Текст книги "Вот в чем фокус"

Автор книги: Герман Дробиз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

– На все! – Он протянул продавцу рубль. Тот молча отвел крупную купюру и принял мелочь из рук следующего. Володю оттеснили, он начал пробиваться обратно, но тут какой-то торопыга с размаху налетел на торшер, и они с Володей поймали хрупкий колпак у самого пола. Торопыга при этом слегка ударился и теперь проверял часы: приложил их к уху, потом осмотрел циферблат. Часы были целы, шли и показывали без пяти шесть. Володя засуетился. Не выпуская торшера, протянул продавцу медяк, схватил газету и помчался по переходу – если только можно было мчаться в час «пик» под Манежной площадью.

Толпа лезла из-под земли, как паста из тюбика. Володя вырвался из могучих течений и с торшером наперевес, словно с карабином, ринулся к осажденным дверям троллейбуса... Он теснился на подножке. Одна рука обнимала торшер, другая, с газетой, торчала из дверей. Двери с шипением съехались, и надо же – закусили газету так, что она наполовину высунулась наружу.

Брякала мелочь в кассах, качались спины, шелестели «Вечорки». Володя выворачивался и так и этак. То ему удавалось разглядеть уголок страницы, то какой– нибудь заголовок. Но его стихотворение, как назло, не попадалось. Ладно, подумал Володя. Доедем – свою прочту.

Его газета, торчащая из задних дверей троллейбуса, плыла вдоль сплошного строя приткнувшихся к обочине автомобилей. В одном из них за рулем скучал смуглый красавец в мохнатой кепке. К счастью, его ждало крохотное приключение: возле притормозил, застревая в пробке, троллейбус. Красавец кошачьим движением ухватил газету, проплывавшую перед его окошком, нагло помахал Володе, смутно видимому через запыленные стекла, и, не разворачивая полностью, с нетерпением погрузился в изучение четвертой полосы, где рядом с репертуаром кинотеатров стояло несколько траурных рамок.

Часы на «Известиях» показывали пять минут седьмого.

К Пушкину или к газетному киоску?

К киоску вилась очередь.

–   На все! – выпалил Володя, протягивая рубль.

–   Встаньте в очередь! – властно скомандовал стоявший первым пенсионер, и его тут же поддержали остальные.

Но киоскер не зря просидел столько лет возле «Известий» и прекрасно знал, кто и в каком случае просит по нескольку десятков экземпляров одного номера.

–   Напечатался? – спросил он, принимая деньги.

–   Ага!

Киоскер начал отсчитывать пятьдесят штук.

–   Что такое? Почему? – возмутился пенсионер.

–   Дедушка,– проникновенно сказал Володя,– там мое стихотворение!

Взгляд его был так светел, что в железном пенсионере что-то крякнуло, он сломался, обмяк и задушевно объяснил задним:

–   Стихи у него там напечатали.

Очередь приумолкла.

–   Поздравляю, молодой человек! – Киоскер протолкнул пачку сквозь узкую бойницу.

–   Спасибо! – Володя схватил газеты и с торшером наперевес рванул через дорогу. В очереди засмеялись.

–   Не зазнавайся! – крикнул пенсионер.– Поэты, понимаешь...

Нины еще не было. Володя поставил торшер, сел на скамейку, газеты положил рядом с собой. Тут же налетел какой-то шустрый парень, сдернул верхний номер, бросил две копейки и был таков.

–   Эй, ты чего? – запоздало возмутился Володя.– Я не продаю.

Затем к газетной кипе приблизился нарядный карапузик в брючках – и не поймешь, мальчик или девочка. Следовавшие за ним папа и мама сделали предостерегающие движения.

–   Пусть берет,– разрешил Володя.– Бери, бери. У меня там стихотворение напечатано.

–   Детское? – спросила мама.

–   Нет. Взрослое. Возьмите, я вам дарю.

–   Спасибо.– Женщина взяла газету и покосилась на мужа. Крепкий был муж, ладный, килограммов на восемьдесят пять. Но стихов он не писал и уж тем более не печатал в газетах...

Володя взял верхний номер. Открыть его можно было в секунду. Но Володе хотелось приберечь это сладкое мгновение до прихода Нины. Он закрыл глаза.

Нина провела ладонью по его лицу, и глаза открылись.

–   Уснул? Извини, опоздала. У нас долго руки отмывать... Это что, твой торшер?

Ежик ее волос был влажен и отливал на солнце. На ключицах, в разрезе кофточки, мерцал кулон. Володя перевел взгляд на торшер.

–   Это маме, в подарок, газетки читать.

Он придвинулся к торшеру, щелчком пальцев «включил» его. Сгорбился, изображая подслеповатую старушку, и рывком распахнул газету.

–   Ну-ка, ну-ка,– заворковал он старушечьим голосом,– где тут мой сынок напечатался?

–   Ой, неужели у тебя такая старая мама?

–   Нет, мама у меня молодая,– бодро сказал Володя.– Вся в меня!

Заголовки, столбцы строк... Стихотворения не было. Фотоэтюда – тоже. Было сообщение ТАСС о нефтяном фонтане и фотография фонтана. Под ней – меленько:«Принято по фототелеграфу».

Володя тупо глядел в страницу. Перевернул газету Еще раз перевернул. Взял другую. Еще одну...

–   Ладно тебе,– Нина склонилась над ним, как санитарка над раненым.– Я же предупреждала: это газета.

Сломленные пополам листы грустными птицами сидели на его коленях.

–   Еще напечатаешься.

Володя молча поднялся.

Поэт Александр Пушкин с легкой усмешкой косился на старинный фонарь.

Поэт Владимир Торохов бездумным взором уставился в торшер.

Нина раскрыла сумочку и вытащила сложенный вчетверо лоскут бумаги. Развернула. Это был оттиск Володиного стихотворения.

–   Товарищ поэт, дайте автограф.

Володя улыбнулся.

Говорить мы умеем. Мы не умеем слушать. Только собеседник начал развивать мысль, а нам уж не терпится его перебить. Только мы принялись разворачивать свои аргументы, а собеседник в свою очередь безжалостно перебивает ход нашей мысли. В жизни поэтому преобладают диалоги, в которых никто никому ничего не успевает доказать или хотя бы рассказать. Доказывают и дорассказывают после – самим себе. В форме внутреннего монолога.

Во внутреннем монологе каждый из нас исчерпывающе полон, раскован, откровенен. Если бы существовала аппаратура, записывающая внутренние монологи, все мы открылись бы друг другу с новых сторон. Но пока, из-за временного отсутствия такой аппаратуры, пропадает бездна интересных мыслей и рассуждений. В этом разделе собраны попытки автора воссоздать внутренние монологи самых разных людей – как хороших, так и замечательных. Замечательных как по своим положительным качествам, так и по отрицательным.

Итак, вот что могут сообщить нам люди, когда их не перебивают.

ВЧЕРА РОДИЛСЯ

Вопрос начистоту, товарищи, на полную откровенность: я какого возраста, кто как думает? Когда родился? Ладно, не мучайтесь, сам скажу. Вчера. Ближе к вечеру. Мне сегодня второй денек пошел. Но я многое успел за это время. Ночью мы с мамой домой вернулись. Ей там говорили: «Да вы что?! Лежите!» А она: «Да вы что? У меня в отделе работать некому. Там ведь, кроме меня, одни мужики». А утром она мне говорит: «Сынок! У нас в стране все женщины трудятся, поэтому я побежала, а ты развивайся самостоятельно. У тебя два часа до школы – научись ходить, говорить, нос вытирать. Вот тут я тебе обед оставляю и записку, как подогреть. Придешь из школы, читать уже научишься, поешь. А там и я вернусь...»

К семи утра я ходить научился, к половине восьмого – штаны надевать. Пока до школы бежал – заговорил. В школе узнал много интересного. Дважды ноль, оказывается, ноль. Если йодом на крахмал капнуть, крахмал синий становится. Кто бы мог подумать? Но самое главное, познакомился с устройством общества. У нас, оказывается, у всех права, у всех обязанности. От каждого – по способности, каждому – по труду. Гуманизм – обязательное дело, все друг другу свои. Такой принцип. Мне понравилось.

Вечером мама прибежала: «Сынок, ходить научился? Тогда сходи в магазин, я с ног валюсь, понимаешь?!» – «Понимаю, мамочка. Меня в школе научили: родителям надо помогать. И не только им, а всем людям, потому что у нас все свои».

Пришел в магазин, встал в очередь. Замечаю, к продавщице с той стороны подходят люди, и она им отпускает. Спрашиваю: «Почему без очереди?» – «Это свои». Я говорю: «У нас все свои».– «Господи! Люди здесь работают и еще будут в очереди стоять?» – «Да,– говорю,– пусть стоят. Или пусть работают. Мы так считаем».– «Кто это вы?» – «Очередь». Я думал, очередь меня поддержит. Нет. Гражданка передо мной обернулась и шепчет: «Не сердите ее, пусть своих отпустит. Вы что, вчера родились?» – «Угадали,– говорю.– Только и успел узнать, что дважды ноль – ноль и что у нас все свои». Тут уж вся очередь загалдела. «Бросьте ребенком прикидываться! Ишь ты, все свои!» – «А что, не все? – спрашиваю.– А кто? Вот у вас, гражданка, тут есть свои? Если бы были, вы бы тут не стояли? Понятно... А у вас, товарищ? В других местах? А у меня? У меня тут свои есть? Мои свои? Кто, как я – вчера родился? Неужели ни одного нет? Какой странный день вчера был. Роддома не работали? Или матери бастовали?»

Продавщица говорит: «Иди сюда, бери без очереди... Ребенок!» Мне бы понять шутку, подойти, а я говорю: «Спасибо, я вам не свой, не имею права». Все смеются: «Товарищ впал в детство!» А один парень говорит: «Чего ты ломаешься, как юный пионер? Давай я вместо тебя обслужусь».

Выдержал я, выстоял до конца. Как раз передо мной кончилось. Вышел я из магазина, догоняет какой-то старичок: «Молодой человек, я вижу, вы не шутили, вы действительно вчера родились. Позвольте, я вам кое-что объясню, а то вам в дальнейшем туго придется». Он объяснил – я понял. Оказывается, все так и полагается: от каждого – по способностям, каждому – по труду. Но пока еще дождешься по своему труду за свои-то способности! А жизнь коротка... Вот человек своих и ищет: кто с тобой родился, кто учился, кто у тебя на свадьбе гулял, зубровку пил, с женой твоей, Глафирой, отплясывал. «Плясал с Глафирой – помоги с квартирой. Запил зубровкой – отдай путевкой. Заел сосиской – отдай подпиской. Воздал грибочку – прими в институт дочку. А я в долгу не останусь, мы же свои...»

Я у старичка спрашиваю: «А почему все это в школе не объясняют?» Он говорит: «Объясняют. Но не всем. Своим. И вы, молодой человек, ищите своих, пока не поздно...»

Товарищи! Друзья! Кто, как я, вчера родился! Мы же в одном роддоме лежали – свои люди! Давайте вместе! Друг за дружку! Я вам – вы мне. Я вам тут нарассказывал. А вы мне давайте аплодируйте! По– свойски...

КАК МЫ ТУДА ПОПАДАЕМ

Как вам мой костюм – нравится? Ничего? Это я на днях был в одном месте... Что там делается! Что там висит! Только не спрашивайте, как я туда попал. Сами знаете, как мы туда попадаем. Куда – туда? Кто куда.

Кто на склад, кто на выставку, а кто на общих основаниях.

Кто по звонку, кто по записке, а кто по большим праздникам.

Кто замуж, кто за границу, кто за спекуляцию.

Кто в гостиницу, кто в санаторий, а кто в лучшем случае.

Как мы попадаем – это же целая область, почему никто не исследует, не раскроет, не разберет?

Начнем с элементарного: как мы в рукав попадаем? В штанину? Ну, это просто: это с трех лет, любой и каждый, с первого разу... Если не пьян.

А в жилу? Как мы в жилу попадаем? Это уже надо уметь. Нет, если шприцем, тоже просто: любая медсестра, и в крайнем случае всего за рубль. Ну, за два, если у тебя шкура жесткая. Если ты работал на свежем воздухе. Или в искусстве. Весь продубился. Твою шкуру колом не прошибешь, в твою жилу турбобуром входить надо. Ты работаешь в искусстве, на свежем воздухе, на ветрах эпохи, а потом люди читают и говорят: «Нет, это не стихи, это какой-то торт с повидлом. Как напечатали? А... Понятно. Попал в жилу...»

Как мы попадаем – это очень интересно.

Как мы попадаем впервые? Мы робкие, мы скромные, вежливые. Мы с вахтером здороваемся, а он отворачивается. Но вот мы туда зачастили, привыкли, пообтерлись, вот мы уже уверенные, уже покрикиваем, вахтер с нами уже здоровается, а мы отворачиваемся.

А в философском разрезе? В плане судьбы? Как мы вообще все сюда попали? Мама родила. А дальше – в ясли, в детские сады? Не помним, были маленькие. В школу? В обычную – неинтересно, это арифметика. А в специальную? В английскую школу фигурного катания по математике? Это уже алгебра. А в институт? Это уже – высшая математика и даже философия. Это уже надо вспоминать, что такое человек. А человек – это душа и тело. Как душа попадает в тело? Мистика. А как тело попадает в институт? Суровый реализм. Кто душу в тело впихивает? Ангелы. Всю сразу. А тело в институт? Нечистая сила. По частям. Какая проходит первой? Спина? Вряд ли. Пониже? Не исключено. Шея? С трудом. Голова? Бывает. Рука? Лучше всех!

Нет, это очень интересно, это увлекательно, это поучительно – как мы попадаем.

Как мы попадаем в начальники и как в подчиненные. Как в бровь и как в глаз. Почему никто не исследует, не проанализирует: куда легче попасть – в систему общепита или под автобус? А куда перспективнее: под автобус или под дурное влияние? Как мы попадаем под автобус? Быстро. А под дурное влияние? Еще быстрей.

А как мы неудержимы, когда еще не попали, но уже стремимся! Ищем – и находим. Это же здорово, когда мы попадаем в самую точку! Пальцем в небо. А локтем в бок? Это же неизбежно, иначе не попадешь, иначе самого затолкают. Вы же знаете, что там творится, какая там теснота. А кто виноват? Архитекторы. Почему у них общий вход – прямо с улицы и размером с футбольные ворота, а служебный – со двора и как в вагонном купе? Надо же учитывать реальные потоки!

Как хорошо, как спокойно на душе, если ты можешь любому и каждому сказать, как ты туда попал.

«Слушай, как ты попал в эту поездку?»

«Эта поездка положена мне по должности».

«А как ты попал на эту должность?»

«Выдвинул коллектив, на общем собрании».

«А в этот дом? Как ты попал в такой дом, в такую квартиру?»

«Дождался очереди».

«А как ты попал в эту очередь?»

«Очень просто: занял с конца, как все. Разве бывает иначе? А как я вообще здесь очутился, как я попал в эту жизнь? Мама родила – без звонков, без записок.

без подношений. Просто сделала мне доброе дело. Спасибо, мама!»

«На здоровье, сынок. Я так рада, что у тебя все хорошо, что у тебя все есть. И такая должность, и такая квартира, и дача, и машина... У тебя новый костюм? Какой красивый! Где ты его купил?»

«В одном месте... Только, умоляю тебя, не спрашивай, как я туда попал...»

ТОВАРОМАН

– Здравствуйте, здравствуйте! Вы из краеведческого музея? Правильно, это я вызвал. Хочу подарить государству ценную коллекцию. Прошу за мной. Только давайте цепочкой растянемся, по одному. Вот сюда, между холодильниками, и сразу направо – шагайте через люстру. Ножки повыше: хрусталь. Теперь падайте налево. Смелее – там кресло. Разворачивайтесь, оно на колесиках. Просвет видите? Попрошу на четвереньках, ползем под роялем. Головы прикрывайте, в него насыпано. Думаете, стиральный порошок? А давайте лизнем. Вот: сахарная пудра, а вы боялись. Теперь в эту дверцу. Ну и что, что шкаф? Он у меня со сквозным проходом. Больше негде. Только не поскользнитесь: в него налито. Разве сгущенка? А мне помнится, кукурузное масло. Или ацетон. Правильно, лучше не курить, целее будем. Теперь нагнитесь, тут у меня ковры в три наката. Что под ногами хрупает? Леший его знает. Макароны, скорее всего. А может, карандаши. Ах, лампочки? То-то слышу, красиво трещат. Да ничего страшного, они мне теперь до лампочки.

Ну вот, с шутками, с прибаутками и пришли. Отсюда начнем. Перед вами, товарищи, коллекция товаров широкого и узкого потребления последней трети двадцатого века. Врать не буду, когда собирал, коллекцией не считал. Просто запасался. Давалось не просто, большим напряжением сил. Тут и стояния в очередях, и полезные знакомства, и выезды в область, и натуральный обмен. Заранее извиняюсь, если некоторые экспонаты буду называть неточно. Память ослабла, уже затрудняюсь без разбега определить, где что. Где съестное, а где духовное, что тут жарить, что курить, что застегивать, а что перелистывать. Что тут на руки, что на ноги, а что на черный день. Вот это еще помню. На котором вы, товарищ, сидите. Привстаньте со скамеечки. Это не скамеечка, это мой самый старинный экспонат. Балык шестьдесят восьмого года рождения. Призывной возраст. Кушать уже нельзя, но гвозди забивать – милости просим.

Спасибо, товарищ, можете сесть. Только вправо не дергайтесь, а то эти рулончики посыплются, посыплются, а под ними... не помню. Может, к праздничному столу, а, может, к чертовой матери. Извините. Вот это хорошо помню. Дюма в собственном соку. Рядом Жюль Верн бланшированный. А это вот полное собрание рыбных консервов Азово-Черноморского бассейна. Тоже старинное издание, очень дорожу, ни разу не открывал.

Теперь попрошу сюда, к холодильнику. Поглядим, что за экспозиция в нем развернута. Вернее, завернута... Чего тут гниет? Рыба? Рыба, известно, гниет с головы. Вот она, голова. С рогами. Ты откуда у меня взялся, сохатый?

А это что за банки? Сейчас всколупнем. О, красненькое. Засохло. Эмаль иранская или икра астраханская – теперь уж не узнать.

Не надо, не надо возмущаться, товарищ. Я же предупреждал. Вылазьте из-под рулончиков, вас не слышно... Осторожней, сервиз. Не сервиз? Почему? Вот же: шесть глубоких, шесть мелких... и одна двуспальная. А это что за ящик? Впервые вижу. Вскроем, теперь не жалко... Кто шоколаду хочет? Угощайтесь, смелее... Что за крик? Зуб сломали? Значит, не шоколад это – финский кафель. А шоколад где? Вот он, на кухне, на стенке приклеен.

Соскребайте, теперь не жалко. Только осторожней, видите, сколько проводов. Тут у меня все, что на электричестве. Если разом включить, отдельная электростанция нужна. Эти вот японские. Вы не глядите, что «Кривой Рог» написано, они изнутри все в иероглифах. Что делают? То ли показывают, то ли сами смотрят. Помню, по одной давали. Я шесть взял, а потом для ровного счета еще три. А после два месяца на суповых концентратах сидел. Есть что вспомнить.

Что же вам еще показать... Достаточно, говорите? Впечатляет? Я так и думал. Значит, берете?.. Почему? Не имеет научной ценности? Не согласен. Сегодня не имеет, а завтра заимеет. А может, у вас в музее места мало? Пожалуйста, пусть все здесь и остается, будет квартира-музей. А на лестничной площадке можно что– нибудь тематическое изобразить. Помните, у вас есть сценка из первобытного века? У костра мужичок в шкуре сидит, мамонта жарит, а рядом его жена костяной иглой шкуру зашивает. А тут можно изобразить меня. Так вот – прилавок, так вот – я. В одной руке у меня портфель раздутый, в другой – авоська набитая, за спиной рюкзак, из него пачки макарон торчат. И рядом можно еще одну скульптуру поставить. Допустим, женщину в зеленом пальто. И я ей портфелем в спину тычу и кричу: «Да вот же, за зеленым пальто лично занимал!»

Подумайте, очень вас прошу. Верьте слову, потомкам будет интересно.

МОЖНО АПЛОДИРОВАТЬ

– Заседание приемной комиссии объявляю открытым. Не надо, не надо аплодисментов. Рано радуетесь. Какой у нас проходной балл? Двадцать из двадцати. Очень хорошо. Сколько проскочило? Пятьсот?! А мест – сто двадцать. Ай-яй-яй-яй-яй-яй... Удивительная нынче молодежь! В политехническом – недобор, в горном – недобор, в университет, на философию, с тройками берут. Так нет же, они, как назло, все– к нам. Что за любовь к торговле в юные годы! И ведь знают, что конкурс по пятнадцать на место, а лезут и лезут...

Так. Начнем. Прежде всего оставляем племянницу Сергея Петровича, затем Костоедова-сына, затем... За кого еще просили? Почти за всех? Опять конкурс... Давайте, тогда с другой стороны посмотрим: кто принимал. Кто это такие крупные пятерки ставил? Митрохин? Митрохинских всех долой, он все равно увольняется. Что родителям скажем? А он в другой город уезжает. Сколько без митрохинских? Четыреста десять... Уже полегче... А давайте, кстати, посмотрим на размер отметок. Очень важная характеристика. Одно дело, преподавателя предупредили... Какую он тогда пятерку ставит? Чтоб сомнений не было. А если маленькая? Значит, слабо предупредили. Или еще хуже: за абитуриента никто не просил, просто он сам все знает, причем настолько, что никуда не денешься, приходится ставить пятерку. Итак, считаем только крупные, исключительно крупные... Сколько с ними? Триста двадцать шесть? Роднуля, пятерка до верха клеточки не доходит, а вы ее посчитали. Так мы бог знает кого напринимаем. Триста двадцать пять, на одного, да меньше.

С ведомостями покончили, перейдем к личным делам. «Иванов...» Стоп. Зачем нам Иванов? У нас их и так полно. Вечно один за другого зачеты сдают. Вычеркнем Ивановых, а заодно и другие массовые фамилии. Вот. Кузнецов... Семенов... Петров. Нет, не Петров. Петро... вееров. Такого у нас еще не было. Не было – и не надо. И не будем заводить. Редкая фамилия ничуть не лучше массовой. Редкая хорошо запоминается. Попадет в вытрезвитель, и начнут на всех совещаниях: «Студент вашего института Петровееров...» Давайте-ка все необыкновенные, странные фамилии тоже уберем. Без них как-то спокойнее... Итак, без массовых и редких? Двести три человека. А мест сто двадцать. Ничего не придумаешь, смотрим родителей. Если ребенок вырос в семье работника торговли – это одно: трудовая династия. А если папа с мамой музыканты или инженеры? Еще поблагодарят, что мы их дитя поправили на жизненном пути: нечего ему в торговле делать. Этого берем... этого берем... этого... Гм... Мать – завзалом, а отец... Отец подкачал: строитель. Какой строитель? Начальник СМУ! Обязательно берем, в институте ремонт надо делать... Сколько осталось с учетом родителей? Сто семьдесят четыре... Интересно, сколько мальчиков и сколько девочек? Шестьдесят девочек. Хорошеньких-то сколько. Все равно до диплома не доберутся, замуж выскочат. Эту долой, эту долой, эту... оставим. Немного оставим: гости бывают, цветы надо вручать. Сколько осталось? Женского пола сорок четыре, а с мальчиками? Сто пятьдесят... Кстати, среди мальчиков тоже красавцы попадаются. Вот... Орел! Зачем он нам? Только девочек будет смущать, отвлекать от основ товароведения. Этого прочь... и этого... и этого... Отец в тресте ресторанов? Остается. Сколько без красавцев? Сто тридцать три? Чертова дюжина лишняя... Торговля, знаете, торговле рознь. Одно дело – человек заведует секцией в ЦУМе, а другое – стекло режет в базарном ларьке. Курс взят, вы знаете, на крупные комплексы, на универмаги, универсамы, вот и мы не будем мелочиться. С учетом этого сколько? Сто двадцать один. Но теперь уж один к одному. Особенно вот этот. Вы посмотрите, какое умное лицо. Ой-ей-ей-ей-ей!.. Не надо, не надо нам умников. И без того много развелось. Сколько без него? Ровно сто двадцать? Вот теперь можно аплодировать!

ПОДЫМАЙ ВЫШЕ

– Михал Иваныч! Топтыгин! Это я, Семеныч, егерь здешний. Проснись, дело есть!.. Выйди, слышь, из берлоги, поговорить надо... Ну, как хочешь, оттуда слушай.

Значит, так: на тебя уже пять лицензий выдано, это ты понимаешь? Молчишь? Значит, понимаешь. А как тебя на пятерых делить? Вот и я не понимаю. Моему начальнику твоя шкура нужна? Нужна. Так и сказал: «У меня по полу дует. Не с медведя, так с тебя спущу. Будешь лежать, зубы скалить». А его начальнику твоя шкура нужна? Нужна. Иначе мой начальник будет у него лежать, зубы скалить. Ну, а прокурору твоя шкура нужна? Тоже нужна. Если я ее ему не устрою, он мне знаешь что устроит? Не знаешь? И я не знаю. А он знает. А ГАИ? А райздрав? Он же меня от такого вылечит, чем я еще и не заболел!

Да, может, и это еще не все. Еще кто-нибудь из центра заявится. Вот в прошлом годе привезли мне старичка. Лося за четыре ноги привязали, чтобы, как мишень в тире, стоял. А он – старичок – из сугроба подняться не может. Встал я на карачки, он на меня взгромоздился... Я, чтоб не мерзнуть, разговор завел. «Вы к нам впервой? – спрашиваю.– Из области, видимо?» Он говорит: «Подымай выше».– «Неужто из Москвы?» Он говорит: «Выше подымай». Вот это да, думаю. Откуда же, если выше Москвы? «Уж не из-за границы ли в наши края?!» Он как рявкнет: «Подымай выше! Выше, говорю, подымай! Сугробы у вас, как египетские пирамиды! И скотине скажи, чтоб не дергалась, у меня прицел запотел!»

Вот, брат, какие приезжают. Хорошо Петровичу, соседу моему: у него на участке нефть открыли – из зверей одни улитки остались, и то потому, что долго ползут. Михал Иваныч, слышь, я чего предлагаю: ты бы перебрался к Петровичу? Понятно, жить там нелегко. Зато искать никто не станет. Оба и уцелеем. А я бы тебе и берлогу оборудовал со всеми удобствами. Малины сушеной дам. Ты только согласись – можешь глазки не открывать, я тебя сонного, на ручках отнесу. А, Михал Иваныч? Подумай, сразу не отказывайся, а я пройдусь, мне тут еще кое с кем поговорить надо...

Сохатый! Стой, не прыгай! Стой, тебе говорят, погоди. Разговор есть. Сохатый, на твои рога очередь до областного центра. Как будем делить, а?

ЗАГАДКА

Жизнь – сплошная загадка.

Иду поздно вечером. Вижу – дерутся. Три парня и женщина. Смотрю. Скажете, не смотреть надо, а спасать. Согласен. Но кого? То ли бандиты избивают гражданку, то ли бандитка лупит ребят? Не знаю.

Прихожу домой – открывает сосед. За стенку держится. Говорит, у него приступ. Просит сбегать в аптеку. Смотрю. Скажете, не смотреть надо, а бежать. Согласен. Но куда? Может, он и больной, а может, вдребезги пьяный? Не знаю.

Не успел раздеться – телефонный звонок. Бывший однокурсник. Потерял диплом. А техникум наш давно ликвидировали. Теперь этот товарищ ищет какие-то подтверждения, что действительно кончал техникум. Просит написать ему бумажку. Думаю. Скажете, не думать надо, а писать. Согласен. Но что? То ли он эти четыре года, что мы в одной группе были, действительно учился, то ли прикидывался? Не знаю.

Сегодня приходит в райжилуправление, где я техруком, старушка. Говорит, пол провалился, нужен срочный ремонт. Соображаю. Скажете, не соображать, а ремонтировать надо. Согласен. Но за чей счет? Может, пол и сам провалился, а может, старушка на нем специально плясала? Не знаю.

Вот, вызвали к председателю исполкома. Сижу, жду. Зачем – не знаю. Может, по пустяковому делу, может, увольнять. Жизнь – сплошная загадка!

ДОЛГОЖИТЕЛЬ

– Слушай, долго жить хочешь? Приезжай к нам. У нас долго живут. Посмотри на меня. Я долгожитель. Конечно, не рекордсмен. Мировой рекорд – сто восемьдесят лет, говорят. Как думаешь, могу на побитие пойти?.. А если я тебе скажу, что это не от меня зависит – а от тебя, от всех вас? Непонятно? Тогда я тебе секрет открою, почему долго живу – поймешь. Только не буду рассказывать, что пью, что кушаю, чем дышу: у меня не в этом дело. Хотя кушаю хорошо, потому что работаю на свежем воздухе. А на свежем воздухе – потому что я сторож. Но не думай, что я такой сторож: что сторожу, то кушаю. Что я сторожу – знаешь, кто кушает? Не хочу говорить. Догадался, где я сторож? Правильно. Но если ты ко мне на работу придешь – сразу не поверишь, что кладбище. Скажешь: музей современной скульптуры.

Видишь: гранит, мрамор, бюсты, статуи. Ты немного удивлен, да? Зачем такие большие? Затем, что люди большие были.

Вот этот, видишь – в полный рост стоит. Спасенные поставили. Много людей спас. Простым бухгалтером работал. Но где люди гибнут, его зовут – он сальдо-бульдо сводит. Ревизия приходит – ничего не видит, потому что он ревизия и есть.

Теперь на этого посмотри: с шашкой наголо. Джигит! А видел бы ты, как он при жизни рубил! Вплоть до копыт – все высшим сортом. Великий рубщик нашего времени!

А как тебе этот лев? Директор зоопарка лежит. Говорят, скульптор предлагал бегемота изобразить, потому что покойный на травоядных больше имел, чем на хищниках. Но вдова на бегемота не согласилась: «Мне тяжело приходить будет, если он сам на себя будет слишком похож».

Вот тоже оригинальная скульптура. Видишь: ученый, в телескоп смотрит. Интересное происхождение образа: над его «Гастрономом» какой-то шутник первую букву от вывески отломил. Ему говорят: «Поправь, глупость получается». А он говорит: «Ничего не глупость. Я и есть астроном, потому что знаю, вокруг чего все вертится».

А это тебе что-то напоминает? Правильно, ты его в Ленинграде видел. Но здесь, конечно, копия. Конь тот же самый, но человек сидит другой. И конечно, в масштабе. Три к одному. Думаешь, чересчур? Слушай, человек в порту работал. Международные линии, понимаешь? Такое окно в Европу прорубил – Петр Первый, будем считать, форточку врезал. Вот и решай: кто из них Медный всадник?

Ты заметил: итальянской обуви в магазинах не стало? А почему? Потому что человека не стало. Вот этого. Знаешь кто? Только не удивляйся. Фабрикант! Своя фабрика была. Самая настоящая. Но попробуй найди. Ну, стоит забор. Ну, проходная, вахтеры. Утром пятьсот человек заходят, вечером выходят. Ну, даже если и ты зайдешь. Ну, двор. Ну, цеха. Ну, контора. В коридоре – Доска почета, в углу – стенгазета. Попробуй догадайся, да?!

Я тебе больше скажу: знаешь, где сейчас с обувью хорошо? На том свете. Такой человек: он и херувимов материально заинтересует, и любой апостол к нему в контролеры ОТК пойдет...

Конечно, если его конкурент не обгонит. Вот этот, под плитой. Все пешком ушли, а он в автомобиле уехал. Нет, серьезно. Завещал себя в любимом «мерседесе» опустить и чтоб за рулем сидел. Жена на похоронах так плакала, так убивалась, в капот его целовала: «На кого ты нас покидаешь?» А сын дверцу открыл и говорит, как живому: «Папа! Я в школу третий день на «Жигулях» приезжаю. Надо мной смеются. Ты этого хотел?»

Но в целом у нас порядок: директор строгий. Если увидит что-нибудь не на своем месте – ой! Недавно из отпуска вернулся, а у самого входа новый клиент размещен. Он мне велит заместителя позвать. Спрашивает: «Кто?» – «Знатный рабочий, товарищ директор».– «Откуда? Мясокомбинат? Автосервис?» – «Металлургический завод».– «Так...– говорит директор.– А ты знал, что я это место для тестя держу?» – «Виноват, товарищ директор. Общественность надавила: знатный человек, пятнадцать лет у печи отстоял». Директор как закричит: «Мой тесть тоже знатный! Он тоже пятнадцать лет! Он их не только отстоял! Он их отсидел»!

А тесть его – действительно мастер. Квартиры делает. Но, конечно, не штукатур, нет! Не штукатур, не плотник. Но квартиры делает. Зятю с фонтаном сделал! Своими руками. Потому что у него везде руки и везде свои.

Директор привез его новое место выбирать – ему не понравилось: «Что ты мне предлагаешь? Это мне сосед, да? Это мне сосед? Раньше они при мне сесть не решались, а теперь я вхожу, а они лежат! На лучших местах развалились, наглецы!»

Директор говорит: «Отец, есть очень красивое место. И без наглецов. Обычные люди лежат».– «Нет,– отвечает тесть,– неудобно. Обычные люди от меня квартир ждали, ждали... Теперь сами получили. Они мне там со всех сторон начнут нехорошие слова говорить. Не хочу!»

И вот теперь открою тебе секрет, почему долго живу. Не потому, что очень крепкий, а потому что меня тоже положить некуда. С «астрономами» этими, с «мерседесами» рядом не хочу лежать: я честный человек. Ты скажешь: «Какая проблема, если честный, иди, к обычным людям ложись». Я бы лег. Но дети. Внуки. Правнуки. Хором: «Папа! Дедушка! Мы-то знаем, что ты честный. Но люди по-другому думают. Люди скажут: «Какой человек был! Кладбищенский сторож! А вы его с инженерами положили!»