Текст книги "Рудознатцы"
Автор книги: Георгий Лезгинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)
Михаил Васильевич помнил дословно тот разговор с Шаховым:
– Ведь она уехала не с ним, а при нем. Неужели твоя глупая башка не способна уразуметь эту разницу? Она вернется к тебе, Миша.
– Когда?
– Есть вещи, о которых не принято спрашивать.
Шахов считал, что во всяком случае до конца дней Павла Александровича Валерия останется с мужем. Не любовь заставляет ее поступить так, а острое чувство долга и сострадания к обреченному. Но она вернется! Он верил в любовь…
И она вернулась. И лишь дурацкое письмо Анны, в котором та просила достать сыну пыжика или ондатры на модную теперь меховую шапку, опять разлучило их.
Но теперь он знает ее адрес, и как только она вернется из своего дальнего маршрута, он полетит к ней, за ней…
2
На письменном столе затрещал телефон. Михаил Васильевич с постоянным теперь тревожным ожиданием снял трубку. Говорил знакомый мужской голос.
– Здравствуйте… Яблоков? Здравствуй, дорогой Петр Иванович, здравствуй!.. Да, не видались с Зареченска… Да, в Москве, директорствую… Нравится ли? Работа интересная, бесспорно… Личная жизнь? – Северцев помедлил с ответом. – Все так же. Муторно одному, особенно в праздники, я стал их ненавидеть, а в рабочие дни – нормально… Жениться? Мне еще рано… Уж кто-кто, а ты знаешь, что я однолюб. За приглашение спасибо, но по какому поводу?.. Только за подарок не ругайся, принесу какую-нибудь полезную ненужность. Впредь предупреждай заранее!.. Зайдешь за мной? Запиши адрес! – Повесив трубку, он пошел на кухню и включил утюг.
Яблоков не заставил себя долго ждать. Пришел минут через пятнадцать, в сером костюме, с огромным букетом цветов. Сев в кресло и вытянув раненую ногу, с облегчением сказал, взглянув на Северцева, усердно гладившего брюки:
– Жена хандрит, не хотела праздновать день рождения, но я настоял! Будут только свои, так что можешь особенно не наряжаться, или, как говорит мой сын, не выпендриваться.
– Сейчас буду готов!
– Успеем… Не прожги дырку! Вроде паленым запахло… – сморщив нос, усмехнулся Яблоков. – Я вот так же китель прожег в зареченской гостинице. Только вчера оттуда вернулся…
– Что нового там? – брызгая водой на брюки, спросил Северцев.
– Совнархозовская машина еще крутится по инерции. Но сегодня слушай радио: передадут решение Пленума ЦК. А ты какими теперь проблемами занимаешься?
– Научными… К сожалению, науку подчас оценивают процентом защищенных диссертаций, а народнохозяйственные проблемы не решаются ею годами и десятилетиями!..
– Ладно, не брюзжи, науку ты еще не шибко знаешь, – усмехаясь, заметил Яблоков.
– Горячий, чертяка! Палец обжег… Вот, пожалуйста, наглядный пример!.. Все отрасли техники нужно подтягивать до уровня космической… – Северцев лизнул кончик пальца, приложил палец к утюгу, быстро отдернул руку и, улыбаясь, добавил: – …а не выпускать такие утюги, что обжигают пальцы!.. Мы больше говорим, чем делаем. Иногда я ловлю себя на мысли, что сам много критиканствую, кого-то обвиняю, чем-то недоволен… Это страшно и противно, как противен брюзжащий обыватель. Молодежь портим, любые наши шатания она чутко улавливает. Это я знаю по своему Виктору, – Северцев кивнул на висящую у зеркала фотографию сына.
Яблоков достал из кармана записную книжку и, раскрыв ее, сказал:
– Малинина открыла новое крупное месторождение алмазов. Усть-Пиронское, кажется, называется?
– Усть-Пиропское, – поправил Северцев.
– Возможно, я записал ошибочно. Знаешь, что у Малининой умер муж?
Северцев в ответ молча кивнул головой, перестал гладить, сел рядом с гостем.
– Ты виделся с ней? – откашлявшись, задал вопрос Яблоков.
– Нет.
– Что же теперь вам мешает встретиться? – Яблоков очень дружелюбно посмотрел на хозяина.
– Она заходила перед моим отъездом из Зареченска, но я был в командировке. А теперь, как мне кажется, она избегает меня. Дорожит своей свободой? – поделился горькими своими предположениями Северцев.
– Ее можно понять: она может теперь дорожить своей свободой, потому что устала ждать тебя, устала возиться с обреченным мужем, устала жить ожиданиями, – в раздумье, будто беседуя сам с собой, глухо сказал Яблоков.
Больше он вопросов не задавал, потому что хорошо знал историю их отношений еще с Сосновского комбината. Вскоре, взглянув на часы, попросил:
– Включи, пожалуйста, радио!
В комнате раздался голос диктора, читающего решение сентябрьского Пленума ЦК партии о перестройке руководства народным хозяйством.
– Так, значит, совнархозы закрестили и возродили министерства… – комментировал Северцев.
Он удивлялся, как спокойно воспринял эту новость, видимо, потому, что был подготовлен к ней ходом событий, давно ждал ее. Вспомнилось, как совсем по-другому, очень взволнованно, переживал он в 1957 году решение о создании совнархозов, оно тогда прозвучало как гром среди ясного неба, вызвав растерянность у одних, оптимистические надежды у других. Северцев был тогда в числе оптимистов. Теперь же стал более сдержанным в оценках экономических проблем.
– Я высказываю, конечно, свое сугубо личное мнение, но мне кажется, что не это главное в решении, а вводимая новая экономическая реформа! Порядка в экономике нельзя добиться с помощью лозунгов и диктата: это все равно что приказывать больному выздороветь… – заметил Яблоков.
– Экономика наша развивается, выдвигает все новые и новые проблемы! Нелегко они решались старыми министерствами, еще труднее – совнархозами. Будут трудности и у новых министерств. Дело не в вывесках, хотя и структура управления много определяет, а в самих экономических проблемах, – согласился Северцев.
– Поживем – увидим! А ты на новом месте пришелся ко двору или опять бунтуешь? – спросил Яблоков, поглаживая вытянутую ногу.
– До рукопашной с начальством еще не дошло, но стреножат меня во всем, начинаю брыкаться. Начальства над директором полно, все дают ценные указания.
Северцев захватил на кухню утюг и, принеся одежную щетку, стал снимать ею с отглаженных брюк какие-то нитки.
– Значит, вашим взводом солдат командует рота офицеров: один кричит: «Ко мне!», а другой: «Стой там»? – перебирая в букете розы, спросил Яблоков.
– Угу. Я уже заявил начальству протест, – повязывая галстук, рассказывал Северцев.
– И что же начальство?
– Назавтра я узнал, что оно потребовало к себе мое личное дело.
– Это потому, что ты недоволен начальством. А собой-то ты, крамольник, когда-нибудь бываешь доволен? – добродушно спросил Петр Иванович, поднимаясь с кресла.
– Очень редко. Ну, я готов. Пошли?
Яблоков, поправив на Северцеве галстук, со вздохом проговорил:
– А у Маши моей подозрительную опухоль в груди обнаружили, на днях положат в госпиталь… Никогда в жизни не болела!.. – Прихрамывая, он пошел вперед, потом повернулся к Северцеву и приложил палец к губам…
«У каждого свой крест», – думал Михаил Васильевич, натягивая на плечи плащ-дождевик.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В кабинете Бастида безраздельно царствовали алюминий, стекло и пластмассы: стены, потолок, дверные и оконные рамы, пол, люстры, шкафы, телефоны, стол и стулья – все было сделано только из них, и поэтому от кабинета веяло холодом. Зато Жан Бастид, как всегда, был радушен и любезен, внимателен и приветлив.
Он усадил Проворнова в глубокое низкое кресло и подкатил на колесиках столик с бутылками в ярких этикетках.
– Коньяк, виски, аперитив?
– Чуточку коньяку… Достаточно, достаточно!
– У меня есть приятные новости, выпьем за них! – подняв рюмку, сказал Бастид.
– Какие, месье Бастид?
– Сначала выпьем! – Бастид подмигнул и пригубил свою рюмку.
Проворнов последовал его примеру, но закашлялся, покраснел и схватился за бутылку с содовой водой. Придя в себя, он повторил вопрос.
Бастид достал коробку с сигарами, предложил гостю закурить.
– К сожалению, не гаванские. Их теперь курят в в Москве. Новость первая: наши дела продвигаются успешно. Сегодня вернулся из Москвы мой коллега Смит, он привез подписанный контракт. Теперь мы убеждены в ваших серьезных намерениях. Как вы догадываетесь, фирма пригласила вас не только посмотреть Париж, но и по деловым соображениям!
– Я догадываюсь, – сказал Проворнов, – речь идет о точных приборах для геофизических методов разведки руд? Геофизику в геологоразведке я предлагал еще до последней войны, писал о ней и в нашем журнале, но меня тогда не поддержали. У вас, на Западе, мою идею внедрили раньше, и вот я приехал к вам знакомиться о ней… Смешно, не правда ли?
Бастид не перебивал гостя.
– Это не единственный случай, когда на Западе воплощаются идеи русских инженеров, идеи, за которые мы потом платим валютой, – с горечью закончил Проворнов.
– За вас, крупнейшего русского ученого! – Бастид снова пригубил свою рюмку. – С приборами вас вчера ознакомили. Теперь дело за вашей рекомендацией объединению, покупать вам у нас лицензии или готовые образцы, – подытожил он беседу.
– Я убедился в том, что ваши приборы чувствительнее и точнее наших. Но и они пока не пригодны для выявления глубоко залегающих руд без проходки шахт и скважин, а лишь по физическим свойствам руд – по плотности, электропроводности, излучению продуктов радиоактивного распада и многим другим их свойствам.
Бастид сразу поднял руки.
– Однако, я думаю, нам следует… – продолжал было Проворнов.
Но Бастид замахал на него руками:
– Не торопитесь, ради бога, ведь это не любовная интрижка! – И он громко засмеялся, довольный своей шуткой.
– Я думаю, нам следует купить ваши приборы.
– Все, что могу сказать на это: я был бы счастлив иметь в нашей фирме сотрудников с таким истинно русским размахом! – непривычно серьезным для себя тоном заметил Бастид.
– Увы, это невозможно, – вежливо и холодно, как ему показалось, ответил Проворнов.
Бастид внимательно посмотрел ему в глаза и нажал на белом аппарате кнопку.
Вошел длинный, худой Смит. Бастид представил его Проворнову. Смит молча кивнул на красный телефонный аппарат, Бастид снял трубку.
– Месье Зауэр? Надеюсь, Смит рассказал вам о цели поездки? Очень хорошо, собирайтесь, собирайтесь. Да, конечно, я остался очень доволен поездкой в Россию, думаю – вам тоже понравится. До встречи. – Положив трубку, он на мгновенье задумался, но тут же озабоченное выражение сменилось улыбкой: – Мой коллега, – он кивнул в сторону Смита, – привез рекламацию на наши буровые станки. Это просто неслыханно! Подобное наша фирма получает впервые, клянусь вам. Это досадное недоразумение. Видимо, ваш персонал недостаточно обучен. Из нашего франкфуртского отделения выедет к вам инженер-механик Зауэр, он прекрасный специалист, и все будет налажено… Да!.. – спохватился Бастид. – Я не сказал вам о второй новости! Вашу книгу по геологии, которую вы так любезно преподнесли мне, согласилось переиздать на французском языке одно наше издательство. Смиту уже передали для вручения вам аванс, он вам пригодится, пока вы в Париже. – Бастид кивнул Смиту, тот вынул из кармана конверт и передал Проворнову.
Профессор, не зная, как надо поступить в его положении, оставил конверт на столике с бутылками и рюмками.
– Простите, но я не понимаю, что вас смущает… Это гонорар, небольшая часть гонорара за ваш научный труд…
– Насколько мне известно, советским авторам гонораров за рубежом, как правило, не платят…
– Да, но бывают исключения. По просьбе нашей фирмы его сделали и для вас.
– Ну, благодарю вас. Переиздание книги в Париже для меня большая честь.
Бастид взглянул на молчаливого Смита, тот понял его взгляд и удалился.
– Лучше без него, – сказал Бастид. И добавил: – Мы ошибаемся в выборе собственных жен, тем более можем ошибаться в выборе сотрудников. Особенно если не мы их выбираем… бывает иногда, что их нам навязывают… Итак, в заключение нашей деловой встречи я хотел бы просить вас, профессор, вашим огромным научным авторитетом поддержать нашу фирму там, у вас. Не скрою от вас: в коммерческом мире идет борьба многих компаний и корпораций. Вообще в нашем грешном мире все построено на войне: море воюет с берегом, зной – с морозом, ветер – с ветром, зверь – со зверем, человек – с человеком, общество – с обществом, фирма – с фирмой…
Этот день выдался для Смита трудным. С самого утра он возил московского гостя по достопримечательным местам Парижа, хотя лично ему, Смиту, все это – Сакре-Кер и Дом инвалидов, Нотр-Дам де Пари и башня Эйфеля – давно осточертело и вызывало лишь досаду, что он зря тратит время. Впрочем, он не так уж зря терял это время – Смит внимательно приглядывался к Проворнову, пытался понять, чем живет этот профессор, найти слабые стороны его характера, узнать, на что тот может «клюнуть». Он с удивлением заметил, что профессор совершенно равнодушен к магазинам, до сих пор его единственной покупкой была старинная пластинка Шаляпина. Смит предложил профессору еще деньги за переиздание книги. Проворнов отказался, сказав, что деньги у него есть, он к тому же не потратил ни цента из аванса.
Смит внимательно слушал сетования Проворнова на то, что еще до войны он писал в советском научном журнале о внедрении геофизики в геологоразведочные работы, но его тогда не поддержали, а на Западе его идею подхватили и воплотили в аппарате, за которые русские должны теперь платить валютой. Смит было обрадовался. Ему показалось, что это верный ключ к разговору. Он принялся развивать идею о том, что только здесь, в свободном мире, гарантируется свобода творчества такому крупному ученому, как господин профессор, недаром сюда стекаются самые талантливые научные умы отовсюду. Но он скоро пришел к выводу, что этот профессор болен коммунистическим склерозом мысли, он, видите ли, критикует прежние порядки в своей стране, но только так, как заботливый отец журит своего любимого сына, чтобы он стал еще лучше.
Поняв, что таким путем он ничего не добьется, Смит решил действовать своими методами. Душеспасительные беседы с красными интеллигентами не по его части. Пусть их ведет этот болтун Бастид, а он, Смит, не намерен больше возиться. Он-то знает, как надо обламывать таких типов, как этот профессор. Тут надо действовать быстро, не дать ему время анализировать, сопоставлять и в конечном счете догадаться, куда клонят его милые хозяева из «Майнинг корпорэйшн». Его нужно запугать. Он ведь трус, боится даже стриптиз в кабаке смотреть.
Размышляя таким образом, Смит остановил машину и, извинившись перед Проворновым, направился к телефонной будке.
– Привет, старина Чарли!.. Помнится, ты говорил мне, что не сможешь составить нам компанию в бридж, потому что сегодня вечером вы устраиваете облаву на этих ребят, что балуются наркотиками? Так не скажешь ли мне, где вы сегодня орудуете?.. Нет, нет, никого я не собираюсь предупреждать. Я, дружище, давно в эти игры не играю. Тут как раз наоборот – мне нужно припугнуть одного типа… Да. Чтобы он попал в протокол, а протокол ты мне потом вернешь… Ну да, да! Спасибо, друг! А? За мной не пропадет, ты же знаешь. Ну, привет, доктор.
Смит вернулся в машину и предложил Проворнову поужинать в одном монмартрском кабачке, это не роскошный «Лидо», но кормят неплохо, и здесь веселее, чем на Елисейских полях.
Усталый Проворнов с облегчением согласился. Вскоре они подъехали к кабачку, заняли столик в небольшом, слабо освещенном зале. За ужином Смит рассказывал о скаковых лошадях, он знал родословные всех призеров, много лет играл на скачках.
Исчерпав эту тему, Смит надолго замолчал, внимательно следя за всеми входившими в зал посетителями, – он, видимо, кого-то поджидал. Прикуривая сигарету за сигаретой, Смит не гасил спички, а аккуратно пристраивал их вертикально к борту пепельницы-гондолы и смотрел, как они корчатся в пламени горящего факела.
К их столу подошел волосатый парень, он что-то сказал Смиту и передал ему и Проворнову по пачке сигарет. Профессор машинально взял и сунул ее в карман, а Смит пошел звонить куда-то по телефону.
Проворнов, ожидая его, наблюдал за танцующими.
Внезапно оркестр умолк, танцоров как ветром сдуло, за соседними столиками тоже никого не осталось. «Облава, облава!» – услышал Проворнов встревоженные возгласы и увидел перед собой двух мужчин, высокого и низкого, они оба были в черных очках.
Парень, сунувший Проворнову сигареты, словно растворился.
– Предъявите ваш документ, – приказал высокий.
– На каком основании? – запротестовал Проворнов. – Кто вы такие?
Высокий показал удостоверение. Проворнов, пожав плечами, предъявил свой паспорт. Высокий внимательно посмотрел на Проворнова и, спрятав паспорт в карман, распорядился:
– Поедемте с нами.
– Позвольте! – воскликнул Проворнов, но ему молча вывернули руки, вывели на улицу и втолкнули в подошедшую машину. Там было еще несколько задержанных.
Низкорослый обшарил карманы Проворнова, достал пачку сигарет и, повертев ее под лучами карманного фонаря, сказал высокому:
– Марихуана.
Машина подъехала к темному зданию. Проворнова повели по длинному, плохо освещенному коридору. Он кончался массивной дверью, которую высокий отворил толчком ноги.
В большой комнате за столом Проворнов увидел толстого, с низким лбом и коротко стриженными рыжеватыми волосами мужчину.
– Задержан за торговлю наркотиками, шеф, – передавая толстому мужчине паспорт Проворнова и пачку сигарет, доложил высокий.
– Я протестую, я ничего не сделал дурного! – воскликнул Проворнов.
– Составьте протокол, – приказал шеф.
– Я требую, чтобы меня соединили по телефону с посольством! – заикаясь от волнения, сказал Проворнов.
– Сейчас оформим протокол, а потом звоните куда угодно! – оборвал его шеф.
Протокол был составлен быстро. Проворнов от подписи отказался.
– Это провокация, я буду жаловаться на ваш произвол! – возмущался профессор.
– Он к тому же еще и пьян! Надо пригласить врача для освидетельствования, – предложил высокий и вышел из комнаты.
Вскоре он вернулся с горбуном в белом халате, и тот, даже не взглянув на профессора, принялся писать заключение.
– Теперь можете звонить в свое посольство, – пододвинув телефон, насмешливо заявил шеф.
Проворнов не шевельнулся.
– Что теперь со мной будет, боже мой! – в отчаянии воскликнул он.
Шеф вежливо козырнул и вышел вместе с горбатым доктором. Проворнов услышал, как щелкнул дверной замок.
Полуживой профессор закрыл глаза и забылся. Из оцепенения его вывел Смит.
– Господин профессор, господин профессор, что вы наделали? Я сбился с ног, разыскивая вас!
Проворнов бессмысленно смотрел на Смита, не понимая, о чем тот спрашивает.
– Знаю, знаю! Очень неприятная история. Шеф показал мне протокол. Конечно, обвинение в торговле марихуаной абсолютно не убедительно, но то, что ее нашли у вас в кармане, – это скандал! – осуждающе качая головой, говорил Смит.
– Что мне теперь делать? – со слезами на глазах сказал Проворнов.
– Прежде всего вам надо выспаться, – щелкая зажигалкой, заметил Смит и натужно улыбнулся.
– Я арестован, – обводя взглядом комнату, ответил Проворнов.
– Вы свободны, я все уладил. Мне обещали никому не сообщать об этой истории, но поручиться не могу, джентльменов теперь мало, – закончил Смит, сопровождая Проворнова к двери.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
1
Сергей Иванович Рудаков сидел с провожавшим его сыном в маленькой комнатке начальника аэропорта, стены которой были завешаны картами авиационных маршрутов, и внимательно прислушивался к аэродромному радио.
– Граждане пассажиры, рейс номер семьсот один задерживается по метеорологическим условиям, – прохрипел динамик и замолк. В комнатке вновь установилась глухая тишина.
– Отец, зачем летишь на Кварцевый? – спросил Валентин, надкусывая яблоко. – Ведь твоя епархия – город Зареченск.
Сергей Иванович прошелся по комнате, с тревогой посмотрел в окно: над мокрым взлетным полем неподвижно висела серая ватная туча.
– Как член бюро обкома партии, я получил задание: посмотреть, как идет экономический эксперимент на Кварцевом руднике. Степанов написал в обком партии, многие вопросы у него решаются туго, просит помощи. Ну, а меня, видишь ли, горные дела по-прежнему интересуют… А вот тебя, сынок, к моему огорчению, не очень.
Валентин бросил недоеденное яблоко в корзину и, сложив руки на груди, приготовился к объяснению, которого ждал уже несколько дней.
Валентин не терпел отцовских нравоучений, сводившихся, как он считал, к тому, что лучше быть хорошим, чем плохим, что его забота лишь отлично учиться, а не лоботрясничать, набираться знаний для последующей активной работы на благо человечества. Не раз отец напоминал ему, что свою жизнь начинал с шахты, голодал, холодал, воевал, чтобы ему, Валентину, и ему подобным молодым людям не пришлось познавать на практике, почем фунт лиха. Все это Валентин уже знал из многих других источников. Иногда ему становилось жалко отца, похоже, что и отцу не так уж легко и весело было пережевывать эту жвачку. Валентин видел, как отец мучился, пытаясь сказать хоть что-то новое, уйти от набивших оскомину фраз.
– Наверно, я сам виноват, что не сумел привить тебе любовь к нашей семейной профессии. По-моему, ты знаешь, что и дед твой был шахтером… (О деде-шахтере Валентин слышал от отца по меньшей мере уже раз двадцать.) Вот Степанову повезло: его Светлане такие нравоучения не нужны…
Валентин собрался было ответить, что и ему они не помогают, но сдержался. И вправду, Светлана совсем другая… Он помнил ее, девочку с косичками, еще по Южному прииску. Потом они разъехались в разные стороны. Степанова перевели на Кварцевый, а Рудакова послали на партийную работу. Виталий Петрович стал появляться в доме Рудаковых, когда бывал в командировке в Зареченске. И вот однажды привез с собой Светлану: она собиралась держать экзамены в Политехнический институт. Валентин уже сдавал туда экзамен, но провалился на сочинении и год после этого просто проболтался – вечерами занимался на курсах по подготовке в институт, а днем играл в заводской команде в футбол.
Светлана готовилась к экзаменам серьезно. Стал заниматься с нею вместе и Валентин. Экзамены они сдали, Светлана прошла по конкурсу, он же не добрал одного очка. Но зачислен был тоже: за футболиста ходатайствовала кафедра физкультуры. Наверное, и положение отца сыграло свою роль… Светлана пошла на геологоразведочный факультет, Валентин – на инженерно-физический: там был значительно меньше конкурс. Через год и он перебрался на геологоразведочный: на инженерно-физическом заниматься было трудно, заедали математика и физика, приходилось сдавать зачеты по нескольку раз.
Как-то за завтраком, когда шло очередное обсуждение учебы сына, Сергей Иванович узнал, что у Валентина есть «хвосты» по математике и физике и что он думает перейти после первого курса на другой факультет. Отец возмутился: так можно приучить себя вечно бегать от жизни! Чтобы ни о каком переходе Валентин не смел и думать, – он должен закалять свою волю!
Валентин промолчал. А после первого курса все же оформил свой перевод на геологоразведочный. Отец узнал только через несколько месяцев. У них состоялся неприятный разговор, но изменить что-либо было уже поздно.
На новом факультете ему пришлось своих однокашников догонять по минералогии и кристаллографии. И Светлана взяла над ним шефство.
Они занимались в институте, в общежитии у Светланы, иногда в квартире Рудаковых. Валентин ленился, занимался кое-как, лишь бы сдать зачет, не иметь «хвостов». На занятия в химической лаборатории он вообще не являлся, за него все анализы сделала Светлана. Валентин, как он сам оправдывался перед нею, готовился защищать спортивную честь института: предстоял розыгрыш кубка города для студенческих футбольных команд…
Он часто разъезжал по другим городам в составе студенческой сборной. Привозил кубки, медали, грамоты. О нем писали молодежные газеты как о способном спортсмене, ставили в пример.
Только одна Светлана пыталась, как могла, помочь Валентину: писала за него работы, делала курсовые проекты, заставляла перед экзаменом прочитать и хотя бы понять написанное ею. Каждый его экзамен был для нее сплошной трепкой нервов. Валентин портил итоговые показатели в соревновании с соседней группой, и Светлана упрашивала преподавателей разрешить пересдачу без выставления позорной оценки… Сколько раз она говорила с Валентином как комсорг – просила взяться за ум! Он тут же забывал о своих обещаниях. Она ругалась с ним, отказывалась ему помогать, добилась обсуждения его плохой успеваемости на комсомольском собрании факультета, – ему объявили выговор.
Он всюду объяснял «хвосты» спортивной перегрузкой, обещал всерьез взяться за учебу… Но, посидев два-три вечера за книгами и сдав очередной «хвост», опять пропадал на стадионе.
Недавно, перед самым началом сессии, Светлана не выдержала и все рассказала его отцу… Сергей Иванович наговорил сыну резкостей, унизил Валентина в присутствии этой девчонки, назвал тунеядцем. Валентин, хлопнув дверью, ушел из дома. Бабушке Варваре Сергеевне сделалось плохо, ее уложили в постель и вызвали «неотложку».
Три дня не появлялся Валентин дома, ночевал у ребят в общежитии и только после категорического требования «стукачки», как он теперь со злости называл Светку, вернулся к отцу с повинной.
Сергей Иванович настоял, чтобы он на время экзаменационной сессии бросил футбол и только занимался. С грехом пополам и с помощью Светланы он еще раз сдал зачеты. Правда, кроме последнего – осенью опять переэкзаменовка. Черт с ней, с этой переэкзаменовкой! Хуже, что сорвалось футбольное турне по южным городам… Валентина как «хвостиста» не включили в сборную. И теперь вместо Сочи придется скоро ехать на Кварцевый… Но он не одинок: у капитана сборной команды Пухова дела совсем плохи – три «хвоста» и последнее предупреждение об исключении из института…
Динамик громко закричал:
– Граждане пассажиры! Через несколько минут будет объявлена посадка на самолет, отлетающий рейсом номер семьсот один. Повторяю. Граждане пассажиры! Через несколько минут будет объявлена посадка на самолет, отлетающий рейсом номер семьсот один… Прошу приготовиться к посадке!
Рудаков встал и, застегивая плащ, сказал Валентину:
– Сынок, я уже не буду сегодня повторять свои советы и просьбы… как этот динамик.
Сергей Иванович взял чемоданчик и первым вышел на перрон.
2
Рудаков и Степанов шли по бетонной рудовозной дороге карьера и поминутно отступали в пыльный бурьян, пропуская груженные рудой самосвалы, с тяжелым гулом устремлявшиеся к прожорливой обогатительной фабрике, которую, казалось, никогда невозможно накормить рудой. Они поднимались к верхним уступам карьера, а дно его, опустившееся уже на триста метров, было закрыто легким газовым облаком.
– Вот еще одна нерешенная проблема, – кивнув в сторону газового облака, заметил Рудаков.
– Нерешенных проблем много, они обнажились полнее при новых условиях работы. Вот возьми Василия Ивановича – технорука: привык работать только по указке, пробежит ровно на столько, на сколько его толкнут, и остановится до следующего толчка, – таким, конечно, живется легче и спокойнее. Но кто-то должен взяться за веревку, качнуть язык колокола, ударить, – тяжело дыша, говорил Степанов.
На верхнем уступе карьера монтировался экскаватор-гигант, который Степанов решил использовать на вскрышных работах. По объему пустые породы уже в шесть раз превышали количество добываемой руды, и вскрышные работы в последнее время резко отставали от добычных. Монтажные работы велись по напряженному графику. Руководил ими Столбов. И когда бы Степанов ни приехал на карьер – и днем и ночью, – он заставал здесь Фрола: тот разбирал монтажные чертежи, помечал мелом сборные металлоконструкции, обсуждал со сварщиком, как лучше подварить трещину в плите, побитой при разгрузке. Экскаватор рос прямо на глазах, он достиг уже высоты многоэтажного дома.
На монтажной площадке, забитой железными балками, фермами, электромоторами и бухтами электрического кабеля, их поджидал Столбов.
– Хорош ли у тебя парторг? Он техник? – поинтересовался Рудаков.
– Тебя не устраивают корочки его диплома? Учится в заочном институте, удовлетворяет? – с каким-то вызовом ответил Степанов.
…Следуя за Столбовым, Рудаков и Степанов по крутой железной лестнице поднялись в просторную кабину. Там шел монтаж пульта управления – соединялись бесчисленные провода, зажигались и гасли разноцветные огоньки на пульте, пахнущем свежей краской.
Рудаков посмотрел из кабины на карьер: уступы, как гигантские ступени лестницы, спускались до дна карьера. Эти ступени почти сплошь были заставлены буровыми станками, экскаваторами, тракторами и бульдозерами. По желтым серпантинам-лентам почти впритык друг к другу катились груженные рудой и породой автосамосвалы, их цепочка, окутанная туманом от выхлопных газов, тянулась до огромного корпуса обогатительной фабрики.
– Крупное у тебя хозяйство, Виталий Петрович, не сравнить с нашим Южным, помнишь? В то время о таком руднике мы могли только мечтать… – сказал Рудаков.
– А о чем же мы, по-твоему, теперь должны мечтать? – поинтересовался Степанов.
– О новой, еще более мощной технике! Карьер весь забит техникой, подчас малопроизводительной, требующей множества людей. А вот этот один гигант… он ведь заменит четыре работающих у тебя двухкубовых экскаватора, а это значит, что ты сократишь двадцать семь машинистов и их помощников. А если вместо десятитонных самосвалов дать тебе сорокатонные, ты высвободишь не одну сотню шоферов… То же можно сказать и о буровых станках, бульдозерах, бесшаровых мельницах на фабрике… Скажешь, утопия?..
В кабину поднялся Пихтачев. Немного отдышавшись, он тепло, как со старым другом, поздоровался с Рудаковым.
– Время не властно над тобой, Павел Алексеевич! Малость ссутулился… а прическа все та же! – проговорил Рудаков, глянув на трепаные, свалявшиеся колтуном седые волосы Пихтачева.
– Не смотри, паря, что у меня грудь впалая! Зато спина колесом! Подчепуриться не успел, это верно, мороки полно. А ты тоже, язви тебя, все такой же, только голову побил морозец.
Пихтачев осмотрел кабину, мудреные приборы, что хитро подмигивали ему разноцветными огоньками, и сокрушенно сказал Столбову, внимательно следившему за работой монтажника:
– Значит, нам крышка.
– Кому это? – не понял Столбов.
– Приискателям, значит. Разве может рабочий человек тягаться с этой гидрой… У нее, посмотри… – Пихтачев за руку потянул Столбова к окну кабины и показал на огромный металлический ковш со стальными зубьями, который монтажники присоединяли к длинной металлической стреле экскаватора, – одно хайло размером с мою баньку. Зараз восемь кубов или двадцать тонн – хоть руды, хоть песка – мигом хватает. Это сколько же в сутки?
– Несколько тысяч, – подсказал Степанов.
– О-г-го-го, паря… Помню, в середине тридцатых годов я зачинателем стахановского движения у себя на прииске был. Старатели тогда давали за смену от полукуба до кубометра песков на человека, а я пластался по колено в глиняной жиже и до трех кубометров выгонял. С оркестром встречали! Портрет мой около резиденции – главной конторы, значит, – красовался. Человеком себя чувствовал среди людишек. А тут железяка эта тысячи давать будет! Тьфу ты, господи, помилуй нас!
