Текст книги "Тень сфинкса. Удар из зазеркалья"

Автор книги: Грэхем (Грэм) Мастертон

Соавторы: Элен Макклой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

– Понятно, – тихо проговорила Фостина и, спотыкаясь, направилась к двери. Слезы мешали ей идти.

За кабинетом, в просторном холле, пространство прорезал косой луч света, падавший из окна рядом с лестницей. По ней спускались две маленькие четырнадцатилетние девочки – Мэг Вайнинг и Бет Чейз. Мужская строгость школьной формы Бреретона еще больше оттеняла женскую привлекательность Мэг – ее беловато-розовую кожу, серебристо-золотистые завитушки, подернутые поволокой яркие, как сапфиры, глаза. Но та же форма особо подчеркивала все заурядное в Бет – коротко постриженные мышиного цвета волосы, остренькое, белое лицо с рассыпанными по нему комичными веснушками.

Увидав Фостину, обе девочки сильно побледнели, но тем не менее прокричали веселыми голосками:

– Добрый вечер, мисс Крайль!

Фостина молча кивнула, так как уже не надеялась на твердость голоса. Две пары глаз, не отрываясь, следили за ней со стороны, наблюдая, как она поднимается по лестнице. Их отнюдь не невинные глазки были широко раскрыты. В них сквозило любопытство и подозрительность. Фостина ускорила шаг. На верхней площадке она остановилась и прислушалась. Откуда-то сверху послышался пронзительный смешок, похожий скорее на мышиный писк.

Фостина бросилась прочь от лестницы и быстро зашагала по холлу второго этажа. Вдруг справа отворилась дверь. Из комнаты вышла какая-то девушка в фартуке и чепце и выглянула через окно в конце коридора. Последние лучи заходящего солнца отражались в ее песочного цвета волосах.

Фостине, наконец, удалось унять дрожь на губах.

– Арлина, мне нужно с тобой поговорить!

Арлина резко дернулась в сторону и обернулась. Она была чем-то возбуждена и не скрывала своего явно враждебного настроения.

– Только не сейчас, мисс. Прежде я должна закончить работу!

– Хорошо… Тогда позже.

Когда Фостина проходила мимо нее, Арлина кинулась к стене и плотно прижалась к ней.

Две маленькие девочки не спускали глаз с Фости– ны. Им было явно не по себе, и на их лицах отражался страх.

Глава вторая

Фостина вошла в комнату, откуда только что выпорхнула Арлина. На полу цвета жженого сахара лежал белый меховой ковер. На окнах висели белые занавески. На фоне белой стены выделялась бледно-желтая краска комода. На белой каминной доске стояли медные подсвечники со стеклянными подвесками и ароматно пахнувшими свечами из зеленоватой восковницы. Стулья с высокими спинками и скамья возле окна были покрыты мебельным ситцем кремового цвета с изображением фиалок и зеленых листьев. Эти жизнерадостные, яркие цвета были похожи на свежее весеннее утро. Кровать, однако, была не застелена, а в корзине – полно мусора. В пепельнице кучкой возвышались сигаретные «бычки», обильно посыпанные пеплом.

Закрыв за собой дверь, Фостина прошла по комнате и остановилась у окна возле скамьи, на которой лежала раскрытая книга. Захлопнув ее, она засунула книгу под подушку, которую старательно взбила, чтобы ликвидировать следы беспорядка.

– Войдите!

Появившаяся в дверях девушка выглядела так, словно сошла с иллюстраций к куфическим рукописям, на которых изображались ушедшие в небытие две тысячи лет назад персидские женщины, восседающие на таких же черноглазых, белокожих, стремительных и стройных кобылицах, как и они сами. Она могла бы с такой же грациозностью и изяществом носить их одеяния из розовато-золотистой парчи. Но американский климат и атмосфера двадцатого столетия заставили ее надеть опрятную фланелевую юбку и свитер цвета вечнозеленой сосны.

– Фостина, эти греческие костюмы… – начала девушка и осеклась.

– Что с тобой?

– Пожалуйста, присаживайся, – обратилась к ней Фостина. – Я должна тебе кое-что сообщить…

Девушка тихо повиновалась и выбрала себе место не в кресле, а на скамье возле окна.

– Сигарету?

– Спасибо.

Медленным движением руки Фостина положила пачку обратно на стол.

– Гизела, ты не знаешь, что им от меня нужно? Гизела неуверенно переспросила:

– Что ты имеешь в виду?

– Тебе отлично известно, что я имею в виду! – сказала Фостина сухим, надтреснутым голосом. – Ты, конечно, слышала сплетни, которые обо мне здесь распускают. Что обо мне говорят?

Длинные ресницы – это весьма удобный инструмент для прикрытых глаз. К нему и прибегла Гизела. Когда она вновь вскинула ресницы, то в ее взгляде чувствовалась полная невинность. Ее рука слегка дернулась к лежавшей возле нее подушке, увлекая за собой тонкую струйку сигаретного дыма.

– Сядь поудобнее, Фостина. Ты что, на самом деле подозреваешь меня в том, что я прислушиваюсь к сплетням? Я ведь иностранка, и прибыла в вашу страну как беженка. А здесь, в Америке, никто иностранцам не доверяет, не говоря уже о беженцах. Ведь многие из них так и не сумели найти свое место, и в результате платили вам черной неблагодарностью. У меня нет близких друзей. А в школе меня терпят только потому, что мой немецкий с грамматической точки зрения совершенен, а мой венский акцент более приятен американцам, чем речь берлинцев. Но мое имя, Гизела фон Гогенемс, после войны вызывает малоприятные ассоциации. Так что… – она пожала плечами, – у меня почти нет возможности сидеть за чашкой чая или бокалом с коктейлем и бесконечно болтать на разные темы…

– Ты увиливаешь от вопроса, – Фостина сидела напряженно, не позволяя себе ни на минуту расслабиться. – Поставим тогда вопрос иначе, напрямую – Ты слышала какие-нибудь сплетни обо мне?

Гизела резко ответила:

– Нет.

Фостина вздохнула:

– Нужно слушать, что говорят вокруг!

– Зачем? Разве приятно, что люди о тебе судачат?

– Нет, конечно. Но так как им рот не заткнешь, то уж лучше пусть сплетничают с тобой. Ведь ты – единственный человек, к кому я могу обратиться с такой просьбой. Только ты можешь сообщить мне, кто этим занимается и что именно говорят обо мне. – Ты – единственная моя подруга. – Она вдруг густо покраснела от набежавшего на нее чувства робости. – Могу ли я тебя так называть?

– Конечно, я – твоя подруга, и, надеюсь, ты относишься ко мне точно так же. Но я ничего не понимаю. Что заставляет тебя думать о сплетнях?

Фостина аккуратно раздавила погасшую сигарету в пепельнице.

– Меня уволили. Вот и все.

Гизела была поражена ее словами.

– За что?

– Не знаю. Миссис Лайтфут не пожелала объясниться. Если не считать ее глупых банальностей о том, что я не вписываюсь в общую атмосферу школы Брере– тон, основополагающей причиной. Я уезжаю завтра.

Фостина с большим трудом произнесла последнюю фразу.

Гизела наклонилась вперед и дотронулась до ее руки. Это было ее ошибкой. Вдруг черты лица Фостины исказились, слезы брызнули из глаз, словно чья-то жесткая невидимая рука выжимала их. – Но это еще не самое страшное.

– А что же?

– Видишь ли, вокруг меня что-то происходит. – Слова теперь пулей вылетали изо рта Фостины, она уже не могла их сдерживать. – Я чувствую давно, но не знаю, что это такое. Какие-то намеки. Неприметные детали.

– Например?

– Посмотри на эту комнату. – Фостина с горестным видом повела рукой. – Горничные отказываются делать для меня то, что охотно выполняют для тебя и других учителей. Они никогда не раскладывают мою постель на ночь. Зачастую к ней вообще никто не прикасается. В графине никогда не бывает холодной воды, в комнате не проводят уборку, не вытирают пыль. Я должна сама выносить мусор, высыпать окурки из пепельницы, а однажды кто-то из них оставил на весь день окна открытыми, и в результате ночью я продрогла до костей.

– Почему ясе ты не рассказала об этом миссий Лайтфут? Не пожаловалась Экономке?

– Я хотела, но пойми, я здесь новичок, приехала недавно, и это место очень много для меня значит. Кроме того, я не хотела создавать неприятности для Арлины. Ей поручено убирать в моей комнате, но мне всегда ее жалко. Она такая неумеха, ужасно косноязычная. Разговаривать с ней – все равно, что беседовать с глухим!

– Она тебя не слушает?

– Она прекрасно слышит, но не слушает. Под маской ее внешнего безразличия я постоянно чувствую какое-то упрямое сопротивление и никак не могу понять, чем все это вызвано. – Фостина настолько увлеклась разговором, что, закурив, забыла предложить сигарету Гизеле. – Арлина не дерзила, не дулась на меня, просто она была какой-то рассеянной, казалось, вся ушла в себя. Выслушав мои обвинения, она что-то промямлила. По ее словам, она и понятия не имела, что плохо убирает в моей комнате, обещала исправиться в будущем. Но все осталось по-прежнему. В тот вечер, помню, она всячески избегала меня, словно боялась. Но это же глупо. Как можно опасаться такого книжного червя, как я?

– У тебя вызывает подозрение только поведение Арлины?

– Нет, не только. Почему-то все меня старательно избегают.

– Ия тоже?

– Ах, Гизела, честное слово, ты – единственное исключение. Стоит мне попросить других учителей посидеть со мной за чашкой чая в здешней деревне, или за коктейлем в Нью-Йорке, все они неизменно отвечают отказом. И такое случалось не раз, и не два, это происходит постоянно. Все отказывают. Все, кроме тебя. И делают это как-то неловко, словно я перед ними в чем-то провинилась. Неделю назад, будучи в Нью-Йорке, я столкнулась на 5-й авеню с Алисой Айтчисон, как раз напротив библиотеки. Но она… отвернулась в сторону, притворившись, что не видит меня. Конечно, она меня видела. Ее притворство было очевидно.

– А как девочки из твоего класса? Не слушаются тебя?

– Нет, дело не в этом. Они выполняют все, что я требую. Задают вполне разумные вопросы по поводу уроков. Но…

– Что но?

– Гизела, они не спускают с меня глаз.

Гизела рассмеялась.

– Я бы не возражала, если бы они не спускали с меня глаз особенно когда я им объясняю что-то на доске.

– Но они глядят на меня в упор не только, когда я им что-то показываю или объясняю, – уточнила Фо– стина. – Они не спускают с меня глаз постоянно. Все время. И в классе, и в коридоре. Согласись, в этом есть что-то… противоестественное.

– Особенно в классе!

– Да ты не смейся, – возмутилась Фостина. – Все это очень серьезно. Они все время следят за мной, прислушиваются. Кроме того, иногда у меня возникает странное ощущение… что следят они не только за мной.

– Ничего не понимаю.

– Я не могу объяснить тебе, так как сама ни черта не понимаю, но… – Голос Фостины сник – Они прислушиваются ко мне так, словно ожидают, что вот-вот что-то произойдет. Что-то мне неизвестное.

– Может, они ожидают, когда ты упадешь в обморок или с тобой приключится истерика?

– Может быть. Не знаю. Что-то вроде этого. Только такого со мной в жизни не случалось… Но и это еще не все. Во-первых, они ужасно вежливы со мной. Во– вторых, когда я сталкиваюсь с ними в коридоре или холле, в глазах у них мелькает какой-то любопытный все– понимающий взгляд. Как будто им обо мне известно больше, чем мне самой. И все они непременно начинают хихикать за моей спиной. И это, поверь, не обычное для школьниц зубоскальство, а какой-то нервный смешок, который может запросто перейти в смертельный испуг, либо просто в истерику.

– Это и имела в виду миссис Лайтфут, когда предложила тебе уехать?

– Вначале она была со мной холодна, но потом мне показалось, что она даже сочувствует.

Гизела кисло улыбнулась:

– Это с^мое любопытное из всего, что ты рассказала. Миссис Лайтфут, по-моему, жестокая эгоистка.

– Вероятно, у нее существуют какие-то причины для такого поступка, – продолжала свой рассказ Фостина. – Ведь школе придется выплатить мне деньги вперед за шесть месяцев, если они увольняют меня раньше завершения учебного семестра. Я уже не говорю об утрате довольно квалифицированного преподавателя по искусству, которому в это время не так просто подыскать замену. Но при всем при этом она оставалась непреклонной. Я даже не могу рассчитывать на ее рекомендацию, если начну поиски работы где-нибудь в другом месте.

– Ты имеешь право на объяснение причины увольнения, – возразила Гизела. – Почему бы тебе не обратиться к адвокату? Пусть он поговорит с ней.

– Нет, я так це могу. Из этого ничего хорошего не выйдет. Какой школе в округе понравится идея взять к себе преподавателя, который готов прибегнуть к помощи адвоката при первом же признаке надвигающейся беды?

– Да, она действительно приперла тебя к стенке… – Гизела вздохнула и оперлась спиной на подушку. Но она оказалась слишком жесткой опорой. Гизела отодвинулась, и подушка скосилась на сторону. Она попыталась распрямить ее> но в этот момент заметила за ней корешок книги, старинной книги в кожаном переплете с золотым тиснением.

– Ах, прости, – торопливо сказала Фостина и, выхватив книгу, прижала ее, словно младенца, обеими руками к груди. Гизеле не удалось рассмотреть ее название. – Прости, тебе было неудобно сидеть.

– Ничего. Я и не знала, что там лежит книга. – Легким грациозным движением Гизела встала. В голосе ее послышались спокойные нотки: – Жаль, но я не могу ничем тебе больше помочь, – Она направилась было к двери, затем помедлила и оглянулась – Да, совсем забыла, зачем пришла. Хотела спросить, сделала ли ты эскизы для нашей греческой драмы? Но теперь, вероятно, тебе уже нр до них.

– Они уже закончены, и миссис Лайтфут попросила представить их на рассмотрение комитета до моего отъезда.

– Отлично. Встречаемся, Как всегда, у меня. В четыре.

Гизела прошла через холл, направляясь в свою комнату. Закрыв двери, она немного постояла, сморщив лоб, словно старалась что-то припомнить, затем подошла к своему секретеру и отодвинула задвижку застекленной книжной полки. На первых трех полках книги были аккуратно и плотно расставлены, между ними не было ни малейшего зазора. Но на нижней, казалось, они стояли не так тесно, как обычно. Ее пытливый взгляд остановился на собрании из нескольких кожаных томов с золотым тиснением. Первого тома не было.

Все еще морща лоб, она села за письменный стол. Четыре страницы белой бумаги были разложены на откидной доске – три были исписаны, а четвертая – чистая.

Она придвинула ее к себе и начала писать:

«Р. S. Случалось ли тебе читать «Мемуары» Гете? У меня есть французское издание в переводе мадам Кар– ловиц. Фостина Крайль взяла у меня первый том, не удосужившись спросить на то разрешения. Я обнаружила это совершенно случайно только тогда, когда она попыталась у меня на глазах спрятать книгу. Зачем она ей понадобилась – ума не приложу. Я бы не придала этому особого значения, если бы не странное отношение всех к Фостине, о чем я тебе уже писала. Что-то дошло до ушей миссис Лайтфут, и сама Фостина сообщила мне о ее требовании к ней покинуть школу.

Во всем этом деле есть что-то зловещее, и, если сказать правду, ничего от тебя не скрывая, то мне самой иногда становится страшновато. Мне бы очень хотелось, чтобы сейчас ты был в Нью-Йорке. Я уверена, ты обязательно найдешь какое-то разумное объяснение всему происходящему здесь. Но увы, ты далеко отсюда…

Я боюсь спуститься с холла верхнего этажа после десяти вечера, когда на лестнице горит только одна ночная лампочка. Я не в силах сдержаться и не оглянуться через плечо, все время ожидая увидеть… Не знаю, что именно, но что-то особенное и весьма неприятное…»

Гизела положила ручку, с решительным видом перечитала то, что только что написала, сложила все четыре листа, вложила их в конверт и наклеила на него марку. Снова взяла ручку и написала на конверте:

Д-ру Базилю Уиллингу, Парк-Авеню, 18-А, Нью-Йорк.

Набросив шубку поверх свитера, она поспешила вниз с письмом в руках.

На улице сумеречный пронизывающий ветер пощипывал ей щеки и трепал волосы. Порывы ветра яростно гнали вперед серые, но уже слегка просветленные облака. Она шла по мягкому ковру опавших листьев и за несколько минут преодолела те полмили, что отделяли здание школы от главных ворот.

Какая-то девушка стояла возле будки, расположенной на обочине шоссе.

– Привет, Алиса, – поздоровалась Гизела. – Приезжали за вечерней почтой?

– Еще нет. Почтальон должен прибыть с минуты на минуту.

Алисе Айтчисон на вид было около девятнадцати лет, но внутренняя раскованность и свобода в действиях делали ее скорее похожей на молодую учительницу, чем на воспитанницу. Это была литая, созревшая красотка, с блестящими, как у газели, глазами, мягкой, словно подернутой тонким слоем жемчуга, кожей, с полными и сочными губами. На ней был костюм коричневато-орехового цвета в тон ее волосам. Яркий темно– оранжевый шарф закрывал разрез на груди жакета. Она улыбалась. В это время старенький, видавший виды «форд», громыхая, остановился рядом с ней, и какой-то человек в макинтоше и мокасинах шумно выкарабкался из машины.

– Еще два письма нужно доставить в мгновение ока! – сказала Алиса, взяв из рук Гизелы письмо и передавая его почтальону вместе со своим.

– Будет сделано, – ответил тот, бросая их в сумку. – Ваши девушки, я вижу, обожают обильную корреспонденцию. Все амурные дела?

«Форд», натужно чихая, двинулся по шоссе, а девушки пошли обратно к дому.

– А доктор – это ваш приятель? – спросила вдруг Алиса.

Гизела с удивлением посмотрела на нее. Алиса, конечно, обладала грубой речью и несветскими манерами, чего себе не могли позволить ее учителя, однако, считалось, что она получила хорошее воспитание и, судя по всему, не могла быть похожей на тех любопытных девиц, которые без особого стеснения могли прочитать адрес на чужом конверте.

– Да, это один психиатр. А почему вы спрашиваете?

– Кажется, я уже встречала это имя где-то прежде – Базиль Уиллинг.

Гизеле это показалось забавным.

– Он довольно известный человек. Теперь, когда ваше любопытство удовлетворено, могу ли я, в свою очередь, задать вам вопрос?

– Валяйте!

– Вы здесь живете значительно дольше меня, – начала Гизела.

– Не напоминайте мне об этом, – угрюмо перебила ее Алиса. – Целых пять лет одиночества в мире, где нет мужчин! Все равно, что жить в монастыре или женской тюрьме! До этого я провела четыре года в Мейд– стоуне. Нет, не в роли учительницы – воспитанницы. С трудом дождалась того дня, когда, наконец, закончила школу. Но что за дикая жизнь началась у меня! Вы сильно удивитесь, если я расскажу вам, какие грандиозные планы я там строила. – Ее глаза смотрели поверх Гизелы, чувствовалось, что она пребывает в каком-то мрачном и грустном настроении. – Но за три недели до школьного выпуска отец покончил с собой. Застрелился.

– Ах, простите… – Гизеле никак не удавалось подобрать нужное слово. – Право, я не знала…

– Прошел только год, и об этом уже никто не помнит. – Алиса посмотрела на нее с вызовом в глазах. – Еще один биржевик с Уолл-стрита, поставивший не на ту лошадь. Итак, я осталась ни с чем. Вдруг я узнала, что миссис Лайтфут ищет преподавателя по театральному искусству. Тогда я попросила миссис Мейдстоун порекомендовать ей меня, думая, что здесь, в Бреретоне, все значительно лучше, чем в Мейдстоуне. Но оказалось, что все то же самое. До смерти надоело. Мне нужна работа в Нью-Йорке, где можно по-человечески жить.

– Значит, в Мейдстоуне было все так же, как и здесь? – спросила Гизела.

– Те же принципы, правда, иной подход. Школа Мейдстоун хочет предстать более современной, разрекламировать свой метод как более полезный для здоровья.

Девочки там пили свежее молоко, ходили в походы и спали на сеновалах. В общем, простая жизнь, но по шикарной цене. Посетителей пускали только по воскресеньям! и то не сводили с них Глаз. Мой несчастный отец думал, что мне там будет лучше, но пребывание в Мейд– стоуне лишь прибавило мне решительности как можно скорее оттуда выбраться и попасть в настоящий мир.

– Нравится вам Бреретон или не нравится, все же вы чувствуете себя более в своей тарелке, по сравнению со мной_у—продолжала Гизела. – Ваша работа дает возможность устанавливать близкие контакты с девочками, ведь вы почти их возраста. Они могут быть с вами откровенными там, где в разговоре со мной предпочтут отмалчиваться.

Алиса внимательно посмотрела на Гизелу.

– Например?

– Ну, скажем, в отношении Фостины Крайль…

– Не понимаю, о чем вы говорите…

– Нет, вы все понимаете^ – резко возразила Гизела. – Я заметила, как вы Иногда на нее смотрите, – с каким-то недружелюбным любопытством, как будто вы находите в ней что-то странное, непонятное.

– Вздор! – грубо отрезала Алиса. – Фостина Крайль просто глупа. И в этом нет ничего странного. У нее слабый характер, она бесцветна, не умеет преодолеть робость и ужасно озабочена тем, чтобы понравиться всем на свете. У нее нет чувства юмора. Она не обладает даром обзаводиться друзьями. Просто стареющая девица, размазня. Одна из тех, которые постоянно принимают витамины, не получая от них никакой пользы. Вы заметили этот флакон с витаминами Б-2, который постоянно стоит возле ее 'тарелки за обедом? С такими людьми, как она, ничего не поделаешь. Она рождена, чтобы стать мишенью для любого юмориста и задиры, а ведь таких в мире немало. Взять хотя бы Тяжелое копытце!

– Тяжелое копытце? – переспросила Гизела, не совсем уверенная в точном значении нового американизма.

Алиса ухмыльнулась.

– Так девочки называют миссис Лайтфут.

– Значит, – раздумчиво пройзнесла Гизелй, – Фостине предстоит потерять работу лишь потому, что у нее не достает истинно твердого характера, столь необходимого для хорошего учителя.

– Может быть, – Алиса продолжала изучающим взглядом осматривать Гизелу. – Что, она потеряла работу?

– Ну, это не наше с вами дело, – и Гизела поспешила сменить тему разговора. – Скажите, нельзя ли вернуть мое письмо? Что, если позвонить почтальону в деревню и сообщить ему о моем намерении забрать письмо обратно?

Алиса рассмеялась раскатистым грубым смехом:

– Девочка моя, ваше письмо уже поступило на хранение на почту Дяди Сэма. Конечно, вы можете попытаться прорубить себе тропу через джунгли американской бюрократии и заполнить пятьдесят формуляров, каждый из которых состоит из пяти 'частей. Но даже если вы это сделаете, я не уверена, что вам удастся заполучить письмо обратно. А для чего оно вам понадобилось? Слишком забористое?

– Да нет же, – Гизела не скрывала, что слова Алисы ее раздражают.

– Что же тогда?

– Я приписала к нему постскриптум и теперь в этом раскаиваюсь. То, что в Америке называется «напрасный труд».

– То есть пытались попасть пальцем в небо?

Они подошли ко входу в главное здание школы. Алиса повернула ручку и толкнула дверь.

– Странно. Двери заперты.

Гизела надавила кнопку звонка. Так они и стояли под дождем, трясясь от холода. Дневной свет медленно угасал, постепенно вокруг них сгущалась мгла.

– Черт подери! – воскликнула в сердцах Алиса. – Пойдемте через черный ход, он всегда открыт.

Гизела согласилась, хотя и подозревала, что миссис Лайтфут не по душе такие вольности.

Они побрели по тропе, подставляя свои непокрытые головы резким порывам ветра. У них не было перчаток, и они сунули руки в карманы. Когда девушки завернули за угол дома, то увидели, как весело горит свет во всех окнах кухни, пробиваясь к ним через сумеречную мглу. Алиса открыла дверь. Гизела вошла вслед за ней.

В этом старинном деревенском доме кухня занимала много места, значительно больше, чем гостиная в средней нью-йоркской квартире. Такие кухни строились в те да* лекие годы, когда повсюду предлагали свои услуги множество поваров, зарплату им платили небольшую, и никого, по сути дела, не беспокоил вопрос, сколько же стоит приготовление пищи. Современное оборудование – белая эмалированная печь, мойка из нержавеющей стали, электрический холодильник – были как-то не к месту в этой просторной комнате с длинным рядом окон со шторами и паркетным полом, который мыли и натирали ежедневно.

Кухарка стояла у мойки и промывала очищенные листья бельгийской капусты. Из духовки тянуло ароматом поджаривающихся каштанов, которые предстояло смешать с капустными листьями. Стол, стоявший в центре, был завален букетами цветов и пучками собранных листьев. Фостина аккуратно складывала их в большую вазу штейбенского стекла, – обычная обязанность младших преподавателей в школе Б ре ретон. Она была одета для прогулки – в наглухо застегнутом пальто голубого цвета и в коричневой фетровой шляпке.

Выдержав небольшую паузу, Алиса спросила:

– Вы только что со двора?

– Да, – Фостина Крайль посмотрела на нее с нескрываемым удивлением.

В это время отворилась дверь, выходящая на черную лестницу. В кухню вошла Арлина. В одной руке она несла небольшой чайный поднос.

– Последние полчаса я провела в саду, – сказала Фостина, но с гораздо большим жаром, чем требуется при ответе на такой пустяковый вопрос. – А почему вы меня об этом спрашиваете?

– Просто так. Мне показалось, что я видела ваше лицо в окне наверху, когда мы с Гизелой шли по дорожке к дому.

Вдруг раздался звон разбитого вдребезги стекла и фарфора. Это из рук Арлины выскользнул поднос.

Кухарка в сердцах заорала:

– Разве так уж трудно следить за тем, что ты делаешь, Арлина? Еще две чашки разбиты. Когда я была девчонкой, то нас обучали, как нужно обращаться с китайским фарфором. Ну, а вы, молодежь, в наши дни просто неуклюжи. В чем дело? Опять отвлекает любовь?

Арлина молчала, уставившись на Фостину испуганными глазами.

– Возьми мусорную корзину и веник и убери весь этот ералаш! – решительно сказала кухарка. – Я попрошу миссис Лайтфут вычесть из твоего жалованья стоимость разбитой посуды

– Позвольте мне заплатить за нее! – вмешалась в разговор Фостина. – В конце концов это я ее напугала.

Алиса увлеченно наблюдала за сценой, не скрывая своего живого интереса. Теперь наступил черед вмешаться ей

– Не глупите, Фостина! Вы ведь ничего такого не сделали! Не так ли, Гизела? – сказала она, повернувшись к своей спутнице.

– Конечно, нет, – неохотно согласилась Гизела. – По крайней мере я лично ничего не заметила.

Такой ответ, вероятно, не понравился Алисе и озадачил ее. Но она больше не произнесла ни единого слова и молчала до тех пор, пока они с Гизелой не оказались наедине в столовой, соединяющей холл с кухней.

– Вы отдаете себе отчет в том, что родители уже забрали из школы пять девочек после начала учебного года?

– Нет. Насколько мне известно, уехали трое, но я не предполагала, что их число значительно больше.

– А две из них уехали отсюда весьма поспешно. – Гизела повернула голову и внимательно посмотрела на Алису. Свет, вырвавшийся из открытой двери в холле, осветил, словно огнями рампы, ее лицо, блестящие глаза, насмешливые ярко-красные губы, которые расплылись в издевательской дерзкой улыбке. – Я хочу кое– что вам сказать, Гизела фон Гогенемс. Если только вы написали своему психиатру что-нибудь о Фостине Крайль, то вам придется сильно пожалеть об этом!

Глава третья

Весь следующий день Гизеле было не по себе, и ее душевное состояние никак не соответствовало тем немногим фактам, которые были известны ей о Фостине. Какая-то подобная ситуация, как ей казалось, находилась ниже порога ее сознательной памяти. Ее эмоции ассоциировались с какими-то забытыми фактами, всплывавшими в сознании в форме навязчивого ощущения зла. Она была похожа теперь на контуженного человека, который весь съеживается при звуке взрыва, не отдавая себе отчета в том, почему он так поступает. Она еще раз поняла, что эмоции более свободны, чем факты и идеи, они не сталкиваются с препятствиями и легче проникают через пласты сознания.

Честно говоря, Гизела и не рассчитывала на ответ Базиля Уиллинга. Последнее письмо она получила от него из Японии. Ведь он мог еще находиться в составе американского флота где-нибудь за рубежом. Гизела направила ему такое подробное письмо только потому, что безраздельно доверяла ему.

Она не встречалась больше с Фостиной до заседания художественного совета, готовившего греческую драму для сцены. Первой туда явилась Алиса с сигаретой, зажатой в уголке рта.

– Что означает весь этот шум с увольнением Фо– стины? – спросила она с ленивым безразличием, усаживаясь на подоконник.

– Не могу сообщить ничего нового, – ответила Гизела. – Я только знаю, что она уезжает.

– По какой причине? – упрямо переспросила Алиса.

– Не знаю.

Ни Гизела, ни Алиса не слышали, как открылась дверь. На пороге стояла Фостина с папкой эскизов под мышкой.

– Я стучала, – оправдываясь, робко сказала она. – В коридоре было слышно, что кто-то здесь разговаривает, и я вошла.

Алиса бросила на нее высокомерный взгляд.

– Не стоит так суетиться со своими манерами, Фостина, я уверена, ты всегда поступаешь так, как нужно.

Фостина стала развязывать шнурки папки, но руки у нее дрожали, не слушаясь ее.

– Просто не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, что я подслушивала за дверью.

– Как это могло прийти тебе в голову? – спросила Алиса.

Фостина разложила на столе эскизы и только потом отважилась поднять глаза на Алису.

– Не знаю, Алиса. Мне кажется, что вы все время меня в чем-то подозреваете. В каком-то проступке, что ли.

Алиса рассмеялась:

– Скажите, пожалуйста! Сбавь обороты, Фостина!

– Как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне! – нахмурилась Фостина.

Гизела взяла в руки один из эскизов, на котором была изображена женщина в греческом античном костюме.

– Это костюм для Медеи?

– Да, – ответила Фостина. Казалось, она очень обрадовалась, что Гизела сменила тему разговора. – Все утро я провела в поисках нужного варианта. Длинная баска, наброшенная на голову… Именно так ее носили гречанки в дни скорби или траура. А Медея скорбит с самого начала пьесы. Все складки нужно уложить поаккуратней. Небрежное ношение баски считалось проявлением провинциализма.

– Ну тогда, как мне кажется, Медея и должна носить баску небрежно, – вмешалась в разговор Алиса. – Разве она не была дикаркой, представительницей варваров?

– Может, это и так, но не забывайте, что она многие годы прожила в Греции, – поправила ее Гизела. – К тому же она была принцессой.

– В ее уголки нужно что-то вложить, – продолжала Фостина, – ну, подобно тем свинцовым грузикам, которые наши прабабки подшивали к подолу своих длинных юбок.

– А что у нее на голове? – поинтересовалась Алиса. – Что-то вроде корзины, емкостью в добрый бушель.

– Это же митра! – воскликнула Фостина, пораженная ее невежеством. – Корона Церцеры. Этот головной убор носили многие гречанки.

– Медея не стала бы следовать примеру такой прославленной домашней учительницы, какой была Церце– ра. Медея – феминистка и колдунья.

– Я в этом не уверена, – вставила Гизела. – Все женщины древности гордились тем, что имели отношение не к колдовству, а к хлебопечению. Само слово «госпожа» этимологически означало «дарующая хлеб».

– Может, надеть на нее тиару? Как у Геры с Афродитой? – предложила Фостина.

– Я бы предпочла именно ее, – подчеркнула Алиса.

– Заменить митру на тиару довольно просто. Это можно сделать, – согласилась Фостина. – А что вы скажете по поводу обуви? Вам нравятся сандалии, вышитые цветочными кружевами?