакомом нам мире?»

Глава десятая

Но нам неведомо, что уж судьба, Вытаскивает сеть из жизни тины, И в ней сверкнешь, как миру похвальба В последний раз, Фостина…

Настойчивый стук в дверь слуги Юнипера прервал здоровый сон Базиля, длившийся несколько часов. Проклиная эксцентричное время приема посетителей, установленное Септимусом Уоткинсом, Базиль с трудом поднялся с постели и усилием воли заставил себя встать под холодный душ, отчего его кожа тут же покрылась синеватыми пупырышками, хотя холодная струя и не принесла желаемого ощущения свежести. Низкие, серые облака затемнили рассвет. Расстилавшийся по земле туман затягивал белой пеленой город. Базиль прошагал два квартала к гаражу, где стояла его машина.

Он знал Уоткинса только по его репутации. Этот человек принадлежал к клану адвокатов, которые никогда не являлись в суд, но, несмотря на это, он на протяжении полустолетия был консультантом и доверительным лицом почти половины владельцев громадных состояний в Нью-Йорке. Он направлял деятельность их трестовских фондов, улаживал брачные и бракоразводные дела, исполнял их волю, хранил перечни ценных бумаг. Он пользовался такой широкой популярностью и так редко показывался на людях, что почти превратился в легенду. Бесконечные анекдоты лишний раз подчеркивали мудрую гибкость его ума и здравомыслие его жизненных суждений, но у Базиля, как и у большинства людей, не было ни малейшего представления о том, кем является этот человек, лишенный ореола привычного мифа.

Без десяти шесть холл большой конторы, расположенной на пересечении Бродвея и Уолл-стрит, был пустым, если не считать скучающего лифтера и уборщицы, устало водившей грязной шваброй по выложенному мозаикой мраморному полу с медными вкраплениями. Выйдя из лифта на двадцать шестом этаже, Базиль остановился у двух соединенных дверей с непрозрачным стеклом, за которыми не горел свет. Большими буквами на стекле было начертано: «Уоткинс. Фишер. Андервуд. Вэн Арсдейл и Трэверс». Он покрутил ручки. Обе двери были заперты. Он обнаружил маленькую кнопочку в стене и нажал ее. После четвертого звонка он начал подумывать о том, уж не водил ли умышленно за нос людей Уоткинс, изобретя такой простой способ, чтобы отбиваться от напора посетителей. Он уже хотел повернуться и направиться обратно к лифту, как вдруг стекло двери изнутри окрасилось желтоватым цветом, и она широко распахнулась. На пороге стоял щупленький живой человечек. С седыми, но густыми вьющимися волосами, широким скуластым лицом и розоватыми щеками. Он казался мужчиной средних лет, волосы которого преждевременно поседели. Но ведь Септимусу Уоткинсу было уже за семьдесят.

– Надеюсь, мистер Уоткинс на месте в столь ранний час? – Базиль все еще никак не мог поверить в реальность такого необычного для приема посетителей времени. – Не передадите ли ему, что пришел доктор Уил– линг.

– Я и есть Уоткинс. Проходите, пожалуйста. Вы, должно быть, доктор Уиллинг, психиатр? Моя контора прямо по коридору. Сюда, пожалуйста.

Они прошли через просторную приемную, длинный коридор, через три частных офиса – просторных, пустых и неосвещенных. Наконец, он толкнул какую-то дверь в угловом офисе, который был больше других; из его окон по обеим сторонам открывался чудесный вид на нью-йоркскую бухту. Болезненное ноябрьское солнце боролось с белым плотным туманом, все еще закрывавшим небоскребы.

Базиль остановился перед камином из рыжевато-коричневого мрамора, в котором желтые языки пламени лениво лизали березовые поленья, удаляя из помещения утреннюю прохладу.

– Я не видел, как топят камин дровами со времени моего пребывания в Лондоне. Вы здесь готовите свой обычный пятичасовой чай?

Уоткинс ответил сердечной, открытой улыбкой человека, которого никто не сумел ни смутить, ни обмануть за все эти долгие годы.

– Я привык к определенному комфорту везде, где бы ни находился. Я не очень люблю чай, но у меня есть небольшой бар за этой панелью. Если хотите выпить, нажмите кнопку.

– Нет, благодарю вас. – Базиль вновь полюбовался панорамой самого крупного в мире морского порта. – Не удивляюсь, что вы приходите сюда так рано. На вашем месте я вообще бы переехал сюда жить.

– Но я здесь так рано не по этой причине, – сказал Уоткинс, и в его голубых глазах проскочила хитрая искорка. – Вы, вероятно, были этим удивлены? Но я постараюсь вам все объяснить по порядку. Много лет назад, когда у меня была не столь обширная клиентура, я пришел к выводу, что деловому человеку постоянно мешают люди, которым просто некуда девать время. Решительно настроенная секретарша может оградить от явных надоед, от агентов по страхованию, продавщиц, торгующих шелковыми чулками, от самозваных филантропов, ходатайствующих об организованном милосердии, и просто от обычных бродяг, которые являются сюда за подаянием.

Она может даже отвадить нахальных репортеров, окружных руководителей, обычных «чайников» или просто мошенников. Но что вы прикажете делать с собственными клиентами, со своими партнерами, если они приходят ко мне, чтоб просто посидеть и потрепаться. Ведь нельзя же работать, когда они здесь торчат, но у вас не будет никакой работы вообще, если они прекратят появляться в конторе.

В конце концов я остановился на таком решении. Я назначаю особые часы для приема. Каждый день я прихожу в свой офис и нахожусь здесь с шести до семи утра. Я никому не отказываю в приеме, особенно тем, кто желает поговорить со мной лично, независимо от того, какой пост этот человек занимает и какое дело или отсутствие такового привело его ко мне.

Но здесь и кроется большое «но». Чтобы встретиться со мной, он обязан явиться ко мне в контору к шести утра. Значит, он должен встать с постели в пять, а то и в четыре тридцать. Из моих наблюдений за природой человека я сделал предположительный вывод, что ни один клиент не поднимается в такую рань только ради того, чтобы потрепаться со мной, не имея при этом никакого действительно важного дела.

– И вы оказались правы в своих расчетах?

– За последние двадцать три года мне пришлось только дважды толочь воду в ступе, принимая многоречивых визитеров, которым, в сущности, нечего было сказать. Я не имел против этих двоих ничего. Я понимал, что если им нравилось столь бездарно терять время, что ради этого они были готовы встать в пять утра, то они, конечно, заслуживали с моей стороны определенного внимания.

Большинство клиентов, узнав, что им предстоит прибыть сюда к шести часам, если только они хотят застать меня в конторе, предпочитают встречаться с моими партнерами в более удобное для них время и обычно просят передать мне подробности интересующего их дела. Вы удивитесь, как мало у меня посетителей, но я все же рассматриваю свои условия как дело чести и никогда не отказываю никому в личной встрече, если только проситель возьмет на себя труд и явится ко мне в указанное время. И я на самом деле уверен, что за этот только один час никем не прерываемой работы я выполняю больший ее объем, чем за восемь часов, когда мне мешает постоянный поток посетителей. Само собой разумеется, я отключаюсь ровно в семь, перед отъездом. Всю оставшуюся работу я забираю с собой домой.

Базиль горько улыбнулся.

– Хорошо, мистер Уоткинс, я постараюсь быть не очень многоречивым. Мое дело не имеет абсолютно никакой важности для вас, но весьма важно для меня, иначе я бы не стоял здесь перед вами.

Уоткинс рассмеялся.

– В этом вся суть. Если это важно для вас, то я слушаю. Я всегда был против людей, донимающих меня «делами», не имевшими и для них абсолютно никакого значения, и приходящих, чтобы послушать самих себя. Садитесь, пожалуйста, и рассказывайте, что вас привело ко мне.

Базиль сел лицом к окну, повернувшись спиной к огню.

– Вы, или по крайней мере ваша фирма, действуете в качестве опекуна некой мисс Фостины Крайль. Мне хотелось бы узнать, кто унаследует ее собственность в случае ее внезапной смерти.

В глазах Уоткинса сразу же исчезли озорные искорки.

– Адвокаты не вправе предоставлять подобную информацию случайным посетителям.

– Я не совеем случайный. Я – помощник по медицинской часта окружного прокурора и к тому же друг мисс Крайль. Вам известно что-нибудь о тех обстоятельствах, при которых она покинула Бреретон?

– Мне только известно, что она оттуда уехала, – осторожно ответил Уоткинс. – Она не сообщила мне при* чину отъезда. Во всяком случае, ей нечего особенно рас» страиваться. В день своего тридцатилетия, в ноябре бу* дущего года, она получит неплохое Христово яичко в виде своего наследства. Ее собственность в любом случае останется ненрикосновенной.

– Я не говорю о ее собственности, – сказал Базиль. – Меня скорее беспокоит ее здоровье, может, даже и жизнь.

– Она консультировалась у вас как у психиатра?

– Нет, она не входит в число моих клиентов. Она кон* Сультировалась со мной как с другом. Но, как психиатр, я не могу закрывать глаза на то, что ее нынешнее положение в конечном итоге может сказаться на ее психическом здоровье. Не обратили ли вы внимание на тот факт, что последние два года она потеряла одно за другим два места. Не кажется ли вам, что в этом есть что– то странное? И всякий раз это случалось через несколько недель после начала учебного года. Оба раза ей пришлось расторгнуть договор.

– Будучи единственным попечителем мисс Крайль, я бы хотел узнать поподробнее о переживаемых ею трудностях. Может, вы сочтете мое любопытство за покушение на то доверие, которое она оказывает вам?

– Думаю, что нет. В любом случае я готов посту* питься ее доверием, если это спасет мисс Крайль.

– Спасет? Но от кого?

Базиль кратко изложил адвокату приключения Фостины в Мейдстоуне и Бреретоне. Уоткинс вниматель* но его слушал. Когда Базиль закончил, в кабинете повисла напряженная тишина. Затем Уоткинс встал со своего кресла.

– Поразительную историю рассказали вы мне, доктор Уиллинг! Я слишком стар и умудрен опытом, мне ведь приходилось сталкиваться со множеством странных случаев, поэтому я не намерен отмахиваться от всего этого, как от истерики какой-то школьницы. Однако это не означает, что я принимаю объяснения, связанные с проявлением сверхъестественных сил. Не знаю, что и сказать.

– Я нахожусь точно в таком же положении. Но ведь существует вероятность, что у кого-то есть вполне определенный мотив, чтобы довести мисс Крайль до самоубийства или до безумия. Такой мотив может диктоваться каким-то психопатическим злым умыслом, но может объясниться и самой прозаически-материальной причиной в мире – собственностью. Вам известны наследники мисс Крайль или, может, наследник?

– Да, известен. У нее только один наследник.

– Кто он?

– Это я… – Уоткинс улыбнулся, заметив удивление на лице Базиля. – Видите ли, я не был до конца с вами откровенен. По закону я являюсь наследником мисс Крайль. В соответствии с завещанием, составленным ее матерью, если мисс Крайль постигнет безвременная смерть до ее тридцатилетия, то мне перейдут некоторые предназначенные ей драгоценности. Но между мной и ее матерью было заключено вербальное соглашение, по которому в таком случае я должен буду передать их некоторым лицам. Их имена она не пожелала внести в завещание.

– Не могли бы вы мне их назвать?

– К сожалению, я не вправе этого делать.

– Можете ли вы назвать их мисс Крайль?

Уоткинс отвел глаза в сторону и устремил взгляд через ближайшее к нему окно на бухту. Где-то внизу виднелся шпиль церкви Святой Троицы, а сама она была похожа на какого-то карлика, приютившегося среди гигантских офисов финансового мира.

– Нет, этого я тоже не могу сделать. Видите ли, дело мисс Крайль крайне необычно. Я расскажу вам то, что могу, так как, по-моему, это – кратчайший путь, который позволит вывести вас из заблуждений и исключить абсурдное предположение о том, что любая угроза в отношении мисс Крайль может исходить только из одного направления – моей конторы. Но я буду вынужден опустить все имена. И прошу вас не разглашать наш разговор. Особенно нежелательна его передача самой мисс Крайль. Мне известна ваша добрая репутация. Я вам оказываю доверие, поэтому и вы должны вести себя соответственно в столь деликатной ситуации. Думаю, мне лучше рассказать обо всем самому, чем побуждать вас заниматься расследованием прошлого мисс Крайль.

– Значит, у нее есть прошлое?

Глаза Уоткинса сузились, а губы плотно сжались. На лице появилась какая-то скоротечная гримаска, словно он в данный момент тужился, чтобы сконцентрировать все свои умственные способности.

– Эта несчастная девушка Фостина Крайль – незаконнорожденный ребенок. Ее мать была – ну, как это назвать поделикатнее? – одной из тех, которых Киплинг первым назвал «представительницами древнейшей профессии на земле». Теперь мы знаем гораздо больше о доисторических нравах и отдаем себе отчет, что проституцию можно считать самой современной профессией. Здесь нет никакой собственности, не существует брака, а там, где нет брака, нет и порока.

– Значит, ее мать была проститутка? – воскликнул, не веря своим ушам, Базиль.

– Если выразиться точнее – куртизанкой, выдержанной в лучших традициях Нинон Д’Анкло. – Улыбка сузилась, стала более интимной, вероятно, он про себя смаковал какой-то скандал, выхолощенный неумолимым временем.

– Крайль – это ее настоящее имя. Но в кругу подобных ей профессионалок она была известна под другим.

– Вы, конечно, мне его не назовете.

– Думаю, лучше этого не делать. Она родилась в Балтиморе и была дочерью человека, который сочинял религиозные песнопения. В девяностых годах она убежала из дома и очутилась в Нью-Йорке, а затем в Париже. Там она стала звездой «полусвета» – одной из тех парижских гурий, которых с такими подробностями и с таким блеском описывал Бальзак. Она, по сути дела, была простой американской провинциалкой, но от своих великолепно образованных любовников научилась говорить и писать на прекрасном французском языке, разбираться в музыке, понимать толк в искусстве и беллетристике… Это, конечно, непонятно американцу вашего поколения! Только Париж в девятнадцатом веке и Афины в век Перикла рождали таких женщин. Эта истинная представительница «полусвета» обладала всем, что имели наиболее знаменитые светские дамы, за исключением одного – права на законный брак и соответствующий статус, который этим браком приобретается. Она вела более роскошную жизнь по сравнению с любой респектабельной женщиной. У нее было состояние, она энергично занималась общественной деятельностью, пользовалась любовью и даже уважением со стороны своих обожателей. В наше время, молодой человек, даже порок мог обладать какой-то изысканностью. Но вашему поколению этого никогда не понять. Я говорю, что она была куртизанкой, но что это вызывает в вашем сознании двадцатого столетия? Накрашенные волосы, кроваво-красные ногти и особые слэнговые словечки типа «фрайер». А эта женщина была наделена умом. Она обладала превосходными манерами.

– А кто отец Фостины?

– Этот человек был нью-йоркцем и вложил крупные деньги в торговое судоходство. В 1912 году он без лишнего шума хотел получить развод от своей супруги и ради этого отправился в Париж. Там он нарочно разъезжал в роскошном авто с этой женщиной в Булонском лесу, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание. Одной– единственной прогулки с ней в открытом автомобиле было достаточно, чтобы шокированный таким пассажем пуританский суд признал это неопровержимым доказательством супружеской измены с его стороны. Для этой цели из Франции в Америку были доставлены свидетели, и таким образом он добился от жены желанного развода. В это время широкое распространение получили слухи о том, что он заплатил соучастнице тысячу долларов за привилегию прокатиться с ним в открытом автомобиле в общественном месте и использование ее имени на бракоразводном процессе. Она поставила условие, что он, доставив ее до порога дома, там и распрощается с ней навсегда, не претендуя больше ни на что, кроме, может, поцелуя руки. Но… Фостина – ребенок этой парочки.

– Выходит, они не расстались на пороге ее дома?

– Тогда они расстались. Но затем произошло нечто экстранеординарное. А может, ничего такого особенного в этом и не было. Вероятно, она отлично знала свое ремесло. Может, та невероятная выдержка, которую она продемонстрировала во время их выезда в парк, входила в разработанный ею план. Видите ли, он отводил ей роль подставного лица. Эта женщина, в компании которой его все видели, должна была стать предлогом для развода. Однако эта женщина, которая стала для него лишь удобным поводом для осуществления своих замыслов, радикальным образом перевернула его жизнь: он без памяти в нее влюбился. Что, трудно в это поверить? Годы, проведенные в Париже, настолько отточили ее ум, что она стала самой интеллигентной и красивой женщиной, ее волосы казались снопом огня, кожа – белым снегом, а тело у нее было, как у Афродиты с картины Боттичелли…

– Вы близко знали ее в то время? – спросил Базиль и тут же спохватился, осознав, что выражение в таком контексте приобретало несколько иной смысловой оттенок.

– Да, мне была предоставлена такая привилегия, – > просто, без подтекстов, ответил Уоткинс, но в его старых глазах промелькнула озорная искорка. – Кроме всего прочего, я был и адвокатом этого богача.

– Вот, значит, каково происхождение этой робкой, анемичной, мечтательной девушки! – Базиль старался обдумать все, что ему пришлось услыхать о Фостине.

Уоткинс недоуменно пожал плечами:

– У нас в те времена бытовала поговорка – при флирте зачинают ханжу.

– Подозревает ли она об истинном положении вещей?

– Думаю, что нет. Как ее опекун, я исполнил все пожелания родителей и утаил от нее эти сведения. Поэтому я и не хочу, чтобы вы передали Фостине наш с вами разговор. Она подвержена условностям и вообще чрезвычайно чувствительная девушка. Это еще больше подорвет ее моральный дух, который и без того никогда не отличался особой крепостью.

– А ее мать влюбилась… в этого человека?

На старые глаза адвоката набежала пелена, и он устремил свой взгляд снова на бухту.

– Какой же мужчина может до конца понять такую женщину, как она? Да и зачем ее понимать? Он просто ею наслаждался! – И вновь Базиль заметил, что адвокат прибегает в своей речи к глаголу с двусмысленным значением.

– Он привез ее в Америку, подарил небольшой домик в Манхэттене и летний коттедж в Нью-Джерси, который был ее собственностью много лет. Он получил развод от супруги, но на своей пассии так и не женился. Даже тогда, когда она от него забеременела.

– Почему?

– Мой дорогой юноша, все началось в 1912 году. Мужчины этого поколения не женились на женщинах такого сорта. Думаю, что сегодня он бы это сделал. Ваше поколение стерло все разграничительные линии. Вы теперь не называете этих женщин представительницами «полусвета». Вы называете их либо хозяйками сомнительных салонов, либо манекенщицами, либо «звездами» и женитесь на них без особых угрызений. Ваш подход к этому делу известен, ваше слэнговое словечко «путана» обычно употребляется в сочетании с прилагательным «дешевая», и вы обычно относите это выражение только к заляпанной грязью, не имевшей успеха? в жизни проститутке. Ваше поколение готово стерпеть любое нравственное падение, но только не экономический провал.

– А разве ваше поколение не порождало зло, уподобляя Еву женщине легкого поведения? – возразил Базиль. – И все только ради получения удовольствия от мерзкого разврата. Нет, наше поколение более реалистично и не обладает такой бессердечностью.

– Может быть. Я слишком увяз в старых идеях, и у меня нет никакого желания подвергать их анализу. Само собой разумеется, наши условности заставили Фо– стину страдать из-за того, чего она не знала и не понимала. Она родилась в 1918 году. Ее матери в то время было сорок три, а отцу за пятьдесят. Он знал, что долго не протянет. Болезнь сердца, которую унаследовала от него Фостина. Он хотел обеспечить свою маленькую дочь и ее пользовавшуюся скандальной репутацией мать, но без особой огласки, что могло лишь нанести вред ребенку. Он посоветовался со мной, и я пояснил ему, что он может не упоминать в своем завещании их имена и не вызывать таким образом грандиозного скандала, так как существовали другие, законные наследники со стороны разведенной жены, которые непременно оспорят в суде правомочность включения в завещание пункта, касавшегося его любовницы. Я предложил ему сделать им до* рогой подарок перед смертью, то есть сделать то, к чему теперь часто прибегают, чтобы избежать уплаты налогов на наследство. Но, к сожалению, за день до подписания сделки у него произошел сердечный приступ, и он умер, не оставив матери Фостины почти ничего, если не считать двух домов и нескольких драгоценных камней. Она пришла ко мне за советом. Мы решили сохранить коттедж в Нью-Джерси, а дом в Нью-Йорке продать. Эта сделка принесла достаточную сумму, чтобы обеспечить приличную жизнь Фостине, включая и расходы на ее образование. Я был лротив продажи драгоценностей, сегодня они могут принести приличные деньги.

– Что вы называете приличными деньгами?

– Что-то около двадцати или тридцати тысяч долларов. Я не могу назвать вам точную сумму, так как давно не проводил переоценку, а рынок, как вы знаете, меняется постоянно. Речь идет о рубиновых серьгах, которые сегодня стоят гораздо дороже, чем раньше, но сколько именно, я не знаю. Эти драгоценности были единственным капиталом, который мать завещала Фостине. Она очень опасалась, что дочь может либо потерять из-за своей неопытности единственный источник благополучия, либо растранжирить деньги, и поэтому настояла на составлении такого завещания, по которому она становится наследницей только по достижении тридцатилетия. Но такое решение породило тот же вопрос, который задали и вы: кто же получит драгоценности, если и мать и дочь умрут до достижения Фостиной тридцатилетнего возраста?

Когда я задал этот вопрос матери, она долго молчала. Затем ответила: «Я оказывала вам доверие многие годы. Теперь я хочу довериться вам еще в одном. В последний раз. Этот план созрел у меня давно. Есть имена, которые я не могу внести в завещание. Если я это сделаю, то при его оглашении эти люди будут сильно уязвлены. Поэтому в своем законном, открытом для общественности завещании я оставлю все эти драгоценности вам. Но в частном порядке я представлю вам список близких мне людей. Напротив каждого имени будет опись ювелирных изделий. Если мы с дочерью умрем до достижения ею тридцати лет, вы передадите драгоценности указанным в списке лицам, либо их прямым наследникам».

Это была необычная просьба с ее стороны. Да и всю ситуацию не назовешь рядовой. Я сразу понял, куда она клонит, – в списке были перечислены ее любовники, мужчины, которые когда-то подарили ей эти драгоценности. Большая часть из них, вне всякого сомнения, попала к ней в руки из семейных реликвий, и совесть этой романтически настроенной женщины начала тревожить ее в зрелом возрасте. Если Фостина оказывалась не в состоянии ими воспользоваться, то она хотела вернуть их женам и дочерям, у которых на них было какое-то сентиментальное право. Ну вот, чтобы защитить собственную репутацию, я направил ее к другому юристу, который и составил завещание. В нем я фигурировал в качестве наследника Фостины в случае ее преждевременной кончины. Это завещание хранится в моем сейфе. Если я наследую эти драгоценности, то передам их перечисленным в документе лицам и сожгу список. – Он рассмеялся. – Как видите, и камин в кабинете пригодится для этого случая!

– Не сомневаюсь, – сказал Базиль, размышляя про себя о всех тех скандальных тайнах, которые, вероятно, в этой голове роились под пышной седой шевелюрой. – Сколько лиц ознакомлено с этим списком?

– О нем не знает никто, кроме матери Фостины и меня. Он хранится в большом конверте из плотной манильской бумаги, а на печати из красного сургуча виден след от ее большого пальца. Так как ее уже давно нет в живых, подделать этот документ, сами понимаете, не представляется возможным.

– Скольким лицам известно о существовании списка?

– Я никогда не говорил о нем никому, кроме вас.

– У меня к вам еще один вопрос. Можете ли вы назвать имена, внесенные в список?

Ответ последовал незамедлительно:

– Дорогой доктор Уиллинг, я не вправе сообщить вам об этом. Я не могу предать веру этой славной женщины в мою честность и порядочность. Я также не смею пятнать позором знаменитые уважаемые семьи, которые оказались вовлеченными в этот старый, давно забытый скандал. Но я могу лично заверить вас в том, что это не те люди, от которых вы вправе ожидать какого-то подвоха или прямого насилия.

– Можете ли вы мне гарантировать, что эти люди не прибегнут к подлогу или прямому насилию, если на них будет оказано давление со стороны? – резко возразил Базиль. – Все эти события, по вашим словам, произошли давным-давно. Но финансовое положение семей может меняться с поразительной быстротой. Сегодня, вероятно, кто-то из них испытывает острую нужду в живых деньгах, хотя бы в нескольких тысячах долларов.

– По-моему, ни одна упомянутая в списке семья не может рассчитывать на получение более пяти или десяти тысяч.

– А что произойдет, если несколько лиц из списка умрут, не оставив после себя наследников? Если в Конечном итоге останутся две семьи или даже только одна, – могут ли они в таком случае получить крупное наследство? Скажем, сумму настолько большую, которая может сообщить неуравновешенному, предрасположенному к насилию сознанию еще один побудительный импульс, который заставит мужчину или женщину преступить черту закона?

– Сумма, соответственно, возрастет, если в итоге останутся два наследника или один. Само собой разумеется, – признал Уоткинс. – Но почему в этом случае вы ссылаетесь на возможность неуравновешенной психики?

– Если кто-то разыгрывает эти подлые трюки в отношении мисс Крайль, то психику того, кто все эго задумал и осуществляет на практике, никак не назовешь уравновешенной. Женщины типа ее матери могут порождать в таком рассудке какой-то садистский раж, который может коснуться и дочери.

– Вы забываете об одном, – перебил его Уоткинс. Печать на пакете остается нетронутой до сих пор, и я никому не говорил о существовании списка. Кроме нас, само собой разумеется. О нем не знает даже Фостина. Ибо если бы я сообщил ей об этом, то она, несомненно, заподозрила бы, что от нее что-то скрывают, и тогда, вероятно, докопалась бы до истины и до всей этой истории, связанной с ее появлением на свет. Поэтому ни одному из этих семейств не известно, что фамилии некоторых их членов внесены в список.

– Вы уверены в этом? Ведь и сама мать могла сообщить одному из мужчин о внесении его имени в список церед смертью. А тот мог передать их разговор другим, например, своим наследникам.

– Вряд ли мать могла вести себя столь опрометчиво. Во всяком случае, смею на это надеяться.

– Я тоже.

– Доктор Уиллинг, в разговоре со мной вы произнесли слово «убийство», хотя и не подразумевали именно это. Давайте будем более откровенны друг с другом. Все убийцы – практичные люди. Они никогда не станут привлекать внимание к своей жертве, разыгрывая в течение целого года тщательно разработанную комедию перед исполнением своего плана, не так ли?

– Мне это неизвестно, как, впрочем, и вам. – Мягким тоном Базиль постарался сгладить остроту брошенной реплики. – Что вы намерены предпринять, если я сообщу о существовании списка в полицию?

– Хочу искренне надеяться, что вы не предпримете столь безрассудного шага, если только еще раз все трезво взвесите. Ведь пока ничего не случилось такого, что могло навести вас на мысль о существовании физической угрозы Фостине.

Базиль уже поднялся со своего места, намереваясь выйти из кабинета, но вдруг остановился:

– Мистер Уоткинс, может, вы все же дадите мне маленький намек? Встречаются ли в списке следующие имена – Лайтфут, Чейз, Вайнинг, Мейдстоун, Айтчисон?

– Ни один адвокат не даст ответа на подобный вопрос.

Когда Базиль вышел из кабинета, Уоткинс все еще недовольно хмурился. Что-то ему, видимо, не давало покоя.

Глава одиннадцатая

Какие, призраки, исчадья зла, Кружат, не распевая гимна, Над клумбою, куда вошла И скрылась в ней Фостина?

Сумерки сгущались, переходя в ночную темноту, когда Базиль вернулся домой после целого дня, проведенного в психиатрической клинике. Еще до войны его низенький домик в нижней части Парк-авеню казался ему бледным подобием того особняка в Балтиморе, в котором прошло его детство. Но и теперь, после стольких лет, проведенных там, за океаном, он оставался для него родным домом и таковым, вероятно, останется навсегда. Он уже привык к этому району, полюбил его, особенно в этот поздний час, – поток автомобилей, движущихся по улице в центр города, размеренно шуршащие по асфальту шины, мягкий свет из зашторенных окон в невысоких одноэтажных домах по обе стороны улицы, широкой старомодной авеню, блестящие, как мишура, огни здания Грэнд Сентрал с его ярко очерченными контурами на фоне голубого вечернего неба. После дня работы, которая требовала от него постоянного, огромного внимания, приятно было представить, как его слуга, заслышав лязг дверной щеколды, тут же отправится на кухню и приготовит ему холодный коктейль с мартини, который он любил выпить перед обедом.

Но сегодня его сладостным мечтам не суждено было сбыться. Базиль, проходя по мраморному, в шахматную клетку, черно-белому полу вестибюля, заметил, как осторожно отворилась дверь, ведущая в комнаты, и из ее проема вынырнула коричневая, вся в морщинах физиономия Юнипера, который тихо предупредил его: