Текст книги "Ветер надежды (СИ)"

Автор книги: Георгий Юленков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

  – Вы сказали глупость, Герман... Нейтралы тут не причем.

  – Литва предоставила полякам часть своих аэродромов для налета на Кёнигсберг. Я уверен...

  – Чушь! Канарис, что там с Литвой?

  – Наш источник сообщает, что литовские пограничники зафиксировали пролет больших групп польских самолетов через свое воздушное пространство, но это еще ничего не значит...

  – Но они же, ушли обратно в Литву! Хотя после той атаки можно было идти напрямую к Варшаве...

  – Ваш и Канариса Ровель тоже летает на своих разведчиках из Венгрии. И даже правительство Хорти ничего не знает о цели и задачах этих рейдов. Кстати с нами же, Рейнгард, давайте спросим у него. Гейдрих, вам что-нибудь известно?

  – Мой Фюрер! Агентура докладывала, что несколько машин после того налета, сели где-то в польской Померании, а часть все же пролетела через все заслоны Люфтваффе у самой земли в сторону Варшавы.

  – Эти сведения еще нуждаются в проверке...

  Командующий Люфтваффе обиженно засопел и покосился на шефа СД и невысокого адмирала, замерших с каменными выражениями лиц. Фюрер оглядел всех троих, и тяжело вздохнул...

  – Вам, Герман, нужно сейчас каяться в грехах, а не изворачиваться. И не забывайте, партия не станет терпеть эти ваши поражения бесконечно, а поляки уже дважды... Дважды! Обвели вас вокруг пальца. Чем вы намерены ответить врагам нашего Отечества?!

  – Незамедлительно усилим ПВО Рейха, сняв часть авиагрупп с пары фронтов.

  – А как же поддержка наступления Вермахта?!

  – Это может в какой-то степени сказаться на мощности ударов по польской обороне, но основные задачи Люфтваффе все же, выполнит.

  – Снижение силы ударов по Польше недопустимо! Слышите, Геринг?!

  – Да, мой Фюрер!

  – Что с вашими резервами?

  – На фронте все резервы первой линии уже введены в действие. Остались только авиагруппы, прикрывающие наши западные границы от британцев и французов.

  – Где ваша вторая линия воздушной обороны из старых самолетов?

  – В течение трех дней мы сможем призвать из учебных частей, и вооружить 'Хейнкелями-51' и 'Арадо -69' около трехсот пилотов. Командование над этими штафелями я передам непосредственно военным органам Земель. Если же 'Летница Войскова' снова прорвет нашу воздушную границу, то...

  – Я сам напишу приказ гауляйтерам. Но вы должны все сделать, чтобы такая трагедия больше не повторилась! Помните, нового позора ваша карьера не выдержит...

  – Я понимаю, мой Фюрер.

  – Что с нашими потерями?

  – Потери в технике составляют около двухсот самолетов разбитых и поврежденных на девяти атакованных врагом аэродромах. Из этого числа, больше половины удастся отремонтировать. Безвозвратно потеряно полсотни...

  – В это число входят потери от того дерзкого рейда на Краков?

  – Нет, мой Фюрер.

  – Позор! Сколько же, самолетов было захвачено врагом?!

  – Точных данных нет. В том смысле, что не все взлетевшие самолеты достались полякам.

  – О чем речь, Геринг, не говорите загадками.

  – По всей видимости, тот, кто планировал этот налет, не располагал достаточным количеством опытных пилотов. И часть машин взлетела, выпустила боекомплект куда-то в сторону ближайших целей, и затем была брошена, выпрыгнувшими с парашютами пилотами, и разбилась. Около Кракова "таких" найдено около десятка. Еще часть была сожжена прямо на земле...

  – Бред, почему они не угнали все самолеты 102-й авиагруппы и их соседей?

  – Трудно сказать. Возможно, они побоялись потерять пилотов в наземном бою.

  – Вильгельм, что вы об этом думаете?

  – Пока рано делать выводы. Во время той десантной операции часть польских парашютистов была захвачена в плен. На допросах они показали, что одним из командиров снова оказался наш с вами 'злой гений' Пешке-Моровский. Кстати, его можно поздравить, он уже капитан.

  – Но ведь он пилот-истребитель!

  – Успокойтесь мой дорогой Геринг. Он еще альпинист и автогонщик. А кроме того он мастер парашютного спорта, имеющий опыт командования парашютной ротой американской армии. В общем, личность со всех сторон примечательная.

  – Канарис, почему он до сих пор не устранен?

  – От СД мы получили информацию о нем за день до начала войны. Абвер уже пытался захватить обоих американцев вместе с их ракетными ускорителями для изучения. Но Фортуна пока бережет их. Один был сбит и вернулся в часть позднее. А второго спасло не вовремя прибывшее варшавское начальство. Как я слышал, и СД и Люфтваффе тоже проводили свои операции, но пока не преуспели...

  – Я подтверждаю слова адмирала. Во Франции, он от нас ускользнул, но тогда мы еще не знали о его 'кровной мести'...

  – А вы Геринг?

  – Рихтгоффен мне докладывал, что сбить этого ловкого мерзавца не удалось. Он подбил одного из преследователей и ушел...

  – Он 'фольксдойче'?

  – Да, мой Фюрер.

  – Вот вам пример невероятной по своему идиотизму трагедии. Талантливый немецкий юноша воюет против родины своих предков из-за неправильного воспитания и каких-то глупых 'кровных обид' трехвековой давности!

  – Скоро все эти беды закончатся. В ближайшее время американцы все же будут нейтрализованы.

  – Вы так в этом уверены, Канарис?

  – Клясться я не стану, но если он снова вывернется, то борьбу с ним нужно будет доверить Ватикану.

  – Хм. Желательно все же привлечь его на свою сторону, без помощи церкви. Это возможно?

  – Вопрос в цене. Сколько за это придется заплатить.

  – Держите нас в курсе, Вильгельм. И теснее сотрудничайте с Гейдрихом. А вы Герман, все же, постарайтесь больше не огорчать меня.

   – Да, мой Фюрер...

  Совещание завершилось. Фюрер остался один в кабинете, и подошел к высокому окну. На Берлин неторопливо опускался тихий сентябрьский вечер...

  ***

   Прогулка по лесу была довольно редкой формой совещания. Но в эту субботу Вождь отступил от привычного ритма. Да и обсуждаемые вопросы были очень непростыми, поэтому окружающая подмосковная природа, куда лучше способствовала свежему взгляду, чем стены привычного кабинета...

  – Что там немцы?

  – Убеждены, что поляки над ними поглумились. Наверняка теперь собирают силы для ответного удара.

  – Вот так взяли и поверили? Но ведь могут и проверить...

  – Их проверки ничего не дадут. 'Кантонец' специально держал в небе пару 109-х с нашими пилотами, и регулярно симулировал налеты германских 'ночников'. Поэтому все, кто прибывал на аэродром, думали лишь о том, как бы им поскорее улететь обратно. А когда последние группы десантников улетели на транспортных 'Фарманах', все что осталось на аэродромах, было уничтожено. Кроме того, вокруг Кракова упало много самолетов 'брошенных экипажами'. Три из них 'Кантонец' лично направил на соседние цели.

  – Ну, а если возьмут и сложат два плюс два. Что у них получится?

  – Если сложат, то увидят, что за поляков единовременно сможет вылететь два десятка машин, но кто знает, сколько их разбилось при посадке, а сколько ремонтируются? А ведь под Варшавой имеются и 'могильники' сбитых местными ПВО. На появление сомнений им и года не хватит, при тщательных поисках. Главное чтобы не было утечки с нашей стороны...

  – Не должно быть утечки! А сколько трофейных самолетов уже перегнали пилоты НКВД?

  – Шестнадцать 'Мессершмиттов-109' серии Д, четыре 'Юнкерса-87', два 'Хейнкеля-111'.

  – И что 'Кантонец' предлагает сразу начать в ВВС усиленно 'обстреливать' всех командиров звеньев на бронированных тренировочных самолетах, своими хитрыми пулями?

  – С поправкой на соблюдение режима секретности, товарищ Сталин. Он считает, что командиры ВВС, вернувшиеся из Испании, и научившиеся там драться против 'Кондора', должны в учебных боях каждый обучить по сотни две пилотов. Созданные из таких ветеранов учебные эскадрильи, до выработки моторесурса трофейной техники, успели бы закрепить в ВВС этот бесценный опыт.

  – Все это хорошо, но ведь мы его посылали в Польшу совсем не за этим.

  – Первую часть внедрения 'Кантонец' уже успешно выполнил. Кроме того, он сам разработал и вторую операцию внедрения по теме 'Трезубец'. Сейчас наши агенты уже проходят проверку...

  – А почему вы так уверены, что 'Кантонец' сам не сдаст нашу агентуру немцам?

  – Товарищ Сталин. Единственное, что он может 'сдать' это, к примеру, рассказать им, что среди перебежавших на их сторону украинских националистов имеется и несколько советских агентов. Но кто конкретно, он знать не может. А в группе, участвовавшей в угоне двух самолетов и захвате генерала Соснковского, есть и немало настоящих националистов используемых нами втемную...

  – Но ведь гестапо может поступить как инквизиция, по принципу 'бог на небе разберет, кто грешник, а кто праведник'.

  – Может, конечно, но им-то гораздо интереснее было бы сливать через выявленных наших агентов дезинформацию. А в этом случае у наших людей будет время для оперативной оценки германской программы по привлечению националистов из СССР и Польши. Возможно даже...

  – Все это как-то очень ненадежно, товарищ Голованов.

  – Товарищ Сталин. В такой операции надежность базируется в первую очередь на ее авторе. Немцы ничего не узнают от него об этой операции. А когда немцы все же начнут создавать этнические войсковые части, у нас появится серьезный шанс, если и не перехватить над ними управление, то хотя бы быстро узнавать об их планах, дислокации и боевом состоянии. Повторюсь, в 'Кантонце' я уверен. ...

  – Я помню ваш рассказ о той французской проверке. Но не ошибаетесь ли вы в нем?

  – Товарищ Сталин. Я и без результатов той проверки знаю, что Павел Колун точно не может быть предателем. Ошибаться он, вероятно, может, но пока в серьезных ошибках нами не замечен.

  – Даже по поводу того бредового предложения о передаче в аренду одного украинского аэродрома Франции, вы считаете что это не ошибка? И не глупая авантюра?

  – Мне трудно судить о политическом риске такого решения, но идея вроде бы стоящая. Во-первых, действуя вроде бы в рамках международных законов, мы заключаем два договора. Один с Францией о неприкосновенности ее воздушной группировки там, но неучастии ее в вооруженных конфликтах. Второй со 'Сражающейся Европой' о взаимном ненападении. Представьте, насколько для нас выгодным будет отступление 'Сражающейся Европы' на наш аэродром?

  – Но они ведь могут отступить и в Румынию.

  – Могут, товарищ Сталин. Но там они по международным законам будут интернированы. Самолеты им Румыны не вернут. А вот на нашем приграничном аэродроме, они из военных тут же превращаются в гражданские машины. Тихо разоружаются, рисуют гражданские номера на крыльях, и с подвесными баками могут преспокойно лететь обратно на свой 'Беарн'. Но самое главное, ни Британия, ни Франция не смогут использовать эти 'независимые силы' против СССР...

  От долгой беседы в горле Голованова запершило, собеседник заметил это, и задумчиво прошелся по кабинету, давая ему время прокашляться.

  – Но ведь 'Сражающаяся Европа' сейчас воюет на стороне Польши. И когда начнется поход наших армий, они ведь могут защищать аэродромы и ударить по нашим войскам и самолетам, если будут случайно атакованы нами вместе с поляками.

  – С учетом, того, что немцы из-за тех воздушных ударов уже сильно забуксовали под Варшавой, сроки нашей операции можно просто перенести на двадцатые числа. Может даже показаться, что мы сильно продешевили, и теперь из-за договора не сможем занимать польские аэродромы, на которых уже стоят 'европейские' самолеты? Но в том-то и штука, что наш агент в штабе 'Сражающейся Европы' может очень тонко манипулировать их воздушными силами. А значит, в какой-то момент наши части беспрепятственно займут пустые польские аэродромы, не нарушая соглашения.

  – Похоже, вы тоже заразились авантюризмом 'Кантонца', товарищ Голованов. А что если Гитлер, глядя на все эти наши маневры, обидится, и не захочет выполнять свои договоренности?

  – Пусть обижается. Деваться-то ему некуда. С тремя европейскими странами он уже воюет. А мы ему сейчас просто не по зубам. Да и договоренности нарушать он точно не станет, формально ведь мы в своем праве, и с Францией у нас мир. Что же до Лиги Наций и мнения европейских правительств... То, ничего не поменяется. Британцы и Французы очень боятся остаться без такого союзника, как Россия, поэтому мы займем территории по 'Линии Керзона' с их согласия...

  – Мда-а. Если и эта комбинация 'Кантонца' окажется удачной, то СССР, пожалуй, получит некоторые дополнительные 'козыри'... А вам, товарищ Голованов, надо будет подумать о дальнейшем использовании этого вашего 'Сорви Головы'. Вы еще не изменили о нем мнения?

  – Никак нет, товарищ Сталин. 'Кантонец' избыточно талантлив. Даже в ущерб управляемости. Главным недостатком работы с ним является его непредсказуемость. Каждый раз мы тут планируем одну операцию, а получаем совсем другую. Так было в Монголии, также вышло, и в Америке, и во Франции. Ну, а уж Польша в этом 'венке' смотрится совсем экзотическим цветком. Однако при всем этом результаты его разведывательной работы только улучшаются. Для немцев он сейчас уже как 'Волшебная лампа Алладина'. Захватить хочется, а уничтожить жалко...

  – Ну что ж. Если он им так нужен, пусть они его поскорее получат... На некоторое время...

  Улетая обратно в Польшу, Александр старался не думать о предстоящих хитрых маневрах. За эти несколько дней он спал в общей сложности часов пять, но мысли одна резвее другой все никак не давали ему расслабиться. Почему 'Кантонец' с 'августом' до сих пор не погибли в боях, и не были вычислены врагом, он уже не задумывался, принимая их удачу как данность. Но вот сейчас приближалась кульминация этой истории, и Голованову стало очень тревожно. Что-то там еще будет? А потерять таких агентов практически на пороге успеха ему было бы очень обидно....

  ***

   Поль Гали снова и снова ходил хвостом и приставал с просьбами о фотосессии, попутно фотографируя фронтовую жизнь дивизиона 'Сокол'. От крупных планов пока удавалось отвертеться, но папарацци все никак не сдавался. Даже во время профилактического осмотра реактивных ускорителей репортер пытался снимать чумазое лицо юного капитана. Майор Бриджес тоже живо интересовался новинками. Он был совсем недавно прикомандирован к Авиакорпусу и, конечно же, куда больше всех воздушных баталий его занимала та история с Краковским десантом. Захват нескольких военных аэродромов горсткой парашютистов, и потом снабжение их по воздуху, могли даже стать темой отдельного доклада в штабе...

   По части наведения лоска члены американской делегации не ударили в грязь лицом. Уже после того Краковского рейда выяснилось, что Гали с Бриджесом, оказывается, привезли из Штатов девять парадных кителей напоминающих китель офицера американской армии. Гали даже умудрился всего за сутки организовать изготовление недостающих копий знаков различия американского Авиакорпуса. А Бриджес, под градом настойчивых просьб журналиста, еще во Франции испросил по телефону разрешения штаба, не только на награждение всех американских добровольцев взлетевших с 'Беарна', но и на присвоение им воинских званий. И хотя штаб Армии и штаб Авиакорпуса и не горели желанием разбираться потом с политическими последствиями возможной огласки, но разрешение на 'камерное награждение добровольцев' Бриджес получил. И вскоре после первого официального польского мероприятия перед объективом фотографа замерла сцена, в которой при желании легко можно было узнать вручение американскому капитану перед строем неожиданной награды. На обороте той фотографии с замершим строем улыбающихся парней, застыла красивая надпись.

  –

   'Division Falcon, Squadron 4 Blizer

  9 September 1939 Poland, Warsaw'.

  –

   После всех церемоний, резерв Авиакорпуса пополнили сразу шесть третьих лейтенантов, два первых лейтенанта (которыми стали Сэм Бреннэр и Анджей Терновский), и один капитан. На груди у всех помимо польских наград теперь сверкало по одной американской медали. А у Моровского, Бреннэра, Терновского, и даже у Гали, оказалось еще и по Воздушному Кресту. После этого Павла дала себе слово не таскать свой тяжеленный 'иконостас' в каждый вылет. И еще перед ночным вылетом состоялась одна совсем не приятная для бывшего парторга встреча...

   Павла даже не сразу вспомнила лицо этой женщины. А когда все же узнала ее, то остро порадовалась, что сейчас уже ночь, и что собранная для ночного бомбометания эскадрилья древних истребителей PWS, вращая винтами, давно уже ждет своего лидера на старте. Суровый рев командира дивизиона заставил некоторых из окружающих вздрогнуть.

  – Гуд ивнин, мистер Моровски. Май нэйм из Кэтрин Джальван. Ай эм...

  – Начальник штаба! Почему на полосе посторонние!

  – Пан капитан, это американская журналистка. Она попросила вас представить. И я думал, что...

  – Здесь военный аэродром, или кафешантан?! Все интервью даются только в штабе и только после полетов! Немедленно убрать всех лишних с полосы!

  – Так ест, пан пору... Виноват, так ест, пан капитан!

  – Где мой парашют?!

   Как не молилась в душе Павла своей испытанной Фортуне, чтобы 'кантонская шмара' к ее возвращению чем-нибудь заболела. Ну, или хотя бы просто обиделась, и уехала куда-нибудь охмурять местный генералитет, но после того вылета, интервью в штабе все же, состоялось. Пришлось через силу извиняться за свои резкие слова, коряво оправдывая себя авиаторскими суевериями. Дескать, женщина на старте это к несчастью. Пришлось пересказывать журналистке всю свою 'легенду' для ее 'большого интервью'. Бросаться интересным материалом эта 'колунская подстилка' вовсе не собиралась. По счастью, все что она смогла прочесть в интонациях и на лице объекта разработки, так и не вызвало у дамы уверенной идентификации. Ее интересовали факты, а вот копать 'нью-йоркская штучка' умела. И накопала она столько всякого, что Павле несколько раз искренне захотелось прибить нахалку.

  – Мистер Моровски, а что там за странная история была с вашей дуэлью с каким-то Рюделем?

  – Это наши старые семейные счеты, которые никак не относятся к делу...

  – Сожалею, но я вынуждена повторить свой вопрос. Читатели 'Дейли Ньюс' захотят узнать о той древней истории. И поскольку в Польше про нее уже и так слагают легенды, вы не вправе отказывать...

  'Угу. Иначе твой поганый язык... Брр! Как вспомню, так вздрогну. Гм. Иначе ты в своем репортаже поставишь все с ног на голову, оставив гадкую отрыжку от всего, что будет связано с именем добровольца Моровского. Хрен с тобой в десятой степени, подавись ты этими деталями...'.

   К концу беседы Павле пришлось в подробностях пересказать, как на трофейном 'Шторхе' вместе с пленным и ранеными была привезена в Торунь юная полька. Кстати Кристина недавно оказалась в Варшаве, и даже пыталась поступить вольнонаемной в дивизион 'Сокол', но так и не преуспела в этом. Женщин в дивизион не было принципиально, хотя Терновский и ходил недовольным. От продолжения интервью удалось отговориться подготовкой к вылету. Павла вздохнула свободнее, но по хитрому взгляду Джальван ей стало понятно, что этот эпизод с девицей та наверняка сделает, чуть ли не центровым в своем репортаже, играя на интересе аудитории к амурным похождениям героев...

  ***

   В этот раз Карел вел свою четверку 'мессеров' на километр выше штурмовиков. Где-то далеко впереди Терновский на своем 'Девуатине' уже выводил в атаку американцев на их 'Пишутерах'. А мото-реактивная четверка 109-х его командира дивизиона забралась на целых восемь тысяч. Это был второй массированный вылет дивизиона, но только первый в таком составе. 'Летництво Войсковэ' уже второй день не желало уступать небо своему противнику...

   Карел сделал 'змейку' и огляделся. Других самолетов в районе пока не было. Трижды щелкнула тангета, это Моровский запросил обстановку. Поручик ответил ему двумя парами щелчков 'Все спокойно'. А где-то впереди был враг... Теперь этот враг был уже знакомым и предсказуемым. А еще совсем недавно после первых, вылетов сделанных с Торуньских аэродромов, Карел несколько раз ловил себя на мысли, что его согласие приехать сюда добровольцем было несколько поспешным. Особенно сильно на него накатило, после того боя, из которого не вернулся комэск ополченцев. Той ночью они с майором Будиным хорошенько набрались местного пойла, поминая задиристого американского мальчишку. И было за что. Упрямый парень не кричал о свободе Польши, и не гнал своих недостаточно обученных пилотов в пекло. Нет. Вместо этого он бережно и терпеливо учил их воевать. Ведь уже после того второго вылета в сторону Балтики, обе пары французов и чехов, по-настоящему осознали как им нужно драться...

   Потом была та неприглядная сцена с германскими шпионами, а через день счастливое возвращение в Торунь уже оплаканного ополченцами Адама. Еще несколько вылетов в составе эскадрильи, и вот Куттельвашер остался со своей пятеркой в Торуни, а американцы улетели в Варшаву. Без них в Марково стало как-то неуютно. Уже через день Торуньская авиабаза потеряла сразу четырех пилотов. По счастью никто из чехов и молодежи не был сбит, но чувство у Карела было такое, будто сама удача покинула их. Дальше был бардак окружения. Армия 'Поможже' огрызалась на врага ударами мобильных заслонов, и готовила группы прорыва в сторону Варшавы и Познани. Летать приходилось с любых пригодных площадок, после которых покинутая ими большая поляна у Марково стала казаться идеальной авиабазой.

   Несколько раз после вражеской бомбежки, отплевываясь от песка и вытряхивая из-за шиворота комочки земли, поручник обещал врагу не остаться в долгу. Трижды он сдержал это обещание, штурмуя вражеские колонны с машинами и бронетехникой. А во время нескольких встреч с вражескими бомбардировщиками, Карел даже смог сбить один 'Дорнье'. Случались и схватки с двухмоторными 'мессерами'. И хотя никто в них не был сбит, но Карел после одного из боев благословил свое шербурское согласие на 'польскую авантюру'. За всю свою службу в Чехословацких ВВС он не узнал и половины того, что успел впитать в себя за эту неделю. Единственное чего Карел все еще опасался, так это встреч в небе со словацкими пилотами, среди которых запросто могли оказаться знакомые... В Варшаву чехов вызвали уже перед самым ударом по Восточной Пруссии...

   Три тренировочных вылета на гражданском двухмоторнике, и все его (смешно сказать) 'ветераны', вылетают встречать своих братьев по 'Сражающейся Европе' летящих через Балтику. RWD-11 Куттельвашера в том вылете бомбил зажигательными бомбами самолетные стоянки и здания складов в Пилау. А потом охрипшим голосом, поручник рычал по радио, подгоняя бестолково снующие под крыльями французские верхнепланы... Двух подбитых зенитками земляков на 'Луарах-46' он тогда лично проводил до замаскированного поможского аэродрома, а сам развернулся до Варшавы. Когда уже приземлились, сильнее всего Карел боялся услышать фамилии сбитых... Ждал напряженно, но к счастью так и не дождался. И когда, наконец, бурные восторги от встречи с 'птенцами Беарна' улеглись, командование 'Сражающейся Европы' собрало всех. После доклада Моровского, Корнильон-Молинье торжественно объявил.

  – Господа. Сегодня 'Сражающаяся Европа' в полном составе дралась за свободу европейских народов от агрессии стран Оси. Это великий день, господа!

  – Все мы знаем, что уже несколько дней наши братья по борьбе защищают Польшу от общего врага. Некоторые из них воюют здесь с самого первого дня войны, и мы гордимся их успехами!

  – Впереди у нас возможно еще долгие месяцы, а может и годы борьбы за свободу. Но все мы готовы не складывать оружия до нашей полной общей победы!

  – Так давайте же сегодня поклянемся друг другу, что всеми силами будем приближать тот долгожданный день. День свободы европейских народов!

   Карел стоял тогда в первом ряду, слушая командира авиагруппы, и слегка краснея от завистливых взглядов своих соратников на его увешанный орденами парадный китель. Но хотя награды получать ему было приятно, сам-то он, потягивая пиво во французских кабаках, мечтал совсем о другом. Может, когда-нибудь их чешские эскадрильи в четком строю снова полетят над родными полями и реками, чтобы аккуратно коснуться своими колесами чешской земли...

   Потом был безумный полет на захваченную десантниками во главе с Моровским вражескую полосу. Когда их 'Фарман' приземлился недалеко от полевых палаток вражеского лагеря, Карела сразу же закрутил водоворот суеты. Над головой у них нарезала круги ожидающая своих лидируемых двухкилевая 'Локхид Электра'. А Моровский, опираясь на ручной пулемет, выдавал последние предполетные инструкции группе незнакомых пилотов.

  – Высота сто метров. За лидером лететь, не растягиваясь.

  – Кто отстал, молчком пробирается сам. И чтоб тишина была в эфире!

  – На своей территории на любой клочок присел, и сразу машину прятать.

  – Шасси после взлета не убирать...

  – У кого остались вопросы?

   Когда сам Карел вместе с пятью пилотами 'Карасей' взлетал на трофейном 'Юнкерсе-87', то среди бегущих фигурок в свете автомобильных фар успел заметить Терновского. Американец стрелял куда-то в сторону дороги из австрийского автомата с торчащим вбок магазином. А сбоку травяной покров аэродрома пропахала чья-то шальная пулеметная очередь. Через час после взлета они были уже дома. Но когда операция завершилась, стало известно, что за двадцать один захваченный у врага самолет тогда было заплачено одиннадцатью жизнями. Еще трое числились 'пропавшими без вести'. После доклада 'Сражающаяся Европа' и дивизион 'Сокол', в едином строю с другими поляками, почтили память не вернувшихся ребят. Приказ те парни выполнили...

   И вот сейчас сам Карел просто выполнял приказ, уже не терзая себя бесплодными думами о доме. Привыкая к непривычным резким повадкам германского истребителя, сейчас он просто держал этот участок польского неба. За своих друзей и за свободу покинутой им Чехии...

   ***

   Мощный всплеск пламени залил пространство Львовского артиллерийского полигона. И тут же, закладывая уши, воздух сотряс громовой раскат. Несмотря на заранее открытые рты, офицеры поморщились. Этот полет был уже третьим, но до этого аппарат летал без взрывателя, с водой вместо огненной начинки. А сейчас, поднятый стартовыми пороховыми ускорителями образец умудрился пролететь почти километр. Правда, в закрепленной позади авиабомбы бочке, огнесмеси было сильно меньше, чем планировалось. Зато теперь, когда из-за внезапного контрнаступления польских армий Варшавский фронт временно укрепился, появился шанс на использование новинки где-то в другом месте. И штабные головы крепко задумались над новыми возможностями... Подполковник Шлабович отделился от группы штабных, и подошел к инициатору испытаний. Именно он поддержал тогда в Варшаве предложение еще поручника о создании опытного образца этого 'оружия отчаяния'...

   – Да-а. Жуть-то, какая... Вы чем-то недовольны капитан?

   – Могла бы быть мощнее, пан подполковник. Только по площади ею и работать, точности нам тут не получить. Да и дальность желательно бы добавить, но уже просто времени не осталось...

   – Все равно, жуть. Пан Моровский, вы уже решили, где проводить боевые испытания?

   – Гм. На вечернем совещании озвучу, у меня через полчаса по плану как раз еще один разведвылет в район Бзуры. Вот после него и доложу... А почему их так мало пан Шлабович?

   – Эгхм... Капитан! Уважая ваши прежние достижения, я и так уже превысил все разумные пределы поддержки этих опытов. Кстати, кроме уже готовых каркасов для тех бомб, я разрешил сварщикам собрать еще столько же запасных. Но имейте в виду, что уговаривать начальство их доделать будете уже сами. Вы часом не забыли, что у нас тут идет война, и что сейчас не самое лучшее время для каких бы то ни было экспериментов?

   – Но ведь не будь сейчас войны, вы, ни за что бы, не согласились тратить свое время и государственные средства на 'все эти глупости'. Или все же согласились бы?

   – Мда-а. Переубеждать-то там у себя за морем вы, конечно, научились. Но и восемь трехсоткилограммовых бомб это вам тоже не заяц чихнул. Две с лишним тонны как-никак, плюс ваши бочки с огнесмесью. Вот только бьют они пока недалечко всего-то метров на семьсот, а жаль... Стукнуть бы такими по Берлину!

   – А что, налет 'Хейнкелей-111' на вражью столицу в штабе уже согласовали?

   – Гм... Что? А, нет. Пока не до этого... Обернитесь ка пан Адам, кого это вы там видите?

   Павла удивленно уперлась взглядом в лицо стоящего в отдалении незнакомого майора запенсионного возраста. Что-то в его лице было знакомым... На быстро всплывшей в памяти фотографии, этот мужчина был моложе лет на десять...

   'Ну, держись пан разведчик! Пришел-таки сюда один из критиков нашего спектакля, свое фи высказывать. Мдя-я. Но на враках ему меня не словить. Подумаешь, в пять лет он Адама видел, и письмами с Софией обменивался. Нам, 'всепольским героям летчикам' не до всяких там мелочей, мысли наши в горних высях обитаются. И ни хрена этот дед подмены просечь не должен. Ну, с Бо... э-э... в смысле с боевым кличем советских воинов, и вперед на амбразуру...'.

   – Пан Залесский?

   – Это, с каких же пор, мой внучатый племянник стал звать меня по фамилии? Ну, здравствуй, пропащая душа. А-адам. Подумать только! В два десятка лет и уже капитан. Ты глянь Стась!

   – Не перехвалите... э-э... дедушка. Кто его знает, как оно там выйдет. Война ведь дело непредсказуемое...

   – Нашел время скромничать! Ну ка, не мешай ка мне твоему двоюрному деду радоваться за наш род! Наград у хлопака на груди столько, сколько у нас с тобой Стась и вдвоем не наберется. А? Каков орел?!

   – Да Вацик. У Софии, не смотря на все совершенные ею глупости, сын вырос настоящим воином и рыцарем. Даже швабы его уважают... и побаиваются.

   – А говорить-то по-польски почти совсем разучился, и не узнал бы его по говору. Возмужал. Ну, оно и понятно. С пятнадцати лет ведь всего сам добивается... А где ты Йоганна похоронил?

   – На лютеранском кладбище в Чикаго, пан Вацлав...

   – Пусть покоится миром...

   – Вы простили его?

   – Бог ему судья...

   – Вы тут поболтайте пока, а мне в штаб пора. Поздравляю вас со встречей.

   – Благодарю пан подполковник.

   – Не забудьте, у вас скоро вылет, пан капитан.

   – Не забуду...

   – Я тебя Станислав потом сыщу. А ты, ну ка покажись ка, мой мальчик. Красавец! Кабы не кровное родство отдал бы за тебя Анну мою дочь и твою тетку... Хорош! Кстати хоть, сейчас и война, но и помимо Анны другие партии, достойные такого героя найдутся...

   'Этого еще мне не хватало! У меня тут последний, можно сказать, 'дембельский аккорд' остался. Уже совсем скоро 'узника фашистких застенков' играть буду, а он мне 'амурные партии' предлагает исполнять. Вот уж хрен! Аусвайс свой перед Загсом съем, и прочими папирами закушу, если силой меня к алтарю потянут...'.