Текст книги "Рудознатцы"
Автор книги: Георгий Лезгинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
1
В квартире Курилова вкусно пахло пирогами. Проголодавшийся Валентин глотал слюну.
Пока он принимал теплый душ, Александр Максимович возился на кухне с самоваром, разжигая его пихтовыми шишками.
Приходила уборщица, принесла противень с пирогом и крынку топленого молока. Хозяин оставлял ее пить чай, но она, перекинувшись с Куриловым несколькими словами о здоровье его жены, деликатно удалилась, пожелав спокойного отдыха после долгой дороги.
Валентина разморило после душа, и он, сидя на диване, клевал носом. Проснулся от громкого приглашения хозяина:
– Подсаживайся, Валя, чаевничать.
На столе уютно урчал самовар. Александр Максимович длинным охотничьим ножом разрезал подогретый рыбный пирог.
– Домовничать самому приходится, моя хозяйка уехала к матери на Урал, скоро мне отцом быть. А ты какого рода-племени? – спросил он.
Валентин положил на тарелку теплый кусок пирога и, помолчав, ответил:
– Матери у меня нет. Была врачом, погибла на Отечественной. Отец – горный инженер, сейчас на партийной работе.
Курилов внимательно поглядел на Валентина и со вздохом заметил:
– Плохи у твоего отца дела. Не мог сына воспитать, а обязан по должности воспитывать тысячи людей.
– Сорвался я сам. Отец не виноват, он делал для меня все, – возразил Валентин и залился краской.
– Видать, лишку делал. Ты, Валентин, должен понимать, как трудно быть партийным работником. И сыном его быть тоже не легко!
В прихожей раздался звонок, и хозяин, сунув ноги в чуни, пошел открывать дверь.
Зашел сторож Тихон с берестяным туесом, верхом набитым дымчато-синеватой голубикой. Тихон был коренастый, лохматый, словно только что взял да вышел из лесов пень…
– В паужин набрал, – сказал он, кивнув на ягоду и ставя туес к пирогу.
От приглашения пить чай он отказался: на посту не положено.
– Когда в полевой маршрут пойдешь, Тихон? – спросил хозяин гостя.
Но тот отрицательно замотал головой:
– Не понуждай, еле брожу, я весь как поломанный.
– Ну и ну! Значит, на разведке крест поставил? А ведь какой матерый золотоискатель был! Он золото, как собака, нутром чуял, много разведал его на своем веку, – рассказывал Курилов Валентину, протирая стекла очков бумажной салфеткой.
– Оно, конечно, так… Только свое я по тайге избегал, нужно и ко двору приставать. Сторожую, и слава богу! Ребята, как птенцы оперившиеся, разлетелись в разные стороны: старшой, Митрий, офицером служит; меньшой, Ванюша, значит, заскребыш, на инженера-геолога выучился, вроде меня где-то по северной тайге шарит; дочка врачует на Сахалине. А мне ково там в маршрут! Надысь малость с ружьишком на коз пробродил, так три дня отдыбиться не мог.
После ухода Тихона хозяин водрузил туес на стол.
– Угощайся, Валя, не стесняйся.
Валентин сладко зевал и откровенно посматривал на диван – как бы скорей притулиться. Курилов принес постельное белье, подушку и, пожелав гостю спокойной ночи, ушел в свою комнату.
Валентин постелил себе на диване, погасил свет и, лежа с открытыми глазами, вспоминал дом. Ему стало жаль отца, стыдно за себя, захотелось вернуться, но он понимал, что сейчас об этом он не может даже думать…
2
Наутро Валентин проснулся с мыслью, что нужно немедленно телеграфировать отцу о месте своего пребывания, послать весточку – родители, конечно, беспокоятся о непутевом сыне. Быстро вскочил, принял душ, почистил от пыли костюм, причесался. Курилова уже не было. Подождав его с полчаса, Валентин вышел на солнечную улицу и, направляясь к большому кирпичному зданию, встретил Александра Максимовича.
– Я за тобой шел. Пойдем завтракать! – позвал тот.
Они вошли в большое здание – здесь теперь размещались столовая, клуб горняков и другие бытовые предприятия поселка. Сели за столик. Валентин с интересом оглядывался вокруг. Ему пришло в голову, что, возможно, здесь когда-то сидели, как вот он сейчас сидит, декабристы… В окно было видно полуразрушенную тюремную стену. В ее провалах Валентин заметил трактор и грузовик, – видно, бывший тюремный двор использовался сейчас как гараж.
– Отец знает, где ты находишься? – спросил Курилов, ложкой размешивая в чае сахар.
– Нет.
– Значит, тоже беглый? Пиши телеграмму, я пошлю, – вынимая из кармана бланк, сказал он.
Валентин с благодарностью улыбнулся.
«Извини причиненные неприятности подробно напишу письмо тчк Крепко обнимаю твой Валентин».
Далее следовал адрес.
Курилов держался просто, общительно и шутливо заявил, что Валентину повезло – работать под руководством такого опытного начальника геологической партии!.. Предложил осмотреть разведочные работы. Валентин охотно согласился.
За чаем Александр Максимович рассказал Валентину, что здесь еще в конце семнадцатого века воевода Власов положил основу горному промыслу, начав разработки свинцовых руд. Но в царские времена правители больше думали о превращении рудников в каторгу. Потому горный промысел в Даурии к началу нашего века зачах. Возрождение края началось после Октября.
– Наши геологи разведали много новых месторождений металлов, на которых возникли рудники и заводы, – с гордостью заметил Курилов.
Молодые люди сели в новенький «Москвич». Александр Максимович осторожно тронул машину с места. Поворот – и перед ними встала голая гора, изрытая, наподобие мышиных нор, старыми шахтами и штольнями, обрушенные устья которых были видны издалека. «Москвич» с трудом взбирался по крутой дороге. Остановился у просевшего крепления давно заброшенной штольни.
– Здесь работали декабристы, – сказал Александр Максимович, показывая рукой на покосившиеся бревна, торчавшие из земли.
По лестнице они спустились в узкую щель-выработку, стенки ее при свете карбидной лампы искрились свинцовой рудой. Взволнованный Валентин присел на валун, когда-то выщербленный кандальным железом.
– По преданию, – пояснил Александр Максимович, – здесь отдыхали измученные каторжники. Закованные в цепи декабристы работали в шахте с пяти часов утра, каждый должен был отбить не менее трех пудов руды и перенести ее на носилках, а глубина некоторых шахт доходила до семидесяти сажен… Каторжный труд во вредном свинцовом руднике подкашивал их силы, разрушал здоровье. Знаешь, что доносил тюремный врач начальству? «Трубецкой страдает болью горла и кровохарканьем; Волконский слаб грудью; Давыдов слаб грудью, и у него открываются раны; Якубович от увечья страдает головой…»
С тяжелым чувством поднялся Валентин из шахты на поверхность.
Курилов остановился, поджидая его, и, протянув в сторону горы руку, сказал:
– Острог стоял вон там, у самого подножия горы. Это была казарма, притом темная и очень грязная, кишевшая паразитами. Люди буквально задыхались от смрада, единственной их отрадой было то время, когда их выводили, чтобы спуститься в шахту. А шахту ты видел сам. В этой тюрьме и состоялась встреча Волконской с мужем…
Потом, дружески потрепав Валентина по плечу, перевел разговор на другую тему:
– Ну, истории, пожалуй, хватит… Поговорим о современности! Ты кто по специальности, Валя?
– Геолог. Но не закончил, ушел с пятого курса, – неохотно признался Валентин.
– Это ты зря!.. Но дело твое. Если хочешь, иди в разведку рабочим, а там посмотрим. Сегодня же выходи на смену, люди нам очень нужны, работы невпроворот, дружище…
Они стали спускаться к «Москвичу», у которого стоял чернявый парень с расплюснутым носом и ртом, словно трещина в пироге. Он настороженно оглядел Валентина и спросил:
– Александр Максимыч, геофизику будем ладить?
– Конечно, конечно. Знакомьтесь: Валентин…
– Рудаков, – подсказал Валентин и протянул руку.
– Костя, – нехотя представился тот.
– Что так нелюбезно? – спросил его Александр Максимович.
– Известно, с городскими гастролерами не успеешь поздоровкаться, как пора прощаться, – бросил Костя.
– Ты тоже летун не из последних, – осадил его геолог.
Костя подмигнул.
– От бабы своей бегаю, осточертела до смерти.
– Сам-то откуда? – задиристо спросил Валентин.
– Тутошний, – хихикнул тот и добавил: – А я тебя знаю, на Кварцевом встречал. Самородку он нашел, ну, и, словом… блаженный! – объяснил Костя геологу.
Потом начальственно закричал на Валентина:
– Что зенки на меня пялишь? Пошли грузить оборудование!
Так началась рабочая жизнь Валентина.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
1
Миновали кирпичные станционные здания с паутиной рельсов между ними, высокие опоры с неводом электрических проводов, и Георгиев затормозил машину у грузового причала. Он видел, как его помощник Снегов, подгоняемый ветром, удалялся в сторону плескавшейся в темноте реки.
У причала грузчики в серых плащах разгружали баржу. Под навесом склада тускло светились голые лампочки. Порывистый ветер с мокрым снегом надувал плащи грузчиков и с шумом трепал их мокрые полы. Снегов пошел, нагибаясь, навстречу ветру, осмотрел дорогу, что вела от причала к косогору, на котором стоял приземистый домик с одним светившимся в темноте оконцем.
На глинистой дороге к домику никаких следов автомашины не было видно. Снегов повернул к складу и, укрываясь от дождя, исчез под низким навесом.
Василий Павлович закурил, сунул руку в карман шинели и достал телеграмму: жена уведомляла, что через Москву проедут дочка с мужем. Он вздохнул: в эти дни не сможет вернуться домой… Дочку и зятя не видел три года – с тех пор, как они уехали на Камчатку, где он командует, а она учительствует в местной школе…
А давно ли он встретил Елену!.. Была она тогда моложе, чем сейчас дочка, стукнуло ей всего семнадцать лет. При ее маленьком росте выглядела она школьницей. Это было в войну, в западнобелорусском городишке, в госпитале. Елена была в его палате и сиделкой, и нянькой, и медсестрой, и ангелом-хранителем. Много вечеров и ночей проговорили и промолчали они вместе.
Георгиев быстро поправился и стал провожать ее с дежурства. Как-то за полночь, проводив ее, как обычно, до дома, Георгиев, сказал Елене, что через три дня они расстанутся: он должен возвращаться в часть. Елена ничего не ответила, только опустила голову. Она знала об этом раньше его. Молчал и Георгиев. Предстоящая разлука пугала его, но он знал, что изменить ничего не может. Словно очнувшись от оцепенения, Елена дернула деревянную ручку звонка. Подняла голову и влажными глазами посмотрела на Георгиева. За темными воротами послышались шаги, заскрипел ржавый запор, и в открытой двери появилась старуха в вязаном платке на плечах. При тусклом свете фонаря привратница недовольно посмотрела на Елену и, пробормотав что-то, выжидающе уставилась на Георгиева.
Елена что-то сказала ей, но та отрицательно покачала головой. Елена, настаивая, достала из сумочки маленький кошелечек и сунула старухе, потом схватила за руку Георгиева и потянула за собой. Они ощупью поднялись по темной крутой лестнице. Тяжело дышавшая Елена долго возилась с дверным замком. Наконец они оказались в маленькой прихожей.
– Мы одни здесь, подруга на дежурстве, – зажигая свет в уютной комнатке, сказала она и устало провела ладонью по лбу.
– Зачем ты это сделала? Ведь у тебя могут быть неприятности. Может, мне лучше уйти? – спросил он.
– Мне теперь все равно. Я люблю тебя, – еле слышно ответила она и, нагнув его голову, нежно погладила по волосам.
– Я тоже люблю тебя! – вырвалось у него.
– Любишь? Но ты мало знаешь меня… – закрыв лицо ладонями, сказала она и опустилась на диван.
Он сел рядом. Она доверчиво положила к нему на грудь голову и тяжело вздохнула. Они молчали, глядя в посиневшее окно, за которым чернел островерхий силуэт костела, левая грань его серебрилась от лунного света.
– Война скоро кончится, я приеду за тобой, мы поженимся и уедем туда, где есть таежные леса, озера, как на моем севере, – как о давно решенном сказал он.
– И медицинский институт. Я хочу обязательно стать врачом, – добавила она, нежно целуя его в лоб.
И внезапно отодвинулась в угол дивана, вся сжалась, словно защищаясь от удара, быстро заговорила:
– Послушай, что я расскажу тебе… Отец мой белорус, а мать русская, он привез ее из России после революции. Мать была красавицей, но из простонародья, а отец сельский врач и очень ревнивый. Они часто ссорились, незадолго до войны разъехались, я осталась с матерью. Налетела война, в первый же день отец пришел попрощаться – уезжал на фронт. И больше я его не видела. В первом же бою его убили.
Елена встала и, подойдя к окну, нервно повела плечами.
– Мать погибла у меня на глазах, когда мы с толпой беженцев грузились в товарные вагоны. Это было ночью. Страшная была бомбежка… «Юнкерсы» закидали станцию сначала зажигалками, подожгли вагоны, а когда обезумевшие женщины, дети и старики повыскакивали на пути, раздались подряд три взрыва. Фугаски… Словом, хоронить было нечего…
Плечи ее затряслись. Он подошел к ней, обнял, прижал к себе. Немного успокоившись, она продолжала:
– Потом путь на восток. Под непрерывными бомбежками… Крик, плач. Смерть на каждом шагу… Не помню, как добрели сюда. Здесь и остались. Потом подошли советские войска. Я чудом выжила, хоть после всего жить мне не хотелось. Поступила в госпиталь, живу как во сне, все мне кажется ненастоящим, чего-то жду, чувствую, что все это призрачно…
– Что призрачно? – спросил он.
– Все вокруг… мы… – грустно улыбнулась она.
Постелив ему, Елена ушла из комнаты, притворив за собою дверь. Он постоял у окна, наблюдая, как по крутой крыше соседнего дома осторожно кралась черная кошка; когда кошка скрылась за трубой, он разделся, лег и долго еще думал. Заснул, когда окно зарозовело и где-то во дворе закукарекал петух.
Проснулся внезапно от ласкового прикосновения и увидел склоненную над собой копну черных, пахнущих росой волос и карие глаза. Елена испуганно вскрикнула и отшатнулась, но он обнял ее за плечи и притянул к себе.
…Они прожили вместе только три дня – Георгиев выписался из госпиталя и возвращался в часть. Он просил ее, настаивал, умолял зарегистрироваться до отъезда, но она не соглашалась, не хотела ничем стеснять его. Она обещала лишь писать на полевую почту. Больше он от нее ничего не добился.
Расставаясь, она горько, навзрыд плакала, будто прощалась навсегда. На вокзал не пришла, но он увидел ее из окна уже шедшего поезда: она стояла у колодца с распятым Христом и махала белой косынкой. В эту секунду он понял, что если сейчас же не спрыгнет с набиравшего скорость поезда, не заберет с собой, то потеряет ее навсегда. Растолкав сгрудившихся в тамбуре солдат, он спрыгнул с подножки…
…Снегов тихо открыл дверцу. Георгиев вопросительно взглянул на него. Смахивая дождевые капли с воротника шинели, Снегов недовольно буркнул:
– Никто не приезжал. Бокс мой накрылся, уже не увижу его по телеку. Жалко, встречи очень интересные, но ничего не поделаешь – служба. Василий Павлович, а может, эту шваль следовало взять еще вчера?
– Юрий Яковлевич, смешно слушать, что ты говоришь. Потерять наживку?
Снегов не ответил: Георгиев, как всегда, был прав.
Василий Павлович закурил сигарету и приспустил стекло в дверце. Стало отчетливо слышно, как на улице монотонно шумит ветер.
– Хватать и не пущать – дело несложное… Вот мне, например, труднее понять, выяснить причины: почему человек, которого выучила наша школа, комсомол, озлобился, предал Родину?.. Ты задумывался над этим?
Снегов не ответил. Он не считал нужным церемониться с врагами, а тем более задумываться над причинами их враждебности. Снегов думал, что полковник формалист, ему подавай целую кучу доказательств. Но, наверно, Георгиев в принципе прав. Ведь может пострадать невиновный!..
Василий Павлович достал ручной микрофон и, кашлянув, негромко сказал:
– Я – «Сирена», «Сирена». Где вы?
Снегов быстро настроил радио. Немного похрипев, приемник ответил:
– Я – «Мальва», я – «Мальва». Идем на погрузку, ждите.
Георгиев покрутил винт настройки и остановился на легкой музыке. Расстегнул ворот шинели, достал пачку фотографий.
– Недавно у одного железнодорожного переезда попала в аварию туристская машина, ее сбил маневровый паровоз. При осмотре разбитой машины обнаружены два тайника с золотыми монетами царской чеканки. Вот, Юрий Яковлевич, посмотрите фотографии, – передавая снимки, предложил Георгиев.
Снегов перебирал фотографии и видел тайники в полу передней части машины, на уровне дверных петель. В этих местах виднелись резиновые пробки, чтобы выпускать воду с пола. Было видно, что пол здесь двойной и образует вместительное пространство. Около пробок – отверстия, заделанные жестяными кружочками. Они заклепаны, сверху закрыты ковром.
– В багажнике под ковриком лежало сто двадцать тысяч советскими деньгами, – рассказывал Георгиев. И вдруг спросил: – Смысл деятельности этого «туриста» ясен?
– Не совсем, – буркнул Снегов: самолюбивому человеку трудно признаваться начальству в своей неосведомленности…
– «Турист» привез к нам монеты для продажи, а наши деньги собирался увезти за границу.
– А не наоборот? – усомнился Снегов.
– Еще недавно наши контрабандисты вывозили золото за кордон, а теперь они пытаются вывозить наши рубли в больших суммах. Зачем? К примеру, в ряде стран за наши деньги скупается золото по паритетной стоимости – один грамм за рубль, то есть за десять рублей десять граммов…
Послышался автомобильный гудок, и Георгиев смолк, с напряжением вглядываясь в темноту.
– Потом это золото подпольно ввозится к нам. Царскую десятку «туристы» продают нашим фарцовщикам уже во много раз дороже. А те в свою очередь перепродают ее нашим любителям золотого тельца еще с наваром. Поинтересуйтесь его машиной в этом плане! – Услышав теперь близко шум мотора, Георгиев прервал свой рассказ.
Мимо причала проехала «Волга», медленно взобралась на косогор и остановилась у приземистого домика с резными петухами на фронтоне. В машине выключили свет, и через несколько секунд хлопнула ее передняя дверца. Старик с черной повязкой на левом глазу, в кирзовых сапогах и ватнике вышел из машины и, взвалив на плечи мешок, скрылся в домике.
Бесшумно подъехал «газик» и, став сзади, загородил собою выезд.
К Георгиеву подошел офицер в плащ-накидке.
– Товарищ полковник, задержались по вине Борзовского, он петлял по Зареченску, уже был у Пухова. В ресторане подсадил какого-то приискателя, называл его Варфоломеем, он здесь, – простуженным голосом доложил офицер.
Георгиев слушал молча. Он думал, что Варфоломей, по-видимому, является одним из источников утекающей информации о золотодобыче на Кварцевом руднике.
Прошло много времени. Когда человек в ватнике вышел из домика, Георгиев скомандовал:
– Пошли!
Они втроем направились к темной «Волге». Вдруг машина ожила, затарахтела и сорвалась бы с места, но Снегов рванул дверцу и успел выключить зажигание.
– Ваши документы! – потребовал Георгиев у растерянного Борзовского, бесцельно крутившего баранку.
– А кто вы такие, чтобы требовать документы? – Борзовский отодвигался на соседнее место и судорожно нащупывал ручку правой дверцы.
Снегов открыл дверцу и загородил собою выход. Борзовский неприязненно посмотрел на Снегова, пытаясь сохранить спокойствие.
– Предъявите документы! – еще раз потребовал Георгиев.
– Зачем?
– Пошли, Борзовский! – дотронувшись до его плеча, приказал Снегов.
– Это произвол!.. Если хотите – нарушение Конституции, надругательство над правами гражданина… Вы понимаете, что вы делаете?.. Вы еще ответите за это, за меня есть кому заступиться!.. – угрожал Борзовский, шлепая по грязи к «газику» с брезентовым верхом.
Офицер в плащ-накидке хрипло доложил Георгиеву:
– Старик Варфоломей тоже в машине. Говорит: с золотых приисков ехал, Борзовский только подвозил его. При личном обыске у старика нашли мелкие золотые самородки. – Офицер покачал на ладони увесистый мешочек. – Очевидно, воровал с дражных шлюзов и привозил перекупщику. Задержанных отправлять сейчас же или ждать Пухова?
– Отправляйте. Сохраните наблюдение за домом, а мы пойдем в гости к Пухову, – распорядился Георгиев. И добавил: – По делу Птицына известно, что Пухов занимается не только скупкой золота.
2
Пухов торопливо натянул на себя ватные брюки, фуфайку, кирзовые сапоги и шапку-ушанку и взглянул в зеркало – теперь он походил на бывалого приискателя. В рюкзак поспешно запихнул пестрый пиджак, фланелевые брюки и рубашки. Осталось забрать из подпола золотишко, и он покинет вместе с Борзовским опасный для него Зареченск… Да, под глиняной собакой нужно еще забрать записку Варфоломея, он писал о добыче золота на Кварцевом за полугодие. Вдруг Пухову почудилось, что тихонько открылась входная дверь, он выключил свет и выхватил из кармана парабеллум.
Щелкнул выключатель. На пороге стояли двое военных. От неожиданности Пухов закричал:
– Не подходите, буду стрелять! – и трясущейся рукой поднял пистолет.
– Опустите оружие, – приказал Георгиев, прямо направляясь к Пухову, но тот продолжал истерически орать:
– Не подходите, буду стрелять!
Снегов мгновенно подскочил к нему, вывернул руку и выхватил пистолет. Пухов отошел в угол комнаты, прислонился к стене, защищаясь от нападения сзади.
В комнату вошли и молча остановились у порога понятые – хромой вахтер и молодая женщина в цветастом платке.
– Где вы храните ворованное золото? – спросил Георгиев, предъявляя ордер на обыск.
Пухов, со страхом глядя на пришельцев, молчал, плохо соображая, что ему делать, – не хватило буквально нескольких минут, чтобы осуществить задуманное бегство. Он кинулся к двери, но Снегов крепко схватил его за шиворот. Взбешенное лицо Пухова возникло перед Снеговым. Он увидел желтые, прокуренные зубы, звериный взгляд черных глаз, кожу в красных пятнах и читал яростную злобу на перекошенном лице. Снегов подумал: «Не будь я чекистом, разрисовал бы твою наглую морду по первому разряду».
– Полезайте в свое логово и сдайте все скупленное золото, – скомандовал Георгиев, оглядывая подполье.
– У кого скуплено? Вы бредите, полковник, – нагло ответил Пухов.
– У Пирата. Дражное, – спокойно пояснил Георгиев.
Пухов остолбенел. Полковник назвал лагерную кличку Варфоломея, – значит, упираться бессмысленно. Пухов сел на пол, осторожно спустил в отверстие ноги и стал сползать вниз. Вдруг он закричал, выругался, – наверное, накололся на вилы. Снегов, подсвечивая фонариком, видел, как Пухов долго тер локоть, потом дергал из земли заостренные черенки со ржавыми вилами, отдыхал, сидя на рассыпанной по подполу картошке.
Снегов осмотрел разбросанные по столу бумаги, полистал кулинарную книгу, выдвинул ящики буфета, случайно толкнул глиняную собаку. Записку, что лежала под ней, показал Георгиеву.
– Так, так… Протоколируйте, Юрий Яковлевич, и будем заканчивать, – устало распорядился Георгиев.
Он подошел к подполу и увидел стенку из гнилых, скользких бревен, земляной пол, заваленный картошкой. От кадки с квашеной капустой несло кислятиной, на полу виднелись круглые следы, – должно быть, перекатывали кадку, освобождая место для плетеной корзинки с картошкой.
Василий Павлович взглянул на Пухова – тот стоял на коленях и разгребал пыльную картошку, его ватник, руки, волосатое лицо были в грязи.
Наконец Пухов вытащил тяжелый темный пузырек и с размаху разбил его о скользкое бревно. Золотой песок под лучом фонарика тускло поблескивал на пыльном земляном полу, на который с криком отчаяния рухнул Пухов.
«Еще с одним вонючим подпольем покончено, а сколько их еще впереди», – подумал Георгиев.
