Текст книги "Рудознатцы"
Автор книги: Георгий Лезгинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)
Наконец Фрол опустил рычаг, уступил место машинисту.
– Для борьбы с налипанием породы нужно к ковшу вибратор приспособить. Нужно правильно подобрать к емкости ковша и емкость самосвалов, меньше простоев при погрузке станет, – поделился своими соображениями Фрол, опускаясь по железной лестнице на землю.
Он стал наблюдать за работой машиниста – тот теперь придерживался его технологических операций. Джексон, наблюдая за работой экскаватора, сказал Степанову:
– Наша печать пишет много о японском и западногерманском экономическом чуде и замалчивает ваши успехи. Теперь я понял, откуда ваши чудеса. Через несколько лет вы создадите машины не хуже наших, а нам таких людей, как мистер Столбов, не создать.
Джексон замолк и мрачно посмотрел на Фрола, который, уходя, приветливо махнул машинисту. Машинист отсалютовал ему громким гудком.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
1
Уйдя из дома, Валентин отправился на стадион, рассчитывая встретить кого-нибудь из дружков, чтобы решить проблему нового своего устройства. С сегодняшнего дня для него началось самостоятельное путешествие в жизнь, и, как ни странно, обретенная свобода сейчас не радовала его. Он с грустью вспоминал отчий дом. Разрыв с отцом напугал Валентина. Но просить прощения за все свои, как говорил отец, «художества» не хотелось. Он докажет отцу: у него тоже есть характер. На любом предприятии найдутся на первое время ему рабочее место и койка в общежитии. Отец начинал с того же, утешал себя Валентин.
У ворот висела табличка: «Стадион закрыт – тренировки». Но Валентин пинком ноги открыл дверь. На зеленом поле, окаймленном желтыми деревянными скамьями, бегали двое маленьких мальчишек, пытаясь забить мяч в ворота Пузыря. Валентин подошел к нему и сел у штанги.
– Постукай мне в ворота, – предложил Пузырь.
Валентин, отрицательно замотав головой, спросил:
– Колька, переночевать к себе пустишь?
– Давай. А что стряслось-то?
– Ушел из дома. Не бойся, я к тебе денька на два, просто мне нужно оглядеться – куда податься.
Колька турнул ребятишек и прилег на траву рядом с дружком.
– От такого отца уйти… Ты, Валька, просто чокнутый. Без папашки ты букашка, а с папашкой человек! Что делать будешь? Из института, я слыхал, тебя того… Болтают, что отец твой велел ректору – на общих основаниях! Никогда такого не слыхал. Может, он тебе не родной?.. – вроде бы искренне сокрушался Пузырь, хотя в душе, как ни странно, очень одобрял Валькиного отца.
На стадионе появилась группа людей. Среди них Валентин заметил высокого седого мужчину и узнал в нем председателя облисполкома Попова. Вскочил и окинул взглядом стадион, соображая, куда бы ему незаметно улизнуть. Но Попов уже заметил его и зашагал к футбольным воротам.
– Чтобы завтра же исчезла с ворот эта дощечка! Пусть школьники играют здесь, а не выбивают мячом окна, гоняя его в пыльных дворах. Пусть студенты, рабочие, все желающие занимаются спортом. Ишь придумали причину для безделья – тренировки мастеров! Таким способом мы их, мастеров-то, никогда не вырастим, – распекал Попов директора стадиона.
Валентин поздоровался, взял чемоданчик и, обойдя всю эту группу, направился к выходу. У него не было сейчас никакого желания разговаривать с дядей Петей, как он обычно называл Попова.
– Валя, подожди меня, пожалуйста, на скамейке! – попросил Попов, заметив, что парень удирает.
И Валентин, вопреки своему желанию, остался.
Попов обошел стадион, осмотрел все сооружения, подписал какие-то бумаги, пообещал, как слышал Валентин, выделить деньги на ремонт и, отпустив всех, кто его сопровождал, подсел к беглецу. Они сидели вдвоем на пустом стадионе и курили. Закрываясь от слепящего солнца газетой, Попов печально улыбнулся и спросил, кивнув на чемоданчик:
– В баньку собрался?
Валентин промолчал, покусывая губу.
– Слышал. Что думаешь делать?
– Не знаю, – буркнул Валентин.
– Трагедии, конечно, никакой не произошло. Но перелом для тебя наступил. Держись!
– Что посоветуете, дядя Петя? – машинально спросил Валентин.
– Только не говори отцу… сердце у него не камень, ну, и потом достанется мне за такой совет!.. Поезжай в Даурию, на рудники. Там, Валя, как говорится, оцениваешь жизнь по большому счету. – Попов улыбнулся и прямо взглянул в глаза Валентину.
Валентин опустил взгляд, он был не в восторге от этого совета: зачем выбирать бывшие каторжные края! Самостоятельную жизнь можно начать и не так далеко.
Попов понял ход его мыслей и, вздохнув, заметил:
– Конечно, блудному сыну первого секретаря обкома партии найдется место и в области. Но здесь ты всегда будешь жить за счет отца – где бы ты ни работал! А тебе пора начинать жизнь за свой счет.
– Я подумаю… – Валентину не хотелось сейчас связывать себя каким-то решением.
У ворот стадиона ждала черная «Волга».
– Куда тебя подвезти? – спросил Попов, открывая дверцу.
– Никуда, я доберусь сам, – поспешна ответил Валентин и подал на прощанье руку.
Попов вынул деньги и положил в пиджачный карман Валентина.
– Не надо, обойдусь, – возразил Валентин.
Но Попов понимающе улыбнулся.
– Заработаешь – вышлешь почтой. Ну, прощай, всего тебе доброго! – И, обняв, крепко поцеловал его.
2
В купе кроме Валентина ехал еще один пассажир. Он спал на нижней полке. Валентин почти не слезал со своей верхней. Подложив под голову чемоданчик, он смотрел в окно.
Солнце, опираясь золотистыми лучами на гряды темных гор, поднималось над сонной землей. Протяжный паровозный гудок, окно вагона заволокло клубами дыма, и на Валентина надвинулась темнота. Тусклые огоньки туннеля, обгоняя друг друга, вывели поезд к широкой порожистой реке. Валентин вспомнил другую реку и набережную напротив бывшего его института, скамейку, где часто сиживал со Светланой… Приятные воспоминания сменяли постыдные, о которых не хотелось думать. Частые провалы на институтских экзаменах, когда он боялся каждого вопроса экзаменатора… А ведь мог бы и он, Валентин, быть не хуже других. Что же ему все-таки делать-то? Вернуться с первой станции домой? Нет! Это значит – признать себя никчемным человеком, испугавшимся первых же серьезных столкновений с жизнью, «букашкой без папашки». Нет, и еще раз нет!
– Молодой человек, спускайтесь со своей верхотуры, побалуемся чайком, – позвал сосед по купе.
Валентину давно хотелось и есть и пить, но он ничего съестного не припас, рассчитывая на вагон-ресторан. А к этому составу, как на грех, вагон-ресторан почему-то не прицепили. Валентин взглянул на часы: до большой станции еще далеко, часа три… И поблагодарил за предложение.
– Давайте познакомимся. Курилов Александр Максимыч, геолог, – протянув сильную руку, представился новый знакомый.
Валентин с любопытством оглядел его: молодой, высокий, в очках.
– Валентин Рудаков, студент.
– Подсаживайтесь, студент, к столику! – разворачивая газету и извлекая из нее жареную утку, пригласил геолог. Достал из рюкзака краюху хлеба, соль, огурцы, бутылку молока, кусок сала, кружку. – Небось на практику? В какие края путь держите?
– В Даурию – работать, она и будет… практикой, – смутившись, ответил Валентин.
– Так, так. Значит, в наши края собрались. Вы правильно выбор сделали: края наши особенные, исторические, – хрустя огурцом, одобрил геолог.
– А вы давно там живете? – поинтересовался Валентин, не слишком медленно расправляясь с уткой.
– Скоро полгода будет. До этого на Кварцевом работал, слышали о таком?
– Вон что, выходит – мы почти земляки: я там на практике бывал и даже самородок добыл, – улыбнулся Валентин.
– Слышал я о самородке. Это вам повезло? Вы должны знать Степанова. Может, и его дочь Светлану, она там у меня тоже практику проходила, – заметил геолог и с интересом посмотрел на собеседника.
– Как же, конечно, знаю, мы с ней вместе в школу бегали еще на Южном прииске! – охотно рассказывал Валентин, посыпая солью утиную ножку.
Внезапные воспоминания о Кварцевом сблизили их, они перешли на «ты» без брудершафта – ведь кружки были только с молоком. Кончив трапезу, прибрали столик. Геолог достал из рюкзака толстый журнал и маленькую книжку воспоминаний княгини Волконской, передал книжку Валентину.
Валентин поблагодарил за угощение и до самой Читы не отрывался от книжки.
В Чите поезд остановился, здесь предстояла пересадка. Сдав вещи в камеру хранения, Валентин с Александром Максимовичем вышли на привокзальную площадь.
Разочарованно смотрел Валентин на широкие, ровные, асфальтированные улицы, монументальные каменные здания и задранные хоботы строительных кранов. Скользил взглядом по театральным и кинематографическим афишам, рекламировавшим современные пьесы и фильмы.
– Хоть что-нибудь осталось здесь от читинского острога-то? – спросил Валентин.
– Церковь декабристов. В ней состоялось венчание декабриста Анненкова с приехавшей к нему на каторгу невестой. С жениха, когда его привели в церковь, сняли кандалы, но по возвращении из церкви надели снова…
Прошлись но оживленной, залитой солнцем торговой улице и в зеленом скверике присели на скамейку. Геолог, раскурив почерневшую трубку, нещадно ею дымя, рассказывал историю Забайкалья. В Валентине он нашел благодарного слушателя.
– Петр Первый ссылал сюда первых государственных преступников за «воровские письма», в которых царя называли антихристом. Ссылал сюда своих противников Бирон. При Екатерине здесь томились три самозваных Петра Третьих. Нашли здесь свою могилу декабристы, многие народовольцы, многие большевики… Пойдем, студент, с разговорами можем опоздать на поезд! – поднимаясь со скамейки, сказал геолог.
Остаток пути они прошли молча. Но, подходя к вокзалу, Курилов с улыбкой сказал:
– Случались и курьезы… Вместо заклепок на кандалах в то время были замки, и существовал обычай выбивать на замках надписи, обычно пословицы. Дмитрию Завалишину замок достался с надписью: «Кого люблю, тому дарю», а Николаю Бестужеву – «Мне не дорог твой подарок, дорога твоя любовь».
…Опять купе поезда, перестук колес, протяжные гудки за окном и гаснущие в темной ночи паровозные искры.
Валентин посмотрел вниз – геолог храпел на своей полке. Валентин повернул выключатель. В темноте почему-то острее почувствовал, что в купе пахло обжитой неприбранной комнатой.. Спасаясь от давящей духоты, он тихонько выбрался в коридор, присел на откидное сиденье, привалился локтем к раме окна и закрыл глаза. Опять вспомнил Светлану, ее пышные волосы, тонкую кожу, ямочки на розовых пальцах… И горько думал о себе. Жалел себя… Одолеваемый невеселыми думами, долго сидел в пустом коридоре, не прогоняя полудремоты, чувствовал с удовольствием, как струйка встречного ветра резала шею холодком.
За окном проскакивали полустанки, будки с качающимися фонарями. Валентин поежился, стараясь представить себе ту станцию, где ему придется выйти из вагона. Что его ждет там?..
Поезд подъезжал к какому-то городу. Замигали большие и крохотные огни, гирлянды лампочек. Бег колес замедлился, потянулись ветки путей, товарные эшелоны, стрелки. Вагон вздрагивал и постукивал на стыках.
Теперь поезд шел, прихрамывая, ковыляя по-утиному, вдоль берега реки. Она смутно угадывалась во тьме – сгустившейся чернотой, провалом, прохладой своей остылой воды.
Вот и перрон, освещенный мерклыми лампами. Асфальт сыро поблескивал и казался коричневым, липким. «А куда, собственно говоря, я еду? Зачем еще-то дальше?.. Кто меня там ждет? Кому я там нужен?» И Валентин, схватив чемоданчик, поспешно выскочил на перрон.
В зале ожидания он уселся на большую скамейку, положил чемоданчик к себе на колени, оглядел спящих людей, ожидавших своих дальних поездов, которые сейчас спешат, несутся где-то в ветреной ночи, и, облокотившись на крышку чемодана, закрыл глаза.
Он удрал с поезда, испугался первой работы, которой ему предстояло начинать трудовую жизнь. Что скажет отец? Начнет его разыскивать? А Светлана?.. Он, кажется, впервые в жизни по-настоящему испугался в эту осеннюю ночь, дьявольски испугался, ощутив вокруг себя пустоту… Какой-то кошмар! Он готов был заплакать от этого поднимавшегося в нем самом, обступавшего его со всех сторон, наваливающегося на него, нарастающего, гнетущего ужаса. Никогда Валентину так не хотелось домой, к отцу, как в эту ужасную ночь…
Торопливые шаги по каменному полу вывели его из оцепенения.
– Ты что, рехнулся? Бежать задумал? – закричал на него запыхавшийся Курилов. – От себя самого, парень, не убежишь! – И, схватив за руку, потащил на перрон.
Они вместе припустились догонять красный фонарик над ступенькой последнего вагона.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
1
Степанов остановил такси. Сел на заднее сиденье. В машине было душно, пахло новой клеенкой, бензином.
– Куда поедем? – обернувшись, спросил шофер.
– К центру, – не сразу ответил Виталий Петрович: он все еще думал о визите к дочери.
– Как поедем?
– Как хотите.
…Да, визит был печальным. Его Светланка стала брошенкой… Вспомнилась та недобрая рыбалка, на которой он узнал об уходе дочери из дома. Оправдались его отцовские предчувствия…
Машина плавно шла по Ленинскому проспекту, мягко тормозила у светофоров. Проспект лился широкой рекой и был виден далеко вперед. По бокам его тянулись два узких бульвара. Помнилось, что летом, когда молодые, близко посаженные липы соединяются кронами, образуя зеленый туннель, здесь все колышется, играет солнечными бликами… А сейчас листья облетели, и деревья не закрывают белых домов по обе стороны проспекта.
Надо забирать дочку домой! Дипломную работу ей разрешат сделать в Зареченском институте. А дальше будет видно: может, еще и отмучаются блажью, образумятся…
Вот и Транспортное агентство с самолетами и теплоходами в витрине… А что, если остановить машину и взять два билета до Зареченска?.. На какое число?.. На этот вопрос Степанов не мог сейчас ответить.
Улица Димитрова, красный терем французского посольства, высокие трубы за «Ударником», широкий мост, сказочный холм с златоглавыми церквами, окруженный красными зубчатыми стенами… Спокойная гладь Москвы-реки отражала, как в зеркале, кремлевские башни, колокольню Ивана Великого. Недавно на этом холме было принято решение, которое затронуло судьбы многих миллионов людей и судьбу Виталия Петровича Степанова в том числе.
Многое из того, что предлагали они тогда у Сашина, стало законом, должно сбыться. Созданы министерства, иные, нежели прежде, с иными задачами. В основном возвратились в аппарат старые министерские кадры – Виталий Петрович хорошо знал многих назначенных в главки людей. У них давно отработанный стиль, стиль старых министерских зубров… Но экономическая реформа заставит и их изменить стиль работы!
Улица Горького. Здесь уже чувствовалось приближение праздников. Народу было больше, чем обычно, на тротуаре лежали гирлянды разноцветных лампочек…
В прошлый приезд Степанова тоже вызывали в управление кадров. Долго говорили о большом доверии, какое оказывается ему, производственнику, приглашением в аппарат главка. Должность – заместитель начальника главка. Дается персональная надбавка к должностному окладу. Разумеется, московская прописка и квартира. С квартирой пока трудновато, придется, возможно, несколько месяцев пожить в гостинице. Но зато он станет москвичом! Советовали подумать: такая возможность в жизни может не повториться.
Степанов советовался тогда с Михаилом Васильевичем, и тот прямо сказал, что аппаратная работа тонкая и такому медведю, как Виталий Петрович, не подойдет. Северцев и сам от новой работы пока не был в восторге: много толкотни, еще не все разложено по полочкам, спрашивать с тебя уже начинают… Москвы Михаил Васильевич не видит. Когда наезжал в командировки, знал ее лучше. Став москвичом, не может выкроить времени ни на театры, ни на концерты, даже в кино ходит редко… Степанов отказался от предложения. Причина? Не хочет уходить с производства.
Несколько месяцев его не беспокоили. И вот опять вызвали в Москву и предложили возглавить стройку нового крупнейшего Заполярного алмазного комбината, который создается на севере его области. Он попросил два дня на раздумье: нужно посоветоваться с обкомом партии, с женой, наконец…
У красного здания Моссовета машина резко затормозила перед светофором, Степанов откинулся на спинку сиденья.
– Вас куда? – спросил шофер.
– К гостинице «Центральная», пожалуйста.
Дали желтый свет. И тут же зеленый. Они тронулись с места, поехали в плотной толпе машин. Шофер выруливал уверенно и точно, втискиваясь в просветы между фургонами и таксистами. Степанов машинально читал надписи на бортах: «Соблюдайте рядность», «Не уверен – не обгоняй».
Над теперешним, новым предложением Степанову пришлось задуматься. С Кварцевого рудника пора перебираться в другое место! Засиделся. Кварцевый теперь встал на твердые ноги, обойдутся и без него… На алмазах интереснее, раз все начинается сначала… Министерству виднее. Степанов вспомнил историю его назначения на Южный прииск…
Машина остановилась. Степанов рассчитался с шофером.
Лифтом поднялся в свой номер. Налил из недопитой бутылки стакан цинандали, закусил яблоком. Закурил. Сегодня он должен дать ответ в управлении кадров. Нужно решать немедля. Виталий Петрович заказал телефонные разговоры с Зареченском и Кварцевым. Он обязан посоветоваться с обкомом партии, получить согласие, во всяком случае поставить в известность о предложении министерства. С женой разговаривать будет труднее: он знал наперед все, что скажет Лида.
Зареченск дали быстро. Рудаков проводил пленум обкома, но его позвали к телефону. Выслушав Степанова, Рудаков сказал:
– По-моему, предложение интересное. А честно говоря… это рекомендация обкома партии. Силенки у тебя хватает – корчуй тайгу. Главное – договорись с Лидой, я ей уже звонил, подготовил. Возвращайся быстрей!.. Извини, до свидания.
Следом дали Кварцевый. Лида сказала, что все знает и может повторить лишь одно: как трудно быть его женой! Она просила все узнать о Светлане – материнское сердце чует неладное.
Виталий Петрович, позвонив в управление кадров, дал согласие. Его просили быть утром на заседании коллегии министерства.
Он опять думал и думал о Светлане – она дорого расплачивается за свое легкомыслие… Конечно, разумнее забрать ее из Москвы!
2
Небольшой зал заседаний коллегии набит битком, кресла все заняты. Степанов с трудом нашел себе свободный стул у стены.
С интересом огляделся по сторонам: народ малознакомый, большинство – с периферии. Коллегия будет рассматривать новые назначения и перемещения руководителей крупнейших предприятий. Члены коллегии сидели за отдельным длинным столом с зеленой скатертью. Ждали министра. В зале слышался приглушенный говорок, который сразу стих при появлении небольшого седоватого человека с депутатским значком.
– Здравствуйте, товарищи. Начнем заседание! – сказал он резким голосом. – На должность директора Приморского комбината представляется товарищ Иванов. Подойдите к столу, покажитесь! – попросил министр полного рыжего мужчину.
Работник главка огласил анкетные данные, министр задал несколько вопросов о положении на комбинате, расспросил о нуждах.
Иванов сразу же положил перед министром пухлую докладную.
– Начинаешь тоже с попрошайничества. Учти – мы сняли бывшего директора за то, что он свою бездеятельность прикрывал воплями о нехватке транспорта, – перелистывая докладную, недовольно заметил министр и с резолюцией «рассмотреть» передал бумагу своему помощнику.
Степанов с неприязнью подумал, что министерству куда проще снять и его с работы, чем помочь Кварцевому руднику десятком автосамосвалов… Но вряд ли теперь грозные приказы долго смогут подменять собою экономические решения!
Степанов перестал слушать, что говорил Иванов, и принялся внимательно рассматривать членов коллегии. Большинство сидящих за длинным столом он знал по старому министерству. Но были и новые, незнакомые ему люди.
Шумный разговор отвлек Степанова от его мыслей. Он увидел перед длинным столом чем-то знакомого сутулого человека. Лицо с отвисшими пухлыми серыми складками, с очками, сидящими на кончике носа, опущенные плечи, засыпанные перхотью, округлый животик, торчащий над поясом мешковатых штанов, распирая черный пиджак… Это был директор Зареченского завода горного оборудования Девкин.
Степанов вспомнил, что знал Девкина еще студентом. Девкин в институте учился только на «отлично», о нем тогда говорили, что он подает большие надежды. Но потом, помнится, успехи его становились все скромнее и скромнее, и в конце концов разговоры о нем умолкли совсем. Позже кто-то из однокурсников Степанова спрашивал Виталия Петровича, что стало с Девкиным, но и он ничего не знал, потерял Девкина из виду… И совсем недавно, прочтя решение бюро обкома партии о строгом партийном взыскании директору завода Девкину, подумал: не его ли однокашник?
– Я тебя спрашиваю, товарищ Девкин: как докатился ты до такого состояния? Из-за грубейших нарушений техники безопасности взорвалась котельная, покалечены люди, нанесен материальный ущерб заводу. Твой главный механик уже дважды сидел в тюрьме за подобные преступные дела. Ты об этом знал? – Министр внезапно ударил кулаком по столу и резко закричал: – Куда ты смотрел, чем занимался на заводе? Отвечай!
– Перевыполнял план, – тяжело, как паровоз, дыша, ответил понурившийся Девкин.
Все больше и больше раздражаясь, министр уже не сдерживался:
– Ты думал, кому нужны твои чугунные трафареты?
– Думал… Но что я мог сделать? Планировали их мне сверху.
Министр не стал больше обсуждать этот вопрос и, сердито взглянув на директора завода, спросил:
– Пьянствовал?
– После аварии случалось, – сознался тот и, побелев, опустился на стул – ноги больше не держали его.
Министр посмотрел на членов коллегии, ожидая предложений.
– Снять с работы и отдать под суд, – сказал молодой, незнакомый Степанову член коллегии.
Остальные молчали, ожидая, что скажет министр.
– С работы снимем, судить не будем. Управлению кадров направить Девкина на низовую работу. Но это не все: нам нужно сделать и для себя вывод. Разве можно так глупо планировать? Немедленно пересмотреть план завода, перевести его, как предлагает Зареченский обком партии, на изготовление буровых станков и запасных частей к драгам!
Теперь Степанов смотрел на министра другими глазами. Вспоминал, как полтора десятка лет назад был у него на приеме по делам Южного прииска… Больше они не встречались, дороги их разошлись надолго. Министр за эти годы возглавлял совнархоз, был на крупной партийной и государственной работе, а теперь опять вернулся в свою отрасль. Изменился он за эти годы? Внешне такой же, ему, видно, нет сноса, да и внутренне, видать, тот же…
Степанов смотрел на него сейчас и думал: большой руководитель как живой человек существует лишь для тех, кто с ним близко знаком, для остальных же он не более реален, чем портрет маслом… В жизни, считал Степанов, руководители такие же обыкновенные люди, они тоже много грешат и заблуждаются в своей трудной жизни…
Тут он услышал свою фамилию, поднялся, подошел к столу. Поздоровался.
– Как живешь, старый знакомый? – буркнул министр.
– Обживал золотую тайгу, а теперь предлагают алмазную, – ответил Виталий Петрович.
– Степанов экономическую реформу провел одним из первых. Результаты все знают? Полезно напомнить: по сравнению с прошлым годом на Кварцевом на четверть увеличилась добыча руды, на пять процентов поднялось извлечение золота, на двадцать процентов снизилась себестоимость грамма, почти удвоился фонд предприятия – и все это при сокращении численности работающих на сто человек. Расскажи кратко, Виталий Петрович, как вы добились этого, – попросил министр, откидываясь на спинку кресла.
Степанов зачем-то посмотрел в потолок и пробасил:
– За счет сочетания общественного с личным. Буровики, экскаваторщики, бульдозеристы или, скажем, шоферы теперь перекура с дремотой не делают, а кто и сделает, так товарищи вежливо разбудят, потому что каждой минуте счет ведут. Сократился ремонт, бережнее с техникой обращаться стали, в полтора раза возрос коэффициент рабочего времени механизмов. Кончаем с растранжириванием материалов, любой гвоздь ценим. Избавляемся от лишних людей. Например, рабочие драги просили об этом сами: заработки подхлестывают. – Степанов замолчал, ожидая возможных вопросов.
– Экономическая реформа, видать, у вас завершена? – хитро улыбаясь, спросил министр.
Степанов отрицательно покачал головой.
– Этого я не говорил. Вот пример: министерство еще путает наши карты – произвольно изменило процент отчисления прибылей. Такое, с позволения сказать, планирование только лихорадит предприятие…
Министр перебил Виталия Петровича:
– Опять за свое! Читал я твои докладные, впредь учтем критические замечания… А сам-то критику научился любить? – усмехаясь, спросил он. И добавил: – Критика – горькое лекарство, но оно никому не противопоказано… Есть к нам вопросы?
Вопросов у Степанова было много – о проектной документации по новому комбинату, о деньгах, транспорте, строительной базе, рабочей силе. Все эти дела требовали решения министерства.
Министр недовольно заметил:
– Он прав. Уж если думаем об охоте, следует заранее накормить собак. В течение трех дней подготовить и рассмотреть у меня все вопросы товарища Степанова.
– В этот срок я отказываюсь переварить все эти вопросы, – пытался возразить незнакомый Степанову член коллегии.
Но министр сразу обрезал его:
– Вы не на обеде, чтобы отказываться что-то переваривать, ясно? Степанова в должности утверждаем. Нет возражений?
Степанов всегда поражался энергии, напористости, силе воли министра и видел, что и теперь, спустя полтора десятка лет, время оказалось бессильным надломить этого незаурядного человека. В то же время Степанов почему-то подумал, что министру часто приходится трудно: у него, наверное, мало настоящих друзей, а выбирать их не позволяет положение. Возможно, и даже наверняка, у него, как у всех смертных, что-то побаливает, он сидит на осточертевшей диете и пьет вместо вина боржом, мучается бессонницей. У него уже давно нет личной жизни, он не принадлежит себе, но изменить что-либо не в его власти… «Завидовать нечему!» – решил про себя Степанов, покидая зал заседаний уже директором Заполярного комбината.
В коридоре его поджидал Девкин.
– Здорово, Виталий. Не узнал? – окликнул он, схватив Степанова за локоть. – Учились вместе в Горном, помнишь? Еще вместе играли в волейбольной команде… Конечно, меня теперь трудно узнать…
Степанов улыбнулся, с трудом припоминая состав институтской волейбольной команды… Кажется, Девкин действительно играл в ней! Но тот Девкин был совсем иным. Просто не верится, что жизнь способна так изменять людей…
Они присели на диван и несколько минут болтали о веселых студенческих годах.
– Помню, ты в институте был среди нас наиболее толковым, а теперь вон как получилось… – сочувственно сказал Степанов.
Девкин, тяжело дыша, мрачно ответил:
– Видно, умная голова дураку досталась. Да что говорить, у нас своя собака своих кусает. Помогай однокашнику! Мы, провинциалы, должны помогать друг другу, тянуть друг друга, должны заткнуть за пояс этих кичливых москвичей… Нас должна объединять провинциальная спайка, провинциальная самоуверенность, если хочешь знать…
– Чего же тебе не хватает? – ухмыляясь, спросил Степанов.
– Блата. Протекции.
– А ума?
– Это не главное. Ума должно быть ровно столько, сколько требуется по должности, не больше. Я убедился: важнее бычье упорство, – хрипел Девкин.
Они помолчали. Спорить Виталий Петрович не стал, понимая состояние Девкина. Тот достал из кармана пузырек с таблетками, положил одну под язык и, прикрыв глаза, спросил:
– Как мне жить-то теперь?
Степанов похлопал его по плечу:
– Каждый день, дружище, нужно жить так, как будто он последний. Думай о другой работе.
Девкин открыл глаза, выправил сутулую спину.
– Если мне суждено, чтобы меня сожрал волк, то уж лучше пусть это будет знакомый волк… Возьмешь к себе? Анкета у меня чистая, потому что всегда придерживался правила: взбираясь по лестнице успеха, старайся не запачкать ноги, чтобы, спускаясь, не запачкать рук.
– Хорошо. Приезжай. О должности договоримся на месте. Извини, я тороплюсь. – Степанов пожал ему руку и зашел в первую же дверь: следовало не откладывая позвонить дочке.
Самое разумное будет, если она поживет с матерью на Кварцевом, – зимой он Лиду на север брать не будет. Согласится ли дочка на такое предложение или будет мучить себя и их?.. Виталий Петрович с душевной тревогой набрал ее номер телефона. Ответила она.
– Доченька, это я. Через три дня я улетаю на Кварцевый. Оттуда меня переводят на север – строить новый комбинат. Решение коллегии сейчас состоялось. До весны мама останется на Кварцевом одна. Я взял на самолет два билета, – надеюсь, ты успеешь уложиться за эти дни? – как можно веселей спросил он.
Наступила пауза. Он напряженно ждал ответа.
– Мне надоело быть собачонкой, которая ждет, когда ее приласкают. Милостыни мне от него не нужно. Спасибо, папа! Конечно, успею, – всхлипывая, ответила Светлана.
