Текст книги "Необыкновенные москвичи"
Автор книги: Георгий Березко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 46 страниц)
11
Виктор невольно повторил позу Александра Юрьевича и тоже сложил руки – честно говоря, он поначалу был озабочен главным образом тем, чтобы выглядеть полноправным участником ученого семинара. Но вскоре смысл того, что говорил докладчик, заставил его позабыть о такой мелочи. Сообщение, с которого докладчик начал, действительно могло ошеломить: на Земле, оказывается, были приняты космические радиосигналы искусственного, по всей вероятности, происхождения. Их источники – СТА1 и СТА2 – не отождествлялись ни с одним из оптических, то есть видимых, объектов на самых подробных звездных картах. И – что возбуждало особенный интерес – спектры их источников совпадали в основном с теоретически рассчитанными спектрами искусственного радиоизлучения, а угловые размеры были, как и предполагалось, невелики, менее 20". Никто ничего еще точно не утверждал, но было возможно – возможно! – что впервые за всю историю человечества – впрочем, не такую долгую – к людям из космоса проник голос каких-то родственных существ.
В зале все смолкли: как-никак, а подобные сообщения удавалось слышать не каждый день. И только раздавалось дробное постукивание – докладчик, передвигаясь вдоль доски, покрывал ее черное поле уравнениями, изъясняясь на своем математическом языке. Он обосновывал возможность сверхдальней космической связи, рассчитывал наиболее выгодные диапазоны волн, скорость передачи информации. И длинные цепочки формул стремительно возникали под его рукой с зажатым в пальцах, крошившимся куском мела.
Виктор далеко не все прочитывал в его выкладках, тем более что докладчик спешил и сыпал уравнениями-фразами почти без пауз. Но эта математическая скороговорка сама по себе восхищала Виктора и вызывала зависть – так, наверно, начинающий музыкант внимает игре виртуоза. И, даже не поспевая за докладчиком и чего-то не уразумев, он испытывал удовольствие, когда на доске появлялось такое, например, изящное выражение:
– Верхняя граница скорости передач, – пояснял докладчик, – определяется соответствующей известной теоремой Шеннона – при заданной средней мощности передатчика...
И Виктор машинально кивал, как бы подтверждая, что так оно и есть, хотя не мог назвать теорему Шеннона известной, по крайней мере, лично ему.
Еще в школе, на первых же уроках арифметики, Виктора поразили свойства чисел, – казалось, что числа жили самостоятельно, отдельно от людей и вещей. Поначалу они соответствовали точно тому, что можно было увидеть глазами, взять в руки, переложить с места на место; три карандаша, к примеру, две тетрадки, семь перьев, но затем они отрывались от предметов, их породивших. Нельзя было соединить в одно целое карандаши, перья и тетрадки, но 3—2—7 свободно складывались, умножались, делились, возрастали или уменьшались, не обозначая уже ничего предметного. Виктор открыл удивительный мир, вознесенный над миром вещей, где все совершалось по своим, идеальным правилам-законам, которым числа только и подчинялись. Постепенно он проникал во все более далекие области, труднодоступные, таинственные, этой загадочной страны чисел, и самой увлекательной наукой сделалась для него на какое-то время алгебра – царство одних бесплотных символов. А сравнительно недавнее приобщение к понятиям переменной величины, функции, дифференциала и интеграла, к идее бесконечного он пережил как глубоко личное событие. Мир математики был миром чудес, причем самое замечательное состояло в том, что это были чудеса закономерности, свободные от всего случайного и произвольного, от того, что называют чудесами. Даже вещественно невозможное, мнимое обретало в математике условную реальность, так как было рационально обосновано. И решение какой-нибудь особенно сложной задачи, то есть конечное торжество ясной, строгой, отточенной, как шпага, логики, вызывало у Виктора чувство эстетического удовлетворения.
В последние годы он стал также усердно заниматься физикой – в физике математика возвращалась на землю, в мир вещества. Но возвращалась как госпожа, объясняя, формулируя, предсказывая, открывая как ключом все запертые двери. Так или иначе, но Виктор был твердо в этом убежден. И жизненное предназначение определилось для него раз и навсегда: наука – теоретическая физика. Его собственная роль в избранной им науке теперь уже не представлялась ему неясной. Как и свойственно очень молодым людям, он входил в жизнь с сознанием, что именно его поколению, а в этом поколении именно ему вместе с немногими сверстниками, предстояло дать ответ на все еще не решенные вопросы... Тут, надо сказать, логика уступала место вере, а точнее – ощущению нерастраченности сил, которое и заменяло аргументацию.
Докладчик положил мел и, потирая запачканные кончики пальцев, подошел к столу – раскрасневшийся и с затуманенным, словно бы озабоченным взглядом. Сзади на доске, испещренной во всю ширину цифрами, буквами и буковками, вертикальными змейками интегралов, дужками скобок, острыми зигзагами корней, молниями стрелок, остались его рассуждения и доказательства, сжатые до размеров этого черного прямоугольника, – там жила его мысль, пока он несколько секунд отдыхал.
– Не будет фантастикой предположить... – вновь заговорил он и слабо, как бы пробуждаясь, улыбнулся. – Предположить, что на Землю уже не первое тысячелетие поступают искусственные радиосигналы. И расчеты Кардашева показывают, что на современном уровне радиотехники, сегодня... уже сегодня! – есть возможность установить контакты, с инопланетными цивилизациями. Мы имеем в виду – я говорил уже – высокоразвитые цивилизации, с ежесекундным выходом энергии, равным солнечному. Вчера еще мы просто не умели их слышать. Правда, и сегодня мы не умеем еще сами разговаривать с ними – мощность земных, передатчиков пока недостаточна!..
– И не скоро сумеем. Ох, не скоро!.. – зашлепал мягкими губами над ухом Виктора его сосед, «академик». – Лет этак через три – пять тысяч, не меньше... Шутка сказать: с «выходом, равным солнечному». – Старец, впрочем, был, кажется, не слишком огорчен. – Кардашев?.. Он не из Института Штернберга? Не знаете, коллега?
Виктор даже растерялся от этого обращения – «коллега».
– Нет... не знаю... – Назвать, в свою очередь, коллегой «академика» он не решился. – Наверно, да, а может быть... – Запутавшись, он умолк и насупился.
Докладчик стоял теперь у самого края эстрады: было видно, что это уже не юноша, а человек лет тридцати – тридцати пяти, но очень моложавый, отлично, как гимнаст, сложенный; сунув руки в карманы пиджака, он продолжал:
– Дрейк из обсерватории в Грин-Пэнг направил свой радиотелескоп на сравнительно близкие системы: Эпсилон Эридана и Тау Кита. Я не буду подробно – о проекте Дрейка ОЗМа много писалось. И, конечно, самым соблазнительным в ОЗМе было, что Дрейк рассчитывал наладить двустороннюю связь. До Эпсилон Эридана и Тау Кита всего одиннадцать световых лет – рукой подать по космическим масштабам. А это вселяло надежду, что, приняв сигнал, мы, земляне, сможем отозваться на него, то есть завязать беседу... Не чересчур оживленную, как сами понимаете, с промежутком между вопросом и ответом в двадцать два года минимум.
Докладчик опасливо-смешливо покосился на Александра Юрьевича: не порицает ли тот его легкомысленный тон? Но Александр Юрьевич как бы и не заметил его взгляда – он с любопытно-задумчивым выражением слушал.
– ОЗМу, к нашему общему сожалению, постигла неудача: планеты молчали, – сказал докладчик. – Возможно, в данном случае как раз и оправдалось предположение Кардашева. В Грин-Пэнг Дрейк ожидал сигнала на волне двадцать один сантиметр. Но именно на этой частоте передача в пределах Галактики, по мнению Кардашева, нецелесообразна, – сигнал будет сильно поглощаться нейтральным водородом. Дрейк собирается, вы знаете, возобновить свой эксперимент при помощи нового гигантского радиотелескопа с почти удвоенным диаметром зеркала. Что же, дай бог, как говорится... Пожелаем Дрейку терпения, прежде всего терпения, очень много терпения.
– Как вы расшифруете сигнал, когда он будет принят? – раздался тонкий голос, подобный крику о помощи, и в задних рядах встала девушка, вся пунцовая от собственной смелости. – Когда будет установлено, что не естественный... Я хотела, ну, понятно... если сигнал искусственного происхождения? Как его можно будет понять, прочитать?
В зале засмеялись: девушка спрашивала так, что, казалось, от немедленного ответа на ее вопрос зависело все ее будущее.
– «Линкос», – ответил докладчик и тоже засмеялся. – «Линкос» уже разработан. Превосходный, точный язык, основанный на математической логике, – она одинакова, надо думать, у всех разумных существ во Вселенной, натуральный ряд чисел известен, вероятно, и марсианам. А модулированный сигнал может легко этот ряд изобразить... Словом, язык для космоса уже есть, и пора попробовать заговорить на нем.
Виктор не удержался и закивал – ну конечно же, без математики и здесь нельзя обойтись... Теперь, войдя в курс дела, он почувствовал себя совершенно на месте в этом высоком собрании. Если кое-что в докладе и осталось ему непонятным – главным образом в расчетах оптимального спектра межзвездной радиопередачи, то в основном он, право, неплохо во всем разобрался. Забывшись, покусывая заусеницы на пальцах, Виктор слушал, и узенькое личико его выражало полную отрешенность, как у шахматиста, встретившегося с трудным партнером.
Докладчик улыбнулся – он точно и не докладывал уже, а рассказывал любопытные вещи людям, в доброжелательном отношении которых не сомневался:
– Вы спросите: найдутся ли у нас собеседники в космосе? Мы считаем, что они давно нас ждут. Было бы самомнением думать, что из десяти в одиннадцатой степени звезд Галактики только в окрестностях нашего Солнца есть думающие существа. Еще сомнительнее – простите, пожалуйста! – распространить это «чепе» на десять в десятой степени всех галактик наблюдаемой части Вселенной. И значит, надо искать...
Докладчик умолк и наклонился с эстрады в зал.
– Где же лучше всего искать? – спросил он и сам ответил: – Разумеется, в центре Галактики, – это обнадеживающий район. Плотность звездного населения вдоль луча зрения здесь исключительно велика. И простой здравый смысл подсказывает, что здесь легче всего встретиться с высокоразвитой планетной цивилизацией. Я, если позволите, напомню вам этот район...
Он нажал кнопочку около экрана проектора, и на окнах поползли и сомкнулись плотные шторы; тотчас же ослабели звуки улицы, шум автомобилей, стало темно, вернее, сумеречно. И легкое беспокойство, как всегда бывает в этих искусственных сумерках среди бела дня, коснулось людей, сидящих в зале, – они зашевелились, зашептались, кто-то кашлянул – и примолкли.
– Допустим, что только одна планета, но с мощными энергетическими ресурсами, – громче прозвучал в сумерках голос докладчика, – одна планета одной звезды из всего количества десяти в одиннадцатой степени, умноженного на десять в десятой, – только одна из всех пытается известить другие о себе... Скорее можно допустить, что она не является единственной. И мы сегодня уже сможем стать ее абонентом на расстоянии в тысячи парсек.
На экран проектора упал светлый прямоугольник, задвигался, остановился, и как будто окно образовалось там, а из окна глянуло ночное небо. Вначале оно было затянуто туманной дымкой, но вот скачком увеличилась резкость, и открылось почти сплошное сияние – центр великого галактического диска, неисчислимая колония звезд...
Александру Юрьевичу становилось все более интересно: фотография в техническом отношении была великолепной, а он еще со школьных лет питал пристрастие к небесным картам – такое же, в сущности, как и к фотографиям микромира, – те и другие обольщали его воображение. Сейчас, глядя в эту бескрайнюю бездну, полную неведомых миров, невероятных скоплений вещества и энергии, невообразимых количеств и сил, он как-то стороной подумал о своей старости и о том, что ему – физику Александру Юрьевичу – осталось уже совсем немного... Но ни особенной печали, ни страха он не почувствовал – он уж слишком долго жил в физике, в ее законах, и, постигая их, – а только этим он, собственно, и занимался, – он как бы принимал участие в их «составлении». На кого же ему было пенять – все совершалось в соответствии с законами, за которые он и сам словно бы нес часть ответственности. Жалко было, конечно, что собственная работа пребудет незаконченной, – он так, вероятно, и не выведет тех формул, что до сих пор не дались ему. И Александр Юрьевич даже позавидовал потомкам: они-то решат его задачу – сами или и вправду получат готовенькое решение из космоса. Где-то на далекой старшей планете оно уже, разумеется, известно... «Ах, черт, любопытно было бы взглянуть на это решение! – Александр Юрьевич усмехнулся. – Взглянуть раньше, чем вступят в силу другие законы – биологические». И его мысль унеслась к тем высокомудрым существам, что бескорыстно ищут способа поделиться с младшими во Вселенной своими знаниями – и, конечно, не в одной только теоретической физике, но и в хирургии замены телесных органов – сердца, например. Для него – Александра Юрьевича – это было бы, кстати сказать, первостепенно важно.
«А наверно, и они там, у себя, ищут помощи и совета, – подумал он и почему-то повеселел, – ну, конечно, так, – и у них не все решено...»
На экране проектора появился новый снимок – еще один район Галактики, снятый с бо́льшим увеличением: на сияющем фоне крупно сверкали отдельные белые солнца – раскаленные, хвостатые, расплывающиеся; казалось, что все в зале вдруг к ним приблизились. Виктора точно осенило: «Летим!» И самая эта темная комната с окном, открытым в мироздание, и слабый шум, доносившийся все же сюда, подобный гулу небесного пространства, и фосфоресцирующие стрелки настенных часов, и теснота, и чье-то частое дыхание за спиной заставили его ощутить себя в кабине космического летательного аппарата, а может быть, на наблюдательной станции, вынесенной за пределы земной атмосферы. И это было и неожиданно, и пронзительно ново для Виктора с его трезвой головой... Возможно, взволновался он, что и оттуда, из этого пекла Галактики, вот так же в эту минуту вглядывались в безмерное пространство ученые, чтобы объединиться со своими коллегами на других планетах. И возможно, оттуда уже мчался к Земле, пронизывая неисчислимые облака межзвездного газа и космической пыли, прорываясь сквозь радиопояса, их электромагнитный призыв: «Откликнитесь, кто слышит!»
«Мы здесь! Мы вас слышим!» – вертелось на языке у Виктора. Никогда еще он не был так возбужден: человеческое одиночество на Земле кончалось – докладчик только что математически это доказал. Виктор невольно выпрямился и крепко стиснул правой рукой пальцы левой, почувствовав себя причастным к небывалому торжеству науки. И он словно бы преисполнился могуществом самой науки, разума, логики, числа, – могуществом, одержавшим еще одну величайшую победу.
– Целесообразно также исследовать ближайшие галактики, – раздавался в межзвездном сумраке голос докладчика. – Прежде всего следовало бы обратить внимание на Большую туманность в созвездии Андромеды и Магеллановых облаков.
«Андромеда, Магеллановы облака...» – повторил мысленно Виктор.
В зашторенной комнате стало душновато, и он подумал, что и в ракете, летящей в космосе, тоже могли бы случиться временные неполадки в системе кондиционирования воздуха.
Но вот шторы были опять раздвинуты, повеяло из парка ветерком, а с ним усилился и шум улицы – нетерпеливое гудение моторов на перекрестке. Ракета, в которой Виктор совершил межзвездную разведку, приземлилась, и он вновь дышал воздухом Москвы; его сосед «академик» снял очки и, кряхтя и вздыхая, утирал платком заслезившиеся глаза. Докладчик оглядел зал с таким видом, будто и сам радовался и собирался поздравить всех с благополучным возвращением.
– Необходимо разработать программу исследования дискретных источников, – сказал он. – Мы в Институте Штернберга также приступаем в ближайшее время к большому радиопоиску, и притом на высокочувствительной аппаратуре. Пожелайте и нам терпения... Шансы на скорый успешный результат и у нас, быть может, невелики. – Он повернулся к Александру Юрьевичу. – Но они будут равны нулю, если ничего не делать. Благодарю!
Затем он снял пиджак, небрежно кинул его на спинку стула и сел, упершись в колени открытыми до локтей мускулистыми руками. Вся его поза выражала готовность к активной обороне, если оборона понадобится.
Александр Юрьевич повернулся со своим стулом к залу и живо следил за начавшимся тут же разговором. Это, как и обычно на его семинарах, был довольно беспорядочный обмен вопросами, ответами, справками, репликами, превращавшийся то и дело в мгновенно вспыхивавшие поединки. Здесь и вскакивали с мест, не прося слова, и бежали к доске на эстраду, и беспощадно острили, и шумно протестовали, и разражались хохотом. И Александр Юрьевич не просто взвешивал доказательства и приговаривал, как судья, но и развлекался, как болельщик, оценивая по достоинству каждый меткий удар.
– Прошу меня простить, – вмешался в дискуссию Букин, член-корреспондент. – Не кажется ли товарищу докладчику, что шарить даже высокочувствительным приемным устройством в Галактике – это... это... – Когда Букин возражал, у него появлялось обиженное выражение лица. – Это более безнадежно, чем искать иголку в стоге сена. Откуда такая уверенность, что в созвездии Андромеды только и ждут нас?.. И уже посылают нам с маниакальным упорством ценную информацию?
У докладчика как-то даже озарилось загорелое лицо, и он прямо-таки обласкал Букина взглядом.
– Стремление к объединению присуще, – мы уверены в этом, – присуще всем разумным существам, – с готовностью ответил он и любезно улыбнулся. – За немногими прискорбными исключениями.
Бородатый, но совсем еще не старый человек в клетчатой рубашке, приподнявшись, выкрикнул:
– Радикал гидроксила ОАШ!.. Обнаружен в межзвездном пространстве! Это сенсационно! Это значит – в космосе есть вода! А там, где вода, там и жизнь.
Букин встал и, опираясь о спинку стула, повернул к бородатому химику свое большое тело.
– Докажите, во-первых... – сказал он твердо, но в глазах его была обида. – Докажите, что там, где даже возникла какая-то жизнь, она неизбежно через X времени становится разумной. Вы не сможете доказать.
– Так же, как вы не сможете доказать обратное, – возразил за химика докладчик.
– Не станете же вы утверждать, что человек с его разумом – это обязательный результат развития в природе, – сказал Букин, – ее высший и самый прекрасный результат. Или вы именно так считаете?
– Нет, уже не считаю – после нашего небольшого обмена мнениями, – светясь улыбкой, ответил докладчик. – Хотя и могу предположить, что направление эволюции в органической природе на Земле – направление типическое, а не исключительное.
Александр Юрьевич подумал, что он едва ли уже узнает, чем окончится этот не сегодня возникший спор, – пройдут, вероятно, десятилетия, пока выяснится, кто прав. Митя Букин спорил сегодня неудачно, подводил мысленно итоги Александр Юрьевич, но и то, что доложил на семинаре этот добрый молодец из Астрономического института, при всей серьезности его доводов и расчетов, не гарантировало быстрого успеха, да и сами астрономы не обещали его. Александру Юрьевичу виделись уже и слабости в теоретической части доклада: в частности, выделение искусственных радиоисточников из огромного количества наблюдаемых радиозвезд было, по его мнению, делом более сложным, чем представлялось докладчику, впрочем, очень приятному, остроумному молодому человеку эдакого спортивного облика. В самом лучшем варианте установление космических связей потребует таких долгих сроков, которыми он, Александр Юрьевич, – увы! – не располагал. И тут уж ничего нельзя было поделать: эти сроки не могли быть уменьшены, как не могла быть увеличена скорость света. Да и много ли... – рассуждал Александр Юрьевич дальше, – много ли здесь в зале найдется счастливцев, которые в некий день – вот в такой же обыкновенный московский день – примут и расшифруют разумную передачу из Галактики. – Александр Юрьевич провел взглядом по первым рядам. – Может быть, только один этот черноволосый, похожий на вороненка школяр в простеньких очках, что грызет ногти, весь поглощенный дискуссией, – может быть, он, самый юный из всех, и услышит тот голос с неба: «Мы нашли друг друга, мы не одиноки!» – ликующий зов из необъятной пустыни.
Александр Юрьевич с любопытством пригляделся к мальчугану, которому была уготована столь блестящая участь: откуда он здесь, кто он, с чем пришел?.. И чуть-чуть завистливо Александру Юрьевичу захотелось поближе узнать этого мальчика, пообщаться с ним, потолковать. Ведь как-никак, а именно ему будет открыто все то, что так и останется неразгаданным для всех нынешних мудрецов, – он, никто другой, наследует их клад и их долги. И право же, самый обыкновенный парнишка, который получит такое наследство, становится как бы необыкновенным...
«Каков же он на самом деле, готов ли к своему будущему, как он распорядится им? – спрашивал Александр Юрьевич. – Что он любит сейчас и что он еще полюбит?»
«Что-то он бледненький и тощенький, – продолжал Александр Юрьевич, – все над книжечками сидит. Видно, что не футболист... Ну и беда невелика. – Футбола Александр Юрьевич не жаловал и удивлялся, как взрослые люди беспечально отдают столько внимания и времени этой элементарной игре. – А вот книжечки – какие книжечки?.. Не одни же задачи решает?»
И он, в свою очередь, силился проникнуть в еще не раскрывшиеся таланты и пристрастия этого птенца, который завтра или послезавтра будет, наверно, знать больше, гораздо больше, чем знает сегодня он сам, чем вчера знали Эйнштейн и Бор, а позавчера Галилей и Ньютон.
Тем временем Митя Букин израсходовал уже весь запас своей академической сдержанности.
– Авантюризм, авантюризм... – повторял он с оскорбленным видом и оглядывался по сторонам, ища поддержки. – Нельзя же так... Авантюризм или жажда сенсации, стремление к дешевой популярности. Нельзя же...
Докладчик откинулся на спинку стула и закинул ногу с задравшейся штаниной на ногу, – он обладал крепкими нервами.
– Мы ищем, – сказал он, – мы уверены: для того, чтобы найти, надо искать.
Александр Юрьевич поднялся со стула и сделал несколько шагов на середину, к столу. Солнечный луч из окна упал ему на лицо, он зажмурился и улыбнулся. Шум в зале стал быстро стихать; Александр Юрьевич, слегка откинув назад голову, сунул правую руку в карман своего эстрадного пиджачка, немного подождал.
– Да, чтобы найти... надо искать, – проговорил он негромко, растягивая фразу, как человек, который привык к тому, что его всегда слушают. – Тут и спорить не о чем. Но возникает вопрос... И простите, если вопрос будет не по существу... А возможно... – перебил себя Александр Юрьевич. – Возможно, он-то как раз и окажется самым существенным. Задача, которую мы сегодня обсуждаем, – это задача на многие десятилетия, может быть, на века. И тут встает вопрос.
Он посмотрел в окно, провожая исчезнувший луч. В парке все было по-вечернему резким, контрастным; низкое солнце пронизывало листву, и на этом горящем фоне она казалась черным, опаленным кружевом.
– Вопрос не научный, а жизненный – организационный, что ли: есть ли нам сегодня резон заниматься решением этой задачи? – вот он в чем. – Александр Юрьевич помолчал, ожидая из зала ответа. – Есть ли резон государственный? Ведь на очереди множество более насущных – что и говорить! – более спешных задач. А затем, есть ли резон личный? Ведь нам скуповато отпущены сроки! Вот тут и не грешно спросить себя: а не уклониться ли от участия в предприятии, где еще так слабы надежды на скорый результат?.. Разве что предварительно потолковать с геронтологами: как там обстоят дела с долголетием? Какие у нас у всех перспективы?
На лице у Александра Юрьевича резче обозначились от улыбки морщины; он поискал взглядом в первом ряду.
– А еще лучше посоветоваться с молодежью. Вот вы, дружок! – Он смотрел прямо на Виктора. – Вы здесь у нас, кажется, самый молодой. Что вы думаете обо всем этом? И кто вы? Простите, что так прямо...
Все головы повернулись к Виктору; «академик» поднял на него заслезенные, кроткие глаза... И Виктор физически ощутил сухой огонь, вспыхнувший на щеках, на лбу, на шее, проникший за воротник, охвативший спину. Встав и выпрямившись по ученической привычке, он несколько секунд безмолвствовал. В его мыслях молниеподобно пронеслось:
«Соврать, кто я?.. Что соврать?»
Но тотчас же в нем заговорил голос собственного достоинства; переведя дыхание, он ровно, медленно ответил:
– Я из сто тринадцатой школы, Виктор Синицын – выпускник.
Он ожидал взрыва хохота и внутренне отчаянно сжался, приготовившись встретить свой позор с полным самообладанием. Но никто даже не хихикнул... В самом облике Виктора, в его прямой и угловатой фигурке, в голосе, прозвучавшем так напряженно-спокойно, было нечто вызывавшее осторожное, почти опасливое к нему отношение; этот юнец и в самом деле имел как будто право здесь находиться. Александр Юрьевич даже не удивился.
– Вот и отлично! И что же вы, Витя, посоветуете... – спросил он. – Браться или не браться за это канительное дело? Подумать только: установить связь с внеземной цивилизацией!
– Я считаю – надо немедленно начинать, – отрывисто ответил Виктор; краска отлила от его щек, и даже губы его побелели.
Неопределенный шум прошел по залу – и он почувствовал необходимость сказать что-то еще, как-то аргументировать свой ответ.
– Вопрос предельно ясен. – Виктор больше не озирался, вперив остренькие, как иголочки, глаза в одного Александра Юрьевича. – К тому же в будущем нам придется активно воздействовать на космос. Например, придется сделать обитаемой планету Венеру или Марс, если там нет своего населения. Могут быть и другие проекты в пределах солнечной системы – на первых порах.
Резкий, чуть визгливый голос Виктора был слышен во всем зале, но сам Виктор слышал себя плохо, как бывало иногда на экзаменах. Тут-то и раздался кое-где легкий смешок...
– Если две разумные цивилизации договорятся, это, само собой, очень все облегчит... – выкрикнул он. – А сроки? Чем раньше мы начнем, тем раньше дойдем до цели. Это же ясно.
Александр Юрьевич тихо засмеялся, и его отвислые щеки-котлетки затряслись.
– Трудно что-либо возразить вам, Витя! – сказал он. – Действительно, как же быть, если сроки человеческой жизни ограничены, а познание безгранично, безгранично... И каждому дано сделать только то, что он успевает сделать.
Тишина некоторой неловкости – Александр Юрьевич сразу ощутил ее – воцарилась в зале: здесь не любили «психологических комментариев», как он сам однажды иронически выразился. Он заметил, что Букин с досадой поморщился, кто-то покачал головой: сдает, мол, старик! Но это нимало не смутило Александра Юрьевича – он отлично все видел и понимал, но точно бы смотрел сейчас на все с некоей высоты – со смиренной высоты своего понимания.
– Я вспоминаю один разговор с Эйнштейном, – вновь заговорил он, – это было в Берлине, в двадцать седьмом году... Эйнштейн работал уже над единой теорией поля... И вот он признался: «Проблема очень важна, но я не знаю, удастся ли мне разрешить ее. Я знаю лишь, что бог не играет в кости – в мироздании нет хаоса...» Тогда уже он лучше других, конечно, сознавал всю необыкновенную важность и трудность проблемы. И он сказал: «Если я так и не решу ее, я, по крайней мере, покажу ученым, что дорога, по которой я пошел, ведет в тупик и что им следует искать другой путь». Кажется, Эйнштейн говорил то же самое Артуру Комптону, кажется, Комптон писал об этом. А еще, еще... – И на лице Александра Юрьевича выступило благодарное выражение. – Он сказал буквально следующее: «Было время, и я шел в первых рядах физиков мира. Но это время никогда больше не вернется, и я сейчас вполне удовлетворен местом рядового физика». Это сказал Эйнштейн. Вот так, да...
Александр Юрьевич опять остановился взглядом на Викторе. Самоуверенный мальчик не слишком, надо сказать, ему понравился, но он внушал нечто большее, чем симпатию, – он внушал доверие. Виктор все еще стоял внизу перед эстрадой – маленький, прямой, независимый, вцепившись пальцами обеих рук в свой поясной ремешок.
– Вы правы, Витя, – повторил Александр Юрьевич. – Надо спешить, надо спешить, чтоб успеть в свой срок дойти до цели, как вы сказали. И нет, конечно, большей радости у ученого, чем сознание: «Дошел до цели...» У Лукреция есть такие строчки:
Силою духа живой одержал он победу, и вышел
он далеко за пределы ограды огненной мира,
мыслью своею пройдя по безграничным пространствам.
«Потерпите, потерпите... – подумал Александр Юрьевич о своих учениках, сидящих в зале. – Послушайте и вы все – вам тоже полезно. Немногие из вас читали Лукреция».
– Это и о вас, Витя, сказано, – вслух проговорил он. – Но когда с перевала, взятого вами, вы оглядитесь, вам обязательно откроется новая цель. И вы двинетесь дальше...
Он говорил уже не Виктору, он говорил самому себе, лишь глядя на мальчика.
– Вы будете и ошибаться, и плутать, и возвращаться, чтобы начать сызнова. И может быть, на дальний перевал вы уже не взойдете, его возьмут другие – так оно чаще всего и случается. Ну что же – «мыслью своею и духом» вы будете с ними...
Александр Юрьевич склонил голову с реденьким пробором и вдруг, спохватившись, посмотрел на настенные часы; они показывали несколько минут девятого.
– А ведь мы затянули сегодня! – воскликнул он. – Пора кончать, товарищи! Спасибо, Петр Самсонович! – поблагодарил он докладчика.
Все разом стали подниматься, застучали отодвигаемые стулья. Букин и еще несколько человек взошли на эстраду к Александру Юрьевичу и обступили его. Виктор, не медля ни минуты, направился к выходу, стараясь не замечать любопытных и веселых глаз, искавших его, Он не слышал, как Александр Юрьевич, сходя с эстрады, сказал одному из своих ассистентов:
– Запомните, пожалуйста, запишите: сто тринадцатая школа, Виктор Синицын. Кажется, у нас есть вакансия лаборанта.
...В девять вечера Виктор, довольный собой и как бы еще раз убедившийся в прочности и в истинности своей «веры», был у памятника Пушкину. Он поспел минута в минуту, но его уже ждали пришедшие раньше Даша и Корабельников. И его отличное настроение тут же улетучилось: Голованова, как оказалось, забрали сегодня у него на квартире в милицию – Даша разведала это у дворника дома, где жил их товарищ.
– Чепуха! Не может быть! – вырвалось у Виктора. – Чушь, чушь!
