Текст книги "Рудознатцы"
Автор книги: Георгий Лезгинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
1
По-осеннему сумрачно, дождливо на улице. Сумрачно и на душе у Рудакова. Рано утром его вызывали в больницу – у матери ночью был тяжелый сердечный приступ, и лечащий врач не сказал ничего обнадеживающего. В обкоме день начался спором со Знаменским. Тот вернулся из дальнего района, отстающего в заготовке кормов, и стал критиковать тамошнюю партийную организацию, заодно и бюро обкома за то, что мало занимаются чисто партийной работой, а большую часть времени уделяют вопросам производства…
Рудакову вспомнилось, как на прииске Южном он, парторг, спорил с директором Степановым по этим самым вопросам – «партийного» и «производственного».
Где найти такие весы, на которых можно взвесить «чисто партийное» и «чисто производственное»? Где найти такой четкий водораздел? И нужно ли его искать?.. Как можно партийным органам не заниматься каждодневно вопросами производства, когда за этими вопросами – живые люди, когда от этого часто зависит их настроение, материальное положение, наконец, общий успех? Вся жизнь каждого нашего человека Прежде всего связана с его работой. Здесь он добывает свой хлеб насущный, здесь он общается с товарищами по труду, с коллективом, проявляет себя как личность. Нет! Надуманным окажется такой вопрос, если не забывать к тому же, что партийная работа – это и наука, это и искусство организации и воспитания…
Рудаков взглянул из окна машины на неуютную, холодную улицу и тяжело вздохнул.
Никого не предупредив о своем приезде, он торопился на завод горного оборудования, где он не был со дня аварии и где его сегодня ждал председатель облисполкома Попов. Только с ним и уговорился Рудаков по телефону о встрече. Это предприятие давно беспокоило Рудакова, он знал, что по вине планирующих органов завод горного оборудования «затоварился» чугунными трафаретами для промывальных приборов. По мнению специалистов, и в их числе Степанова, золотодобывающие предприятия перешли на более совершенную технологию в извлечении металла из золотоносных песков и больше не нуждаются в чугунных трафаретах. Но на заводе не подумали своевременно об этом и продолжали увеличивать выпуск продукции, которая сбыта уже не имеет.
Подъехав к заводской проходной, Рудаков увидел Попова, стоявшего под вывеской «Предприятие коммунистического труда».
– Зайдем к директору? – спросил Попов.
Рудаков предложил пройти сначала по заводу.
Заводская территория являла собою картину бедствия. Все склады, их навесы, проходы в цехах были до отказа забиты штабелями ржавых чугунных трафаретов. Рудаков остановил автокар, загруженный все теми же трафаретами, и обратился к молодому рабочему:
– Товарищ, куда вы их везете? На отгрузку?
– Что вы, товарищ секретарь, кому они нужны! На склад – и там-то им нет места… – Рабочий невесело улыбнулся Рудакову и кивнул головой на большую доску показателей: – Видите, кривые из месяца в месяц все вверх тянутся, все больше и больше перевыполняем план! Хоть беги отсюда, рабочая совесть-то есть у нас, вот она покоя и не дает… – Парень с трудом стронул с места свой перегруженный автокар.
– Директор вышел на работу? – спросил Попов.
Парень, крикнув в ответ: «Болеет», щелкнул себя по горлу.
Рудаков и Попов подошли к доске социалистических обязательств. Председатель облисполкома, ведя пальцем по красным цифрам, говорил:
– Вот ситуация… Ущерб от невыполнения плана ни у кого не вызывает сомнения. А как быть в этом случае? И дело тут не только в материальном ущербе от бесхозяйственного замораживания средств, а в угнетающем моральном воздействии на людей! Я говорил до тебя со многими рабочими и почувствовал, что во всем коллективе, как у этого молодого парня на автокаре, возникли сомнения, потерялась уверенность в полезности своего труда… Вот тут-то и притаилось страшное. Согласен со мной?
– Ты прав, – ответил Рудаков, вспоминая свой сегодняшний спор со Знаменским.
Оброненное пареньком горькое слово о рабочей совести, его выразительный жест, безразличие дирекции, абсурдное планирование, плачевный вид завода, никому теперь не нужная его продукция – все откладывалось в памяти Рудакова.
– Где будем искать выход? Менять заводу номенклатуру изделий? Завод хороший. Может делать, к примеру, буровые станки, в которых большая нужда. Ведь мы тратим валюту на покупку морально устаревших буровых станков за рубежом!.. В новых экономических условиях все предприятия, которые работают плохо, чья продукция не находит сбыта, не конкурентоспособна, – не будут иметь права на существование.
Попов покачал головой в раздумье и спросил:
– Закрывать их будем?
– Да. Это, конечно, не значит, что завод пойдет с молотка. Завод – собственность государства, оно, естественно, не может себе же продавать и у себя же покупать. Закрыть – значит изменить его профиль, перевести на выпуск иной, рентабельной продукции.
Они пошли по заводоуправлению, с трудом протискиваясь между чугунными штабелями. Рудаков говорил:
– Смотрю я на этот завод, который мы должны до конца года тоже перевести на новые экономические условия, и спрашиваю себя: а как это будешь делать?.. Кругом долги, банк дает заводу ссуду только на зарплату. А что в перспективе?.. Сегодня же буду звонить министру: что думает он обо всем этом?!
У входа в заводоуправление, прихрамывая, прохаживался Яблоков в сопровождении офицера в зеленой плащ-накидке.
– Вы, Николай Прокофьевич, правы. Наша печать иногда выбалтывает сведения, которые для опытного разведчика просто находка, – говорил Яблоков, поскальзываясь на запорошенном снегом тротуаре. – В одной корреспонденции сообщается о тоннах добычи руды, в другой о среднем содержании в ней металла, в третьей о повышении извлечения до такого-то процента, а дальше арифметика. Второй канал – прямая информация с предприятий. В этом английском журнале названа отдельно добыча по Кварцевому руднику, а ее может выболтать их осведомителю за рюмкой водки и бухгалтер, и плановик, и фельдъегерь – любой, кто связан с отправкой золота. А как узнали там о Рябиновом, я имею в виду золоторудное месторождение? Ведь оно еще не разведано, а журнал о нем уже пишет? – спросил Яблоков.
– Я проверял – у нас в печати о нем не было ни строчки, – подтвердил Николай Прокофьевич.
– То-то и оно. Готовьтесь к превентивной акции на Кварцевом.
Яблоков увидел Рудакова и направился ему навстречу.
– Рад вас видеть, Петр Иванович, – приветствовал его Рудаков.
Попов откланялся и пошел в заводское общежитие.
– Сергей Иванович, вы когда сможете меня принять на несколько минут? – спросил Яблоков.
– Пошли в партком, там и поговорим.
В парткоме секретаря не застали: ушел на заседание бюро райкома партии. Рудаков закрыл дверь, снял плащ, сел на диван рядом с Яблоковым.
– Я долго не задержу вас, – начал Петр Иванович. – Цель моего приезда в Зареченск вам, наверное, известна?
Позвонил телефон, и Рудаков, извинившись, снял трубку.
– Да, партком завода… Да, это я. Кто говорит?.. Ректор? – удивленно переспросил он. Потом долго слушал молча. – Решайте на общих основаниях, – сказал он. – Конечно, на общих. Зачем заставлять человека насильно получать высшее образование!.. Нет, нет, спортивный разряд здесь ни при чем… Да, только так! – ответил он.
И, положив трубку, переведя взгляд на Яблокова, как бы вспоминая что-то, сказал:
– Я знаю цель вашего приезда в область. Расскажите: что вам удалось выяснить?
– Следствие закончено, и нам здесь делать больше нечего. Взрыв на этом заводе – результат преступной халатности и нарушения правил безопасности работ.
Яблоков показал материалы следствия, Рудаков внимательно перелистал их.
– Присылайте заключение по этим материалам нам быстрее, мы примем нужные меры. Девкин не может больше руководить заводом.
– Хочу поставить вас в известность еще об одном. По материалам следствия по делу одного бывшего работника Московского объединения установлены его преступные связи с жителем Зареченска, неким Альбертом Пуховым, бывшим студентом вашего Политехнического института. Пока все, что могу сказать.
Они дружески пожали друг другу руки, и Яблоков ушел.
Рудаков курил одну папиросу за другой и думал. Стукал-стукал по мячу сынок, вот и достукался… Никто всерьез не обращал внимания на его учебу: его переводили, вернее – перетаскивали с курса на курс, совершенно не беспокоясь о том, что за инженер из него в конце концов получится. Спортивная слава увела парня с пути… И себя корил Сергей Иванович: когда-то упустил сына и не заметил этого, а его схватили другие, с улицы… Можно сейчас заступиться за Валентина: ректору достаточно одного рудаковского слова. Но поможет ли этим он, отец, сыну? Парня вытянут, получит диплом. Но специалистом не станет. А в духовном отношении превратится в пожизненного иждивенца… Нет! Пусть идет работать. Пусть сам узнает истинную цену всему.
2
Как назло, не работал лифт. Рудаков медленно поднялся на свой этаж. Открывая ключом входную дверь, услышал голос жены:
– Сейчас, сейчас открою!
И, войдя в квартиру, с укором заметил:
– Ты меня, Катя, так опекаешь, будто я ребенок, сам не могу открыть дверь… Из больницы не звонили?
– Только утром. Зачем ты, Сереженька, прямо с порога делаешь мне выговор? Вижу, что взвинчен, но я-то при чем? – поглаживая рукой седые волосы мужа, успокаивала Екатерина Васильевна.
– Прости. Сегодня весь день выдался какой-то карусельный. Я могу не только набрасываться на тебя, но и кусаться. – И нежно поцеловал ее в обветренный, не по-здешнему загорелый лоб.
Они прошли в кухню. Екатерина Васильевна поставила на сильный огонь алюминиевую кастрюльку.
– Придется подождать, обед доваривается. Сегодня у меня что-то все из рук валится, не знаю почему.
Сергей Иванович взглянул на нее: знает ли она об исключении Валентина из института? Нет, просто женское предчувствие.
Споласкивая в раковине миску, она сказала:
– Закабалил ты меня, Сережа, домашним хозяйством – целый день что-то чищу, варю, жарю. Руки от воды болят так, как никогда не болели в поле. Помнишь, в песне поется: «С этим что-то делать надо, надо что-то предпринять…»
– Что же ты надумала? Удрать опять в поле, или в тайгу, или в Африку, опять бросить меня на произвол судьбы? – шутливо укорил он.
– Нет, – она чмокнула его в щеку, – просто вам, мужчинам, нужно когда-нибудь не спеша, серьезнее подумать о женщинах… Какие только теперь автоматы не придуманы для облегчения труда на производстве! А о самой распространенной женской профессии – профессии домашней хозяйки – думаете мало!
– А стиральные машины, пылесосы, полотеры? – с каким-то отрешенным видом напомнил Сергей Иванович.
Жена видела, что он плохо ее слушает, думает о чем-то другом.
– Это частичная механизация, а я думаю о полной автоматизации, – продолжала она с единственной мыслью развлечь его. – Пройдемся мысленно по кухне будущего!.. Она, конечно, полностью автоматизирована. Хозяйка составляет меню на неделю, ставит нужные продукты в соответствующие отделения и закладывает в машину программу. Щелк – и все. В назначенное время механические руки извлекают продукты, готовят и подают заказанные блюда.
– А есть их можно будет?
– Не перебивай меня, Сережа, ведь я не автомат, могу забыть. Хождением по магазинам хозяйки не занимаются, они лишь выбирают продукты и присматриваются к ценам продуктового универмага через свой видеотелефон. И все, что хозяйка соизволит закупить, доставляется ей на дом автоматическим конвейером. Наличные деньги для покупок больше не нужны. Все расчеты производит сеть электронно-вычислительных машин, соединенных с потребителями, с местами их работы, с магазинами и бытовыми предприятиями. Зарплата автоматически переводится на сберкассу. После каждой покупки машина снимает истраченную сумму со счета в твоей сберегательной книжке. Заманчиво?
Сергей Иванович, резавший тем временем черный хлеб, улыбнулся.
– Так, наверное, и будет в каком-нибудь двухтысячном году. Но я еще успею, уйдя на пенсию, определиться к тебе в замы по домашнему хозяйству. Возьмешь?
– При условии, что как только я закончу свою монографию о геологической структуре Кварцевого золоторудного бассейна, мы поедем с тобой в отпуск куда-нибудь на Черное море. Где нет кровожадных акул! – наморщив лоб, воскликнула она.
– Хорошо. Но при чем здесь акулы? – спросил он, выжидающе поглядывая в окно.
– Вспомнила одну мавританскую историю. Слушай. Однажды мы поехали к океану – купаться. На мелком, как крупчатка, горячем песке под разноцветными зонтами сидели французы-рыболовы, удили на спиннинг. Рыбы там много, и улов всегда богатый. Мы отплыли от берега метров на сто, и я, перевернувшись на спину, довольно долго качалась на волнах. Вдруг произошло непонятное: я ощутила десятки ударов в спину и увидела, что вокруг меня закипел океан, – сотни рыбок выпрыгивали из воды, поднимая фонтаны мелких брызг. Еще не понимая, в чем дело, взглянула на берег и увидела толпу людей, отчаянно махавших руками и что-то кричавших. Почувствовав неладное, побыстрее поплыла к берегу – и вдруг в трех метрах от себя увидела огромный акулий хвост. Он на один только миг пропорол воду и снова исчез.
– Африканский вариант рыбацкой байки?
– Зубоскал, вот ты кто! – возмутилась Екатерина Васильевна. – Ну вот… сбил!.. Всегда так!.. Ну, подплыла я к берегу и слышу, как мне кричат: «Акула, акула!» А потом пожилой рыбак рассказал, что три месяца назад на этом месте разыгралась трагедия, после которой никто не рисковал заплывать на глубину…
Сергей Иванович рассеянно посмотрел на Катю и спросил:
– Где Валентин?
– В институте. Сережа, скажи мне, наконец: у тебя какие-то неприятности? – беря его за руку, спросила она.
– Валентин отчислен из института за неуспеваемость, – ответил Сергей Иванович.
– Господи! Час от часу не легче… – беспомощно всплеснув руками, воскликнула Екатерина Васильевна.
Сергей Иванович молча шагал по кухне, прислушиваясь к каждому шуму на лестничной клетке.
– Сережа… Может быть, тебе следует поговорить с ректором? Назначат Вальке переэкзаменовку!.. Парень он неплохой… беда, что ветер в голове!..
– Я не сделаю этого. Именно ради него не сделаю.
Он набрал номер больницы. Телефон был занят.
Зашуршал замок в двери, и на пороге появился Валентин. Он с испугом смотрел на отца. Сергей Иванович, заложив за спину руки, молча ждал.
– Меня исключили из института, – глухим голосом, не опуская глаз, объявил Валентин.
Сергей Иванович продолжал угрюмо молчать. И Валентин был благодарен ему за это молчание – сейчас не нужны были нравоучения.
Раздался громкий телефонный звонок. Трубку сняла Екатерина Васильевна. Долго слушала, не отводя печального взгляда от мужа. Сказала:
– Сейчас же приедем вместе с Сергеем Ивановичем. – И, опустив трубку, проговорила: – Немедленно в больницу!
– Отец, извини меня, но оставаться в Зареченске мне, сам понимаешь, невозможно. Я решил уехать куда-нибудь на рудник. Я напишу, когда устроюсь, – с трудом выдавил из себя Валентин и, поспешно поцеловав отца в щеку, прошел к себе в комнату.
Стараясь задавить рвущиеся из горла рыдания, Екатерина Васильевна за руку потащила мужа к двери.
– Скорее! Скорее, Сережа… Мы можем не успеть…
Через минуту Валентин появился с чемоданчиком в руке в пустой прихожей, положил на столик перед зеркалом ключи от квартиры и, стоя на дверном пороге, огляделся: эта такая привычная, до боли знакомая домашняя обстановка завтра станет уже его прошлым…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
В воскресенье заседаний на конгрессе не было. Столбов и Степанов отправились побродить по городу.
Сеялся мелкий дождь, широкую реку накрыл легкий туман. Порт весь дымился, столько здесь собралось пароходов.
Капризная лондонская погода быстро изменилась. Начало жарить солнце.
Легче всего дышалось в Гайд-парке. Здесь было тенисто, а от больших прудов веяло прохладой.
Навстречу по желтой песчаной дорожке гарцевали на породистых лошадях две элегантные дамы в костюмах амазонок, сопровождаемые молодым жокеем. На скамейках сидели влюбленные, они целовались и томно вздыхали, не обращая внимания на окружающих. Длинноволосые битники, грязные, ободранные и босые, слонялись по парку, с презрением взирая на мир.
Виталий Петрович и Фрол свернули к железной решетке парка, которая по воскресеньям завешивалась тысячами картин начинающих художников. Цены на картины здесь низкие, но покупатели находятся все-таки редко. Степанов сплюнул, когда при них был куплен абстракционистский шедевр – автомобильные части, прибитые к доске и выкрашенные в черный цвет. А молодой бородатый художник-продавец прыгал от счастья, обнимая и целуя свою чахоточную подружку.
На вытоптанной лужайке выступали ораторы. Священник в черной сутане взгромоздился на раскладной стул и призывал жить по Христовым законам. Вначале его слушали, но вскоре он остался один: его аудитория перекочевала к пожилой ораторше из «Армии спасения». Эта ораторша привела с собой бродячих музыкантов и с их помощью набирала слушателей.
– Добрый вечер, господа! – услышал Степанов.
Обернувшись, он увидел Бастида. Тот был в элегантном белом шерстяном костюме. В руке держал трость с массивным серебряным набалдашником.
Степанов и Фрол слегка поклонились. Бастид приподнял шляпу и приветливо улыбнулся.
– Понравился вам Лондон? Это, конечно, не Париж, но здесь тоже есть свои прелести. Например, этот парк… Здесь, между прочим, полная свобода слова: ругай кого хочешь. Кроме особ королевской фамилии! Пойдемте! – Бастид решительно потащил их под руки к двум опрокинутым вверх дном бочкам.
К одной из бочек был прибит флажок с черной свастикой, и молодой парень в полувоенном мундире, стоя на бочке, что-то истерически кричал, часто вытягивая вперед прямую руку. Ему зааплодировали стоящие рядом парни. На другой бочке седовласый горбун помахивал трехцветным царским флагом и, прошамкав по-русски: «НТС провозглашает – наш солидаризм есть идея общественного и государственного строя, основанного на осознанной солидарности…» – умолк и беспомощно огляделся по сторонам. Слушателей у него не было, подошедший Бастид подал руку, помог спуститься с бочки.
– Ваши соотечественники! – сказал Бастид, указывая на Степанова и Фрола.
Но горбун, вероятно, был глух: не взглянул на них, сказал «мерси» и, свернув полотнище знамени, поплелся к выходу.
– Этот парк – самый свободный на земном шаре! – сказал Бастид и, казалось бы, с недоступной для его фигуры легкостью взобрался на бочку. – Долой англо-франко-американский империализм! Да здравствует Советская власть во всем мире! – громко прокричал он и бросил победоносный взгляд на своих опешивших спутников. Потом снял шляпу и пискливым голосом завыл: – «Боже, царя храни!..» – Не допев царского гимна, он по-французски спел куплет из «Интернационала»…
Его вокальное выступление оказалось таким потешным, что Степанов с Фролом захохотали.
– Что вы на это скажете? – спросил польщенный Бастид, спрыгнув, как мячик, на землю.
– Сдаемся! Доказали! – подняв руки, ответил Фрол.
Бастид внезапно стал хмурым, взял под руку Степанова, и они направились к синевшему пруду, оставив Фрола щелкать фотоаппаратом.
– Вчера я подал в отставку с поста президента европейского филиала нашей фирмы, – мрачно сказал Бастид.
– Что так? – удивился Степанов.
Бастид помолчал. Степанов видел, что ему тяжело говорить о причине своей отставки, и больше вопросов не задавал.
Они сели на скамейку под старым ветвистым дубом, Бастид угостил Степанова сигарой и после этого заговорил:
– Смит получает из моей кассы в два раза меньше меня, но тратит значительно больше. Понимаете, я не могу заниматься делами, весьма далекими от коммерции, не хочу, чтобы мой сон когда-нибудь стал явью. Уезжаю к семье, в Вену, – там меня пригласили в университет. До свидания, может, еще и встретимся. Я рад знакомству. – Поднявшись, он зашагал к выходу.
2
Рано утром красный автобус мчал делегатов конгресса по новой автостраде. Рядом с Виталием Петровичем мерно покачивался Фрол. Степанов не отрываясь смотрел в окно: за стеклом проплывал уже долгое время однотипный пейзаж – тенистые рощи и дубравы, скошенные луга и подстриженные зеленые газоны, среди которых то тут, то там краснели двухэтажные каменные домики.
Виталий Петрович усмехнулся, вспоминая последнее заседание: гости долго и очень скучно благодарили организаторов конгресса, а те рассыпались в любезностях по адресу гостей.
Автобус уже катил по улицам Оксфорда. Мелькали старинные здания причудливой архитектуры.
– Мертоновский колледж. Колледж Магдалины, – объяснял в микрофон шофер.
На улицах было множество студентов в черных мантиях и четырехугольных шляпах. Они стояли небольшими группами и высокомерно посматривали на людей в синих блузах, спешивших куда-то на велосипедах.
В Ноттингеме произошла какая-то заминка. Делегаты ждали в гостинице день, потом другой, но на «шахту будущего» их не пригласили. Секрет задержки раскрыл портье: выставлены рабочие пикеты, которые никого в шахту не пускают.
– Вот тебе их бесклассовый «единый мир», – заметил Фрол.
– Современный чартизм? – предположил Степанов. – Ну, извольте видеть, здесь внедрение автоматизации приводит к дальнейшему обострению противоречий между трудом и капиталом… А с меня недавно на профсоюзном комитете стружку снимали за медленное внедрение этой самой автоматизации…
В холле сидели два советских делегата, и один из них – Степанов знал его как московского профессора – вслух переводил статью из местной газеты:
– «Поскольку новые машины и новые способы на этой шахте, которой англичане старались удивить весь мир, не представляют собой ничего революционного, а являются только развитием существующих тенденций (революционные способы охватывают такие идеи, как, например, подземная газификация угля), в конце концов трудности начального периода (прорезывание зубов) должны быть преодолены. Однако их будет больше и их будет значительно сложнее устранить, чем это предполагают сейчас самодовольные и хвастливые ученые и инженеры. Их можно со многим поздравить – как женщину, которая забеременела. Однако родовые муки еще впереди…»
…И все же в конце концов делегатов конгресса привезли на эту злополучную шахту.
Управляющий пригласил всех к себе и около часа рассказывал об известных из доклада проектных параметрах «шахты будущего». Во время беседы подали второй завтрак, вино. И в конце завтрака… управляющий извинился за то, что шахту показать не сможет, так как она не готова к работе по автоматизированной схеме.
– У англичанина-мудреца пшик получился. Реклама, – и только, – подвел итог Степанов, наливая в рюмку Фрола королевского хересу.
После ленча делегаты поехали в строительную фирму.
На строительной площадке шахтного комплекса Степанова поразили абсолютный порядок и чистота. Это было очень не похоже на сибирские стройки. Все материалы здесь аккуратно сложены, не видно сталактитов и сталагмитов от бетонного раствора. Кирпич разгружается с машин в контейнерах, а не навалом в кучу – из самосвала. Поэтому «боя» нет. На стройке рабочие не стоят в ожидании, пока подвезут материалы, никто не спорит, не суетится. Степанов подробно записывал пояснения представителя фирмы: строительство ведется «под ключ». Это значит, что заказчику сдается не только здание, но и смонтированное опробованное оборудование. Подрядчик сам выполняет весь комплекс работ: сбор исходных данных, проектирование объекта, его строительство, монтаж оборудования, его опробование, отладку и сдачу в эксплуатацию, привлекая, если требуется, субподрядные организации. Переделок и ремонтов у фирмы не бывает, договорные сроки строительства ею выполняются неукоснительно, иначе фирма должна платить заказчику большую неустойку.
– Позвольте, что же, у вас не ломаются экскаваторы, тракторы, самосвалы, не простаивает оборудование, не срываются сроки поставок материалов на строительство объектов? – спросил Степанов.
– Нас эти вопросы не интересуют: если подрядчики нарушают сроки, мы расторгаем договор и берем другого, более солидного подрядчика.
Слушая с завистью эти пояснения, Степанов с обидой вспомнил бесконечные, годами длившиеся тяжбы самых разных субподрядчиков, которые вели работы на Кварцевом руднике…
Представитель фирмы говорил, что у них на месте строительства детали и конструкции не изготовляются, они доставляются на стройплощадку готовыми, в количествах, нужных на два-три дня работы. Ежедневно площадка очищается от строительного мусора. Оборудование под открытым небом не хранится. Строительные материалы поступают высокого качества, с хорошим внешним видом, поэтому отделочных работ почти нет.
Пока Степанов выяснял строительные вопросы, Фрол заинтересовался экскаватором, что работал неподалеку в каменном карьере. Экскаватор, клюнув ковшом забой, разворачивался на сто восемьдесят градусов к подъезжавшему самосвалу и поспешно высыпал в него желтую породу. Фрол пытался издали определить фирму экскаватора: «Марион»? «Шкода»? «Бюсайрус»? Фролу было интересно сравнить их со знакомыми ему «Уральцем» и «Ижорцем», у него уже чесались руки от вынужденного двухнедельного безделья. К ним подошел высокий, атлетического сложения мужчина в твидовом костюме, с клокастыми бровями, прямым желтым носом и впалыми щеками. Но особенно приметным у него был хорошо очерченный рот, полный крепких, больших и совершенно белых зубов, которые их обладатель то и дело скалил в любезной улыбке.
– Наш управляющий мистер Джексон, – почтительно представил его фирмач.
– Будем говорить по-русски? Я его выучил, чтобы читать вашу литературу, фирма выписывает много ваших журналов. Мистера Столбова я узнал сразу, видел его фотографию в газете. Вы в самом деле машинист экскаватора? – улыбаясь, спросил Джексон, было видно, что он не верит этому.
– В самом деле, – подтвердил Фрол.
Джексон, улыбаясь, сказал Фролу:
– Может, мистер Столбов желает побывать на нашем экскаваторе, поговорить со своим коллегой машинистом?
Теперь Фрол переглянулся со Степановым, в глазах его мелькнули задорные огоньки, и он согласно кивнул. Джексон, Степанов и Фрол пошли к экскаватору. Здесь было шумно, ковш ударялся о пологий забой с такой силой, что рама и рукоять стрелы каждый раз вздрагивали и железно стонали.
– Какова годовая производительность? – поинтересовался Степанов.
– Двести тысяч тонн на кубоковш, – ответил Джексон и предложил подняться на экскаватор.
Фрол медлил, профессионально наблюдая за работой машиниста. По мысли Фрола, он допускал в своей работе несколько ошибок. Работая с углом поворота на сто восемьдесят градусов, допускал большой холостой ход стрелы и этим снижал производительность. Пологий забой не позволял сразу наполнить ковш породой. Машинист применял дополнительные механические усилия для его подгрузки или высыпал в стоящие очередью самосвалы недогруженные ковши. Фрол обратил внимание и на зависание в ковше породы при разгрузке, что тоже значительно уменьшало полезный или рабочий объем ковша. И уж конечно отметил про себя Фрол и несоответствие емкости ковша с грузоподъемностью самосвала, о чем он писал в своей статье в «Горном журнале».
Джексон повторно пригласил Фрола подняться на экскаватор, но тот все еще наблюдал за его работой со стороны. Тогда Джексон поднялся по железной лестнице первым, теперь уже будучи твердо убежден, что мистер Столбов такой же рабочий, как он, Джексон, китайский император.
Вслед за ним поднялся Степанов. В машинном отделении экскаватора было чисто – поворотная платформа, двигатель, генераторы, подъемная лебедка и другие механизмы блестели масляной краской, кабина машиниста была просторна, с кондиционером воздуха, герметична от пыли. Сидевший в кресле машинист экскаватора на приветствие Джексона и Степанова лишь кивнул и продолжал, как робот, нажимать на педали и рычаги управления. Когда появился в кабине Фрол, Джексон сказал что-то по-английски машинисту, и тот, недоуменно взглянув на Фрола, уступил ему кресло.
Фрол какую-то долю секунды колебался и, поймав одобрительный взгляд Степанова, сел в кресло. Джексон весело улыбался, скаля свои крепкие белые зубы. Фрол осторожно присматривался к незнакомой ему тяжелой махине. Нажал ногой правую педаль – поворотная платформа пошла вправо, нажал левую педаль – влево. Рукой повернул рычаг погрузки вверх – ковш пополз кверху, опустил рычаг – и ковш тоже опустился. Теперь можно было переходить на рабочий режим, и Фрол направил ковш к подошве забоя, имея в виду сделать его из пологого вертикальным. Прошло немало времени, пока вертикальный вруб дал возможность Фролу с одного захода полностью, даже с верхом, наполнить ковш.
– Скажите, чтобы самосвалы подъезжали на погрузку вот на эту площадку, вот сюда, – попросил Фрол Джексона и указал пальцем место – в этом случае угол поворота стрелы сокращался на треть.
Джексон крикнул что-то в окно стоявшему у экскаватора человеку в белой пластмассовой каске, и тот побежал к самосвалу, вскочил на подножку и перегнал его на указанное Фролом место. Погрузка пошла быстрее, и очередь ожидавших самосвалов постепенно уменьшалась. Джексон больше не улыбался, внимательно наблюдая за каждым движением Фрола.
– Всю жизнь на экскаваторе? – спросил он Фрола.
Тот отрицательно покачал головой.
– Нет, второй год, как кончил курсы машинистов. Раньше работал на буровой, – ответил он, плавно разгружая ковш над самосвалом.
– Вас сократили, и вам пришлось менять профессию?
Фрол улыбнулся.
– Опять не угадали. Просто многим рабочим приходится иметь по нескольку профессий. Не безработица, а людей не хватает у нас.
– Непонятно, откуда тогда такое большое мастерство за такой малый срок работы? – все больше сомневаясь, заметил Джексон.
– Творческий труд, – вмешался Степанов.
Джексон засмеялся и иронически осведомился:
– Смотря что понимать под творческим трудом. Как вы понимаете, мистер Степанов, творческий труд?
– Труд, отвергающий стандартность мышления, поиск возможного оптимального решения, постоянное самоутверждение человеческой личности в труде.
Джексон повторил свой вопрос Фролу.
– Отвечу примером на ваш вопрос. Я был совсем не уверен, что у меня получится все так с этим экскаватором, как я задумал. Я рисковал – по горно-геологическим условиям мог не выстроиться нужный уклон забоя. Не получится угол поворота стрелы, не заполнится с верхом ковш, – проще было повторить давно отработанные операции вашего машиниста. Но я лично не могу работать без риска, не проверяя себя в постоянном поиске рационального, лучшего.
Джексон больше вопросов не задавал. Степанов взглянул на часы.
– Конечно, в науке самое большое поле деятельности для свершений – тысячи и тысячи вариантов поиска. Но и экскаваторщик, применяя различные приемы, тоже творит, используя для этого свои собственные «секреты». Ученый открывает что-то новое, а экскаваторщик необычными приемами утверждает прогрессивное – они оба творцы. Процесс творческого поиска у нас в стране приносит человеку наслаждение от труда, делает труд его радостным. Ну, нам пора идти, – напомнил Степанов, зная, что если Фрола не остановить, он проработает до конца смены.
