Текст книги "История всемирной литературы Т.1"

чем у льва. И возвещают они

бурю до прихода ее и грозу

до наступления ее.

Но все-таки, когда разразился шторм, судно со всей командой погибло. Спасся только рассказчик: огромная волна выбросила его на неизвестный берег. Очутился он на плодороднейшем острове совершенно один. Однако одиночество египетского Робинзона было скоро нарушено: колоссальный змей, властитель острова, явился к нему и спросил, как и почему потерпевший кораблекрушение оказался в его владениях, а затем предсказал ему, что через четыре месяца на остров придет судно из Египта и герой вернется домой. О себе и об острове змей рассказал малопонятную историю: на острове жило семьдесят пять змей и среди них девочка, дочь смертной женщины, но внезапно с неба упал огонь и все змеи, за исключением одного – того самого, который остался хозяином острова, – сгорели. Пророчество змея вскоре исполнилось: из Египта прибыло судно и потерпевший кораблекрушение счастливо вернулся домой, рассказал фараону о своих приключениях и поднес ему богатые дары с острова.

Совсем к иному жанру относятся сказки папируса Весткар (конец Среднего царства). Они объединены общей рамкой: уже знакомый нам фараон IV династии Хуфу (Хеопс) скучает и говорит своим сыновьям, что он хочет услышать от них рассказы про старину; его сыновья – известный нам мудрец Джедефхор, затем Хафра (Хефрен), преемник Хуфу на престоле страны и строитель второй великой пирамиды, и, наконец, Бауфра – по очереди рассказывают отцу сказки. Объединение сказок или рассказов посредством рамки – композиционный прием, известный литературам и Запада (например, «Декамерон»), и Востока (например, «Панчатантра», «Тысяча и одна ночь»). В папирусе Весткар он встречается, пожалуй, впервые в мировой литературе.

Начало папируса Весткар, как и папируса, содержащего рассказ «Потерпевший кораблекрушение», не сохранилось. Первая сказка пропала, и текст папируса открывается последними фразами из нее. За ними следует рассказ царевича Хафра о чудесном происшествии в правление царя III династии Небка. Герой этой сказки – обманутый муж, жрец-чтец Убаинер, жена которого изменила ему с человеком из народа. Обманутый муж, узнав об измене жены от одного из слуг, вылепил из воска небольшого волшебного крокодила и прочел над ним заклинание. Фигурка крокодила приобрела магическую силу. Убаинер приказал своему слуге бросить фигурку в пруд, когда возлюбленный его жены пойдет купаться. Слуга Убаинера выполнил приказание своего хозяина, и маленькая фигурка превратилась в огромного живого крокодила, который схватил молодого человека и увлек его на дно пруда, где он семь дней оставался бездыханным. В течение всего этого времени Убаинер находился при царе. По истечении семи дней жрец-чтец пригласил фараона к пруду, чтобы показать ему чудо. Убаинер приказал крокодилу вынести молодого человека на берег. Затем он нагнулся к крокодилу, протянул руку, и крокодил тотчас превратился в маленькую восковую фигурку. В заключение жрец рассказал фараону о том, что произошло, и разгневанный фараон приказал крокодилу вновь утопить юношу. Последовало новое превращение фигурки в крокодила, который схватил юношу и увлек его навсегда в пруд. Неверная жена жреца-чтеца была сожжена по приказанию фараона, и прах ее был рассеян в реке.

Затем царевич Бауфра рассказывает третью сказку. Чтобы рассеять скуку, фараон Снофру отправился кататься по пруду на большой лодке, гребцами которой были двадцать молодых красивых женщин, одетых в сети вместо одежды. Царь любовался ими. Внезапно они перестали грести: оказалось, что у одной из них драгоценная подвеска на шее оборвалась и упала в воду. Фараон призвал своего главного жреца-чтеца; тот произнес заклинание над водой, и «одна половина воды легла на другую», обнажив дно, откуда и была извлечена упавшая в пруд подвеска.

Наконец, знаменитый Джедефхор вместо того, чтобы рассказать еще одну сказку, предложил фараону вызвать простолюдина-кудесника Джеди. Обладая магической силой, Джеди мог приставить на место отрезанную голову, и фараон пожелал лично увидеть это чудо. Фараон предложил магу для опыта заключенного из темницы, но Джеди отказался убивать человека и показал свое умение на птице. После этого кудесник сообщил фараону Хуфу, что некая Раджедет, жена жреца бога солнца Ра, которого звали Раусер, беременна, и предсказал, что она родит трех сыновей, из которых старший станет верховным жрецом бога Ра в Гелиополе, а два младших будут царствовать один после другого в Египте, сменив на престоле IV династию, к которой принадлежали и Хуфу, и его сыновья. Джеди заверил Хуфу, что эта смена династий произойдет после царствования его внука, и получил от фараона щедрое вознаграждение.

Далее в папирусе следует описание чудесного рождения у Раджедет трех сыновей. Боги дали новорожденным имена, которые, как мы знаем, действительно носили первые три фараона V династии. Дети родились с явными признаками царского достоинства, и Раджедет начала опасаться, что Хуфу будет их преследовать. Тем временем служанка Раджедет, поссорившись со своей госпожой, решила донести фараону Хуфу о чудесных детях, но была схвачена крокодилом, не успев осуществить своего злого умысла. Конец папируса не сохранился.

Любопытно отметить, что, хотя в сказке ничего не говорится о прямом намерении Хуфу уничтожить детей, такая возможность явно предполагается всем контекстом сказания. Тем самым этот эпизод перекликается с известным рассказом Евангелия от Матфея (2, 1—16), в котором повествуется о том, как царь Ирод, узнав от волхвов о рождении Иисуса Христа, приказал уничтожить всех младенцев мужского пола в возрасте до двух лет. Функциональная роль героев в обоих рассказах сходная: Хуфу и Ирод, кудесник Джеди и волхвы, предсказывающие рождение опасных для царя детей, и, наконец, сыновья Раджедет и Христос, которых соответственно Хуфу и Ирод преследуют.

Перед нами, несомненно, фольклорная история, более или менее литературно обработанная и записанная на папирусе. На это же указывает язык памятника, не литературный, а народный, разговорный язык того времени, с которым мы встречаемся в деловых документах. Народная традиция сказывается и на содержании: очевидно противопоставление деспотической IV династии, представленной Хуфу, и V династии, представленной сыновьями Раджедет и жреца бога солнца Раусера, на стороне которой симпатии автора сказки. Это, в свою очередь, перекликается с теми преданиями о деспотизме Хуфу, которые были еще живы в V в. до н. э. и которые слышал Геродот во время своего путешествия по Египту (Геродот, II, 124). Сказка папируса Весткар о Хуфу и сыновьях Раджедет, по-видимому, относится к циклу этих преданий и косвенно отражает реальные политические события, приведшие к падению IV династии, ее смене V династией и к широкому распространению культа солнечного бога Ра.

Произведений, подобных «Потерпевшему кораблекрушение» и сказкам папируса Весткар, вероятно, было много в Древнем Египте, и дошедшие до нас фрагменты свидетельствуют о богатстве и разнообразии литературы этого жанра, в котором фантастические и чудесные элементы играют доминирующую роль. Достойно внимания и то интереснейшее обстоятельство, что в этом жанре литературно обработаны и записаны фольклорные сюжеты; это, вне всякого сомнения, говорит о том, что образованные люди в Египте, чиновники и писцы, ценили фольклор и лучшие его памятники стремились увековечить в письменности.

Недавно крупный французский египтолог Ж. Познер ввел в науку новый литературный памятник, известный под названием «Рассказ о Неферкара и полководце Сисине», содержание которого относится к концу Древнего царства – правлению фараона VI династии Пепи II Неферкара. Несмотря на фрагментарное состояние текста, ясно, что в нем решительно осуждаются несправедливость и безнравственность, царящие при дворе.

Наряду с искусными обработками произведений народного творчества, в литературе эпохи Среднего царства мы находим ряд памятников совершенно иного жанра и происхождения. В первую очередь здесь должна идти речь о произведениях, служивших выражением установившегося религиозного мировоззрения. Таковыми являлись гимны богам, например гимны Хапи (богу Нила), Осирису и другим божествам. Начало подобного рода литературной деятельности мы находим уже в «Текстах пирамид» (см., например, гимн богине неба Нут). Среднеегипетские гимны божествам являются дальнейшим развитием того же жанра.

Здесь необходимо напомнить замечательные слова К. Маркса о религии: «Религия есть общая теория этого мира, его энциклопедический компендиум, его логика в популярной форме, его спиритуалистический point d’honneur, его энтузиазм, его моральная санкция, его торжественное восполнение, его всеобщее основание для утешения и оправдания» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 1, с. 414). Иначе говоря, религия – не только миросозерцание и мироощущение, но и мироотношение. И именно поэтому религиозные сюжеты в истории человечества вполне закономерно становились сюжетами литературными. В гимнах богам проявляется отношение человека к природе и к обществу, переживания и ощущения человека. Несомненно, что в этой связи тема «человек и бог» органически входит в историю литературы.

Большой сфинкс фараона Хефрена (IV династия) в Гизе. Фрагмент 1-я пол. III тыс. до н. э.

Из гимнов эпохи Среднего царства, обращенных к божествам, наибольшими литературными достоинствами отличается гимн к Хапи, богу Нила. Несколько версий гимна, дошедших до нас, относятся к эпохе Нового царства, но, очевидно, что это лишь поздние записи, свидетельствующие о популярности произведения. Гимн вызывает двоякий интерес: во-первых, в нем красочно отражается отношение египтян к великой реке, не только создавшей их страну, но и в течение тысячелетий кормящей ее население (иначе говоря, в гимне выражено отношение человека к обожествляемой им природе); во-вторых, эти чувства выражены в нем в яркой художественной форме. Гимн – не молитва, не собрание просьб, а именно выражение восхищения и благодарности великой природе, даровавшей жизнь стране и народу. Гимн поэтически описывает животворящую силу вод и разливов Нила, ликование народа во время разлива, опасности, грозящие стране в связи с запозданием разлива, и т. д. Нил объявляется могущественным и непостижимым, и гимн заканчивается славословием великой реке:

Взывают люди к богам

Из страха перед могуществом Владыки всего земного,

Моля о процветании для обоих берегов.

Процветай же, процветай же, Хапи,

Процветай же,

Дарами полей

Оживляющий людей и скот.

Процветай же, процветай же, Хапи,

Процветай, процветай, ты, прекрасный дарами.

(Перевод А. Ахматовой)

В гимне богу Осирису, начертанном на надгробной плите времени Среднего царства (хранится в парижской Национальной библиотеке), воспевается божество, культ которого широко распространился в эпоху Среднего царства. Осирис стал в египетском обществе чем-то вроде «властителя дум». С именем Осириса связывалось представление о доступном для каждого смертного бессмертии за гробом, и культ Осириса демократизировал и упростил заупокойный ритуал: достаточно было самое скромное надгробие в виде плиты с начертанными на ней священными формулами и упоминанием Осириса, чтобы «обеспечить» вечную жизнь в потустороннем мире.

В качестве антитезы общераспространенной догмы о бессмертии, теснейшим образом связанной с культом Осириса, в эпоху Среднего царства появилась так называемая «Песнь арфиста». «Песнью арфиста» в египтологии называют совокупность приблизительно пятнадцати текстов, дошедших частично от периода Среднего, а частично от начала Нового царства (последние, однако, являются копиями или версиями более древних среднеегипетских оригиналов). Эти тексты связаны между собой общим направлением мысли, одним мироощущением и мироотношением. Эти тексты исполнялись арфистами и были как бы факультативным дополнением к загробному ритуалу, по существу начисто его отрицая. Самая подробная версия «Песни арфиста» сохранилась в папирусе Харрис 500 времени Нового царства. Она написана на среднеегипетском языке и относится ко времени фараона XI династии Интефа (конец III тыс. до н. э.).

Все на земле бренно, утверждается в «Песни», решительно все обречено на исчезновение; испокон веков поколения людей одно за другим нисходят в могилы, надгробные памятники разрушаются и исчезают, и от этих людей не остается даже воспоминания; о мудрецах древности Имхотепе и Джедефхоре помнят только потому, что все знают их изречения и повторяют их; никто из умерших не явился из потустороннего мира, чтобы сказать живым об ожидающей их участи; а потому надо использовать все блага жизни, веселиться и наслаждаться, ибо ничто не отвратит неизбежную смерть.

Таким образом, «Песнь» не просто высоко оценивает земную жизнь, но и полна неприкрытого скептицизма по отношению к загробным верованиям. Насколько необычно возникновение в религиозном обществе подобных взглядов? Нельзя не согласиться с мнением академика Б. А. Тураева, утверждавшего, что «они общечеловечны» и напоминают мысли, высказанные в эпосе о Гильгамеше и в библейской книге «Екклезиаста». Каждое из подобного рода произведений свидетельствует, что наиболее пытливые умы древности ощущали недоказуемость и сомнительность некоторых религиозных догм, и «Песнь арфиста», бесспорно, обнаруживает в Египте эпохи Среднего царства наличие разных течений религиозно-общественной мысли, иногда прямо противостоящих друг другу.

Очень интересным и, может быть, не до конца еще понятым произведением древнеегипетской литературы является широко известная «Беседа разочарованного со своей душой», содержащаяся в одном из берлинских папирусов.

Начало текста не сохранилось, что очень затрудняет его понимание, тем более что написан он трудным языком и содержит слова, значение которых для нас не вполне ясно. Папирус относится ко времени Среднего царства. «Беседа» представляет собою диалог человека, разочарованного в жизни и стремящегося покончить жизнь самоубийством, и его души, которая возражает против этого и доказывает необходимость жить. Высказываемые точки зрения диаметрально противоположны и исключают друг друга.

Человек стремится к смерти, поскольку жизнь для него отвратительна и смерть представляется желанным и счастливым избавлением от превратностей земного существования, переходом в несравненно лучший загробный мир:

Мне смерть представляется ныне

Исцеленьем больного,

Исходом из плена страданья.

Мне смерть представляется ныне

Благовонною миррой,

Сиденьем в тени паруса, полного ветром...

Мне смерть представляется ныне

Домом родным

После долгих лет заточенья.

(Перевод В. Потаповой)

«Разочарованный» жалуется, что его имя (как мы уже знаем, по египетским представлениям «имя» воплощает в себе сущность любого человека) «смрадно» и между ним и окружающими его людьми нет ничего общего. Мысль эта выражена в ряде строф, каждая из которых начинается, по существу, риторическим вопросом:

«Кому мне открыться сегодня?» И характерны ответы «разочарованного»: «Алчны сердца, на чужое зарится каждый»; «Раздолье насильнику, вывелись добрые люди»; «Над жертвой глумится наглец, а людям потеха – и только!»; «Не помнит былого никто. Добра за добро не дождешься»; «Друзья очерствели, ищи у чужих состраданья»; «Нет справедливых, земля отдана криводушным»; «Зло наводнило землю, нет ему ни конца, ни края» и т. д.

Совершенно ясно, что «разочарованный» имеет в виду воцарившиеся в современном ему Египте общественные порядки и нравы, которые казались ему противоположными прежним, дорогим для него и близким («не помнит былого никто»). Словом, он чувствует себя одиноким в обществе, которому он чужд и которое ему враждебно.

Возражая «разочарованному», «душа» его ничего не говорит о земных порядках, но высказывает совсем иную точку зрения на смерть и загробный мир. По существу, она повторяет те мысли, которые выражены в «Песни арфиста». В отличие от «разочарованного», для которого смерть – желанное избавление от бедствий, «исход из плена страданья», «душа» убеждена, что незачем думать о смерти и загробной жизни, незачем заботиться о заупокойном культе и сооружать пирамиды и гробницы – все равно они запустеют и разрушатся, а поэтому надо пользоваться благами жизни.

Словом, перед нами, по-видимому, диалог представителей двух противоборствующих направлений общественной мысли древнеегипетского общества. «Разочарованный» представляет, так сказать, консервативное направление, он твердо убежден в истинности традиционного учения о смерти и загробной жизни, он клеймит новые отношения в обществе как жестокие и невыносимые. «Душа» же его, наоборот, критикует общепризнанную религиозную догму о бессмертии, пытается примирить человека с жизнью, какой бы она ему ни казалась.

Кончается диалог довольно неопределенно: «душа» призывает «разочарованного» прислушаться к ее мнению и вместе с тем дает обещание быть вместе с ним после его смерти. Тем самым вопрос о справедливости той или иной точки зрения остается нерешенным.

Социальные потрясения в Египте последних двух веков III тыс. до н. э., отразившиеся на содержании «Беседы разочарованного со своей душой», наложили отпечаток и на другие произведения египетской литературы эпохи Среднего царства – произведения, так сказать, публицистического плана. Новейшие исследования подтвердили предположение, что часть произведений этого времени была даже инспирирована дворцом с целью укрепить и пропагандировать авторитет фараонов XII династии (прибл. 2000—1800 гг. до н. э.), положившей конец предшествующей вековой политической неурядице.

Как мы уже видели, в «Поучении» неизвестного фараона X гераклеопольской династии своему сыну Мерикара этот фараон высказал примечательную мысль о том, что слово сильнее оружия. Этой мыслью воспользовались первые фараоны XII династии, желая завоевать симпатии подданных и укрепить свой авторитет. Исторический период, разделявший Древнее и Среднее царство, был заполнен нескончаемыми междоусобными войнами, вызвавшими серьезные социальные потрясения. Авторитет царской власти был в значительной мере развенчан. Придя к власти, цари XII династии должны были опираться не только на силу оружия, но и на силу убеждения, показать стране, что они не захватчики престола, не простые узурпаторы, но спасают страну от внутренней смуты, восстанавливают порядок, озабочены благом народа, словом, что они его благодетели. С этой именно целью и были составлены, по крайней мере, три литературных произведения, относящихся к самому началу периода Среднего царства.

Первое среди них – «Пророчество Неферти» (это имя раньше читалось Неферреху).

Фараон IV династии Снофру, предшественник Хуфу (Хеопса), скучает у себя во дворце и приказывает своим придворным разыскать мудреца, который бы его развлек. Приводят некоего Неферти (вероятно, именно он упомянут в уже знакомом нам папирусе Честер-Битти IV), который спрашивает фараона, о чем ему говорить – о прошлом или будущем. Царь выражает желание узнать будущее. Неферти начинает пророчествовать. Предсказания его зловещи: наступят страшные годы, когда Нил пересохнет и станет сушей, затем последует голод, наступит смута, страну охватит всеобщий мятеж, все будут ненавидеть и опасаться друг друга, с востока вторгнутся кочевники-азиаты, они станут угнетать народ и т. д. Но вот на юге появится некто Амени из Верхнего Египта. Он воссядет на престол страны. Твердой и справедливой рукой он восстановит в стране порядок, накажет мятежников, прогонит азиатов-захватчиков, и страна воспрянет.

Таким образом, спасителем страны от ужасов и бедствий представлен в пророчестве некто Амени, который завладеет престолом. Между тем Амени – это уменьшительное имя Аменемхата I, основателя XII династии. Для авторитета новой династии было необходимо, чтобы на ее основателя смотрели не как на одного из многих узурпаторов, приходивших к власти и до него, а как на мессию-спасителя, пророчество о котором прозвучало еще в древности и появление которого было заранее предопределено. Тем самым в «Пророчестве Неферти» Аменемхат I выделялся из ряда многочисленных претендентов на престол, его личности придавался особый авторитет. Бедствия, обрушившиеся на страну и описанные в пророчестве, пусть иногда и в фантастическом виде, несомненно, имели историческую основу; при политической децентрализации, которой завершился период Древнего царства, стихийное бедствие – скудный разлив Нила – должно было привести страну к голоду и беспорядкам, в свою очередь ведущим к анархии. В этих условиях упомянутые в пророчестве вторжения и набеги азиатов-кочевников были более чем вероятны.

Второе произведение публицистического толка – «Поучение Аменемхата I» своему сыну, соправителю и преемнику Сенусерту I. Полностью или частями это «Поучение» дошло до нас в девяти вариантах, что свидетельствует о его широком распространении даже в последующие времена – Нового царства. «Поучение Аменемхата I» – очень трудный для перевода текст; автор излагает свои мысли витиеватым языком, нередко непонятным по смыслу. Следует отметить, что, хотя это произведение и названо «Поучением», дидактики оно содержит мало и, по существу, является посмертной автобиографией царя, изложенной и оформленной упоминавшимся знаменитым мудрецом Ахтоем.

В начале «Поучения» вслед за перечислением своих царских титулов царь увещевает сына внять его советам, чтобы счастливо царствовать. Советы эти в основном должны предостеречь от доверия к окружающим и подчиненным, убеждают полагаться только на себя самого, «ибо нет сторонников у человека в день несчастья». Царь в подтверждение этой печальной истины ссылается на собственный опыт: он помогал бедным и сиротам, но заслужил только неблагодарность и вражду. Царь повествует о том, как стал жертвой заговора: вечером, когда он отдыхал в своем дворце, на него напали, а произошло это тогда, когда Сенусерта, которому Аменемхат собирался передать власть, не было. Аменемхат I сетует, что он не смог предвидеть предательства и допустил, чтобы оно притаилось во дворце. «Поучение» заканчивается перечислением того, что Аменемхат I сделал для страны, выражением отцовской любви к сыну и надежды, что царствование сына будет более счастливым, чем его собственное.

Итак, согласно «Поучению», тот самый царь-мессия Амени, о котором пророчествовал Неферти, став царем и облагодетельствовав страну, пал жертвой заговора из-за излишней доверчивости к окружающим.

«Поучение» было, безусловно, рассчитано на широкого читателя, перед которым вставал образ человечного царя, заботившегося о народе и павшего от руки предателей-придворных. Такой образ не мог не привлечь симпатии египтян к царю, основавшему XII династию и завещавшему трон своему сыну Сенусерту I.

Третье произведение той же группы – рассказ египтянина Синухе о своей жизни. Это, несомненно, одна из жемчужин египетской литературы. «Рассказ Синухе», пожалуй, древнейшее в мировой литературе произведение, в котором окружающая действительность была воссоздана с удивительной полнотой и достоверностью. Несомненно, что его одаренный и неизвестный нам автор принадлежал к среде придворных, ибо ему хорошо знакомы дворцовый быт и нравы. Он был знатоком египетской культуры, глубоким психологом и отлично владел пером – об этом ярко свидетельствует текст рассказа, целиком или частями сохранившийся во многих версиях. В то же время популярность «Рассказа Синухе» говорит о тонком художественном вкусе египетских читателей.

Создавая свое произведение, автор удачно использовал форму надгробных автобиографических надписей египетских вельмож. «Рассказ Синухе» – по форме обычная автобиографическая надпись, но значительно расширенная и отличающаяся высокими художественными достоинствами. Как и во всех надписях, повествование ведется от первого лица.

Стиль изложения утонченный и изысканный. Здесь мы не встречаем ни частых в египетских литературных памятниках повторов, ни монотонности языка. Напротив, язык «Рассказа» ярок и богат, разнообразны грамматические обороты и фразеология. Описания живы, непосредственны и вместе с тем изысканны, их автор, безусловно, был одарен художественным ви?дением действительности. Рассказ во многих своих эпизодах психологичен, а иногда непосредствен и лиричен.