Текст книги "Рудознатцы"
Автор книги: Георгий Лезгинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)
– Хожу с сумой, выклянчиваю совнархозовские подаяния. Михаил Васильевич, напиши бумажку на цемент!
– Выдадут и так.
– Нет! «Без бумажки я букашка, а с бумажкой человек…» Пиши, пиши!
Северцев написал на бланке распоряжение.
– Отдай в канцелярию.
– Отдавать нельзя: к бумажке нужно приделать руки-ноги, а то она лежать будет! – Филин подмигнул и ушел.
Шахов посмотрел ему вслед и заметил:
– Дядя из тех, кто работает локтями…
Яблоков спросил Михаила Васильевича:
– Тебя не радует шаховское назначение?
– Честно говоря, нет. Во-первых, я мало верую в удачу благих намерений Николая Федоровича. Во-вторых, его отъезд – большая утрата для нашего совнархоза.
– По-моему, опыт Николая Федоровича в Москве нужнее, чем здесь! Многое у нас в хозяйстве оказалось запутанным… Ты правильно заметил, к примеру, что теперь исчез отраслевой принцип руководства, специализации… Многие вопросы экономики нас беспокоят, нужны поиски новых путей-дорог… Что ты по этому вопросу скажешь? – спросил Яблоков.
– Что сказать? – присаживаясь к столу, спросил Северцев и рассказал злополучную историю с отгрузкой кокса металлургам другого совнархоза.
– Сломали вы ведомственные перегородки, подчас мешавшие государственным интересам, а теперь нагородили территориальные, – осуждающе заметил Шахов.
– Есть на Матренинском прииске драга, но нет дражного золота, месторождение отработано, и третий год матренинская драга бездействует и ржавеет, – продолжал Северцев рассказ о своей последней поездке. – На Кварцевом найдено хорошее месторождение дражного золота, но нет драги для его отработки. Степанов, опытный, толковый, энергичный директор, – одним словом, хозяин, а не авантюрист какой-то, – берегся перевезти драгу, смонтировать ее и начать добывать золото, но нужны разрешение, бумажки – проекты, планы, титула и так далее и тому подобное. Я хотел помочь Степанову, дал ему разрешение, но моя бумажка, как разъяснил мне Кусков, незаконная, требуется только московская. Я понимаю, что основные пути развития народнохозяйственного производства должны планироваться в центре, но инициатива мест в выполнении этих планов не должна сковываться, иначе начинает действовать принцип – нерешенный вопрос не содержит ошибок, – возмущался Северцев.
Шахов спросил, что же он предлагает.
– Не насиловать экономику, она должна разрешать или запрещать ту или иную хозяйственную деятельность предприятия: покупать ли крепежный лес для шахты в леспромхозе, или заготовлять его в два раза дешевле на своей делянке. Лучше эти вопросы решать Степанову, а не девице из райфо, которая оплачивает счета леспромхоза и не дает денег на самозаготовки леса. Хватит водить директора на сворке различных инструкций и указаний! – запальчиво ответил Северцев.
Слушая своего взволнованного заместителя, Шахов думал о том, что же все-таки нужно будет предложить там, в Москве, по этим наболевшим вопросам. Вместо десятков плановых параграфов-ограничителей установить предприятию три показателя: объем продукции по номенклатуре, фонд заработной платы и себестоимость продукции? В идеале это, конечно, лучший вариант планирования, но сегодня рискованный. Степанову или Северцеву можно доверить предприятие, работающее на принципах полного хозрасчета, а Филину нельзя, не тот уровень. К тому же наша хозяйственная система сегодня не готова для подобной перестройки… Нужно начинать с эксперимента на отдельных предприятиях, изучить все «за» и «против» и только тогда предлагать проверенное опытом. Решающее слово должна сказать экономика.
Шахов убежденно заговорил:
– В первую очередь нужно брать за шиворот экономистов, они занимаются чем угодно, только не экономикой… Я где-то читал сказку о том, как жили-были при одной мельнице три образованных старичка. Жили они недружно. Первый считал, что вода должна падать обязательно сверху. Второй старичок соглашался, что она должна падать сверху, но добавлял, что при этом она непременно должна падать на лопасти мельничного колеса. Третий утверждал, что упомянутая вода не должна по возможности падать мимо колеса. Кроме того, старички живо интересовались влиянием головастиков и водяных жуков на работу мельницы. На интересе к этим обитателям пруда они все сходились… Шло время. Первый защитил диссертацию на тему «Куда течет вода после мельницы?». Второй собирался защищать свою; «Вода – как элемент образования брызг». Третий собирал материалы к еще не написанной работе «Вода прежде и теперь». Как бы там ни было, при разных творческих устремлениях авторов, вода составляла основу их глубочайших исследований. Три старичка без конца топтались вокруг мельницы по своим излюбленным тропинкам и так горячо спорили о том, является ли вода просто полезной или весьма полезной для перемалывания зерна, что и не заметили, как значительная часть воды стала вытекать сквозь промоину в плотине прямо в реку, минуя мельничное колесо. Чем больше спорили старички о воде, тем больше ее утекало, и пруд стал заметно мелеть…
Яблоков задумчиво покачал головой:
– Нечего греха таить, не год и не два изрядное число экономистов занималось примерно тем же, что и старички из твоей сказки!..
– Нужны серьезные экономические преобразования, а не бесконечные административные перестройки. Чем больше подобных перемен, тем дольше все остается по-старому, – сказал Северцев, взглянув на Яблокова, как бы ожидая от него продолжения разговора.
Петр Иванович, утвердительно кивнув, сказал:
– Мы скоро, я в этом глубоко убежден, будем вынуждены по-новому смотреть на материальную заинтересованность и рентабельность. Будем по-хозяйски считать каждую копейку!.. Наши недруги не преминут поднять по этому поводу вой. Вновь станут кричать о «перерождении коммунистов», «отступлении», «возврате», «сближении с капитализмом», «индустриальном обществе»… Думаю, что нам не следует пугаться очередной истерики зарубежной княгини Марьи Алексевны. Да и своих начетчиков пора поставить на место! Ретивые цитатчики все еще пугают нас словами. Например, слово «прибыль» они ставят только рядом с «эксплуатацией». Все это чепуха! Все это, я бы сказал, из области экономических предрассудков…
Дверь открылась, и секретарша обратилась к Шахову:
– Извините, Николай Федорович, вас по моему телефону вызывает Москва.
Шахов вышел.
– Расскажи, как генералом-то стал! – попросил Северцев Яблокова.
Петр Иванович поудобнее устроился на кожаном диване, расстегнул китель.
– Ты знаешь, – начал он свой рассказ, – что при укрупнении совнархозов мой совнархоз влился в соседний. Обком собирался вернуть меня на партработу, но в Москве решили иначе: мобилизовали в органы безопасности. Подучили, конечно, разным чекистским премудростям…
– Горного инженера? Зачем там горные инженеры? – усомнился Северцев.
– У нас люди разных специальностей. Чтобы не допускать ошибок, нужны знания.
Северцеву хотелось узнать, по душе ли Петру Ивановичу новая работа, освоился ли он с ее спецификой, зачем приехал в Зареченск… Но он ни о чем не спросил, посчитав эти обычные для друзей вопросы теперь по отношению к Петру Ивановичу бестактными. Яблоков оценил деликатность собеседника и, отвечая на незаданные вопросы, сказал:
– Приехал познакомиться с вашей областью. Уже побывал на Кварцевом. Советую: проверь сохранность данных о золотодобыче по совнархозу и прими нужные меры. Ну, а что касается моей работы вообще, то она у меня сложная, но очень важная, дружище… Как сын-то, жена?
– Сын окончил Горный, пошел в науку, бывшая жена учительствует, – нехотя ответил Северцев.
Яблоков все-таки решился еще спросить:
– А Малинина? Где она, горемыка?
Северцев не успел ответить, его выручил вернувшийся, заметно возбужденный Шахов.
– Москва торопит с отъездом. Просят назвать преемника. – Шахов замолчал и выжидающе посмотрел на Северцева.
Яблоков подмигнул Михаилу Васильевичу, спросил:
– Догадываешься?
– О чем мне следует догадываться? – насторожился тот.
– Давай начистоту: рекомендую тебя на должность председателя совнархоза. Обком партии, думаю, поддержит мою рекомендацию. Что скажешь ты? – в упор глядя на Северцева, спросил Шахов.
Михаил Васильевич невольно улыбнулся, вспомнив разговор с Кусковым. И, недолго помедлив, ответил:
– В подобных случаях принято говорить: «Спасибо за доверие!» Но дело в том, что такого доверия я не заслужил.
– У нас другое мнение, – возразил Николай Федорович. И глухо добавил: – Ты помнишь, Михаил Васильевич, наш разговор в Москве, перед переездом сюда? Я пригласил тебя к себе на смену, учил, чему мог.
– Все помню и могу сказать вам за все только спасибо! Но будем откровенны: все мы, сторонники перестройки, тогда представляли ее совсем по-иному… А что получилось? Совнархоз, не родившись, помер…
– Ну, это уж ты слишком! – прервал Яблоков. – Совнархозы сыграли и положительную роль!
– Он что-то особенно стал брюзжать после этой поездки, – заметил Шахов.
– Возвратившись из командировки, я решил просить у вас, Николай Федорович, отставки, – объявил Северцев, – и направления опять на какой-нибудь рудник. Там хоть и трудно, но видишь плоды своего труда… Степанов-то какое кадило раздул! Аж завидки берут… А какие здесь «плоды»? Растущая изо дня в день переписка, тысячи ненужных бумаг, посылаемых наверх и вниз по пустяковым вопросам, которые не могут, однако, решать ни предприятия, ни совнархозы?.. Нет уж, увольте!..
– Толкует о руднике, как старик о богадельне, – засмеялся Яблоков и покачал головой.
– Ты считаешь, что работники аппарата… – начал было Шахов, но Северцев взмолился:
– Не надо, не надо, Николай Федорович, агитации и пропаганды… Я ничего не считаю. Но согласия на пост председателя не даю. Прошу освободить меня от должности заместителя и использовать на производстве. Где угодно, по вашему усмотрению. Это мое последнее слово. На костер пойду, гореть буду, но от своего убеждения не откажусь, – смягчил он свой отказ шуткой.
Помолчали. Шахов с некоторой обидой заключил:
– На правах совнархозовского инквизитора предлагаю новоявленному Джордано Бруно поразмыслить над сказанным! Мы еще вернемся к этому разговору.
– Нет, Николай Федорович, прошу вас; очень прошу вас считать наш разговор на эту тему законченным!..
На том и распрощались.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Трое мужчин вышли из облицованного гранитом здания и остановились на тротуаре под раскидистой липой.
– Вам куда, месье Бастид? – нагнув лысую голову, спросил Птицын, с большим усилием застегивая пуговицу на плаще «болонья», который спеленал его ожиревшие телеса.
– Я живу в отеле «Метрополь», – по-русски ответил месье Бастид.
Французу на вид было около сорока. Среднего роста, полный, как Птицын, с очень белым лицом, живыми, умными глазами, тонкими чернявыми усиками, он производил приятное впечатление.
– Мы вас проводим, если разрешите… – сказал третий собеседник. – Между прочим, должен вам сделать запоздалый комплимент: вы хорошо говорите по-русски, во всяком случае, лучше, чем я по-французски: забывается без практики.
Высокий, немного сутуловатый, профессор академического института Проворнов старался держаться прямо, откинув назад голову с крашенными хной волосами. Любезно улыбался желтым с синими прожилками лицом.
Они пошли по улице Горького к Центральному телеграфу.
– Как вам нравится летняя Москва? – спросил гостя Проворнов.
– Я очень люблю Москву, а еще больше – Ленинград. Я бывал туристом в России раньше, студентом Сорбонны, – ответил Бастид.
Вышли к проспекту Маркса и вскоре оказались в сквере Большого театра. Бастид предложил посидеть на скамейке у фонтана.
На кирпичного цвета дорожках играли в лошадки три карапуза под неослабным надзором что-то вязавшей бабушки. На соседней скамейке целовалась влюбленная парочка.
– О! Жизнь везде одинакова: в Париже, как в Москве, люди тоже влюбляются, рожают детей, стареют – независимо от того, коммунисты они или буржуа…
Птицын и Проворнов дипломатично промолчали. Бастид изменил тему:
– Я доволен результатами совещания, хотя – прошу меня извинить! – у вас на совещаниях или заседаниях разговаривают очень много и очень долго. Ваша речь, профессор, в пользу нашего сотрудничества, – обращаясь к Проворнову, заметил он, – была логична и научно аргументирована. Спасибо! Теперь дело за вами, месье Птицын, помогите быстрее оформить контракт!
– Я всего лишь исполнитель, от меня мало что зависит, – сказал Птицын.
Они поднялись со скамейки и, миновав здание Малого театра, перешли улицу. На углу, у «Метрополя», Проворнов поклонился, пытаясь распрощаться. Бастид удержал его:
– Время обеда! Французы никогда и ни при каких обстоятельствах его не пропускают. Прошу оказать мне честь!
Птицын ссылался на неотложные дела, Бастид ничего не хотел слушать. Взяв своих провожатых под руки, потащил их в гостиницу.
В просторном номере с окнами на Малый театр уже был накрыт стол, в центре которого красовалась фарфоровая ваза с крупными красными розами.
…Бастид лихо пил «Столичную», нахваливал семгу, икру, признался, что очень любит русскую кухню вообще, а у себя дома, в Париже, часто обедает в ресторане «Максим».
– Говорят, что человек ест, чтобы жить, а не живет, чтобы есть. Но мы, французы, с этим не согласны! – шутил он.
Посреди застольной болтовни успел рассказать кое-что о себе: окончил два факультета, имеет ученую степень доктора наук, его призвание коммерция, он возглавляет французское отделение международного концерна «Майнинг корпорэйшн», женат, двое детей, семья живет постоянно в Вене.
– Скучаете, вероятно? – учтиво осведомился Птицын.
– В Париже одному жить веселей, – подмигнув, ответил Бастид.
Предпринимателем стал месье Бастид по настоянию отца жены, крупного промышленника, хотя душа лежит больше к гуманитарной деятельности. Что поделаешь, мы не всегда вольны в своем выборе…
Бастид предложил тост за коллегу – профессора Проворнова, за развитие контактов ученых всех стран.
Проворнов сегодня пил мало: к шестидесяти годам нажил кучу всяких болезней и поэтому стал воздерживаться от спиртного, – но после такого тоста не осушить бокал было нельзя.
Бастид пил много, но не хмелел.
– Друзья! – торжественно начал он, когда атмосфера разогрелась, и поднял бокал. – Сегодня я не чувствую себя в гостях, мне кажется – я дома, в Париже. Так мне хорошо с вами… Думаю, что всем нам надоело при встрече угрожать друг другу только потому, что один поклоняется Христу, а другой – Марксу… Мы живем в шестидесятые годы просвещенного двадцатого века, когда люди не верят никаким пророкам, кроме науки… В наше время индустрия гордо шагает по всей планете, преобразуя старые, традиционные общества, меняя многие их черты… Мир вступил в новую эпоху – эпоху тотальной индустриализации. Эта цель сближает Восток и Запад… Предлагаю выпить за единый мир!
– Простите, месье… Единый мир!.. Такой ли он единый? – возразил Проворнов.
– А как вы относитесь к тому, что современное индустриальное общество уже, собственно говоря, не состоит из рабочих, получающих жалованье, и предпринимателей, получающих прибыль? При корпоративной экономике все рабочие и служащие участвуют в прибылях, производством управляет совет директоров, не являющихся собственниками. Частная собственность, так сказать, «расщеплена»: кто обладает ею, тот не управляет, а кто управляет, тот не обладает ею… А как вы смотрите на то, что индустриализация, научно-техническая революция автоматически ведут к интегрированию, синтезу всех стран и их общественных систем?.. И вы у себя, и мы у себя для материального преобразования используем одну и ту же технику – экскаваторы, бульдозеры, буровые станки… Индустриальное общество – всемирное общество. Наука и технология, на которых оно базируется, не знают границ. Они, так сказать, говорят на интернациональном языке. Да! Индустриальное общество – единый, неразделенный мир. Например, различия в языке, в одежде, которые значительно сгладились, не соответствуют общей, как бы это вернее выразиться… – Бастид щелкнул пальцами, – культуре народов! Культуре, создаваемой повсюду автомобилями, самолетами, электрическим светом, мощной энергетикой… Хотим мы этого или не хотим, идет взаимное сближение капитализма и социализма… Но не будем сегодня спорить! За последние десятилетия мы устали от споров, не правда ли? Лучше поговорим о том, что нас сближает! О торговле, например… Месье Птицын, как вы полагаете, когда будет подписан контракт между нашей фирмой и вашим объединением?
Птицын откашлялся, погладив ладонью лысую свою голову, пробурчал:
– Трудно сказать… Это зависит не только от нашего объединения, но больше, – он кивнул вверх, – от министерства то есть…
– Да, я знаю, у вас это все очень сложно! Много хозяев, – улыбнулся Бастид.
Потом разговор перешел на московское мороженое, постановки здешних театров и так далее.
– Когда вы приедете в Париж, – говорил Бастид, – то убедитесь, насколько был прав ваш Маяковский, воскликнувший: «Я хотел бы жить и умереть в Париже». Правда, он добавил: если б не было Москвы! Но это понятно: родина… Я покажу вам Париж днем и ночью. Вы узнаете и полюбите его так же, как Москву. Конечно, урбанизм портит Париж, но автомобили не сломаешь и людей на коней не пересадишь…
– Вряд ли мы попадем в Париж, – заметил Птицын.
– Фирма будет счастлива пригласить вас и господина профессора для продолжения переговоров. Мы сегодня сделали лишь первый шаг к установлению деловых контактов. Ответный визит за вами… Простите меня, я отлучусь на минутку.
Выйдя из-за стола, Бастид скрылся в соседней комнате. Вскоре он вернулся и положил на стол две небольшие коробки.
– Нам пора. Разрешите рассчитаться, и мы пойдем, – сказал Проворнов, доставая из кармана пиджака бумажник.
– Нет, нет, нет! Спрячьте свое портмоне, приглашал вас я.
– Нужно на паритетных началах, – вставил Птицын, хватаясь за карман.
– Прошу принять от нашей фирмы маленькие сувениры – в знак глубокого уважения!
– Что вы, что вы, месье! – отстраняя коробку, запротестовал Проворнов.
– Да это все-навсего портативные транзисторы. Чтобы вы лучше слышали нас! – пошутил Бастид.
Проворнов усмехнулся:
– Объяснение прямо-таки из сказки о Красной Шапочке…
Бастид развел руками:
– О ля-ля! Неужели я похож на волка, месье Проворнов?!
Проворнов достал из портфеля свою книгу «Геология», на первом листе сделал дарственную надпись: «Французскому коллеге дружески от автора» – и вручил Бастиду. Тот рассыпался в благодарностях.
Проворнов обвел глазами переднюю и скрылся за невысокой дверью.
– Я завтра улетаю домой, – сказал Бастид Птицыну, – но в скором времени Москву посетит представитель нашей фирмы. Не могли бы вы дать мне ваш телефон, чтобы при необходимости он мог с вами связаться?
Птицын вырвал листочек из записной книжки, написал на нем номер своего телефона и передал листочек Бастиду. Тот вручил взамен свою визитную карточку.
Возвратился Проворнов. Стали прощаться.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Вертолет-стрекоза плавно опустился на бревенчатый настил. С железной лесенки Северцев спрыгнул на землю. От еще крутившегося винта несло прохладой, Михаил Васильевич поежился и огляделся: стена кедровой тайги окружала маленькую посадочную полянку, где одиноко стоял рубленый барак – материальный склад геологоразведчиков. Вслед за Северцевым из вертолета спустился московский профессор-геолог Проворнов, с трудом удерживая на ветру мягкую шляпу.
– Здравствуйте, Михаил Васильевич, – услышал Северцев девичий голос и, обернувшись, увидел голубоглазую Светлану Степанову.
Она была все в том же спортивном костюме, с брезентовым рюкзаком за плечами. В руках держала геологический молоток. Северцев познакомил девушку с профессором и спросил:
– Виталий Петрович и Филин здесь? Я вызвал их в экспедицию.
– Отец здесь, но занят, все воюет с вашим ревизором, потому встречаю вас я. Филина ждут со следующим рейсом.
Светлана пошла вперед по торной тропе, ведущей в глубь тайги, за нею гуськом направились гости. Их обступили со всех сторон высоченные деревья, в таежном лесу было сумеречно. Кое-где голубели влажные стволы осин, выше них, словно колонны, поднимались медные стволы кедра, пикообразные пихты. Под легким ветром лес умиротворенно шумел.
«Посмотрим, посмотрим, что за новое золото открыл Степанов», – думал Северцев, шагая по мшистой тропке. Правда, эта россыпь открыта, как утверждает Степанов, еще несколько лет назад Пихтачевым и сейчас ее только усиленно доразведуют, но запасы ее увеличены в несколько раз и драга сама просится на эту речку.
Важно знать и мнение профессора о дальнейших перспективах этого района на рудное золото, его консультация будет весьма кстати.
Собственно говоря, приезд профессора и помог наконец Северцеву выбраться в геологоразведочную партию Кварцевого комбината, о делах которой он много слышал от Степанова. Партия работала в труднодоступной, болотистой части тайги, дорог к ней не было, связь с внешним миром пока поддерживалась вертолетами. Степанов торопился с разведкой нового золоторудного месторождения, оно могло удвоить сырьевую базу рудника, после чего, как он утверждал, можно расширить и обогатительную фабрику. Оптимистические расчеты местных геологов были встречены с недоверием в Геологическом комитете, куда они были направлены на апробацию, и вот профессор Проворнов вылетел в совнархоз знакомиться с геологическими материалами.
Северцев решил лететь вместе с профессором в партию, рассчитывая одновременно выяснить все о строительстве прямой дороги на дражный полигон, – он не сомневался, что Степанов так или иначе драгу построит. Северцев усмехнулся, вспомнив о вынужденной авантюре, которую они задумали с Виталием Петровичем Степановым: матренинская драга будет списана, как пришедшая в негодность, на металлолом. Северцев на законном основании утвердит акт о ее списании, Степанов же сдаст на базу Втормета старый металл, а драгу перевезет к себе на прииск. Судить их за подобное бескорыстное нарушение закона никто не будет, а выговора драга, конечно, стоит. Дорогу должен помочь строить Филин, для этого Северцев и вызвал его сюда.
Светлана была легка на ногу. Северцев и Проворнов давно взмокли и сняли пиджаки, а она шагала все так же быстро, всматриваясь по привычке в камни, что лежали на их дороге. Северцеву видна была за ветвями то справа, то слева от него пестрая косынка девушки.
– Куда ты ведешь нас, Светлана? Не видно ни зги… – тяжело дыша, спросил Северцев.
Светлана внезапно остановилась и, приложив палец к губам, показала рукой вправо.
Северцев тоже остановился, но ничего, кроме ручья со взбаламученной водой, не приметил. Светлана продолжала стоять на месте, не опуская руки. Наконец Михаил Васильевич увидел: метрах в двадцати от них выше по течению стоял лось. Животное было крупное, темно-серого цвета, с раскидистыми рогами, на высоких ногах. Оно стояло по колени в ручье, к которому пришло на водопой. Напившись, лось поднял голову, с губ его стекали серебряные капли. Почуяв людей, он потянул раздувшимися ноздрями воздух, потом прыжком очутился на берегу ручья и тотчас же исчез в таежной чаще.
Никто из спутников не сказал ни слова, любые слова могли только испортить впечатление от сказочной встречи.
– Веду я вас прямо на новое золотое месторождение, – ответила девушка. – Еще километра три пройти придется. Есть тракторная дорога – возить грузы от вертолетной площадки до стана разведчиков, – но она плохая, пешком скорее дойдем… Вы не устали?
Северцев поглядел на профессора, еле передвигавшего ноги, и предложил немного передохнуть.
Присели на трухлявую валежину. Светлана достала из рюкзака армейскую флягу, направилась к большому замшелому валуну, из-под которого бил сильный, весь в хрустальных пузырьках, ключик. Припала к струйке, с наслаждением глотая ключевую воду. Потом набрала полную флягу, принесла Проворнову. Северцев последовал примеру Светланы, напился прямо из ключика, умыл лицо, смочил волосы. Девушка приложила руку ко лбу козырьком и, задрав голову, внимательно вгляделась в потемневшее небо. Где-то погромыхивало. Проворнов отдышался и, растянувшись на ковре из пихтовых и кедровых иголок, наслаждался лесной тишиной. Может быть, от этого блаженного ощущения, а может, желая оттянуть минуту подъема с привала, он разговорился. Не заботясь о том, интересна или неинтересна другим его импровизированная лекция, он, словно любуясь течением своей мысли, своей прекрасно отработанной дикцией, все больше настраивался на философский лад:
– Вот, друзья мои… столетия, тысячелетия, десятки тысяч лет назад, как и сейчас, вершины гор золотило солнце, шел дождь, пенились ручьи и реки в глубине мрачных ущелий, и так же, как мы сейчас с вами, медленно шли по каменистым осыпям и крутым обрывам отважные исследователи – рудознатцы… Они, наверно, как и наша Светлана, присматривались к обломкам горных пород, искали взглядом красные, желтые и зеленые выцветы на скалах, задумывались над незнакомым минералом, пытались разгадать его тайну… Поиски полезных ископаемых породили геологию как науку. Но на это ушли тысячелетия. Первые металлы пришли в жизнь человека в самородном виде – я имею в виду золото, серебро, медь, железо. Занимаясь их добычей, человек замечал, что медь под воздействием воды покрывается зеленью, а железо – буроватой ржавчиной. Так окраска послужила первым поисковым признаком… Кстати, этот признак сохранен геологами до наших дней! Я часто думаю: какая же долгая и напряженная работа мысли потребовалась человеку, чтобы научиться извлекать из руд металлы! Он подвергал их действию самой страшной силы, какой только обладал в то время, – силы огня. Но камень прежде, чем огонь, вошел в жизнь человека. Из камня человек и научился добывать огонь… а потом уж использовал он этот огонь для добычи из камня металлов…
Тут застучал по листьям и веткам деревьев дождь – сначала небольшой, потом сплошной. Разразилась гроза. Путники укрылись под огромной, густой пихтой, куда дождь почти не проникал. Лекция, разумеется, сама собой прекратилась.
Но и дождь был недолгим. Тут же проглянуло солнце, в глаза ударил ясный свет, особенно ослепительный в белых стволах березовой рощицы, куда привела путников таежная стежка. Пестрая косынка Светланы то пропадала в логу, заросшем высоченной осокой, то вновь появлялась на пригорке.
Северцев думал: какая милая выросла дочурка у Виталия Петровича! И геолог из нее, видать, будет хороший…
Вспомнились свои молодые годы, вспомнилась встреча с Валерией… Разве забудутся когда-нибудь первые дни на проходке сверхударной штольни, куда он прибыл уже инженером! Только на восьмые сутки ранним утром поднялся он на дневную поверхность. И, сделав несколько шагов, упал в стог свежего сена. И заснул, как богатырь в сказке. Проснулся, когда солнце уже пряталось за лесом и облачное небо было алым. В красноватых лучах стояла незнакомая высокая девушка. Она что-то говорила ему. Северцев зажмурил глаза, потом снова открыл их. Видение не исчезло. Он вскочил, одернул смятую куртку.
– Кто вы? – спросил он.
– Геолог. Валерия, – улыбнувшись, ответило видение.
Так и остались на всю жизнь в его памяти большие карие глаза, ямочка на подбородке, маленькая родинка на горбинке носа и красная косынка, которая, казалось, готова была вспыхнуть, облитая алыми лучами…
…– Стан уже виден! – раздался впереди голос Светланы, и пестрая косынка опять нырнула в ложок.
Нудно мельтешила перед глазами мошкара. Казалось, что все вокруг дергается и болтается. Но совсем близко, на солнечной опушке леса, стояли, как подружки, три молоденькие пихты, протянув друг другу руки-ветви. Рядом с ними Северцев насчитал с десяток брезентовых палаток. Навстречу по узкой стежке быстро шел, почти бежал, кругленький человечек с огромной лысиной, обрамленной светлым пушком, он размахивал почти детскими ручками. Северцев сразу узнал ревизора из производственного отдела совнархоза. Ревизор чуть не налетел на Северцева. А увидев, кто перед ним, с возмущением закричал:
– Представляете себе? Вы только представьте себе!.. Этот сумасшедший выгнал меня. Выгнал! Сорвал окончание ревизии. Уж этого я так не оставлю! Придется ему ответить сразу за все его художества!..
Северцев сказал:
– Успокойтесь! Пойдемте к Степанову и разберемся во всем.
– Не пойду я к этому медведю! Нечего мне у него делать…
– Идемте, идемте.
По дороге ревизор жужжал и жужжал, как шмель, перечисляя все факты отмеченных им в акте нарушений финансовой дисциплины.
У трех молоденьких пихт-подружек встретил пришедших Виталий Петрович. Крепко, и вправду по-медвежьи, пожал руку Северцеву, профессора своим рукопожатием заставил зажмуриться от боли. Пригласил гостей в палатку. На ревизора даже не взглянул, будто того и не было с ними.
– Отдыхайте, небось уходились, – отдергивая полог, предложил Степанов.
В палатке две кровати-раскладушки, между ними канцелярский стол, заваленный листами ватмана с продольными и поперечными профилями разведываемого месторождения. У входа – ящики с пыльными образцами пород. В углу – двухкурковая централка.
Гости положили пиджаки на раскладушки. Северцев закурил, а Проворнов принялся перебирать в ящике обломки молочного кварца.
– Профессор, извините нас, но мы несколько минут будем заняты с ревизором! – выдыхая табачный дым, сказал Михаил Васильевич.
– Сделайте одолжение. А я пройдусь по стану, – ответил Проворнов и, низко нагнувшись, вышел через треугольное отверстие палатки.
Северцев внимательно посмотрел на директора. Тот с вызовом спросил:
– Что уставился? Не узнаешь, что ли?
– Ревизора выгнал? Правда? – Михаил Васильевич глубоко затянулся дымом и не спешил его выдохнуть.
– Правда. Выгнал, – с тем же вызовом ответил Степанов, потирая потные ладони.
– Все резвишься, старина… Пригласи сюда ревизора! – с трудом сдерживаясь, попросил Михаил Васильевич.
– Мне за вас стыдно… когда вы… подобными актами собираетесь поучать предприятия!.. руководить ими!.. – вскипел Степанов. – Что же дальше-то будет, я тебя спрашиваю?.. Молчишь?.. Это проще всего, дружище… – Степанов подошел к отогнутому пологу палатки, крикнул: – Товарищ ревизор, вас просит зампред!
Ревизор тотчас появился. Северцев указал ему на табуретку. Человечек достал из кармана пиджака сложенные вдвое листы бумаги, развернул их и заново стал перечислять все в них записанное.
– Согласен? – спросил директора Северцев.
Тот утвердительно кивнул головой.
– Тогда с чем же ты не согласен?
Степанов усмехнулся, глаза у него весело заблестели.
– С технологическими замечаниями, если их так можно назвать.
Ревизор, чувствуя поддержку начальства, решил прижать директора:
– На обогатительной фабрике тоже неполадки. Процент извлечения золота из руд крайне низок, всего девяносто четыре процента, о чем мною записано в акте ревизии. Я думаю, что вы, Михаил Васильевич, предложите директору поднять процент извлечения к празднику Октябрьской революции минимум до ста пяти – ста десяти процентов. Это же не технология, а политика! – подняв кверху палец, назидательно закончил ревизор.
