Текст книги "Рудознатцы"
Автор книги: Георгий Лезгинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)
Больше на эту тему не сказано было ни слова. Немного погодя Валентин спросил:
– Что стало с Альбертом?
– Осужден. Следствие размотало целый змеиный клубок.
Валентина прошиб пот: с таким дружком можно было плохо кончить!..
Они перешли из кухонки в комнату и заговорили о жизни Валентина. Он подробно рассказал о своей работе, об увлеченности ею, о ближайших планах…
– Передай от меня большущий привет дяде Пете – ну, Попову! – за его добрый совет…
Сергей Иванович посмотрел на возмужавшего, радостного сына. Теперь он был за него спокоен.
– Хочу, сынок, чтобы ты всегда шел по жизни, а не жизнь волочила тебя за собой.
За потемневшим окном послышался шум мотора. Свет фар, пробежав по стеклу, ослепил Валентина. Сергей Иванович поднялся.
– Извини, сынок, должен немедленно ехать на алмазную стройку, меня ждет Степанов, наверно, уже ищет. Рад, что увиделись, у меня на душе стало сразу легче, как в детстве после отпущения грехов и причастия. Мы с Екатериной Васильевной всегда ждем тебя, не забывай свой дом. – Сергей Иванович крепко обнял сына.
3
Валентин перестал разговаривать с Костей. Сам не думал, что может так возненавидеть человека за то, что Люба с этим человеком обнималась… Конечно, и она хороша!..
Костя однажды принялся вздыхать, клясться и божиться, что это для возбуждения великой ревности все подстроила она сама и даже посулила ему поллитру, но денег не дала. И несколько раз требовал с Валентина трешку.
Не разговаривал Валентин и с Любой. Когда встречал ее на улице, то переходил на другую сторону или проходил мимо, не взглянув на нее, будто и не были они знакомы.
Первое время при этих невольных встречах она лукаво улыбалась, пыталась заговорить, потом улыбка ее стала грустной, и наконец Люба сама стала избегать встреч, замкнулась в себе.
И Валентин, сам того не замечая, теперь старался лишний раз пройти мимо ее лаборатории, в клубе искал ее глазами, следил, с какими подругами она бывает в кино, с кем разговаривает в рудничной конторе, библиотеке, но в измене при всем желании не мог ее обвинить.
Он перестал заниматься, геофизические премудрости не шли на ум, потому что на душе у него все время скребли кошки. Нужно было выпутываться как-то из глупого положения. Но Валентин не хотел делать первый шаг к примирению.
Возвращаясь сегодня со смены, он решил зайти домой, побриться, переодеться и… пойти к ней.
Когда Валентин вошел в свою нетопленую и неприбранную комнату, он не узнал ее – в печке весело потрескивали желтые кедровые поленья, кровать была прибрана, пол подметен, вымытая посуда поблескивала от яркого света лампочки, которая еще утром была тусклой от пыли. У печки на веревке сушились его рубашки, майки, джинсы. Люба в голубом олимпийском костюме и лыжных ботинках сидела на табуретке против открытой печной дверцы и штопала его толстые шерстяные носки.
– Санитарный день? – растерявшись от неожиданной встречи, спросил он.
Подошел к печке. Смолистые дрова горели с гуденьем, постреливали крупными искрами. Клюкой разгреб обгоревшие чурбаки и подбросил два желтых полена. Они вмиг вспыхнули и плеснули яркими сполохами по беленым стенам, крашеному полу, тусклым оконным стеклам.
Люба остановила на Валентине серьезный взгляд, перевела дыхание. Валентину очень хотелось кинуться к ней, обнять ее, но вместо этого он бросил:
– Костя живет через комнату, только в отлучке он. Можешь оставить трешку за любовь, я передам ему.
Люба вскочила, как от удара хлыста, и, схватив свою красную куртку, стала быстро натягивать ее на себя, от волнения не попадая в рукава.
– Назло тебе обнималась!.. А теперь… еще не такое выкину!.. – всхлипывая, крикнула она, хватая сумку.
Валентину стало стыдно своих слов, жаль Любу.
– Ладно, я не хотел тебя обидеть…
– Не хотел, а только и знаешь, что обижаешь за… любовь мою! – все громче всхлипывала Люба. – Нашел кого – Костю!.. Да я об него ноги и то вытирать не стала бы!
Валентин обнял ее дрожащие плечи, хотел поцеловать ее, но Люба оттолкнула его.
– Ни в жизнь не пришла бы к тебе!.. Если бы не узнала… что у меня… будет… ребенок!.. – заголосила она и опустилась на табуретку.
Валентин был ошарашен такой новостью и не сразу понял, обрадовался он или испугался. Интуитивно поняв его состояние, Люба притихла, тяжело дыша сказала:
– Не бойся, тебя обременять не буду.
Валентин подошел к ней и, обняв, поцеловал ее в солоноватые от слез губы…
– Пойдем в сельсовет и распишемся! – сказал он.
Люба отрицательно покачала головой.
– Зачем? И так тебе верю, – тихо, будто в полусне, прошептала она.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
1
Рудаков вторую неделю колесил по своему необъятному, равному нескольким европейским государствам, краю. А завершил командировку, как всегда, у Степанова.
Ночь он провел в поездке, всласть отоспался и в хорошем настроении вышел с чемоданчиком в руке на конечной станции.
Сегодня он ехал один, вечером отпустил своего помощника к заболевшей жене. Ну, а тот в спешке, видимо, не предупредил станционное начальство: Рудакова никто не встретил, и он был рад своему необычному одиночеству.
Солнце слепило глаза, он надел черные очки, осмотрелся. Направился к большому красивому зданию, похожему на двухпалубный пароход. Там предстояло пересесть на судно и плыть вниз по реке, к океану.
Оставив в портовой гостинице чемоданчик, он пошел за билетом. У кассы пожилой, высокий, сутуловатый мужчина потребовал отдельную каюту: он член правительственной комиссии по приемке особо важного объекта и ждать следующего парохода не может. Два билета в отдельной каюте он получил и, улыбаясь, подошел к ожидавшей его миловидной, в коротенькой юбочке, маленькой женщине. Рудаков взял свой билет и, чтобы скоротать время, отправился в ресторан. Устроился у открытого окна: отсюда видны были железобетонные стенки причала, десятки портальных кранов-журавлей, у которых сгрудились караваны самоходных барж. Встречаясь, обменивались гудками солидные трехпалубные пароходы и юркие буксиры, бороздившие воду.
За соседним столиком пожилой мужчина с молодой спутницей пили пиво, он увлеченно рассказывал что-то о Париже, а она не сводила глаз с молодого брюнета с тонкими усиками под горбатым носом. Брюнет был в белом шерстяном костюме и черных очках. Он сидел наискосок от них, потягивал из бокала шампанское.
– Ася, если не можешь быть честной, то будь по крайней мере осторожной… – возмущенно перебил себя рассказчик.
– А вы если не можете быть щедрым, будьте хоть вежливым, – парировала Ася, брезгливо отставляя стакан с пивом.
Вскоре началась шумная и суетливая посадка. Рудаков с трудом продирался сквозь крикливую толпу провожающих к пароходному трапу. Придерживаясь за надраенные до блеска медные поручни, поднялся на вторую палубу и, облокотившись на перила, еще долго ждал окончания погрузки каких-то ящиков, бочек, мешков… По палубе носился брюнет в белом – он ругал грузчиков за неосторожное обращение с ящиками помидоров. Наконец пароход несколько раз басисто прогудел и, вспенивая воду за кормой, отчалил от пристани.
Пропал за поворотом порт, слева, на крутом обрыве, проплыла огромная надпись «Нефтестрой», и от этого места еще долго тянулся по голубой воде сизый нефтяной шлейф.
Быстро убегали назад буровые вышки, новые дома и поселки геологов. Салютовали гудками встречные буксиры, тянувшие километровые плоты леса. Отвесные скалы перегораживали путь могучей реке, но она обходила их стороной и неукротимо неслась вдаль, к океану.
Рудаков, как зачарованный, смотрел по сторонам. Исчезали на воде ослепительные солнечные блики, вода пузырилась от дождевых капель. Пропадала в густых хлопьях тумана. С восходом солнца была розовая, ночью – черная…
Лишь несколькими словами перекинулся Рудаков с пожилым пассажиром, назвавшим себя профессором Проворновым. Рудаков видел, что профессор тяготится компанией брюнета в белом, назойливо сопровождавшего его молодую спутницу. Узнал Сергей Иванович от мрачного доктора наук, что они с женой совершают что-то вроде свадебного путешествия, удалось совместить его с командировкой в северный край: ведь юг уже всем надоел!
Ночью пароход причалил к пристани. Рудаков быстро оделся и вышел на палубу. На крутом берегу чернели старые амбары, дома с темными стеклами, на ветру покачивался одинокий тусклый фонарь. На намять невольно пришли село Разбой, Филька Шкворень… Рудаков даже непроизвольно обернулся и посмотрел на реку, как бы ища на ее дне Фильку, махавшего руками уходящим пароходам…
Заурчало под кормой, палуба слегка качнулась и поплыла в темноту.
Справа дымился костер, пламя его блеснуло на лице сидевшего на корточках старика, лицо стало бронзовым. Вскоре все исчезло в густой темноте.
Неподалеку от себя Рудаков заметил два силуэта. Между ними то разгорался, то угасал огонек. Молодой мужской бас вкрадчиво объяснял:
– Коммерсант я, Аська, по-американски бизнесмен, вот кто я, поняла, глупая?
– Может, спекулянт? – хихикнула женщина.
Огонек стал быстро удаляться. Вдогонку за ним до палубе застучали каблучки. И все смолкло.
Утром пароходный гудок, эхом отдававшийся в горах, неотступно следовавших за красавицей рекой, известия о приближении к северному городку. Показались портовые причалы, пакгаузы, склады, труба электростанции. Сергей Иванович вышел на палубу, как только пароход остановился, увидел брюнета в белом, который уже стоял у трапа и пересчитывал свои помидорные ящики.
Рудакова встречал Степанов. Они обнялись, расцеловались.
– Ты все такой же, не меняешься, – заметил Рудаков.
– Что ты, раньше я был молодым и красивым, а теперь остался только красивым, – пошутил Степанов, открывая перед гостем дверцу «Волги».
– Почти двадцать лет судьба сводит нас на разных широтах и меридианах Родины, – сказал Рудаков, усаживаясь в машину.
Степанов, извиняясь, отлучился: он поздоровался с четой молодоженов, усадил их в другую машину. Быстро вернувшись к Рудакову, сказал:
– Этим же пароходом приехал профессор Проворнов, мы сдаем государственной комиссии фабрику. Дела идут неплохо! – Вдруг он рассмеялся и добавил: – Вспомнил, что почти два года назад я мог бы стать на вечную стоянку в Москве!.. Но Лида говорит, что мне на роду написано быть вечным бродягой.
– И правильно сделал: аппаратная работа не сахар медович, – заметил Рудаков.
Со средней скоростью восемьдесят километров «Волга» мчалась на север по новой шоссейной дороге, плавно спускаясь и поднимаясь по ее полотну. Мелкая галька разлеталась в стороны из-под колес и, булькая, исчезала в обступившем дорогу болоте. Чахлый смешанный лес бежал рядом с машиной, обгоняя бело-черные столбики у обочины. Мелькали мосты, перекинутые через мелкие речушки, новые домики дорожных мастеров, заправочные станции, встречные МАЗы и КрАЗы. Два часа ночи, а светло, как днем. Летом здесь солнце на круглосуточной вахте.
– Как домашние дела? – спросил Сергей Иванович.
– По-старому. Светланка успешно окончила Зареченский институт, по распределению попала в Приморье. Лида задержалась с переездом из-за дочки, на днях приедет сюда.
– Ты знаешь, я зимой был у сына. Валентин работой доволен. Учится заочно. Кажется, перебродил, нашел себя. Женился недавно. Скоро я буду дедом, – рассказывал Сергей Иванович, посматривая по сторонам.
– Значит, твой сын повысит тебя в звании раньше, чем меня дочь…
Подъезжая к большому поселку, они услышали глухой мощный взрыв.
– На карьере руду рвут.
Ехали широкой, с четырехэтажными каменными зданиями, улицей. Рудаков увидел табличку на угловом доме: «Ленинградский проспект».
– На вечной мерзлоте стоят, – кивая в сторону каменных домов, с гордостью заметил Степанов.
Поворот – и машина покатила по улице из веселых, разноцветных деревянных домиков – розовых, желтых, голубых, как на детском рисунке. Миновав гостиницу, почту, остановилась у синего коттеджа.
Поднимаясь на деревянное крыльцо, Рудаков столкнулся с Северцевым.
– О, кого я вижу! С приездом, Сергей Иванович!
– Здравствуй, здравствуй, Михаил Васильевич.
На крыльцо вышел улыбающийся Филин и сам представился Рудакову. Сразу же стал начальственным тоном распекать Степанова:
– Плохо у вас, Виталий Петрович, с бытом! Вчера без вас я осмотрел поселок, и знаете, что я обнаружил на окраине? Палатки. А тут шестидесятиградусные морозы бывают, – печально улыбнулся Филин. – Мошкара и гнус… Осушение болот вокруг провести надо! Вода мутная. Озеленением улиц не занимаетесь, – перечислял он огрехи молодого поселка и выразительно поглядывал на секретаря обкома партии.
– Надеюсь, вы поможете нам, дополнительно выделите деньги на жилье, строительство насосной станции, механизмы, оборудование? Я заготовлю распоряжение за вашей подписью, – сказал Степанов.
– Давайте предложения. Я ничего подписывать не могу. Нужно посоветоваться в Москве, мы все решаем коллегиально, – поспешно ответил Филин.
Рудаков заметил, что Северцев и Филин не смотрят друг на друга, почти не разговаривают между собой, как говорится, не переваривают друг друга. Северцев не терпел своего начальника за то, что тот исподтишка пользовался запрещенными приемами, добиваясь нокаута строптивому подчиненному, а Филин бесился, видя, что его удары по Северцеву не достигали цели, и сам он получал от него хорошие оплеухи…
Северцев понимал, что симпатии и антипатии среди людей не в малой степени отражаются на деле, которому они служат.
Филин лично становился все более антипатичен Северцеву, но Северцев ради дела заставлял себя относиться к Филину так, будто он ничего не знает о нем и видит его первый раз в жизни.
Филин же ко всем вопросам подходил с позиций симпатий и антипатий, подгоняя все дела к личным интересам, которые теперь у него сводились к одному – подольше удержаться в начальничьем кресле.
Рудаков предполагал, что между Северцевым и Филиным предстоит стычка – они по-разному смотрели на пути развития алмазной отрасли. Рудаков знал, что министр предложил Филину рассмотреть этот вопрос на месте, и Рудаков решил даже принять в этом участие.
Степанов и Северцев понимающе переглянулись.
– Отдыхайте, Сергей Иванович, позже увидимся! – Северцев махнул рукой и вместе со Степановым пошел к машине.
– А вы куда направляетесь?
– В карьер, хочу посмотреть горные работы.
– Подожди, я тоже поеду!
– Отдыхай, еще успеешь, – сказал Степанов.
Но Рудаков, оставив на крылечке дома чемодан, догнал их.
2
Веселая улица перешла в бетонное шоссе. Через несколько минут подъехали к огромному карьеру.
Спускаясь в глубь земли, четко вырисовывались рабочие горизонты, уступы с буровыми вышками и огромными экскаваторами. На въездных траншеях сердито рычали мощные самосвалы. Рудаков заметил по часам: через каждые две-три минуты они один за другим проезжали мимо «газика», увозя на обогатительные фабрики алмазную руду. В карьере было безлюдно, и в то же время, как было известно Рудакову, здесь уже добывались многие миллионы тонн руды и породы.
Рудаков и Северцев пошли вниз по выездной траншее, к огромному железному гусю, хватавшему двенадцатикубовым клювом голубоватую руду и бросавшему ее в семидесятитонный самосвал. У экскаватора же стоял Степанов и о чем-то переговаривался с бульдозеристом.
– Доллары экскаватором черпаем! – крикнул Степанов, когда к нему подошли Рудаков с Северцевым.
Глядя снизу на поднимающийся уступами огромный цирк карьера, Северцев сказал Рудакову:
– Молодец Степанов, быстро раскочегарил стройку! Вспоминаю, как было ему трудно браться за незнакомое дело… Подобного опыта в стране вообще не было! А рассчитывать на опыт Запада не приходилось. И знаете, Сергей Иванович, почему прежде всего? Именно вот в этом деле… Ведь суть-то в том, что особенности наших алмазных месторождений и своеобразие их руд не позволили использовать практику мировой алмазной промышленности даже приближенно!
Рудаков нагнулся, поднял кусок голубой руды, повертел в руках. Увидел мутно-белое пятнышко, поцарапал ногтем.
– Алмаз?
Северцев взглянул и, утвердительно качнув головой, продолжал:
– Всё начинали сами… Нас пугали и большая глубина, и крутое падение кимберлитовой трубки, ее вмещающие породы после обнажения меняли свою структуру и прочность. Да и длинный ряд других проблем весьма усложнял решение многих вопросов, касающихся горных работ, у нас отсутствовали опытные и практические данные для такого рода условий. Спорили о мощности оборудования, машин… Но теперь, как видите, все сомнения позади! – улыбаясь, закончил он.
Подкатил очередной громадина самосвал и, попятясь, встал под погрузку. Открылась дверца кабины, низкорослый, черноволосый шофер легко спрыгнул на землю и кинулся к Рудакову:
– Сергей Иванович! Здравствуйте, Сергей Иванович! Помните меня?
– Федот Иптишев? Вот не ожидал встретить! Давно с Южного? – тряся руку Федота, спросил Рудаков.
– Однако десять лет. Я здесь еще в разведке работал бурильщиком, потом курсы шоферов кончил, самосвал дали, – любовно оглядывая своего великана, отвечал Иптишев.
Погрузка закончилась, уже следующий самосвал гудел, требуя уступить ему место. Иптишев взобрался в кабину, крикнул через окно Рудакову:
– Мне ехать нужно! При новой системе болтать нельзя, товарищи вздуют!
– У тебя, Сергей Иванович, везде друзья-приятели, – заметил Северцев, отгоняя комара, впившегося в мочку уха.
– На золоте вместе работали… Слыхал, что он сказал? Болтать нельзя: товарищи – не начальство, а товарищи! – вздуют… Не администрирование, а экономика!..
Они зашли в диспетчерскую. В светлой комнате у пульта управления с разноцветными лампочками сидела курносая девица в цветастом платочке и смотрела на телевизионный экран. Рудаков увидел на экране гигантский самосвал Иптишева у бункера фабрики, с задранным вверх кузовом. Девушка переключила камеру на экскаватор – он быстро поворачивал груженный породой огромный ковш. Потом на экране появился буровой станок.
– Почему стоите? – спросила по селектору девушка.
– Перебираемся на новую скважину! – громко ответил хрипловатый динамик.
– Поехали завтракать! Есть хочется, всю ночь не ели, – балагурил Степанов.
Он нагнулся, чтобы поднять выпавшее из кармана пиджака мятое письмо. Письмо было от Пихтачева. Старик писал, что скоро приедет, что Степанову небось трудновато без него… Виталий Петрович улыбнулся, разгладил письмо ладонью и бережно спрятал в задний карман брюк. Сев в машину, откинулся на спинку и закрыл глаза… Крошки гравия стучали под крыльями, потом перестали. Машина накренилась, вместе с ней накренился и он, и это означало, что они выехали на шоссе…
…За столом в заезжем доме Филин разливал всем чай, шутил, добровольно взяв на себя роль гостеприимного хозяина: ведь он представлял в комиссии министерство.
– Как с извлечением алмазов? – спросил Северцев Виталия Петровича.
– Теперь нормально, но пришлось нам солоно, когда вначале алмазы кололись и терялись в «хвостах»…
– Наши исследователи не учли тогда физико-химических особенностей этих руд: оказалось, что здесь не Конго, – пошутил Михаил Васильевич.
– И ваша технологическая схема морально устарела, – сказал Филин, не сводя глаз с Рудакова.
– Чем же именно она устарела? – насторожился Северцев.
– Подробностей я не знаю, но мельницы вы заложили в проект старые…
– К сожалению, нельзя монтировать оборудование, не выпускаемое промышленностью. Но замена семиметровых бесшаровых мельниц «Каскад» на девяти– или одиннадцатиметровые не меняет основу технологии. Оборудование будет совершенствоваться еще не раз, технический прогресс не собирается останавливаться, – возразил Северцев.
После завтрака поехали на новую обогатительную фабрику.
По бетонной дороге быстро выбрались за пределы города и, обогнав вереницу груженных голубой рудой самосвалов, устремились к огромному алюминиевому корпусу, издали похожему на застывший в синеватом океане айсберг.
– Сказочно красиво! – вырвалось у Рудакова.
– Причем дело не только в красоте и размерах этого здания, – вставил Северцев, – а в его «начинке»: для этой красавицы нашим институтом созданы специальные мощные мельницы, сепараторы, новая технологическая схема. Новое и в том, что строители сдали ее «под ключ»…
На лифте поднялись в дирекцию. Их встретил Девкин, повел гостей осматривать чудо-фабрику.
Рудаков вначале подумал, что эта фабрика и фабрика Кварцевого комбината внешне походили друг на друга как сестры-близнецы, но, приглядевшись, он заметил и различие – оно касалось их «начинки».
В доводочном цехе на столах лежали груды крупных камней. Рудаков выбрал самый крупный.
– По просьбе Михаила Васильевича мы дали ему имя «Валерия», – сказал Девкин.
Сергей Иванович вопросительно посмотрел на Северцева.
– В память о женщине-геологе, открывшей эти клады, – сухо пояснил Северцев.
– Очень романтично! – хихикнул Филин. И громко продолжал: – Крупные алмазы превратятся в бриллианты и станут валютой. Некоторые, помельче, пойдут на изготовление алмазного инструмента и буровых коронок. – Он впервые увидел эти алмазы, но уже считал себя специалистом.
Вышли на асфальтированный двор, и, глядя, как играет солнце на алюминиевых стенах фабрики, Северцев сказал:
– Знаете, что приходит на ум сейчас? Я вспоминаю, с каким злорадством зарубежная печать писала о том, что советские алмазные месторождения запрятаны богом далеко в тайге, где нет людей и дорог, где валят с ног метели и на морозе лопается сталь… Нашу алмазную промышленность называли «фикцией», предрекали провал строительства здесь по крайней мере на ближайшие полвека.
Подошел Проворнов, поздоровался, вынул из кармана пальто английский «Горный журнал» с яркой рекламной обложкой.
– Специально захватил для вас. А теперь они пишут, что Россия продолжает осуществлять быстрый прогресс в расширении добычи алмазов!
Филин ни с того ни с сего вновь заговорил о недостатках проекта, взглядом вызывая на разговор Проворнова, но тот потупил взор и отвернулся.
Рудаков послушал Филина и возразил:
– По-моему, вы неправы! Проект хороший, оригинальный.
Филин улыбнулся и без всякого стеснения сменил курс:
– Вы меня не так поняли! А я о чем говорю?.. Проект хороший. Но есть отдельные недостатки… У вас, Сергей Иванович, будут какие-нибудь указания?
– Я полностью доверяю специалистам, – холодно ответил Рудаков.
Филин стал ратовать за повышение уровня технического прогресса, ссылался на какие-то специальные инстанции, постановления, туманно намекая на то, что ему-то известно значительно больше, чем кое-кому из здесь присутствующих…
3
Катер шел по широкому водохранилищу, названному здесь алмазным морем, возникшим при строительстве плотины гидроэлектростанции. Катер переваливался на боковой волне, как утка с боку на бок, протяжно гудел встречным рыбачьим лодкам.
В тесной кают-компании за маленьким столиком сидели Рудаков, Северцев, Филин и Степанов и молчали. Северцев, казалось, сосредоточенно читал пухлый геологический отчет. Филин нервно вертел в руках местную газету, Степанов доедал из солдатского котелка остывшую уху. Рудаков смотрел в круглое оконце на бежавшую от катера пенистую волну и мысленно подводил итог горячего спора Северцева с Филиным. Конечно, с точки зрения обкома партии строительство трех новых горнообогатительных комбинатов в необжитых районах края было весьма желательным, но было ли это выгодным с государственной точки зрения? Больше всего Рудаков боялся быть необъективным, сползти с партийных позиций на местнические, подменить «наше» на «мое».
– Пожалуйста, смотрите: геологи сами утверждают, что на Болотном месторождении алмазы мелкие, самые дешевые по цене, а себестоимость при бедном содержании будет огромной, они будут для государства убыточны. Зачем же строить предприятие, которое будет убыточным? – спросил Северцев, обращаясь к Рудакову.
– А Смолокуркинское? – поинтересовался Степанов.
– Алмазы там хорошие, крупные, содержание в пять раз выше, чем на Болотном, но запасы очень малы. Строить там дворцы-хоромы не подо что, а экспедиционным способом отработать нужно, – согласился Северцев, вспоминая свое канадское турне.
Филин, насупившись, угрожающе молчал, что-то насвистывая себе под нос.
– Наверно, Михаил Васильевич прав – государство обязано беречь деньги. Я читал твое заключение, но его для Госплана нужно подкрепить технико-экономическими расчетами, и тогда решать, куда направлять деньги: теперь синтетика все чаще конкурирует с природой, – сказал Рудаков и, поднявшись на палубу, крикнул в раскрытую дверь кубрика: – Плотину видно уже!
– Может, и в клуб успеем, на концерт художественной самодеятельности, – предположил Степанов и тоже поднялся на палубу. Бетонная громада, с адским шумом качаясь в белом облаке брызг, надвигалась на катер.
4
В ожидании концерта люди столпились в буфете, в курилке, в просторном фойе.
Громко играл клубный оркестр, но танцоры пока жались к стенкам, никто не решался начать. Выручил Степанов – пригласил краснощекую девицу и закружился в вальсе. За ним пошли остальные пары.
Северцев оглядел фойе: в глубоких креслах сидели пожилые люди, наблюдая, как движутся в танце их преемники, и зная, что со временем им придется уступить место в этих глубоких креслах молодым танцорам, которые в свою очередь должны будут освободить комнату для танцев другим, более молодым…
В углу зала Рудакова обступили рабочие и что-то горячо обсуждали с ним. Через несколько минут он выбрался из окружения, подошел к Северцеву.
– Замучили тебя, пойдем лучше в заезжий – чай пить, – позвал Михаил Васильевич.
– И порассуждаем о благе человечества?.. Этого-то я больше всего и боюсь! Как бы, думая о человечестве, не отойти от живых людей! – засмеялся Рудаков и ушел в курилку.
Появился растерянный Проворнов. Обвел зал тревожным взглядом и, подойдя к Северцеву вплотную, шепнул:
– Ася сбежала!..
– Не может быть… – отозвался Северцев и удивился своим лицемерным словам: он знал, что так и должно было произойти.
Проворнов заговорил быстро, будто боясь, что ему не дадут высказаться до конца:
– Я вытащил ее из грязи, когда ее выгнали с работы за скандальную связь с каким-то фарцовщиком, я дал ей свое имя, положение порядочной женщины, – и чем она отплатила за добро? Сбежала!.. С кем? С синьором Помидором!
Северцев взял его под руку и повел к выходу на улицу: театральная исповедь профессора стала привлекать внимание окружающих.
С концерта шли большой компанией. Белая ночь перепутала время, на улице было многолюднее, чем днем.
Филин шел впереди, с Рудаковым, и говорил:
– Заполярный принят государственной комиссией, теперь можно отметить достойных! Я лично сам вложил много сил в проектирование этой новейшей технологии, боролся с технической рутиной, все еще бытующей в нашем институте…
Рудаков покосился на Филина, ничего не ответил, остановился, поджидая Северцева.
Навстречу шла по тротуару группа парней и девушек. Бренчали две гитары, и молодые люди пели о ребятах с семидесятой широты. Пропустив их, Рудаков внезапно спросил Северцева:
– Валерия – это Малинина?
Северцев кивнул головой. Ему вдруг захотелось излить душу перед этим чутким человеком – просто так, как «на духу»…
– Кайся, грешник: все знаю! Сан мой тоже отчасти духовный, – шутил Рудаков.
Взяв Северцева под руку, он сказал:
– Я вот о чем сейчас подумал: почти никто не знает, что ты сберег народу десятки миллионов, смело доказав абсурдность их траты. Но ни ордена, ни почетного звания тебе не дали, одни шишки валятся на тебя по сей день.
– Не кочегары мы, не плотники, а так… бумагомаратели. – Северцев улыбнулся.
– Ну, как живешь-то поживаешь-то, бунтарь?
Северцев удивленно посмотрел на него.
– Как живу?.. Работаю.
– Значит, так и не вернулся к жене? – покачав головой, заключил Рудаков.
– Нет. Хотя после трагедии с Валерией Сергеевной она просила об этом… Человек она неплохой, но мы уж очень разные люди… У сына тоже семейные неурядицы! Хочу помочь ему найти себя.
– А сам так теперь и останешься бобылем?
– Как тебе это объяснить?.. Живу, как читал где-то, в обнимку с пустотой. И вроде уже привык. Иногда ловлю себя на мысли, что похожу на андерсеновского мальчика, которому в глаз попал осколок кривого зеркала и он стал во всем окружающем видеть только кривое… Это я, конечно, насчет семейной жизни, все это, наверно, Сергей Иванович, глупые шутки. Одно знаю: с Валерией всегда был праздник, с другими так не будет.
– Ну, а на работе как у тебя? Все принципиальничаешь?
Северцев не понял, порицает или одобряет его Рудаков.
– Доходило уже до рукопашной. Подрессоривать Филину не собираюсь… Вот исповедался перед тобой и хочу знать: как мне жить дальше?
Рудаков усмехнулся и, прибавив шаг, ответил:
– Говорил правду, а под конец соврал: ну какого ты совета – моего или другого чьего – слушался или послушаешься? Живи, как живешь, непутевый… Я рад, что ты есть на земле.
