Текст книги "Рудознатцы"
Автор книги: Георгий Лезгинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)
Пока все ограничивалось лишь раздумьями, гимнастикой ума, Виктор чувствовал прилив мужества, ему казалось, что он способен решиться, что сделает немедленно нужный шаг. Но когда нужно было приступить к действиям и брать на себя ответственность за них, его охватывал непонятный страх, похожий на тот, что он испытывал ребенком, когда мухи казались ему чудовищами или когда его чуть не забодала корова, или несколько лет назад, когда на него надвигался поезд с глазом циклопа… Виктор не знал точно, чего именно он боялся – неудавшейся научной карьеры или презрения приятелей? Даже себе он боялся признаться в самом страшном – неверии в собственную персону.
– Извините, Виталий Петрович, но такие дела с ходу не решаются, нужно все обдумать, взвесить, посоветоваться… – Виктор, как спасительной соломинке, обрадовался урчавшему самовару. Выхватил его из рук у Светланы, поставил на стол. И заговорил о достоинствах чая именно из самовара…
Чувствовал себя Виктор неловко, как мальчишка, которого отодрали за уши… Он ловил на себе взгляд Светланы и старался не смотреть на нее. Не мог он сейчас сказать ей, что, полюбив ее, хотел стать достойным ее любви! Он хотел стать рыцарем науки, человеком, каким его избранница могла бы гордиться!..
Ради нее, Светланы, просил он сейчас о восстановлении своей темы. Теперь он многое делал ради Светланы, порою – и не признаваясь себе в этом. Стал серьезнее работать. Ему поручили вести самостоятельную тему по реконструкции Кварцевого рудника – это было признанием его способностей! Все налаживалось… И вдруг телеграмма, а этому бурбону на все наплевать – бросай науку, приезжай простым инженером на Кварцевый, начинай ковырять землю!..
Виталий Петрович поблагодарил дочку за чай, посоветовал Виктору еще раз подумать о его предложении и, извинившись, ушел к себе в комнату. В открытую дверь виднелась его могучая спина, склоненная над столом, и было слышно, как он кого-то ругал по телефону. Виктор в мрачном настроении отодвинул от себя чайную чашку и снял со стены перевязанную красной ленточкой гитару. Перебирая струны, искоса поглядывал на Светлану. Ухом приник к грифу гитары, потом выпрямился и стал нараспев декламировать:
– «Всю ночь кричали петухи и крыльями махали. Как будто новые стихи, закрыв глаза, читали…»
Заметив, что Светлана слушает его, он спел про горы, лучше которых «могут быть только горы, на которых еще не бывал»…
Светлана захлопала в ладоши, но это не подняло его настроения, он все еще злился на себя: зачем, дурак, просил этого бесчувственного робота?..
Когда Виктор собрался уходить, Светлана пошла провожать его. У разбитого фонаря Виктор обнял Светлану и осыпал поцелуями ее пылавшее лицо. Она слабо упиралась руками в его плечи и вдруг сама обняла за шею и ответила на поцелуй…
Они долго ходили вдоль берега уснувшей реки и без конца говорили и говорили обо всем на свете. Наконец Виктор проводил Светлану домой. Но не пошел в гостиницу, а вернулся к реке, где только что был с нею. Уселся на деревянных ступеньках лодочного причала. На противоположном берегу было совсем темно. Слева от дальнего фонаря склада вилась по воде золотая змейка. Она хотела забраться на расколотую, деревянную ступеньку, но речная вода еще заметно дышала – то откроет ступеньку, то спрячет, – и змейка бессильно соскальзывала, скатывалась обратно в воду.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
В то время, когда Проворнов в приятном обществе месье Бастида знакомился с Парижем, на Птицына сыпались одни неприятности.
Александр Иванович сидел за своим столом хмурый, злой. Сегодня он получил выговор за путаницу, допущенную при подготовке договора с афганцами, а шеф в разговоре с глазу на глаз предупредил его даже о несоответствии занимаемой должности. Шефу легко давать указания да распекать! Птицын сам был когда-то в его положении, знает эту кухню. Труднее выполнять указания, когда не чуешь, куда дует ветер.
В парткоме заговорили о его возрасте… Будто он виноват, что бегут года. Лишних он себе не насчитывает. А сегодня знакомый кадровик намекнул, что на место Птицына уже подбирают работника…
Неужели начальству что-то стало известно?
Чему бывать, того не миновать, а пока надо взять бюллетень и отдохнуть недельку на даче, ведь «бабье лето» не долговечно. Но и это смешно! О каком отдыхе можно мечтать? Да Серафима загоняет на даче хуже, чем шеф на работе: копай, опрыскивай, обрезай кусты и деревья, чини забор и подполье – занимайся физическим трудом, он полезен, а некоторым так просто необходим!.. Нет, бюллетень сейчас брать не надо, лучше строчить бумажки, чем потеть на Серафиминой барщине.
Раздался телефонный звонок. Птицын вздрогнул. В эти дни он ждал звонка Смита. Припомнился разговор с болтливой Асей. Что там ни говори, а было бы с его стороны глупостью не использовать такой козырь для доказательства своей осведомленности и значительности… Он уже готов был пожалеть, что не снял трубку. Один-то раз можно встретиться и со Смитом. Тем более что дни работы Птицына в объединении почти сочтены…
Но Ася, сболтнув ему о сделке с французами, может с таким же успехом разболтать другим о его, Птицына, непонятной заинтересованности в этой сделке.
Телефон затрещал вновь. Птицын снял трубку и выжидающе молчал.
Смит был малословен: назвал число, час и место встречи. Птицын ничего ему не ответил и положил трубку. Стал прикидывать все «за» и «против». Первых было немного, но они были весомые, вторых было очень много, и многие из них выглядели устрашающе. Конечно, страшно. И даже очень! Но как быть-то? Как поступить правильно? Нужно-де поддержать контакты хотя бы здесь, раз его не пустили в Париж! Проворнову можно, а Птицыну нельзя?.. И так ведь всю жизнь: кому-то можно, а вот ему нельзя!.. Так хотелось думать Птицыну, так он оправдывал свое подлое решение.
Завтрашняя встреча со Смитом весьма своевременна. На этой встрече Птицын будет выглядеть солидно. Как настоящий бизнесмен. Смит должен это оценить.
Без пяти минут семь Птицын был у входа в метро на площади Дзержинского и читал «Вечернюю Москву», беспокойно поглядывая изредка на башенные часы большого здания за памятником.
Ровно в семь мимо него прошел Смит, взглядом предложив следовать за ним.
Они направлялись вниз. У памятника первопечатнику Федорову Смит оглянулся, проверяя, идет ли Птицын. Тот вышагивал с рассеянным видом, как бы прогуливаясь и любуясь яркими осенними листьями. Смит перешел улицу и свернул в сквер. Выбрал удобное место, опустился на свободную скамейку и сразу же углубился в журнал. Минут через пять появился Птицын. Постоял у огромной цветочной клумбы и сел на ту же скамейку.
– Нам следует быть осторожными, – вместо приветствия сказал Смит, не отрываясь от журнала.
Птицын промолчал. Он и без того был достаточно напуган подобной встречей. Смит понял его настроение.
– Извините и здравствуйте, господин Птицын. Я бы хотел знать: вам удалось помочь нашей фирме?
Глядя вверх, на освещенную солнцем старинную башню, Птицын ответил:
– Мне удалось убедить шефа отказать конкурентам и подписать контракт с вашей фирмой.
– О’кэй. Думаю, что, получив от меня такое приятное известие, фирма не замедлит достойно отблагодарить вас.
– Несогласованным остался один вопрос. Но, думаю, вы уступите? Вы бессовестно заломили лишку, – продолжал Птицын, украдкой поглядывая на Смита.
– Уступить вам пятьдесят тысяч долларов, не правда ли? Может, это сделаете вы? – усмехнулся Смит.
Птицын молча думал.
– Скажу вам доверительно, как приятелю Бастида: я получил указание фирмы соглашаться на семипроцентную скидку. Это устроит вашу сторону? – допытывался Смит.
– Полагаю, что нет.
– Вы нас берете за горло… Продукция лежит на складах, фирма терпит убытки.
Птицыну казалось, что еще одного нажима фирма уже не выдержит и согласится на все условия…
– Месье Птицын, а вы не смогли бы еще раз убедить шефа? Контакты успешно развиваются, вам следует пойти фирме навстречу!..
– Допустим… – Птицын опасливо посмотрел по сторонам.
Поблизости никого не было видно. Лишь на скамейке напротив сидела в обнимку влюбленная парочка. Чернокожий парень в толстых роговых очках что-то шептал рыжей девице, она кокетливо улыбалась.
– Мы с вами коммерсанты. А коммерсанты работают на процентах. Сколько? – деловито справился Смит.
– Бог с вами, что вы говорите!.. – изумился Александр Иванович.
– Бизнес есть бизнес. Я вправе гарантировать вам десять процентов, пять тысяч долларов. Но если вы настаиваете на большем, я запрошу фирму. Согласны? – напирал Смит.
Птицын твердил одно:
– Я не хочу этого слышать, я не хочу этого слышать…
– Я уверен, мы договоримся. Как должен я вести себя на заключительных переговорах с вашим объединением?
– Категорически настаивать на прежних… – Птицын осекся, поняв, что сболтнул лишнее.
– Благодарю вас. Через пятнадцать минут я подъеду на такси к гостинице «Москва». Вы подсядете в машину, я передам сувенир от месье Бастида.
Смит поднялся со скамейки и зашагал к «Метрополю».
Птицын медленно пошел к гостинице «Москва». Что теперь будет? Что произойдет?.. Еще можно все исправить… Завтра же рассказать руководству… Ведь он выпытал у Смита важные сведения о бедственном положении фирмы?.. А кто ему поручал вступать в контакт о фирмой? Как объяснить это?.. Объяснений и ждать не будут, немедленно выгонят с работы!..
Подойдя к гостинице, он стал внимательно разглядывать витрину фотохроники ТАСС.
Вот в стекле появилось отражение машины, из которой ему махал рукой Смит. Птицын сел в машину. Это было такси. У станции метро Смит попросил шофера остановиться и вышел, оставив на сиденье изящно упакованный магнитофон.
2
Все эти дни Птицын жил в тревожном ожидании какой-то беды. Мучительно думал о том, что он скажет, если начальство потребует от него объяснений по поводу встречи со Смитом. Как оправдать свою болтливость, которая обошлась стране в пятьдесят тысяч долларов? Он знал, что вчера подписан контракт на условиях французской фирмы. Назовут ли это только болтливостью?..
Он должен был сегодня раз и навсегда признаться самому себе, признать страшную правду, на которую всю жизнь он упорно пытался закрывать глаза, пытался спрятаться за удобными рассуждениями… Он лжец! Он лгал всем окружающим и, чтобы сохранить самоуважение, лгал себе… Но теперь ни оправдать, ни обмануть себя он уже не сможет! Да, это была не болтливость, а продуманная подлость. И хотя до конца жизни он сможет лгать близким и посторонним людям, себе лгать он уже не в состоянии. Теперь он всегда будет знать, кто он такой.
Но и теперь Птицын искал оправдания себе. Не объединение надо бы пожалеть: что оно потеряло? Только деньги, да и то не такие уж и большие… Жалеть нужно его, Александра Ивановича Птицына: он потерял гораздо больше, гораздо больше! Уважение к себе, вот что он потерял… Как бы он ни старался забыть, он никогда не сможет вычеркнуть это из памяти. Он не будет спать по ночам…
Размышляя таким образом, Птицын ехал в вагоне метро на встречу со Смитом. На станции «Кировская» он увидел Смита на перроне. Тот пропустил в вагон всех пассажиров и, оглянувшись по сторонам, вскочил в последний, с силой сдерживая закрывавшуюся дверь, защемившую его портфель.
Внимательно оглядев стоящих рядом пассажиров, Смит на секунду остановил свой взгляд на Птицыне и отвернулся.
Птицыну опять стало не по себе. Этот тип улетит завтра в свой Париж, только его и видели! А кто знает, какие последствия может иметь эта встреча для него, Птицына…
Выбравшись из вагона на станции «Сокольники», Птицын медленно пошел к выходу, незаметно наблюдая за Смитом. Тот вышел из вагона последним, перед самым закрытием дверей, двинулся сначала в обратном направлении, затем вернулся и, обогнав Птицына, поднялся к выходу. Птицын видел, как он зашел в магазин, его силуэт раза три промелькнул туда-сюда в окнах магазина, и, наконец, он опять вышел на тротуар и свернул в улочку, где совсем не было видно прохожих.
Смит поспешно удалялся. Вдруг обернулся и зашагал обратно к Сокольническому кругу. Остановился у перехода, пропустил все автомашины и, быстро перейдя улицу, уставился на доску объявлений. Лишь убедившись, что за ним никто не следит, пошел ко входу в парк.
Они нашли скамейку в поросшем кустами углу парка. Смит, внимательно осмотревшись, жестом пригласил Птицына присесть и опустился на скамейку сам. Поставил на колени портфель и, откашлявшись, сказал:
– Господин Птицын, наша фирма благодарит вас за оказанную ей услугу и поручила мне передать ваши комиссионные.
Нажав пальцем замок и приоткрыв портфель, он вынул сверток.
– Здесь пять тысяч долларов.
Птицын, двигаясь как во сне или под гипнозом, взял из рук Смита сверток, сунул в карман своей куртки. Карман заметно оттопырился. Александр Иванович снял куртку, небрежно сложил ее, перебросил через руку. Вытер платком пот с лысины.
По дальней аллее прохаживался русоволосый парень в пестрой клетчатой рубашке и серых брюках, с букетиком красных цветов в руке. Он медленно шагал взад-вперед по песчаной дорожке, кого-то терпеливо поджидая.
«Влюбленный студент… У всех свои заботы…» – снисходительно подумал Птицын и невольно дотронулся до кармана куртки.
Смит тоже увидел парня и позволил себе пофилософствовать:
– Как и везде в этом мире, у вас тоже влюбленные ждут, а возлюбленные опаздывают… – Взглянул на часы, покачал головой и продолжил деловой разговор: – Вам известно, что есть предварительная договоренность о новом контракте на дополнительную поставку нашего горного оборудования? На сумму шесть миллионов долларов.
Птицын утвердительно кивнул головой, хотя об этом он слышал впервые.
– Сегодня я улетаю. От имени фирмы прошу вас помочь нам и с этим контрактом. От вас многое зависит, мы в этом только что убедились. Само собой разумеется, фирма в долгу не останется.
Птицын молчал, глядя в сторону. Вдруг резко повернул голову и, уставившись на Смита глазами-щелками, решительно объявил:
– Я больше помогать вам не буду. Не могу. Оставьте меня в покое! Дело опасное. К тому же я скоро работу брошу, на пенсию уйду. На меня больше не рассчитывайте. Так и передайте месье Бастиду.
– Не смею настаивать, но опасности для вас я не вижу никакой.
– Да каждая встреча с вами мне чуть ли не инфаркта стоит!.. – Птицын еще раз вытер платком мокрую лысину.
– Я слышал, что вы были крупным работником.
– Был в свое время. Возглавлял главное управление одного министерства, – с достоинством ответил Птицын.
– Чем занималось это управление?
– Этого я сказать не имею права.
Смит пожал плечами.
– На каждом шагу у вас тайны, секреты. Мы, например, не скрываем, что в прошлом году в мире (без вас) добыто тысяча триста тонн золота и тридцать миллионов карат алмазов, сообщаем данные по каждой стране. А вы все играете в прятки… Вашему государству скоро пятьдесят стукнет, пора заниматься серьезными делами – сотрудничать с нами в перестройке мира на индустриальной основе!
– Эти вопросы не нам решать, – ответил Птицын и поднялся.
Смит тоже встал. Они пошли рядом.
– Конечно, но сотрудничество в личном плане зависит лишь от нас самих.
– Я уже оказал вам услугу. Дальше – не рискую.
– От вас нужно было бы очень не многое. Как говорят в Америке, кто владеет информацией, тот владеет властью. Сведения только о сугубо коммерческих делах: кто наши конкуренты, их условия, состояние переговоров с ними. Мы сможем принять меры к дискредитации конкурирующих фирм, только и всего! Таков закон бизнеса. Политики никакой. Ущерб только нескольким капиталистическим фирмам. Вашему государству – никакого.
– К чему весь этот разговор, если вы улетаете?
– Да поможет нам бог! – Смит осклабился. – На Воробьевых горах есть церковь. Пройдете ее узким коридором и с левой стороны увидите большое распятье. В церковь иногда ходят к заутрене наши люди. Вызов по этим двум телефонам. – Смит написал номера на обрывке газеты. – Запомните: говорить по телефону не нужно. Только ждать ответа абонента. Услышав фамилии «Стьюард» и «Коэлл», повесить трубку. Это будет значить, что вы вызываете в церковь за информацией. Нужны какие-нибудь еще пояснения?
Птицын отрицательно покачал головой.
– Допустим, у вас возникнет нужда встретиться с нашим представителем. Позвоните по тем же телефонам и трижды подуйте в трубку. Встретитесь там же. У нашего друга будет под мышкой такой же портфель, как у меня, а в галстук воткнута булавка с красными камешками. Ну, вот, мне кажется, все. Теперь нам надо расстаться. Желаю вам полной удачи!
– Подумаю, – пообещал Птицын.
Птицын держал путь, как уже не первый раз за последние дни, к шашлычной. Оттуда еще издалека приятно тянуло жареным мясом. Ему хотелось выпить, – последнее время он пил почти ежедневно, благо поводов было достаточно: неприятности по службе, скандал с женой из-за дачи, страх перед возможным разоблачением его связей с фирмачами. Странно, но после отлета Смита гнетущий Александра Ивановича страх лишь усилился. Последняя неделя вся прошла в этих тревогах…
– Александр Иванович! Вот встреча! Садитесь! – услышал он голос Аси.
Ася сидела за столиком у окна, с молодым человеком. В этот момент тот сдирал зубами кусок мяса с длинного шампура.
Кавалер Аси давно не стригся, рыжие лохмы бороды блестели от бараньего сала. С плеч свисал огромный клетчатый пиджак.
– Альберт Пухов, – представился он, протягивая Птицыну измазанную жиром руку.
– Студент из Зареченска. Правда, в Альберте есть что-то сибирское, медвежье? – прощебетала Ася.
– Возможно. – Птицын подозвал официанта, заказал шашлык и графинчик коньяку.
Альберт отменил его заказ: знакомый Аси – его гость, и он будет угощать гостя по своему усмотрению.
Пили и ели много. Говорил все время Альберт. Он никому не давал вставить слово. Хвастался охотой, рыбалкой, футболом, успехом у женщин…
– Пардон! – вдруг сказал он и, поднявшись со стула, пошел в конец зала.
– Александр Иванович, голубчик, пройдите с ним. Ему плохо. Не сочтите за труд!..
По запаху хлорной извести Птицын нашел дорогу. Бледный Альберт, согнувшись, стоял у раковины и лил на мохнатую голову холодную воду. Потом полоскал рот, шумно сморкался. Умывшись, утерся рукавом рубахи, спросил Птицына:
– Пахан, ты кто такой? Что-то я тебя не знаю. Но ты вроде свой. Помоги достать доллары… Позарез надо! А? Можешь? Мне нужно солидную сумму, тысячу, заплачу по трешке. Связь через Аську.
– Молодой человек, я пришел, чтобы увести вас отсюда. Вы обращаетесь не по адресу.
– Красная цена – три с полтиной… – Студент замолк: появился еще один подвыпивший посетитель.
Они вернулись в зал.
Ася уже расплатилась с официантом и ждала их у выхода.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
В квартире Северцева раздался звонок. Михаил Васильевич пошел открывать дверь. У порога стоял знакомый почтальон в мокром плаще. Он поздоровался, вытащил из сумки заклеенный телеграфный бланк и подал Северцеву. Михаил Васильевич прежде всего взглянул на пункт отправления: Усть-Пиропский… и, быстро порвав тонкую бумажную-заклейку, пробежал уже давно ставший знакомым телеграфный текст: «Ваша номер (назван исходящий номер) не вручена за отсутствием адресата».
Почтальон сочувственно посмотрел на него.
– Извините, я пойду. Сегодня воскресенье, нужно пораньше успеть домой.
Закрыв за ним дверь, Северцев вернулся в свою комнату. Сел на кушетку, еще раз перечитал телеграмму. Потом встал и спрятал ее в ящик письменного стола.
…Два года назад Северцев взял очередной отпуск с намерением провести его не на Черноморском побережье, а в этом богом забытом краю. О своем желании рассказал Шахову. Николай Федорович не одобрил его решения, советовал оставить Малининых в покое, не бередить души, но, видя, что Северцева переубедить невозможно, отпуск разрешил.
Неделю добирался Михаил Васильевич до места, где находилась экспедиция. Пурга задерживала на каждом аэродроме, словно не хотела пускать туда… В безлесной тундре, где полновластно хозяйничали ветер и снег, чернели три домика геологоразведчиков и две хозяйственные постройки, на одной из которых была укреплена радиомачта. Самолет встречали радистка и кладовщик в тулупах и валенках.
– Иван, принимай быстрей груз! Через час должен лететь обратно, иначе зазимую у вас. Клава! Сейчас же запроси прогноз погоды! – кричал им бородатый летчик.
Северцев вместе с летчиком вошел в темный барак, где топилась железная печка и на столе горела керосиновая лампа.
Летчик поглядел на тусклую электрическую лампочку у потолка:
– Что с энергией?
– Движок барахлит, на аккумуляторах работаю, – ответила радистка, надевая наушники.
– Где начальство? – спросил кладовщика Северцев.
– Я теперь здесь самый главный. А кого тебе надо, паря?
– Малининых.
– Однако поздно хватился, паря, они к Ленинграду небось подъезжают, – ответил кладовщик и вышел, плотно прикрыв за собой скрипучую от мороза дверь.
– Вот и кончился мой отпуск. Полетим обратно! – сказал Северцев летчику.
– Быстро управились. Как сводка, Клава?
Радистка сняла наушники и передала бумажку летчику.
– Надо торопиться с отлетом, ветер усиливается. Пойду помогу разгружать, – сказал летчик, выходя из барака.
Северцев тоже поднялся, но, оставшись наедине с радисткой, спросил:
– Скажите, как живет Валерия Сергеевна?
– Вы Северцев? – спросила в свою очередь радистка, внимательно всматриваясь в незнакомца.
– Да… Но как вы догадались? – недоумевал он.
– Ваши телеграммы для Валерии Сергеевны принимала я. По ее просьбе передавала ей в руки. Она часто спрашивала, нет ли ей от вас чего-нибудь, и огорчалась очень. Фотокарточку вашу показывала мне – у моря вы с ней сняты. Какая досада, что не застали…
– Ну как она?.. Расскажите!..
– Да что уж тут рассказывать, разве это жизнь? С утра до вечера образцы пород перебирает, ночью за мужем ходит, плох он, кровью харкает, вот, может, в Ленинграде врачи помогут. Ну, а сама здорова, только седая шибко стала да грустная, в глаза ей смотреть больно. Наказывайте: что передать-то ей от вас?
– Ничего. Впрочем, попросите ее написать мне, вот мой адрес.
– Адрес этот она знает, вы писали. А отвечать не хочет. Гордая. Наверное, обидели ее чем, вот и не прощает.
– Наверное, наверное… До свидания, Клава! – И Северцев тоже пошел разгружать самолет.
Когда Михаил Васильевич рассказал Шахову об этой поездке, тот еще настойчивей стал убеждать Северцева забыть Малинину. Не терзать ее своими письмами и телеграммами. И вдруг посоветовал жениться… даже сватовство брал на себя!
– Николай Федорович, вы только подумайте, что вы говорите!.. После того, что я узнал от радистки, – жениться?!
Со времени этого разговора между ними пробежала черная кошка. Северцев больше не откровенничал с Шаховым, держался с ним подчеркнуто официально.
Летели месяцы. Валерия молчала. Вновь Михаил Васильевич договорился об отпуске и решил опять добираться к ней. За день до его отъезда пришло письмо, написанное незнакомым почерком. На конверте не было обратного адреса, штемпель неразборчив, и Северцев долго гадал, от кого оно. Внезапно решил: от радистки Клавы!.. – и быстро разорвал край конверта.
«Здравствуйте, Михаил Васильевич! Пишет вам радистка Клава из Алмазной экспедиции. Мы меня помните? Ну, так вот, хочу рассказать про наши печальные дела. Начальник Павел Александрович в геологическую партию не вернулся. Весной на родине отдал богу душу. На его место назначили Валерию Сергеевну, но она отказалась. Побыла здесь месяца два, как положено, оформила запасы и все дела передала старшему геологу. Люди знающие говорят, что очень много Малинины нашли алмазов. Месторождение это Валерия Сергеевна назвала Павловским, в честь Павла Александровича. Я ей все рассказала о Вашем приезде, передала Вашу записку с адресом и просьбу. Она долго расспрашивала о Вас, какой Вы с виду, здоровы ли и прочее. Обещала теперь написать, даже заехать к Вам собиралась. Как пришел сюда первый пароход, так она с ним и уехала. Имущество все свое раздарила и подалась, сердешная, с одним рюкзаком за плечами, а куда – не сказала. Сама, говорит, не знаю, куда ветром теперь занесет. Написать мне обещала, но пока больше ничего не знаю. Если Вы знаете ее адрес, прошу написать о нем. До свидания, с поклоном к Вам Клава».
Каждый вечер, приходя домой, он механически допытывался у дежурной лифтерши – не спрашивала ли его приезжая женщина? И добавлял: такая интересная и седая. «Нет, не приходила», «Нет не спрашивала», – отвечала лифтерша, не дослушав его.
За последнее время в жизни Северцева произошли перемены. Он покинул Зареченск и, по предложению Шахова, был назначен директором Московского научно-проектного института, где работал его Виктор. Северцев колебался: его отъезд из Зареченска могли расценить как дезертирство, но и оставаться дольше там он не хотел. Во время командировки в Москву ему стукнуло пятьдесят, эту дату отмечали у Шаховых, пришел Виктор, и коллективно порешили, что Михаил Васильевич примет предложение Николая Федоровича… Через несколько дней Северцев уехал в совнархоз сдавать дела. И, зайдя домой, увидел сияющую лифтершу…
– Была, была твоя седая красавица, душевный ты мой человек!..
– Где она сейчас? Что сказала?
– Приказывала сказать, что, значит, приходила тебя поздравить. Потом телеграмму прислала. Вот, бери!
«Поздравляю пятидесятилетием желаю прожить долгую жизнь без седины в сердце Валерия».
– И еще тебе письмо от гражданки Северцевой, небось от супружницы.
Михаил Васильевич сунул письмо в карман.
– О чем вы говорили? Она хоть обещала зайти еще раз?
– Говорили про разные разности… про тебя, значит, что в Москве и скоро ждем обратно, про сына Виктора, что надысь приезжал… А больше, кажись, ничего. Так, про бабские печали всяко-разное болтали. Зайдет или нет – не сказывала, только я ее приглашала. Сидела она вот здесь на своем рюкзачке, бездомная, горемычная. Дала я ей ключ от твоей квартиры. Взяла, благодарствовала. А когда письмо от супружницы увидала, ключ вернула назад. Я ее на ночь у себя приютила, как сменилась.
– Ну что же, спасибо и на этом.
Северцев поднялся к себе. Бросив на пыльный стул пальто, открыл форточки. Свежий сквознячок продул затхлый воздух нежилой комнаты. Михаил Васильевич был рад, что Валерия помнила день его рождения. А вот он даже не знает точно, сколько ей лет… Видимо, теперь она вернется! Она уже вернулась бы, если бы не его отъезд в Москву… Теперь скоро, – может, через неделю, через день, через минуту, – раздастся звонок… Так и не дождался он в Зареченске ее звонка.
Расстался Михаил Васильевич с сослуживцами по совнархозу очень тепло и просто. Местные работники по-своему поняли его отъезд: все москвичи здесь птицы залетные, гнезда вьют временные, ждут не дождутся скорей улететь в родные края.
Валерии он написал письмо – назвал свои московские координаты, очень просил ее больше не исчезать. Письмо передал вместе с ключом от квартиры лифтерше. Та уверяла, что непременно передаст письмо седой красавице, как только та придет опять.
И вот снова Москва. Интересная – но малознакомая – научная и проектная работа, осваивать которую приходится с азов – на это уйдут дни и ночи многих месяцев, лет. Сколько теперь изменилось в жизни Михаила Васильевича! Неизменным осталось одно – ожидание Валерии. Он по-прежнему ждал ее, вздрагивал от каждого звонка в передней, в тревожном ожидании снимал трубку телефона…
И вот на днях он вновь напал на ее след. В институт пришла местная газета, где крупным шрифтом сообщалось об открытии геологом Малининой новой алмазной кимберлитовой трубки. Это открытие вызвало интерес в его институте – институт проектировал северные алмазодобывающие предприятия, и было решено запросить подробные параметры месторождения: запасы руды, среднее содержание алмазов в тонне, коэффициент вскрыши пустых пород, крупность алмазов (в каратах).
В этот же вечер Северцев послал в Усть-Пиропский вторую телеграмму – лично геологу Малининой – с просьбой откликнуться наконец. Ответ пришел без задержки: после оформления геологических материалов по новой кимберлитовой трубке они будут незамедлительно высланы институту в установленном порядке. Геолог Малинина в данное время находится в дальнем маршруте. Подписал телеграмму незнакомый геолог Кузовлев. Обрадованный Северцев пошел к Шахову за получением разрешения на командировку в Усть-Пиропский.
Николай Федорович просил с командировкой повременить: сейчас верстаются контрольные цифры пятилетки, Северцев очень нужен в Москве. Заметив, как помрачнел Михаил Васильевич, Шахов предложил лететь попозже вместе: он тоже хочет ознакомиться с новой трубкой. Если она надежна и интересна в промышленном, а не только в геологическом отношении, как часто оценивают месторождения геологи, то ее следует включить в наметки пятилетки.
Вчера Михаил Васильевич по дороге домой дал Валерии телеграмму с оплаченным ответом – сообщил о своем скором приезде. И вот сегодня пришел оплаченный ответ…
Михаил Васильевич достал из палехской шкатулки единственное письмо Валерии, полученное им через Шахова восемь лет назад.
«Любимый мой! Когда ты получишь это письмо, меня не будет в Москве, прости, что не смогла с тобой попрощаться: боялась – не выдержу. Теперь все кончено. Мы с тобой больше не должны видеться. Ты сделал все, чтобы мы были вместе. Но расстаться необходимо, и ты знаешь почему. Сейчас мы очень страдаем, наш разрыв душит меня, как тяжкий, тяжкий сон. Пройдет много дней, пока мы проснемся, долго нам будет еще больно. Там, далеко от тебя, я буду часто видеть тебя… Нас с тобой! Но наступит и выздоровление. Время сделает свое дело. Все на свете проходит, мой дорогой, и ты это знаешь не хуже меня. Может быть, мы еще встретимся, но когда это будет? Может быть, не будет и встречи. Кто знает, как еще сложится наша жизнь… Разве такой мы представляли ее вчера? Прощай, мой любимый, моя надежда в жизни, мое счастье».
Взяв со стола «Литературную газету», он прилег на кушетку. Невнимательно перелистал страницы, отложил газету в сторону. Он думал и думал над телеграммой… Валерия все еще не вернулась из дальнего маршрута или продолжает играть с ним в кошки-мышки… Как все нескладно у них получается!..
Теперь он может сказать себе – Валерия была его первой и единственной любовью, любовью больше несчастной, чем счастливой. На Орлином руднике, встретив ее, познал первое жизненное потрясение: его любимая внезапно вышла замуж за другого… То он хотел покончить с собой, то собирался застрелить ее и, чтобы положить конец своим мучениям, уехал с рудника. Новый прииск встретил его новыми друзьями. Многое стерло из памяти всепоглощающее время. По доходившим до него слухам, странный брак не принес Валерии счастья, жизнь рассчиталась с ней за ее вероломство, и где-то в душе он был даже доволен этим. Сейчас он признавался себе, что и тогда издали он ревниво следил за каждым шагом Валерии, на что-то надеясь в душе. Постепенно он узнал, что у нее были большие неприятности, арестовали мужа, и вскоре след ее потерялся в сибирской тайге. На новом прииске, когда тоскливое одиночество стало просто непереносимым, он познакомился с молодой учительницей Анной… Любил ли он ее? В то время ему казалось, что любил, хотя эта спокойная любовь совсем не похожа на ту, прежнюю. Родился сын, началась война. Фронт. Возвращение в семью, которая казалась прочной после всего пережитого… Так казалось до второй, спустя многие годы, встречи с Валерией на Сосновке, когда он понял, что обманывал себя, думая, что время излечило его от любовного недуга. Оно просто загнало его вглубь… Михаил Васильевич теперь знал, что и Валерия всю жизнь любила только его. Поэтому оставил семью, любимого сына… В день, когда получил развод с Анной, он вновь потерял Валерию: вернулся из ссылки ее муж, которого она долгие годы считала трагически погибшим. С того дня больше они с Валерией не виделись, она улетела вслед за больным мужем на Север. Тогда он вновь пережил тяжелое потрясение. Ему помог Шахов – забрал с собой, чтобы легче было справиться с горем.
