Текст книги "Вот в чем фокус"

Автор книги: Герман Дробиз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Что ж, источником чуда не обязательно должны быть незнакомые люди и организации. Чудом могут одарить родственники и друзья. Это может быть приглашение от старинного друга, ведущего актера академического театра, народного артиста республики – приглашение на свадьбу его сына, которая состоится в банкетном зале ресторана «Звездный». Это может быть печальное сообщение о безвременной кончине восьмидесятитрехлетнего дедушки, проживавшего в Москве, и о том, что по завещанию дедушка оставил ему часть библиотеки, включая полных Конан Дойла, Джека Лондона и Жюля Верна, а также шахматы ручной работы и костяной нож для разрезания страниц. Это, наконец, может быть письмо от киевской тетки, где она сообщает, что выслала племяннику шесть килограммов вишневого варенья в двойной целлофановой упаковке, и просит срочно сообщить, благополучно ли оно дошло. Все это может с равным успехом содержаться в конверте, так как знакомство адресата с народным артистом ограничено посещением спектаклей с его участием, и этого, пожалуй, недостаточно для приглашения на свадьбу сына; а тетка живет не в Киеве, а в Кирове; дедушка действительно умер, но давно и ничего не завещав внуку.

Нет, предугадать чудо, затаившееся в конверте, невозможно. И это тем более приятно: чудо на то и чудо, чтобы быть неожиданным.

Он обрывает конверт по краю, запускает в него пальцы и вытаскивает полоску папиросной бумаги. Тусклые от сильно побитой копирки буквы сообщают, что получателю сего надлежит приготовить свою собаку к очередной городской выставке, каковая состоится в парке культуры и отдыха шестнадцатого июня. Для этого ему следует не позже чем за неделю предъявить в клуб собаководства справки о прививках и уплате налога.

Подпись под письмом выглядит так: СГК.СДС. Он долго смотрит на нее. Никогда не расшифровать ему эту аббревиатуру. Никогда не прийти по означенному адресу. И шестнадцатого июня в парке культуры и отдыха напрасно будут ждать его прихода, задерживая парад, сдерживая на поводках гулко лающих догов и доберман– пинчеров, покрикивая вертлявым болонкам и пуделям: «Сидеть!», «Место!». Он не придет. У него нет собаки. И никогда не было. Мог ли он, никогда не имея собаки, ожидать письма из клуба собаководства? Конечно, не мог. Это совершенно неожиданное письмо. Это чудо. Это чудо, которого он ждет каждый день.

И оно явилось.

ОН У НАС ЕСТЬ

Умирал последний стеснительный человек на Земле. Конечно, он не был полностью уверен, что он последний, но, давно не встречая себе подобных, постепенно скло– t   нился к такому выводу. О том, что он единственный

стеснительный человек на Земле, он никому не говорил, так как стеснялся. И его соседи понятия не имели, с каким редким человеческим экземпляром им довелось жить через стенку.

Последний стеснительный человек на Земле умирал в одиночестве, так как в молодости постеснялся навязать свое общество какой-нибудь женщине, и не было сейчас возле его постели ни жены, ни детей. Он умирал в одиночестве и тишине, если не обращать внимания на музыку, доносившуюся от соседей; обращать же на нее внимание он стеснялся. Если он и не был самым последним среди стеснительных людей Земли, то наверняка был первым среди них.

Вот и сейчас, умирая, он стеснялся вызвать «скорую помощь».

«Между тем,– думал умирающий,– еще не поздно позвонить, и, возможно, меня спасут. Но что я скажу, позвонив? Что умираю? Сейчас в этом огромном городе умирает несколько десятков людей. Каково мне будет ехать в машине «Скорой помощи», под заботливой опекой врачей, зная, что где-то эту машину ждет другой, тоже умирающий, но после более полезной жизни, человек? Но если я постесняюсь сказать оператору «скорой», что умираю, мне и не подумают выслать машину, а посоветуют принять таблетку и утром обратиться в районную поликлинику... Нет, звонить не имеет смысла. Во-первых, потому что я стесняюсь. Во-вторых, потому что у меня нет телефона».

Телефона у него не было, так как в свое время он постеснялся подать соответствующее заявление, зная, что есть люди, которым этот аппарат нужнее, чем ему. Телефон был у соседей, но он стеснялся беспокоить их в поздний час, так как умирал ночью. Он, конечно, мог бы умереть и днем, но постеснялся сделать это в рабочее время и тем самым произвести неприятное впечатление на коллег.

«Да,– думал умирающий,– немного жаль, что я постеснялся подать заявление на телефон. Немного грустно, что я стесняюсь побеспокоить соседей».

«Слушай песню мою,– вибрировала соседская стена голосом известной эстрадной певицы,– для тебя лишь пою...»

Умирающий внимательно выслушал ее песню, так как стеснялся не выполнить чью-либо просьбу. Затем стена заходила ходуном под воздействием танцевальной музыки в ритме «рок», и он вернулся к прерванным размышлениям.

«Вот умираю я, последний стеснительный человек на Земле. У них, оставшихся, не будет больше стеснительных людей. Возможно, поначалу они не заметят этого ничтожного исчезновения. Но постепенно... Например, соседи».

Соседями умирающего были бездетные супруги, работавшие на своих производствах посменно. Когда их смены совпадали, супруги веселились вместе. А когда не совпадали, муж веселился с подругами, а жена – с друзьями. Потом каждый из них допрашивал соседа: с кем тут ночью гудел (гудела) мой (моя)? Но последний стеснительный человек на Земле никогда не говорил им правды, так как стеснялся разрушить их прочное семейное счастье.

«Я умру, сюда въедет другой человек и начнет запрещать им все, что стеснялся запрещать я. Как же им жить дальше? Кто станет терпеть их децибеллы по ночам? Кто будет давать им трешку до получки и без возврата? Кто будет мыть за них пол в общем коридоре и менять перегоревшие лампочки? А если их гости, из здорового чувства юмора, снова подожгут дверь его квартиры, кто, стесняясь беспокоить пожарную команду, сам потушит огонь, пусть и ценой потери пальто и костюма? И можно ли ожидать, что новый сосед столь же тщательно сохранит в тайне их взаимные дополнения к прочному семейному счастью?»

Представив себе дальнейшую судьбу соседей, умирающий подумал, что порядочный человек на его месте просто постеснялся бы умирать. А ведь есть еще и сослуживцы. Сколько неприятностей принесет им его кончина! Особенно тем, на чью долю выпадет устройство похорон. Сам он очень хорошо знал эти хлопоты, так как стеснялся отказываться от них, чтобы дать возможность отказаться другим, менее одаренным стеснительностью.

Наконец, люди вообще, среди которых не станет последнего стеснительного... Кто тогда будет уходить в отпуск зимой? Дежурить в праздничные дни? А в конце месяца? Кто у них останется на рабочем месте, когда все разбегутся по магазинам? Кто соответственно будет покупать то, что продается в начале месяца? А старушки? Кто уступит им место в трамвае или автобусе?

«Любишь меня или нет? – спросила та же певица посредством сотрясения стены.– Любишь меня или нет? Решай скорее...»

«Сейчас, сейчас...» – мысленно откликнулся умирающий, усмотрев в словах песни просьбу поторопиться с решением.

Он еще раз представил, сколько неудобств внесет его смерть в жизнь соседей, сослуживцев и многих незнакомых ему людей. Он понял свое место на Земле, свою ответственную роль последнего стеснительного человека на ней – и окончательно постеснялся умирать. Он решил пожить еще немного, сколько получится, на сколько его хватит.

Первым его побуждением было обрадовать этой новостью соседей, но, судя по тому, что за стеной затянули протяжную народную песню, дело шло к рассвету, и он постеснялся беспокоить людей в столь позднее время. Он ограничился тем, что встал с постели, прошел по квартире, всюду включил свет, посмотрел на себя в зеркало и хотел показать себе язык... но постеснялся.

Так умирал, но не умер последний стеснительный человек на Земле. Да, не умер! Можете не волноваться, товарищи: он по-прежнему живет среди нас. Он у нас есть.

ПОД АРКОЙ

Смутную тревогу навевают тоннели, проходы под арками, подземные переходы. Даже и днем лежащие в них тени замедляют вступающим шаг, а вечером, да еще зимой, да когда от единственной уцелевшей, оттого что спрятана в решетчатый колпак, лампочки, упадает к ногам решетчатая же тень, а дальний конец прячется в густой тьме – не позавидуешь входящему под своды, если он не самбист и не каратист, а Веретенников таковым не был. Но не было и иного прохода к его подъезду, вернее, был, но еще страшней: через дыру в заборе соседней стройки и по узкой тропе вдоль котлована.

Каждый вечер, возвращаясь с работы, ждал он неприятностей от прохода под аркой, хоть ничего никогда не случалось ни с ним, ни с другими жителями дома. Все не случается до поры до времени, и, как ни готовься, она всегда внезапна, эта пора.

Человек выскочил из-под арки и вскинул руки, как если бы Веретенников ехал в танке, а впереди лежала ценная хрупкая вещь:

–   Стойте! Туда нельзя!

Был человек одних лет с Веретенниковым, то есть зрелого возраста, с узким лицом, упрятанным в очки, в поношенной дубленке, к каковой полагалась бы соответствующая шапка, но был именно без шапки.

Веретенников и взмаху и возгласу повиновался моментально, весь вид испуганного мужчины доказывал, что это не шутка и что «туда» действительно нельзя. Веретенникову показалось, что он уж и сам догадывается, почему нельзя, и все же не мог не спросить; и голос выдал, что он, еще не зная в точности причины, уже напуган не меньше незнакомца:

–   Почему... нельзя?

Не имевший шапки обхватил голову и встрепал себе волосы, как бы приводя себя в чувство:

–   Там... человека убили...

Одновременно с подтвердившимся ужасом Веретенников ощутил глубокое удовлетворение – оттого, что наконец подтвердилась его ежевечерняя тревога. Вот оно и случилось, но, слава богу, не с ним, а могло бы и с ним, появись он минутой раньше.

«Я же говорил, я предупреждал... Интересно чем?»

–   Трубой,– предугадал его вопрос встрепанный.– Кровищи! Сам на спине, а труба сверху. Огромная, лица не видать. По-моему, это геликон.

Веретенников взглянул на него с недоумением.

–   Не знаете, что ли? – рассердился встрепанный и сильно потер замерзающее без шапки ухо.– Толстая такая, с раструбом. Басом играет: тум-па-па, тум– па-па...

–   Я... посмотрю? – попросился Веретенников, словно мальчишка-безбилетник у контролера на входе в парковый аттракцион. Этим тоном он признавал за встрепанным как за первооткрывателем право на допуск к зрелищу.

Встрепанный разрешающе отступил. Веретенников шагнул под арку... Труп лежал у стены, разбросав руки и ноги, освещенный решетчатой тенью лампы. Клапаны геликона празднично сверкали.

Внезапно правая рука трупа шевельнулась! У Веретенникова остановилось дыхание. Рука приподнялась и уронила пальцы на клапаны. У себя над плечом Веретенников услышал шумное дыхание встрепанного. Он почувствовал, что страх в нем достиг предела, во встрепанном же продолжает расти, и ему захотелось показать полное присутствие духа.

–   Это агония,– объяснил он.

–   Она,– согласился встрепанный.– Что же делать?

Агония, впрочем, длилась считанные мгновенья: пальцы замерли, не обнаружив способности к переборке клапанов.

–   Надо сообщить куда-то,– предложил встрепанный.

Веретенников к этому моменту уже окреп духом.

–   Что ж, сообщайте,– разрешил он. Поежился, представив, как пойдет через пустырь. Но не успел и шагу сделать, как встрепанный вцепился ему в рукав:

–   Нет! Никуда вы не пойдете! Я не собираюсь единственным свидетелем оставаться!

–    Я не свидетель,– возразил Веретенников.– Я себе мимо шел, а вы тут выскочили, кричите: «Нельзя, нельзя!» А я и не собирался.

–   Неправда,– закипая от ярости, закричал встрепанный,– врете, врете! Вы живете в нашем доме, что я, впервые вас встречаю, что ли?

Веретенников достал сигареты, закурил.

–   Слушайте, а с чего вы вообще взяли, что мы свидетели?

–   Но мы же видели...

–   Но нас-то никто не видел. Идемте, обойдем через пустырь. И не думайте, что мы совершаем...– Он затруднился сформулировать.– Ему ведь уже не поможешь?

–   Да,– согласился встрепанный, продолжая топтаться на месте.

–   Так идем?

–   Идем,– решился наконец встрепанный.

Но тут странный звук, исторгнутый из-под арки, приковал их к месту. Это был стон, хриплый, но при том не лишенный приятности вследствие загадочной ровности тона.

–   Агония,– еще раз объяснил Веретенников, но теперь было ясно, что уходить нельзя. Не успели.

–   Это из него душа уходит. Господи помилуй...– содрогнулся встрепанный.

–   Вы еще помолитесь.

–   Не знаю слов,– очень серьезно признался встрепанный.– А так бы в самый раз...

Стон повторился, на этот раз настолько музыкальный, что не оставалось никаких сомнений в его происхождении. Свидетели переглянулись. Стон оборвался. Прошло несколько томительных мгновений... И трубный глас чудовищной силы грянул под низкими сводами:

–   Тум!.. Тум!.. Па-пам-пам...

Прямо на них шел труп, раздувая щеки и извлекая из своего сверкающего инструмента звуки, в которых, при всех погрешностях исполнения, можно было узнать «Свадебный марш» Мендельсона.

Выйдя из-под арки, он отнял губы от мундштука, хекнул, рывком освободился от геликона и бережно уронил его к ногам.

–   Ах, эта свадьба, свадьба... пела... плясала! – сообщил он радостным звонким голосом.– Мужики! Выпьем!

Он полез в карман пальто, пошарил там, а когда вытащил руку обратно, она оказалась вся обагренная черной под светом фонаря жидкостью.

–   Разбил...– обескураженно выговорил труп.– Мужики! Не судьба.

Он взгромоздил на себя инструмент и побрел по тротуару, гулко ухая, на этот раз вроде бы невпопад, но Веретенников, внимательно вслушиваясь, узнал и вспомнил: это был сигнал, исполнявшийся в далеком детстве в пионерских лагерях и имевший словесный эквивалент, что-то вроде – «Бери ложку, бери хлеб и садися за обед!»

Он повернулся к встрепанному и развязно произнес:

–   Ну, вот, дурочка, а ты боялась.

Это прозвучало фальшиво, но, поскольку сейчас все, что ни скажи и ни сделай, будет фальшивым, он, настаивая на полном присутствии духа в себе, еще и щелчком послал вслед трупу непогашенную сигарету.

Впрочем, встрепанный этого оценить не мог: он уже бродил под аркой и разыскивал шапку.

СТОЛБ И БАШНЯ

«Уважаемая Останкинская башня!

С приветом к Вам столб со станции Разуваевка Восточной ж. д. Вы, наверное, получаете много писем от таких, как я. Ну, извините. Но я не из любопытства к Вашей популярности, а задать серьезный вопрос.

Но сначала немного о себе. Я простой деревянный столб, работаю в осветительной сети. Освещаю перрон. Работа несложная. Лампочка в пятьсот ватт в жестяном конусе – весь мой инструмент. Станция маленькая, жизнь идет от и до. Скорые на Москву у нас не останавливаются, имеем два местных и один рабочий, вот и все наше расписание. Но не думайте, что жалуюсь на нашу провинциальную жизнь. Народ у нас хороший, простой, душевный. По телевизорам, благодаря Вам, чего только не видят. А когда гуляют по перрону, обсуждают, так что и я в курсе дела.

Но иногда берет тоска, потому что все интересные события происходят где-то далеко, у Вас в Москве или в других странах. А у нас в Разуваевке ничего не происходит.

Особенно бывает тоскливо, когда перегорает лампочка и монтер Семенов по два-три дня ее не меняет, а вместо этого в полной темноте возле меня же целуется с девушками. Прижмет ко мне и целует. Еще он любит по вечерам сидеть с приятелями в палисаднике и дуть пиво. Глядя на него, я удивляюсь: я молодой, и он молодой, но он ни о чем не мечтает и счастлив. Чем же он счастлив, не могу понять. Меня же в такие ночи, когда темно и тихо, разламывает от тоски. Так хочется вырваться и зашагать куда глаза глядят.

И вот возникает вопрос, с которым я и решил обратиться к Вам: могу ли я, простой деревянный столб, когда-нибудь стать таким же известным, как Вы? Или это вообще невозможно? А если возможно, то что мне делать? Можно ли этого достичь у нас на станции или надо куда-то переезжать?

Напишите мне, если не секрет, с чего Вы начинали, кто помогал. Мы тут о Вас часто спорим. Некоторые говорят: чтобы стать как Вы, нужен талант. А некоторые – только не обижайтесь – что все по блату. Напишите откровенно и не смейтесь над моим письмом, ведь я еще молодой, свежий, недавно ошкуренный.

Старые столбы смеются над моими мечтами, а мне их философия противна и ненавистна.

Жду ответа, как темнота света.

С глубоким уважением неизвестный Вам столб».

«Дорогой столбик!

Прости, что долго не отвечала. Таких писем я действительно получаю немало.

Что тебе посоветовать? Конечно, старые столбы не правы: мечтать надо. Но, мечтая, не забывай, что у тебя и сейчас интересная и в чем-то даже творческая работа. Ты несешь людям свет! Пойми, можно быть счастливым и на скромном перроне маленькой станции. А мечтать надо, в этом ты прав.

Прости, что пишу кратко, очень занята: транслирую три программы, на четвертой прохожу профилактику; снимаюсь в фильме, позирую фоторепортерам; принимаю делегацию бельгийцев на смотровой площадке; в ресторане у меня деловые люди из Скандинавии, с минуты на минуту жду японцев и мексиканцев.

С сердечным приветом твоя Башня.»

«Уважаемая Башня!

Ваше письмо получил давно, но стеснялся отвечать из-за Вашей занятости. Но все-таки решился продолжить нашу переписку, если она Вам не надоела.

Вы пишете, сколько у Вас событий: и японцы, и профилактика. У меня ничего такого нет. Но Вы, конечно, правы, что моя работа приносит пользу людям. На днях одна девушка торопилась на поезд, уронила кошелек, рассыпала мелочь, но, пользуясь моим освещением, собрала все до единой монетки. Поезд, правда, ушел.

Но хочу сказать откровенно, хоть и вижу, что моя работа полезная, счастья от этого почему-то нет. А мечты все больше кажутся несбыточными, и по-прежнему угнетает неподвижность.

Монтер Семенов женился. Недавно пришел ночью на перрон и стал биться об меня лбом. Но это Вам неинтересно. Вы, может, даже не дочитаете такое скучное письмо. Ну, если дочитаете, очень прошу, ответьте. Ваши письма для меня как голос из того мира, о котором я уже неизвестно зачем мечтаю. Я уже не такой молодой. Высох, побурел, затвердел.

Остаюсь искренне преданный Вам

столб».

«Милый столб!

Прости, опять задержалась с ответом. Много работы, и огромная почта. Но твои письма трогают меня, поверь, я принимаю твою судьбу близко с сердцу. Не хандри, дружок, и не стесняйся писать. Если не отвечу в этом году, то в одном из ближайших – непременно. Извини, только что позвонили: надо меняться программами с Парижем. Выше голову!

С наилучшими пожеланиями твоя Башня».

«Уважаемая Башня!

Давненько Вам не писал, да и о чем теперь? Смешно вспоминать глупости, которые я излагал Вам, когда был молодым, и которые Вы поддерживали во мне, советуя бодриться и верить. Когда-то смеялся над старыми столбами, над их боязнью покинуть привычное место. Теперь сам в возрасте и понял наконец: ничего хорошего не будет, если все захотят стать знаменитыми и бросятся в столицы. Жизни столько башен не надо, ей столбы нужны, много столбов. Годы прошли, пока я созрел до этой мысли, и теперь я по-настоящему счастлив.

У нас перемены: снесли старый вокзал и построили новый, красивый. Есть и другие новости: в нашей осветительной сети появилась молодежь. Это, представьте себе, совсем другие столбы, не деревянные, а бетонные. Работают они хорошо, ничего не скажу. Но если бы Вы слышали, как они гудят по ночам! Мы так никогда не гудели.

Монтер Семенов ушел от жены, но далеко на нашей маленькой станции не уйдешь. Снова был ночью у нас на перроне. Бился лбом, но не о меня, а о новый, бетонный.

Думаю, этим письмом Вы впервые останетесь довольны: как видите, все мои переживания кончились.

С уважением Ваш столб».

«Мой старый друг!

Каждый раз отвечаю с опозданием. Работы все больше, а ведь и я моложе не становлюсь.

Разреши сказать откровенно: твое последнее письмо меня огорчило. Да, твои мечты были несбыточны, и если я прямо не писала об этом, когда ты был моложе, то с единственной целью – не травмировать юную душу, а вовсе не для того, чтобы обманывать и утешать. Но теперь ты сам осмеиваешь мечты своей юности и заодно – порывы новых поколений. Зачем? Несбывшееся есть у всех, даже у меня. Подумай над этим и не обижайся. За долгие годы заочного знакомства я привязалась к тебе. Пиши же, старый ворчун, не забывай.

Желаю тебе долгих лет жизни.

Твоя Башня».

«Милая Вы моя, дорогая Башенка!

Извините такое развязное обращение – но пишу в последний раз. Хорошо Вам рассуждать, что не все мечты сбываются. Тут большая разница: у Вас не все сбылись, а у меня все не сбылись. Не дай бог, случись что с Вами, об этом узнает весь мир. А то, что случилось со мной, никому, кроме жителей Разуваевки, неизвестно, да и их нисколько не трогает.

Вы спросите: почему такой тон и почему последнее письмо? Да потому, что я хоть и жив, но уже не существую в своем первоначальном виде. Вы защищаете от меня новые поколения? Я понимаю, молодость права и прочее, но что я должен думать о молодежи, если сейчас на моем месте стоит железобетонный столб, молодой, предварительно напряженный? Вы спросите: а где я? Отвечу: во дворе у монтера Семенова. Что я там делаю? Как Вам объяснить... Короче, не буду загадывать загадок, скажу прямо: я распилен на дрова. В наших краях отопительный сезон начинается рано, в конце сентября, так что, если ответите до сентября, сделайте в адресе приписку: «двор монтера Семенова, вторая поленница (от забора)». А если будете писать позже... Сами понимаете.

Прощайте. Навеки Ваш... не знаю, как и подписываться... «Навеки Ваши дрова» – смешно?

Просто, как всегда,

Ваш столб».

«Станция Разуваевка Восточной ж. д.

Связи концом отопительного сезона глубоко скорблю поводу кончины моего старого товарища скромного труженика деревянного столба желаю коллективу станции успехов работе тчк Останкинская башня».

БЕДНЫЙ ДЗЮМ, ДИТЯ АРСОПА

С утра пораньше вся ТИТИЛИПОНЯ – Трест Изготовления Типично Интеллектуальной Липы По Объяснению Необъяснимых Явлений – ходила ходуном: из зоопарка сообщили, что в клетке орла-белохвоста неизвестно откуда появилась еще одна особь.

Вскоре орел был доставлен и подвергнут обследованию. При внешнем осмотре ничего неорлиного обнаружить не удалось. Но когда в глотку птице, несмотря на ее бешеное сопротивление, впихнули стеклопровод, и в зале повисла голограмма внутренностей, титилипонцы едва не попадали в обморок: нутро орла было битком набито аппаратурой, напоминавшей Главный Земной Трансфурер. Можно было представить себе уровень цивилизации, уместившей в птичке то, что на Земле занимает всю территорию Антарктиды! В ответ на последовавшие расспросы орел пожимал плечами и разводил руками – то есть, разумеется, у него не было ни плеч, ни рук, но возникало полное впечатление именно этих жестов – и всем своим видом давал понять, что сам не знает, откуда в нем все это взялось.

–   Ты скажи хотя бы, как тебя зовут? – с укоризной спросил кто-то из допрашивающих.

Орел с готовностью клацнул клювом:

–   Дзюм!

Но большего от него добиться не удалось.

Уникальная хирургическая операция, за ходом которой следила вся планета, завершилась успешно. Вместо вырезанной аппаратуры орлу протезировали нормальные орлиные внутренности, и вскоре он уже сидел в клетке зоопарка, привлекая толпы народа. Аппаратуру же поместили под пресс, который, развив свое максимальное усилие в дурдыльон тонн, выжал-таки информацию. Разумеется, она оказалась абсолютно сухой, но достаточно внятной. Тайна орла Дзюма была раскрыта, а вместе с ней человечество впервые узнало захватывающую историю конфронтации трех могущественных галактик.

...Тридцать три фантальона лет назад из галактики номер восемь для рекогносцировки перед предстоящим сражением с галактикой номер сорок четыре в соответствующее пространство был заброшен разведчик. Он облюбовал небольшую планетку и залег на местности, перевоплотившись в разветвленную горную систему

Это была тонкая работа. Разведчику пришлось уйти отрогами в окружающие пустыни и степи, организовать множество вершин, заботясь о том, чтобы ни одна из них не повторяла другую, и внедрить в сознание людей свое имя как якобы название этих гор – «Тянь-Шань». Основательно устроившись, он информировал свой генштаб о том, что готов приступить к работе, но неожиданно получил ответ, что планы командования изменились и его разведданные не нужны. Увы, это была дезинформация, которая просочилась из ледника, медленно сползавшего с одной из вершин. Этим ледником был, разумеется, опытный контрразведчик из галактики номер сорок четыре. Долгое время он успешно морочил разведчику из восьмой все его головы. Но в конце концов разоблачил сам себя: после того, как он неизбежно сполз в нижние долины, прервался контакт с разведчиком из восьмой, и тогда он, плохо подумав, пополз обратно, чего настоящие ледники не девают. Поняв, что все это время его дурачили, разведчик из восьмой буквально окаменел с горя, а разоблачивший себя контрразведчик из сорок четвертой от позора растаял, вытек в ближайшее море, и беднягу разнесло по всему мировому океану.

Впрочем, оба и не подозревали, что все эти годы за ними внимательно наблюдал перевоплощенный в цветок эдельвейса разведчик из супергалактики АБ. Обрадованный гибелью своих поднадзорных, он особенно пышно расцвел в ожидании скорого вызова домой, и в результате именно его сорвал альпинист Сидоров, влюбленный в альпинистку Иванову, влюбленную в пушкинскую поэзию. Сидоров подарил эдельвейс Ивановой, а она засушила его в томике пушкинских стихов. Став плоским, разведчик из супергалактики сильно поглупел и смог передать только то, что очутилось у него перед глазами: «Сижу за решеткой в темнице сырой, вскормленный в неволе орел молодой...» Сообщение было понято буквально, и для вызволения разведчика из неволи на Землю отправили спасателя. Спасатель под покровом ночи проник в зоопарк, разыскал клетку с орлом, перевоплотился в такого же, сел рядом с ним на жердочку и негромко спросил на орлином языке:

–   Это ты, Хрюм? Это я, Дзюм.

–   Отвали, не мешай спать,– ответил хозяин клетки и ударил спасателя клювом. По трагической случайности он попал точно в метаморфозер, отчего спаватель навсегда и непоправимо утерял способность к дальнейшим перевоплощениям. Рано утром служитель, привлеченный громким хлопаньем крыльев, обнаружил в клетке двух яростно дравшихся орлов. Остальное вы знаете.

Написав весь этот ужас, писатель-фантаст сильно устал. «На сегодня все»,– решил он и попросил у жены кофе и бутерброды. Но едва она включила мельничку, как ему в голову пришла история о том, как разведчик перевоплотился в кофейное зерно и, будучи выпит писателем-фантастом, перевоплотился у него в мозгах в сюжет о том, как он перевоплотился.

«Ну, почему, почему я обречен всю жизнь вырабатывать сюжеты о перевоплощениях? – горько подумал фантаст.– Почему я ни разу в жизни не написал об утренней прогулке с собакой или о том, как вкусно пахнет от машины, развозящей по булочным хлеб?»

Но он не был бы удивлен этой своей особенностью, если бы сознавал, что на самом деле является старым изношенным АРСОПом – Автоматическим Разработчиком Сюжетов о Перевоплощениях – одним из тех, которые вот уже фантальоны лет подряд рассылаются из Союза Крепко Задумчивых Миров в виде тактичной и бескорыстной помощи тамошнего объединения писателей-фантастов творцам этого жанра на молодых планетах трехмерного пространства.

ПУТЕШЕСТВИЕ БУДЕТ ОПАСНЫМ

– Внимание! Туристическая ракета в созвездие Лебедя отправляется через десять минут. Мы побываем на планете Дунь-Плюнь, населенной самыми разными существами, в том числе и разумными. Внимание! Раздаю брошюру с правилами поведения, внимательно прочтите, особенно тридцать вторую страницу.

Поехали!

Почему пахнет уксусом? Кто везет мясо для шашлыка? На планете Дунь-Плюнь разводить огонь строжайше запрещено. Планеты этого типа сгорают вместе с приданными им противопожарными средствами ровно за тринадцать минут. Кстати, курящим поэтому лучше подзарядиться сейчас, пока летим. Так сказать, авансом. Товарищ! Я сказал: «Курящим», а не пьющим. С этим лучше вообще не разгоняться, в связи с особыми свойствами планеты Дунь-Плюнь, о чем каждый должен прочесть на тридцать второй странице.

...Итак, поздравляю с благополучной посадкой. Выходим по одному. Идем строго по экскурсионной тропе, ничего не трогаем, никого не обижаем.

Товарищи, вы куда? Стойте! Что вы делаете? Какой футбол, какая тренировка? С чего вы решили, что здесь с вами хотят сыграть? Откуда у вас мяч? Сам выкатился? Дайте его сюда. Не пинайте! Бросьте руками. Извините, ваше превосходительство. Темный народ, ваша светлость. Внимание! Смотрим все, запоминаем раз и навсегда: это не футбольный мяч, это президент планеты.

Эй, эй, ребята! Перестаньте стучать в эту дверь, вам туда нельзя. Там начинается другое измерение. А вот такое – другое. У нас с одиннадцати до семи, а там – с семи до одиннадцати. Ваши организмы на это не рассчитаны.

Так. Бабуся! Что это вы такое позволяете? Откуда тут взялся Дворец культуры? Только что не было. Кто вам его построил? Карась, которого выловил ваш муж? Бабуся, вы что, в детстве эту сказку не читали? Не помните? А не возникает у вас желания стать столбовой дворянкой? Возникает? Очень хорошо. Ждите, за вами придут.

Так, а вы трое чего тут барахтаетесь? Не можете расцепиться? А зачем сцепились? Чтоб не качало? А кто вас просил жевать эти листья? Ведь я предупреждал: прочтите тридцать вторую страницу. В условиях сверхвысокого давления и сверхнизких температур из любого здешнего растения выделяется жидкость типа «молдавский рислинг». Нет, жидкость типа «армянский коньяк» тут ни из чего не выделяется. Я не пойму, зачем вы вообще забрались в эти заросли? Охотиться на шести– ногов?! В данный момент на всей, планете имеется только один шестиног. Это вы трое, пока не расцепились. А водятся здесь не шестиноги, а семируки. Но лучше с ними не связываться, потому что у них три руки в боевых наконечниках, еще три – в торговле, а самая длинная – в ближайшем окружении президента.

Эй, граждане, вы что здесь собираете? Немедленно прекратить. Потому что это не клюква. Это местный университет. Тут, может, новый Эйнштейн зреет. Почему кругленькие? Наверно, все отличники. Почему кисленькие? Откуда'я знаю, может, их всех со стипендии сняли. Короче говоря, рассадите обратно. Да не путайте. Вот эти, розовые,– студенты, а эти, темные,– преподаватели.

Что? Спасибо. С удовольствием попробую... Очень вкусно. Настоящий шашлык. Минутку, вы на чем его жарили? На костре? Так. Всем быстро в ракету. В нашем распоряжении ровно тринадцать минут. Товарищ, сбегайте на берег, увидите там старушку возле разбитого корыта. Скажите, сказка кончилась, начался пожар.