Текст книги "Рудознатцы"

Автор книги: Георгий Лезгинцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

Только сейчас Северцев заметил в папке с почтой письмо от Анны и вскрыл его. Письмо было о сыне.

Виктор задумал жениться, писала Анна, на какой-то студентке Светлане Степановой, собирается перевозить ее из Зареченска в Москву и брать в дом. Анна отговаривала сына, просила хотя бы повременить, лучше узнать друг друга, но Виктор и слушать не хочет. Михаилу нужно принять участие в решении судьбы сына.

Михаил Васильевич задумался. Вошла секретарша, спросила: может ли зайти на минутку младший научный сотрудник Северцев?

Смущенный Виктор появился тут же.

– Отец, ходят слухи, что ты собираешься «расчищать» план научных работ института, это правда? – с тревогой спросил он.

– Будем. С целью избавления от псевдонаучных тем. Кстати, когда твоя тема оказалась вновь включенной в план? – спросил Михаил Васильевич.

– Месяца два или три назад, – буркнул Виктор.

– Значит, когда я пришел в институт, она сразу приобрела научную актуальность? Ну, так, так. Ясно! А теперь вот прочти, – протягивая конверт, сказал Михаил Васильевич. И развернул «Правду» с крупными заголовками и портретами новых космонавтов.

Виктор быстро прочел письмо, молча вернул отцу.

– А может, мама права? Может, торопиться не следует? – спросил Михаил Васильевич, снова складывая газету.

Виктор помолчал, нервно кусая ноготь.

– С мыслью о ней я встаю утром, работаю, живу, – покраснев, признался парень.

Михаил Васильевич мягко проговорил:

– Лучшей невесты я тебе не желаю. А мать есть мать. Я приеду, сынок, к вам в Сокольники, и мы с тобой уговорим ее.

3

– Вы в какую сторону, Михаил Васильевич? – окликнул Проворнов, когда Северцев спустился к выходу.

– В сторону Разгуляя. Поехали, если по пути! – пригласил Северцев, усаживаясь рядом с шофером.

– Хотел поплакаться вам в жилетку на свою неудавшуюся жизнь и просить защиты!.. – шутливо начал Проворнов, развалившись на заднем сиденье.

– Вашей жизни можно только позавидовать, – заметил Михаил Васильевич.

– В нашей научной среде полно своих завистников, не завидуйте мне хоть вы, жизнь у меня воловья. Поверите ли, все время занят только наукой, кроме научной литературы, ничего не читаю… Вы знаете, Михаил Васильевич, сейчас, когда мне уже за шестьдесят, я начинаю задумываться: а правильно ли жил? Всю жизнь меня интересовали только проблемы, дававшие возможность познать научные истины, интересовали только люди, ставшие, вроде меня, подвижниками науки. Еще студентом я слышал от профессоров, что наука требует жертв, и ради нее я пожертвовал всем – у меня не было верных друзей, любимых женщин… – Проворнов сделал паузу. Не услышав сочувственных возгласов и вежливых междометий со стороны Северцева, со вздохом продолжил: – Мне даже не о ком хорошо вспомнить… Выходит, я всю жизнь страшно обкрадывал себя!.. Трудно смириться с этим, когда у тебя уже почти ничего не осталось, дорогой Михаил Васильевич…

– От кого же вы просите защитить вас?

– От завистников из вашего института. Они подставляют мне подножки! У меня большие научные заслуги в геологии, особенно крупные работы у меня, как вы знаете, в области геофизики. Группа ученых академического института сочла возможным выдвинуть меня в члены-корреспонденты Академии наук… Я, конечно, возражал, но, вопреки моему мнению, меня собираются выдвинуть… – разведя руками, сказал Проворнов.

– Вы правильно возражали, Семен Борисович. Мой вам совет: не стремитесь в академики, среди них по статистике самая большая смертность.

– А вот во Франции меня считают ученым с мировым именем… – Проворнов помолчал. – Мне вспоминается нашумевший лет десять назад роман о мытарствах изобретателя, – как видите, ничто не изменилось и сейчас в нашем прогрессирующем мире!

– У меня сегодня хорошее настроение, и я готов говорить на любые темы. Я тоже помню эту книгу. – Северцев уселся вполоборота. – Главные герой и героиня, школьные учителя – математик и географ, решили совершить переворот в металлургии с помощью изобретенной ими литейной машины, слабо представляя себе предмет своего изобретения. Тот изобретатель подает только идею, а аппаратурное оформление ее поручается специализированному институту. Специалисты института не соглашаются с идеей изобретения, и герои терпят всевозможные бедствия от работников института, главка, министерства. Я ничего не имею против педагогов, – наоборот, считаю их подвижниками в своей области. У меня перед глазами проходила самоотверженная работа моей бывшей жены, тоже педагога, но ей и в голову не приходило подавать идею, скажем, рудного комбайна. Известно, что идей существует на свете много. Например, идея полета на солнце. Вот я подал вам, Семен Борисович, эту идею, а вы думайте над ее аппаратурным оформлением… – закончил Северцев и, достав из кармана пачку папирос, предложил закурить Проворнову и шоферу.

– Весьма оригинально! Я вижу, у вас во всем свой взгляд на вещи. И в технике, и даже в литературе, – съязвил Проворнов.

– А вы разве против оригинальных мыслей?

– Вы говорите про оригинальные мысли, а меня до сих пор все еще не покинуло чувство какой-то скованности, пережитого страха, когда приходилось помалкивать и не говорить того, что думал, когда исход научных дискуссий предрешался указанием высшего чиновника, когда тебя обвиняли в идеализме за какую-нибудь сугубо техническую формулу… Нас, дорогой Михаил Васильевич, долго обучали во всем держаться только наезженной колеи, – печально заметил Проворнов.

На улице стремительно темнело. По кузову, по стеклам автомобиля вразнобой застучали крупные градины.

Шофер резко затормозил машину. Северцев окликнул его:

– Что стряслось, Миша? Чего это ты на все копыта осадил?

– Склизко, а частник, известно, нарушает… – недовольно буркнул шофер и, высунув голову наружу, кого-то смачно обругал.

У красного огонька светофора, на углу широкой мокрой улицы, моментально создалась запруда из легковых машин. Ее прорвало лишь при зеленом свете. Поток автомобилей разных марок и расцветок вновь спокойно двинулся вдоль улицы.

– Был я во Франции… – Проворнов и боялся любого упоминания об этой стране, и в то же время словно какой-то бес подзуживал его сделать еще шажок к пропасти, заглянуть туда: перехватит, мол, дыхание или нет? – Вот где каждый делает, что хочет.

Михаил Васильевич досадливо поморщился и попросил шофера остановить машину.

– Я выхожу здесь. Михаил довезет вас куда нужно. На прощанье я хочу дать вам товарищеский совет: хватит, Семен Борисович, критиканствовать и ставить в пример то, чему сами не верите! У меня есть предложение – переходите к нам в институт! Создается новая лаборатория подводной добычи полезных ископаемых. Нужны геологи для разведки подводных месторождений. Дело новое – ищите, пробуйте. Поддержим.

– Я очень благодарен вам, но хочу, чтобы вы знали всё. Во время последней поездки за рубеж я попал в очень скверную историю. Короче – был спровоцирован. Меня все еще гнетет эта история. А вас она не испугает?

Северцев на миг задумался, – его тоже провоцировали не раз, тоже хлебнул соленого, так почему же он должен бояться людей, с честью прошедших через трудные испытания своей жизни?

– Нет.

– Благодарю вас, я подумаю.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

1

Валентин Рудаков, весело насвистывая, завязал шнурок на замшевом ботинке цвета бордо и пошел по бетонной набережной к спортивному корпусу Политехнического института. Два месяца провел он на Кварцевом, на интересной производственной практике и только вчера вернулся домой. Зареченск встретил его золотистой листвой и моросящим дождем. Дул пронизывающий ветер, Валентин поднял воротник нейлоновой куртки.

Он спешил к Светлане, о которой часто думал там, на практике. В разлуке с ней он впервые отчетливо понял, что она занимает в его жизни совсем особое место. Светлана сильная, гордая – достоин ли он ее любви? Все твердят: любовь, любовь. А какая она? – задал себе вопрос Валентин. Он помнил, что сказал о ней отец, а мачеха утверждает, что любовь приходит тогда, когда один человек открывает в другом человеке то, чего до сей поры не замечал, ну, ничегошеньки, открывает в нем то богатство, о котором не подозревал и сам-то этот богач. А Светлана говорит, что любовь – чудо, и, как всякое чудо, она необъяснима. Это чудо приходит почти к каждому из нас, но не каждый бывает подготовлен, чтобы принять и осознать своевременно всю ценность этого дара, потому и любить дано не всякому. Вот и пойми, какая она, эта любовь.

Его кто-то окликнул. Обернувшись, он увидел Альберта Пухова.

– И ты приехал? Привет от бывшего студента! – небрежно бросил тот, машинально стряхивая ладонью табачный пепел со своего нового вельветового костюма – желтоватого пиджака и темно-зеленых брюк.

– Исключили? – спросил Валентин.

– Отчислили за неуспеваемость: четыре «хвоста», из них два старых, прошлогодних, плюс бегство с практики. Нужна твоя помощь, старик.

Они остановились, облокотившись на каменный барьер.

– Чем я могу тебе помочь?

– Попроси своего предка замолвить за меня словечко. Хочу войти в семейство позвоночников.

– Какое семейство? – не понял Валентин.

– Будто не знаешь! Так зовут ребят, которые попадают в институт по звонкам, – снисходительно пояснил Пухов.

– Этого я сделать не могу. Отец не станет меня слушать. К тому же у меня тоже один «хвост», еще придется сдавать после практики.

– Ясненько, старик. За себя не бойся: тебя-то не исключат, пока твой пахан первый секретарь горкома партии. Ректор у нас знает, как жить и как выть. – Альберт ловко, далеко сплюнул в реку.

– Потом отец сегодня улетает в Москву, вызывают в ЦК, наверно, он уйдет из горкома, – отговаривался Валентин.

– Ясненько, старик, сдрейфил. Еще вспомните обо мне: кто теперь в вашей футбольной команде капитаном будет?..

Валентин пожал плечами.

– Тоска в полоску. Отколоть что-то надо. Пошли ко мне, будет модный писатель из Москвы, он сейчас здесь, чудный парень, мой кореш. Может, еще кто зайдет, порезвимся на сходбище, – обдав Валентина винным перегаром, предложил Пухов.

– Не могу, я иду к Светланке, – отказался Валентин.

– Не шизи, зря обиваешь пороги, эта идейная цаца на тебя чхает. С писателем познакомлю. – Пухов безразлично что-то насвистывал.

– Сам ты шизик. А что он написал, этот писатель, какие у него книжки? Ты хоть название скажи, а то разговор зайдет – неудобно, если не читали.

– Написал он много. Но пока его не печатают. Пишет с душком, на любителя. А там, – Пухов кивнул вверх, – признают только свежее варево.

Больше возражать Валентин не стал, ему хотелось познакомиться с живым писателем, такое не часто случается.

– Ладно, бегу за Светланкой, жди нас.

2

Водитель троллейбуса объявил: «Конечная остановка – «Подгорная улица». Валентин вышел вслед за Светланой, любезно пропустив вперед себя старушку. Он огляделся – асфальтированный круг, на котором пустые троллейбусы ждали отправки в рейс, большой транспарант «Превратим Зареченск в образцовый город». Узкие улочки, приземистые одноэтажные домики за сплошными высокими заборами, деревянные тротуары сохранили еще облик старого губернского города.

Светлана и Валентин дошли до обрыва, внизу плескалась темная река, тоскливо поскрипывала лодочная цепь. За густыми деревьями появился домик с резными петухами на фронтоне. Валентин открыл калитку, прошел мимо облетевших кустов сирени, которые безжалостно трепал ветер, и, войдя в темные сени, прислушался, потом постучал в обитую дерматином дверь, распахнул ее.

В комнате за дубовым круглым столом, облаченный в шорты и тельняшку, сидел Пухов. Он кивнул Светлане, отодвинул на край стола грязную посуду, сполоснул у железного рукомойника два граненых стакана и откупорил поллитровку. Зябко поежившись, разлил водку в стаканы, нарезал колбасы, разломил пополам калач.

Валентин смотрел на него с сожалением – опухшее лицо, мутные глаза, очевидно в последнее время Пухов много пил.

– Будем, – наливая себе в железную кружку водку, предложил Пухов.

Но Светлана брезгливо отодвинула стакан. Валентин отрицательно покачал головой.

– Где же знаменитость? – спросил он.

Кто-то постучал в дверь, на пороге появился невысокий брюнет лет тридцати с аккуратной бородкой-шкиперкой. Он был в очках с толстой роговой оправой.

– Прошу любить и жаловать! Писатель, критик, литературовед Никифор Степанович Борзовский, – представил вошедшего Пухов. – Вот это мой друг Валентин – однокашник по институту и однокомандник по футболу. Светлана, его подруга.

Пухов взял у гостя зонт и прислонил к подзеркальному столику, на котором стояла глиняная пятнистая собака с розовой пастью.

– Очень приятно… Очень приятно… – Борзовский пожал руку Валентину.

– Я приятно удивлен, встретив здесь такую красавицу, – галантно кланяясь Светлане, ворковал Борзовский.

– Как дела? – без всякого интереса спросил Пухов.

– Написал новый рассказ, но не уверен, что опубликуют. Ты же знаешь, дорогой Альберт, я писатель по призванию, а по профессии корректор в газете. Мои произведения все еще никто не печатает. Для власть имущих я слишком левый, – поглаживая шкиперскую бородку, ответил Борзовский и вздохнул.

– Прочтите, пожалуйста, ваш новый рассказ, – попросил Валентин.

Борзовский уселся в старое плюшевое кресло и положил на стол небольшую стопку исписанных листов. Пухов, держа в руке стакан водки, сел на измятую постель. Валентин прислонился спиной к стене. Светлана опустилась на кривобокий стул.

– Маленькое предисловие: этот рассказ о молодом лесничем и его подружке написан мной на даче – так сказать, прямо на производстве, – откашливаясь, предупредил Борзовский.

Читал он нараспев, поэтому каждая страница казалась еще длиннее. Вначале слушатели были внимательны, вскоре стали переглядываться и перемигиваться, а потом сосредоточились на том, чтобы попытаться подсмотреть, насколько толста рукопись.

Борзовский, продолжая читать, уже и сам заглядывал, сколько еще осталось страниц. Наконец он умолк и некоторое время сидел согнувшись, глядя в пол. Потом сказал:

– Ну, друзья, теперь жду вашего беспощадного суда!

Наступило молчание. Светлана сосредоточенно глядела в окно. Пухов взглядом взывал к Валентину, но тот сделал вид, что не замечает этого. Тогда Пухов шагнул на середину комнаты:

– Рассказ, уважаемый Никифор Степанович, по-моему, очень сильный. Правдиво отражает быт и нравы лесничих. Позволю себе сделать автору только одно критическое замечание, вернее – задать ему вопрос… Извини, но ты сам просил об этом. Я, например, не совсем уловил: почему именно порывает молодая героиня с любимым?

– Он подонок и алкаш, ее любимый. Разве герой нашего времени таков? Разве ему мы, молодежь, должны подражать? – спросила Светлана и с недоумением взглянула на автора.

Тот ответил не сразу, продолжая безразлично рассматривать пол:

– Никто не понимает меня. Я не хочу примитивно учить кого бы то ни было, а хочу просто свободно мыслить и любить своих героев. – Борзовский обиделся и умолк.

Пухов предложил выпить за творческие удачи.

– Лучше за любовь, – перебил его Борзовский и натужно улыбнулся Светлане.

– А с чем ее едят, эту любовь? – чавкая, поинтересовался Пухов и добавил: – Я лично сторонник сексуальной революции.

– А что скажешь ты, Светлана, о любви?

– Здесь не место и не время говорить об этом. Думаю, что любовь дана не всякому, – поднимаясь со стула, ответила Светлана, она сожалела о зря потраченном времени и мысленно ругала Валентина за его приглашение на встречу со «знаменитым писателем».

Она шепнула Валентину: «Пошли отсюда». Он тихо ответил: «Сейчас пойдем». Пухов крикнул:

– Кончайте интим, идите в массы! – и включил магнитофон.

Модные ритмы сменяли друг друга, и Борзовский пригласил Светлану на танец. Она отказалась – ей уже нужно было уходить – и стала собираться. Обиженный Борзовский с кислой миной на лице в одиночестве встал у окна и, заложив за спину руки, покачивался, поднимаясь и опускаясь на носках. Все произошло внезапно. Обозленный Пухов бесцеремонно схватил Светлану за руку и насильно потащил танцевать, сильно прижал ее к себе, тяжело дыша в лицо перегаром.

– Отпусти меня, я не хочу с тобой танцевать, – высвобождаясь из его рук, сказала Светлана.

Но он еще крепче прижал ее к себе, легко приподнял и смачно поцеловал в губы.

Валентин бросился к Пухову, дернул его за руку, и когда тот ослабил свои объятия, Светлана высвободила правую руку и наотмашь ударила обидчика по щеке.

– Эта пижонесса избила меня, как самого паршивого пса, – растирая щеку рукой, бросил Пухов.

– Альберт, ты должен извиниться, – сказал Борзовский, но Пухов показал ему кулак и прошипел:

– Ты что ерзаешь, как клоп под одеялом? Гляди, раздавлю!

– Или ты, подонок, сейчас же извинишься, или я исполосую тебя, как…

Валентин, не договорив, сорвал со стены висевшую на гвозде старую кожаную плетку и двинулся к Пухову. Тот медленно отступал от Валентина. Валентин увидел в его всегда наглых глазах растерянность, потом она сменилась страхом, обыкновенным страхом. Припертый к стене Пухов внезапно рухнул на колени и, паясничая, запросил нижайшего прощения у прекрасной Дульцинеи.

Светлана сдернула с вешалки свой плащ и выскочила из дома. Когда захлопнулась дверь за Валентином, Борзовский прокричал ему вслед:

– Дуй, апостол, попутного тебе ветра! – и в бессильной злобе грязно выругался.

– Шерсть у тебя на загривке улеглась? Плюнь ты на этого дурака, и давай выпьем за твои литературные успехи, – предложил Пухов.

– Презренного металла привез? – деловито поинтересовался Борзовский.

Пухов выпил, закусил колбасой и лишь после этого утвердительно кивнул.

– Почем?

– Десятка грамм.

– Помереть можно! Красная цена – пятерка! – воскликнул Борзовский.

Он поднялся со стула и потянулся к зонту.

– Помни, мы с тобой одной веревочкой связаны, – угрожающе предупредил он, но Пухов молчал, уставившись тяжелым взглядом на глиняную собаку, и думал о своем. Думы его были горькими: из института выгнали, гонит его и Малявка из этой хаты, и только в казенном доме, наверное, ждут его… Нужно бежать из Зареченска на Алтай, к отцу, но вначале следует набить мошну, его духовный наставник Борзовский сам не забывает же об этом.

– Окончательная цена шесть, – услышал он новое предложение Борзовского.

– Не пойдет, – ответил Пухов и вновь потянулся к бутылке.

– Мои дантисты больше семи не платят, – ответил Борзовский и направился к двери.

У порога остановился, ожидая, что Пухов задержит его, но тот даже не повернул головы и затянул частушку:

 
Милый мой, я твоя,
Куда хотишь девай меня,
Хоть пропей, хоть проиграй,
Хоть товарищам отдай.
 

– Замолчи! Семь! – крикнул Борзовский, и когда Пухов не ответил, он вышел в сени, громко хлопнув дверью. Постоял, ожидая, что Пухов проводит его, и, не дождавшись, вернулся в дом: без золота он не мог возвращаться в Москву.

Хозяин сидел в той же позе, глядя в выпученные глаза пятнистой собаки.

– Восемь – это мое последнее слово, Альберт, прошу тебя, не скупись, – умоляюще проговорил Борзовский, вновь присаживаясь к столу.

– Сам ты жлоб, пристал как банный лист. Надоел ты мне, бери и мотай отсюда, скоро Малявка вернется, – махнув рукой, ответил Пухов.

Он достал из дубового комода аптекарские весы с костяными чашечками и разновески. Подошел к порогу и стал топтаться, словно пьяница у двери кабака, не решаясь ни войти, ни остаться. Потом нагнулся и, найдя под порогом кольцо на крышке подпола, резко дернул его на себя. Борзовский заметил, что из темноты подпола выпирали ржавые острия вил, по его коже пробежали мурашки.

– Зачем это? – испуганно спросил он.

– Чтобы непрошеные гости не шарили без меня, – осторожно спускаясь в подпол, ответил Пухов.

Вскоре он вылез, держа в руке грязный пузырек, выдернул из него деревянную затычку и высыпал на костяную чашечку горку тусклого желтого песка.

– Проба девяностая, товар богатый. Сколько возьмешь?

– Денег у меня только на сто граммов, поверишь в долг – возьму в три раза больше, – не отрывая глаз от золотой кучки, предложил Борзовский.

– Нет, только под наличные, – ответил хозяин и поставил на другую костяную чашечку медные гирьки.

Борзовский снял одну – пятьдесят граммов, проверил остальные – две по двадцать и две по пять – и поставил их обратно на чашечку. Пухов поднял пальцем крючок весов, гирьки перевесили золото. Осторожно досыпал из пузырька, золотая горка стала выше и шире. Теперь перетянуло золото. Пухов взял щепотку желтого песка, но Борзовский схватил его за руку.

– Не трогай, это на поход. – И стал отсчитывать деньги. Потом выдернул из зонта ручку, вытащил металлическую капсулу, отвернул на ней крышку и всыпал в капсулу золотой песок. Прикрутив ручку зонта и небрежно сказав хозяину: – Чао, – Борзовский поспешно удалился.

Пухов только успел убрать золотой пузырек, как пришла Малявка – маленькая девица в мини-юбке, с огромной вороной прической и синевой вокруг глаз.

– Опять дозрел? – глядя на пустую бутылку, заметила она, вытаскивая из сумки рыжие свертки.

– Делом занимался, – буркнул Пухов и развернул старую, оборванную газету.

– Навязался варнак на мою голову. С такими делами и я попаду за решетку, – вздохнула Малявка.

– Скоро съеду от тебя, будешь еще жалеть потом… Что нового в твоей «Березке»? – надкусывая огурец, поинтересовался Пухов.

– Ходовых товаров пока нет, золотишко попридержать следует, – обвязывая свою кудрявую прическу шелковой косынкой, заметила Малявка.

– С чего это ты такую прическу отчебучила? – поинтересовался Пухов. Малявка сегодня нравилась ему.

– У меня сегодня был экзамен по химии в заочном техникуме. Подружки зубрили с утра химию, а я пошла в парикмахерскую, хотела отдых мозгам устроить.

– Помогло?

– Мыкаюсь на экзамене я с формулой, а профессор посмотрел на эту мою прическу и говорит: «Вам, голубушка, надо бы не завиваться, а развиваться». И отправил домой. – Малявка отвернулась, скрывая слезы.

– Профессор прав – тебе развиваться нужно: с тобой скучно, с тобой спать хочется. – Пухов облапил Малявку.