Текст книги "Ветер надежды (СИ)"

Автор книги: Георгий Юленков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

   – Эй, 'янки'! Что, заболела спина? Ну как вам панорама под крыльями?

   – Спина не болит, уснуть боюсь. А панорама... В целом, довольно красиво. Много шоссе и железных дорог, и удобно ориентироваться и бомбить.

   – И это все что вы можете сказать о Франции мсье Адам?!

   – Вы же не о Франции спросили, Арман, а о лежащей под крыльями провинции. А Францию я еще толком и не видел. Едва прибыл к вам, как первый же день провел за решеткой.

   – О ля-ля! А за что вас так?!

   – Да вот, за то, что не дал двум громилам ограбить девушку в порту. Ваша жандармерия не очень-то любит разбираться на месте...

   – Мсье Адам, я от имени Франции приношу вам извинения за этих болванов.

   – Не стоит извиняться, Арман. У вас с ними разные ведомства.

   – Ну, а как вам наша Армия?

   – Французские пилоты носят красивую форму и летают на вполне современных самолетах. В бою я их пока не видел.

   – Гм. Ну, а наши песни вам нравятся?

   – Песни красивые, но я люблю что-нибудь по... поэнергичней.

   – Может, споете нам что-нибудь американское? Думаю, капитан не будет против.

   'Что ли рок-н-ролл тебе забацать? Или 'хеви-метал'. Да и что б я такого знала американского, чтоб тебе выдать. Но компанию надо бы все-таки как-то поддержать. Угу. А может, на польском ему? Мне же тут как-никак нужно свою легенду поддерживать. Гм. Сейчас я выдам ему из моего любимого кино 'Огнем и мечом'. Сейчас вы товарищи 'франк-пилоты' узнаете, какие песни нужно за штурвалом петь...'.

   – Для вас Арман я лучше исполню военную польскую песню. Надеюсь, вы сможете оценить если не текст, то хотя бы ритм...

   – О, прошу, прошу вас! Мне будет очень приятно.

   – Ну, слушайте. Эгхм!

   Hej tam gdzieś znad Czarnej Wody

   Siada na koń Kozak młody

   Czule żegna się z dziewczyną

   Jeszcze czulej z Ukrainą

   Hej, hej, hej sokoły!

   Omijajcie góry, lasy, pola, doły

   Dzwoń, dzwoń, dzwoń dzwoneczku

   Mój stepowy skowroneczku.

   – С высоты полутора тысяч метров уплывающие под хвост пейзажи казались ассиметричной вышивкой на зеленом исламском ковре. А перед задумчивым взором разведчицы вставали тенями очень реалистичные киношные битвы. Корчащиеся на кольях казаки. Летящая на пешие казацкие полки расправившая свои белые крылья польская гусарская конница. И под залихватское 'Хей, Хей, Хей! Соколы!' снова шли на польские пушки, терпеливо нагнетающие в себе ярость, казацкие рати...

   Внезапно тени разбежались, и кабина снова проявилась сквозь растворившиеся кинокадры. Рука снова лежала на штурвале, все было привычно, но... Но Павла почувствовала какую-то неправильность. Что-то было не так. Ведущего и других самолетов сквозь переплет кабины было не видно. Небо было пустым! Рука сама положила самолет на крыло, и Павла, выполняя крутой вираж, вгляделась в окружающее пространство. Через несколько секунд панического наблюдения, она поняла, что не хватает не только перегоночной группы 'Хоков', но и еще много чего. Под крыльями был другой пейзаж. Зелень была, а вот дорог было очень мало, как и населенных пунктов. И еще где-то впереди мелькнуло близкое море. Рука положила в обратный вираж. Глаза вглядывались вдаль, что-то мешало глазам, да и рука как будто выполняла манипуляции не очень уверенно. Павла окинула кабину и в животе похолодело. Кокпит с приборами, штурвал, фонарь и прицел, все было другим.

   Паника метнулась по жилам алой парализующей волной. В этот момент по бронеспинке сиденья истребителя заколотили пули. А вот этот звук был хорошо знаком по Монголии. И враз отключившиеся чувства, тут же перестали мешать телу пилота, совершать привычную ему работу. Размазанная бочка, похожая на ту, что она недавно крутила во французском небе. Левый вираж, горка, иммельман... Набрав высоту, она осмотрелась. Вражеский истребитель не ожидал от добычи такой прыти, и болтался теперь километром ниже. Что это за аппарат, пока было не ясно. Единственное что она успела заметить, это острый нос и странные опознавательные знаки на консолях. Красные с белым круги на песчаном камуфляже раскраски крыльев.

   'Кого там опять по мою душу прислали? Что же за жизнь у меня такая! Даже самолет спокойно перегнать не дают. Кто же это. Не помню таких опознавательных. А самолет вроде знакомый. О! Ко мне решил повыше забраться. Ну-ну. А мы еще километра полтора «боевым» наберем. А здорово идет моя птичка. Что же это такое? Фонарь! Да-а, фонарь знакомый. Матушки в детсадики... Я ж на 'мессере' лечу! Умереть не встать. Уписаться от смеха. Как же меня так угораздило-то? А внизу тогда кто? Странные круги у этого 'НЛО' на крыльях и какой-то красный квадратик на хвосте. Но еще далеко, и пока не разглядеть. И что же мне делать? Как это что делать! Радиатор гаду пробить слегонца, чтобы отстал от меня, а уж потом разбираться будем. Не советский истребитель, значит, и хрен с ним. Как тут пулеметы стреляют? Ага, поняла...'.

   Приняв это бодрое решение, Павла перевернула 'мессера' через крыло. Затем она бросила машину в пикирование, прямо на набирающий спиралью высоту вражеский истребитель. Пилот 'НЛО', заметил ее атаку, и попытался выскочить из-под удара. Пользуясь лучшей горизонтальной маневренностью, он быстро закрутил левый вираж. Но Павла не стала открывать огонь, а тут же, ушла на горку и, увидев окончание виража, снова свалила 109-го в пикирование. Во второй атаке она дала длинную очередь метров с семисот и вроде бы даже попала. От крыла неизвестного истребителя отвалились какие-то ошметки, и агрессор тут же попытался выйти из боя пологим пикированием. Павла решила разобраться с принадлежностью визави, и стремительно проскочив ему под хвост, «всплыла» метрах в двадцати слева. На киле истребителя явно французской конструкции алел небольшой прямоугольный флажок. Почти такой же, как на самолетах Аэрофлота, в покинутом ею будущем. Вот только вместо серпа и молота, на нем приткнулся одинокий серп.

   'Турки мать их в детсад! Куда же это я попала?! Немцы ведь с турками и не воевали никогда! Елки моталки! Что за херня тут блин?! И когда этот дурдом закончится?!'.

   Быстро брошенный взгляд на 'соседа'. Из кабины 'Морана-Сольнье' (Павла даже вспомнила модель этой машины – наверняка это был 406-й), на нее напряженно смотрело немного восточное и очень серьезное лицо...

   ***

   От мощного удара кулаком по столу, зазвенел кофейный прибор. Обличаемый начальственным рыком сотрудник полиции даже вздрогнул поникшими плечами.

   – Вилье вы болван! Болван и бездельник! Где один из главных фигурантов Моровски?! И где тот мошенник Суво. Где они я вас спрашиваю?!

   – Но мсье старший инспектор! Нас на весь Арфлер всего трое, а их тут уже целая банда. Нам же не разорваться. Я звонил в порт, и просил их отделение приглядеть за Суво. Но нам так и не перезвонили.

   – А что в это время делали вы и Ламанье с Маришаром?!

   – Ламанье я оставил около их мастерской. Он еще должен был приглядеть, за той еврейской конторой, которую мы курируем еще с прошлого месяца. Макс прямо в здании стерег того мсье Терновски, который пошел в магистрат, а я ждал его в кафе на бульваре, и следил за вторым – мсье Моровски, который сидел в машине.

   – То есть вместо работы вы набивали свой живот?!

   – Это не так, мсье старший инспектор! В смысле... Нас же всего трое, месье Риньон. И потом, я даже не мог предположить, что он увезет этих монашек с такой безумной скоростью. Они ведь явно не были знакомы, и даже поругались вначале...

   – То есть вы даже видели сам момент побега. Почему вы сразу не отправились в погоню? Почему не послали за ним жандармов?! Не могли оторваться от еды?!

   – Да нет же, мсье Риньон! Все произошло слишком быстро. Как я потом узнал, на соседней улице он развернулся, и поехал на запад. Дальше его уже было не догнать. Я даже послал двоих жандармах на мотоциклах, но его уже и след простыл. Может быть дорожная полиция...

   – Я передал вашу ориентировку, но прошло уже четыре часа и никаких известий! Сейчас я буду звонить в Руан, Гавр Париж и прочие места. Имейте в виду, если за это время случится хоть что-нибудь серьезное с вашими подопечными, то вас уволят!

   – Но мсье! Это несправедливо! Если бы нас было, хотя бы четверо! Мы же должны иногда есть и спать! Как это возможно всего втроем следить за целой толпой преступников?! И потом, если уж что-то случится не на нашей территории, то это ведь уже не наш вопрос.

   – Роже, повторяю вам, вы болван! Только из уважения к вашей достойной матери я не отправлю этот рапорт сегодня. Но если вы не найдете мне их до завтрашнего обеда, то никакие ваши мольбы меня не разжалобят.

   – Спасибо, мсье Риньон.

   – Езжайте в порт и найдите хотя бы Суво. Он ведь уехал на такси, заказанное до Гаврского порта. И чтобы через пять минут я уже не видел здесь вашу противную тупую физиономию!

   – Да, старший инспектор. Я сделаю звонок в Гавр, и сразу поеду.

   – Надеюсь на успех хотя бы этой вашей поездки. Я буду у себя. И немедленно мне звоните, если будут какие-нибудь новости.

   – Да, мсье Риньон. Я найду его, будьте уверены.

   'Чтоб тебе от поноса сдохнуть, толстомордый мерзавец! Только сидишь тут в своем кабинете. А мы с Максом и Пьером носимся по улицам, как сумасшедшие, ловим этих мошенников и 'кассеров'. Втроем за все отделение! И ни слова похвалы! Сделаешь все хорошо, о тебе и не вспомнят. Случится малейшая неувязка и эта красная усатая рожа тут как тут. Проклятье!'.

   ***

   Пока Павла играла в гляделки со своим воздушным противником, по ушам неожиданно ударил чей-то долгий окрик на французском. Павла помотала головой, и открыла глаза. Перед очами снова была кабина Н-75, а прямо перед носом ее 'Хока' был виден хвост заходящего на второй круг истребителя Мариньяка. И видимо для пущей полноты ощущений, в шлемофоне кроме французской, зазвучала еще и польская речь.

   – Это кто там поет мою любимую песню с жутким и непонятным акцентом.

   – А кто это слушает мою любимую песню, и, не представившись, требует ответа?

   – Вообще-то я уже представился по-французски. Варшавянин в прошлом, капитан Розанов к вашим услугам.

   – Адам Моровски второй лейтенант резерва Авиакорпуса Соединенных Штатов, из Чикаго, рад знакомству. В прошлом из Вроцлава. К сожалению, я почти не владею французским. Мой ведущий общается со мной на английском.

   – Это печально, что вы не владеете языком, но не смертельно. Так и быть, повторю для вас информацию на языке Коперника.

   – Лучше на языке Шекспира, а то я давненько не был на Родине, могу не так понять.

   – Так и быть, вот вам новости. Мелун-Вилларош не примет сейчас ваши борта. У них авария. Садитесь к нам на Велизи-Виллакубле. Здесь одна полоса свободна и я договорюсь с местным начальством.

   – Благодарю пан капитан.

   – Не за что земляк. Но от своих самолетов никуда не уходите, у нас тут режимный объект.

   – Так ест!

   После беседы на земле, машина с Розановым уехала в сторону вышки. Лицо этого капитана Павле понравилось. Хорошее такое круглое украинское лицо. Улыбка от уха до уха. Было видно, что дядька добрый. А по тому, как он крикнул своему водителю по-русски – 'Не глуши пока! Я скоро!', ей стало ясно, что этот 'поляк' ее земляк в квадрате. Крепко пожав ей руку, эмигрант тогда с улыбкой поинтересовался.

   – Хорошо поете, лейтенант! Снова ковбоем поработали, и новый 'табун' до Парижа пригнали?

   – Спел как смог, пою редко. И раз у вас тут с 'конями' нехватка, приходится нам 'янки' гнать их издалека. Может, на языке Пушкина поболтаем, а то мои мать с отцом редко по-польски общались?

   – В другой раз лейтенант. Рад вас видеть у нас в Центре, но, к сожалению, еще много дел. Нам пока нужно решить, что с вами делать. То ли вы оставите машины здесь, и за ними приедут из Мелун-Вилларош, то ли придется вам ждать, когда откроется их полоса. Надолго вас здесь точно не оставят.

   – Ну что ж, не буду вам мешать. Честь имею, господин капитан.

   – Честь имею, лейтенант.

   В этот момент к ней подошел Мариньяк с Кринье с другими пилотами.

   – Адам, нам очень понравился ваш вокал. Мы даже пытались вам подпевать, но мсье капитан Кринье шикнул на нас, чтобы мы заткнулись. И до самого Мелун-Вилларош мы с большим удовольствием слушали вашу замечательную песню.

   – Это правда, лейтенант. Песня всем понравилась. Раз уж нас тут решили выдержать, словно коньяк в бочке, может, исполните нам еще что-нибудь на родном языке?

   – Я право не знаю. Вашу похвалу слушать приятно, но я далеко не считаю себя хорошим вокалистом. Не хотелось бы опозориться.

   – Глупости, лейтенант. Мариньяк поет куда хуже вас, но его мы терпим в каждом полете. Не ломайтесь словно примадонна, мы все вас просим.

   – Ну, если все просят... Тогда ладно, чего-нибудь спою. Только не слишком много...

   Наморщив ум, Павла вспомнила еще пару военных песен. Песен слышанных ей когда-то еще в столице Варшавского договора. И мысленно махнув рукой на свое смущение, она завела внутренний патефон. Под минорные звуки шлягера 'Та остатняя недзеля' (из которой в Союзе уже сделали 'Утомленное солнце'), две пары французских пилотов с большим юмором исполнили зажигательное танго.

   ***

   Анджей сидел на их съемной квартире. Терпение и силы разведчика бесповоротно истощились. Узнав от Понци, что Моровский по какому-то важному делу уехал в Париж, Терновский заперся в квартире и, приняв душ, улегся в кровать. За окном еще был день, но Анджею было уже все равно. Он не побежал в этот раз к связнику. Было ясно, что начальство играет в какую-то странную игру с его напарником. За ним приставили наблюдать его Терновского, и при этом доверие к этому анархисту Моровскому по факту больше чем к самому Терновскому. Понять всю эту околесицу Анджей не мог. А желания, читать очередные нотации из шифровки, у него не было. Сейчас наступило странное расслабление, когда человек понимает, что все вокруг уже катится в пропасть, но почему-то не торопится бороться с этим бедствием. Анджей задумался, что же его всегда настораживало в Моровском?

   'Странный парень этот Адам. Вроде бы много хорошего уже сделал. Но большую часть не по делу. Смотришь на него со стороны и не понятно. То ли это скрытый враг замаскировался под простодушного и слишком доброго человека, то ли... хрен знает, кто это еще может быть. То он транжирит деньги на угощение демонстранту. А то устраивает незапланированный бизнес с рекламными прыжками. В другой раз он вместо формального участия, из кожи вон лезет на гонках ради приза. И тут же отдает этот приз в пользу местной молодежи. Бред какой-то. Да, вот этими его дурацкими поступками мы многого добились. О нас узнали, мы получили неплохое прикрытие, и упрочили нашу легенду. Но ведь и этого ему мало. Вместо того чтобы скорее двигаться к цели он с нахальным видом мне заявляет – 'скоро только кошки родятся'. Будто бы я не читал Ильфа и Петрова! И я никак не могу понять, когда он серьезен, а когда шутит. Оттого и живем мы с ним как кошка с собакой. Один раз он мне сказал фразу вроде бы искренне, когда я стал просить его рассказать мне о новых оперативных комбинациях. Как он мне тогда ответил – 'Я знаю, дружище, что ты мне не веришь, и, наверное, ты имеешь на это право. Многое из того что я делаю и предлагаю, тебе кажется странным. Тебя гнетет ответственность за наше дело, я тоже не забываю об этом. Просто не чувствую я пока необходимости торопиться. Не верю я пока нашей с тобой нынешней легенде, и всеми силами стараюсь ее укрепить. Получится это или нет, не знаю. Для меня самого странно, что наши с тобой начальники в меня верят. Сам в себя я не настолько верю, насколько они, и потому мечусь беспокойно. Что-то мне удается сделать, что-то получается само собой. Как это получается, я не знаю, но иногда выходит. Ты ведь и сам уже заметил. И раз уж в меня верят там, то верь и ты. Сейчас мне тут кроме тебя доверять больше некому...'. И в глаза мне тогда поглядел, так что мороз по коже. Словно глазами старика на меня взглянул. И вот как мне ему верить, раз он вот так по-своему все время поступает?!'

   В этот момент дверь квартиры тихонько щелкнула. Кроме Адама ключи были только у консьержа, но это был не Адам, а консьерж никогда не входил без стука. Анджей быстро соскочил с кровати и неслышно замер в углу у двери, зажав в руке отточенную мотоциклетную спицу. Пистолеты они с Адамом договорились не держать под рукой, и такое оружие хоть немного добавляло уверенности. Незнакомец подошел к двери в комнату, но открывать, почему-то не стал.

   – Мсье, Август, уберите, пожалуйста, оружие...

   От этих слов Анджей почувствовал, как целая гора свалилась с его плеч. В мрачном тупике его переживаний вдруг замаячил выход наружу...

   ***

   За спиной вдруг послышались сдержанные аплодисменты и смешки. Летчики обернулись, и кто-то несдержанно свистнул. Павла удивленно взирала на трех женщин в разномастных летных комбинезонах, оживленно беседующих между собой по-немецки. Павла успела расслышать фразу 'Во Франции это сплошь и рядом, Сабиха. Сейчас они будут нагло пялиться на вас, не обращайте внимания'. Дальнейший флирт и обмен репликами, Павла благополучно пропустила, пока одна из дам, с откинутым на спину шлемофоном, не задала ей вопрос на французском. Не зная, что на это отвечать, Павла пожала плечами. Женщина нахмурилась. Кляня себя за недогадливость, Павла уже начала строить фразу по-немецки, как тут же получила отлуп на хохдойч.

   – А что это вы на нас так уставились, мсье?

   – Простите мадам. Я как-то еще не привык видеть женщин в летных шлемах.

   – Это где же в Старом Свете найдется такое захолустье, где бы женщины ни летали за штурвалом?

   – Если только в какой-нибудь Албании, да и то навряд ли. Вон, даже в Красной России и то уже ставят женские авиационные рекорды.

   – Эй, мсье! Представьтесь нам.

   – Адам Моровски к вашим услугам.

   – Он что поляк?

   – А что разве в Польше дамы больше не летают?

   – Черта-с два! Марвель Кроссон родилась в Варшаве, и билась за кубок Мишлена. Она многое успела до своей смерти в 29-м.

   – Может с тех пор там уже перестали пускать в небо нашу сестру.

   – Вряд ли. Откуда вы, мсье? Из Германии? Уж больно шустро шпарите и почти без акцента.

   'После Матери Марии, я стараюсь не судить по первому впечатлению, но эти француженки слишком бесцеремонны. Кроме вот той с восточным лицом... Где-то я ее уже... Стоять! Мдя-я, тесен мир. Или мне во сне очередное предупреждение было. Ну, привет тебе звезда турецкого телевидения. Вот значит, с кем я в том сне-мороке крутилась'.

   – Что вы так онемели мсье? Неожиданно влюбились в нашу гостью?

   – Просто задумался. Нет, я не из Германии, а из Соединенных Штатов.

   – Угу. Польско-американский ковбой. Видимо, у себя в Штатах вы ходите с завязанными глазами и заткнутыми ушами. И, судя по всему, не только там...

   – Простите, мадам. Я не понял о чем это вы сейчас...

   – Оно и видно. Такие имена как, Бланше Нойес, Эдна Гарднер Уайт, Руфь Николс, Эдит Фольц Стирнс по прозвищу 'Эдии', или Флоренс Леонтин Ла по прозвищу 'Панчо', вам знакомы? Или вообще вашего слуха не касались?

   – Раньше не слышал.

   – Провинциал. Между прочим, ваша Хэрри Куимби летала еще с Братьями Райт. А тех, кого я вам перечислила уже много лет на слуху в авиации. Сколько лет вы сами уже летаете?

   – Диплом я получил только в этом году, а летаю уже три года в основном в Канаде и Латинской Америке.

   – Видали 'гвардейца'?! Только оторвался от материнской груди и туда же, критиковать женщин за якобы мужское занятие. И где же он посмел об этом заикаться?! В Европе, где 'Баронесса' Де ла Рош летала с первых лет XX века. А Тереза Пельтье еще в восьмом году летала с Де Лагранжем в Турине, и ставила там рекорд дальности и высоты.

   – Не надо передергивать мадам! Я не критиковал, а наоборот выразил удивление и восхищение. А то, что раньше не был знаком с летающими женщинами это совсем не криминал. Или, может, вы знаете каждого пилота, побывавшего на Северном Полюсе? Ну, или хотя бы можете перечислить всех асов мужчин Великой Войны?

   – Обратите внимание, мои милые. У этого мальчика, оказывается, есть кураж, гордость и логика.

   'Вот тебе бабушка и французская галантность. Видимо надев на себя пацанские шмотки, эти дамы решили, что вместо вежливости можно обходиться одной боцманской лексикой. Не, ну я сама-то тоже иногда выдавала, но, то ведь на заводе, в пролетарской, так сказать, среде. А тут... Мдя-я. Но помыкать мной я им не позволю. Хоть эти француженки и старше Павла примерно вдвое, а турчанка лет на пять. Но все равно гнуться не стану...'.

   – Мадам. Подобные таланты найдутся у многих американских мальчишек. И хотя я, действительно, раньше не слышал названных вами имен, но это совсем не повод считать меня тряпкой и неучем. И с каких это пор женщины стали сомневаться в наличии отмеченных вами способностей у мужчин?

   – Браво! Достойный ответ. Чувствуется суровое мужское воспитание. Ваш отец мог бы гордиться своим сыном. Но ваш кругозор, мой юный друг, пока слегка не дотягивает до вашего же, риторического таланта. Вам бы следовало знать, что в XX веке женщины уже давно отвоевали у мужчин право не спрашивать разрешения при выборе своего жизненного кредо.

   – Что ж, возможно мой кругозор слегка узковат. Однако вам бы тоже следовало знать, что смена ролей отнюдь не ваше изобретение, и даже не изобретение XX века. Жанна Д' Арк, и Надежда Дурова уже давно застолбили лавры первооткрывательниц. Хотя и не особо блистали иными талантами.

   – Немного знаете историю. Правда, про ту русскую Надежду я что-то ничего не слышала.

   – И напрасно. Она сражалась в русской кавалерии против вашего Бонапарта и нашего Понятовского. И, возможно, даже путешествовала по Польше, Германии и Франции вместе со своим эскадроном. Так что эмансипация довольно древняя идея.

   – И как вы относитесь к этой древней идее?

   – Как и к другим идеям. Без гнева и фанатизма. Моя мать была суфражисткой. София Моровски, если вы слышали. Еще у нее была подруга Анна Клемм. Они уже умерли, а других маминых знакомых из движения я не помню.

   – Точно, Мариза! Я где-то уже слышала эти имена. Возможно даже на конгрессе в Лондоне.

   – А вот я что-то таких не припомню.

   – В Лондоне и Стокгольме я часто гостил. Так что, скорее всего, вы говорите именно о моей матери и ее подруге Анне.

   – Что ж, значит, вы не относите себя к шовинистам? Если так, то это хорошо.

   'Знали бы вы, девчонки, с кем сейчас языками зацепились, у вас бы мозги потекли. И хотя ничего сверхъестественного я сама в этом теле еще не сделала, но само мое вселение в Пашку это же, сбывшаяся мечта сумасшедших феминисток. Вот только не всякая феминистка согласилась бы на такое. А жить мне в этом 'скафандре' еще хрен знает, сколько лет... Впрочем, есть один вариант закончить этот квест, да я вот пока решила не спешить...'.

   ***

   Начальник детского дома поочередно выкрикивал фамилии воспитанников своим от природы хриплым голосом. Со стороны неровного строя сыпались в разнобой выкрики. Кто-то кричал 'Ё' вместо 'Я', кто-то 'Тут', другие орали 'Здеся!'. Развеселое детдомовское воинство еще явно не понимало, как круто может вскоре измениться их скучное житье.

   Мещеряков стоял в форме с чужими для него черными техническими петлицами и смотрел на своих будущих курсантов. Было ясно, что из этой неуправляемой оравы, часть просто не пройдет отбор. Другие вылетят из-за неуспеваемости или нарушения режима. Но кто-то из них через пару лет будет летать, и драться на новейших реактивных машинах. Сейчас Иван пытался увидеть этих ребят. Почему-то перед его глазами упрямо вставала та сцена из Харьковского училища погранвойск, когда Павел Колун отбирал свою банду стажеров. Как из примерно одинаковых пилотов он тогда сумел отобрать лучших, Ивану очень хотелось понять. А может, не в отборе было дело? Может тогда Павел просто смог настроиться на этих людей и сумел передать им максимум из своего боевого опыта? Сейчас все эти рассуждения о тонких материях только отвлекали Мещерякова от задания. Для себя он решил, что на первом этапе самое главное увлечь ребят. Поставить перед ними цель, ради которой можно пожертвовать очень многим.

   – Товарищи, воспитанники. Наша с вами сегодняшняя встреча нужна для отбора наиболее способных из вас в другую школу.

   – А кормежка, там у вас, какая?

   – Гандыба, тихо! Вот я тебе!

   – Подождите товарищ директор. Вопрос задан по существу, и я на него отвечу. Кормить будут не хуже чем здесь. Вот только бездельников там у нас кормить никто не станет.

   – Это что же двойку получил и без ужина остался?!

   – Все наши к... воспитанники будут питаться одинаково. Вот только злостные нарушители дисциплины и неуспевающие будут вскоре отправляться в другие школы-интернаты, как не справившиеся с нагрузкой.

   – А шо там у вас за нагрузка? Вагоны разгружать, або шо?

   – Нагрузка в основном учебная и еще физическая. Поэтому тех, кто не знает за собой достаточного терпения и старательности, я прошу не предлагать себя.

   – Товарищ командир, а из винтовки пострелять нам дадут?

   – Те, кто будет у нас учиться, стрелять будут не только из винтовок. Но и это не главное.

   – А шо же главное, товарыщ командир?

   – Главным станет ваша вера в самих себя. Те, кто до конца пройдет через все трудности и не сдастся на полпути, через два года освоят специальность, которой сегодня еще не владеет ни один человек на планете.

   – Тю-ю. Ни. Нам этого ФЗУ не надь. Вот выпустят нас из детдома, тады сами себе специальность выберем...

   – А нам и не нужны те, кто учиться не торопится. Нам такие ребята нужны, которые свои неумение и лень зубами рвать готовы. Вот таких, мы и станем учить. И когда-нибудь уже они будут учить таких же, как вы сейчас желторотиков.

   – Ну а название специальности скажете? Интересно же все-таки?

   – Название узнают те, кто пройдет два отбора. А то, будете потом переживать и расстраиваться...

   – Ни, товарыщ командир. Ну, зовсим не будим расстраиваться. Вы тильки скажите, а?!

   – Не имею права.

   – Братцы, это что же делается?! Ведь кота в мешке нам предлагают!

   – Дурило ты Пахом! Нас же на стройку вербуют. Ты на петлицы его глянь!

   – Ну что, товарищ командир угадали мы?!

   – Здесь гаданий не будет. Предупреждаю сразу! Самые хитрые, которые думают, что пройдут все отборы и потом сбегут, второй отбор точно не пройдут! И после второго отбора все отчисленные по неуспеваемости будут направлены в Сибирские трудовые интернаты, а после них сразу призваны в армию. Так что халявы я никому не обещаю.

   – Вы бы товарищ Мещеряков с ними как-нибудь полегче... Ребята все ж таки...

   – Куда уж легче? Я и так, рассказал ребятам всю правду, которую должен был рассказать. Не захотят, насильно их никто на это важное дело не потащит. Их решение должно быть осознанным и серьезным. Сколько им уже лет? Пятнадцать?

   – Ваське Семейкину уже шестнадцать стукнуло!

   – А Фимке Розману пока еще четырнадцать!

   – Даже в четырнадцать лет парень уже почти готовый мужчина. Он уже может не только учиться, но и ходить в технические секции, заниматься спортом и военным делом. Нам нужны именно такие люди. Которые не ищут, куда бы это подальше спрятаться, чтобы не учиться и не работать. А наоборот, сами пытаются везде найти себе новое интересное дело или предмет для изучения. Вот поэтому возраст не так уж важен. Некоторые и в восемнадцать лет еще не готовы к серьезному делу. Так вот 'таких', я не приглашаю.

   Собрание гудело добрых два часа. По результатам прошедших после него собеседований с капитаном уехали двадцать восемь человек. Сомнения Мещерякова одолевали только в отношении троих. И лидером той тройки был тот самый первый из ораторов по фамилии Гандыба. Присмиревшие мальчишки дорогой даже загрустили в кузове машины. Однако Иван решил их не баловать. В Минске он сдал весь этот 'этап' четырем сотрудникам НКВД, а сам отправился в следующий детдом. Глядя в потерянные глаза остающихся под охраной ребят, ему даже стало не по себе. Но Мещеряков сразу же, отбросил эти мысли. Рефлексировать тут было некогда. Впереди его ждала большая недоделанная работа....

   ***

   Павла ловила на себе изумленные и слегка ревнивые взгляды французских пилотов. По всей видимости, их зацепило, что пришелец столь надолго приковал к себе внимание редкой дичи «авиатрис». В процессе беседы Павлы, Кринье с пилотами умудрялись задавать вопросы и получать ответы на французском, но в центре внимания дам пока оставался 'американец'.

   – Мне кажется, нам имеет смысл представиться заново.

   – Мари-Луиза Бастье. Можно Мариза.

   – Ивон Журжон. Вашего капитана Кринье я обучала еще в Лионе.

   – А нашу юную гостью зовут Сабиха Гёкчен она из Турции.

   – Адам Йоганн Моровски, по отцу моя фамилия Пешке.

   'Бастье я вспомнила. Она ведь какие-то рекорды дальности в 31-м била. А вот про этих Ивон и Сабиху я в первый раз слышу. И вообще удивительно, что в Турции, оказывается, были летающие девчонки. И это в мусульманской-то стране! Да-а... Век живи век учись – дурой и останешься'.

   – Так вы, получается, по отцу немец?

   – Я настолько же немец, насколько и поляк.

   'Вот уж это точно не соврала. С такой легендой как у меня, можно по прибытии в любую европейскую страну, сразу же сдаваться в контрразведку. Типа – 'сами мы не местные, язык пьохо знаема'. Эхе-хе. И зачем я вообще в разведку полезла? Сидела бы себе реактивные самолеты испытывала. Мдя-я. Но поработать нелегалом мне, все же, придется...'.

   – Если честно, культуру этих двух народов я знаю довольно поверхностно. Поэтому я все-таки больше американец. Впрочем, к Польше моя душа лежит сильнее. Все-таки там я провел часть своего детства, а вот по Германии ничего не запомнил. Мне бы не хотелось, чтобы вы считали нас поляков и американцев грубиянами, поэтому разрешите угостить вас аперитивом.

   – В другой раз молодой человек. А что вы делаете здесь в испытательном центре СЕМА?

   – Вообще-то я здесь не по доброй воле. Мы перегоняли вот этих красавцев в Мелун-Вилларош, но там говорят какая-то авария на полосе и нас посадили сюда. Теперь вот ждем команды. То ли ловить машину, чтобы уехать до Гавра, то ли перегонять аппараты по назначению.

   – Понятно. Вас, Адам, кажется, чем-то заинтересовала мадмуазель Сабиха? Не стесняйтесь, спросите ее.

   'Гм. Кроме капитана Огиты и его банды, я пока с воздушными противниками и не общалась еще. Что бы такого спросить у нее? Мдя-я. Надо бы чтоб не блеять, мысленно представить себе, что она откуда-нибудь из Баку. Гм... А что? Внешне похожа....'.