Текст книги "Рудознатцы"
Автор книги: Георгий Лезгинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
1
Северцев и Рудаков сидели друг против друга в глубоких креслах. Шла неторопливая воскресная послеобеденная беседа.
В гости Михаил Васильевич попал случайно: направляясь в геологическую экспедицию, должен был пересесть в другой самолет, да непогода задержала в Зареченске.
– Я скажу больше того, – говорил Северцев: – судить о работе предприятия нужно по той пользе, какую оно приносит обществу. Чтобы сравнить две разные дроби, надо – это и школьнику известно – привести их к общему знаменателю. Таким общим знаменателем, позволяющим оценивать деятельность любого предприятия, и является прибыль… За примером ходить далеко ли? Кварцевый рудник!.. Прибыль – это и визитная карточка руководителя: скажи, какова на твоем предприятии прибыль, и я скажу, каков ты руководитель.
Рудаков рассказал:
– Только вчера прилетела с Кварцевого моя жена Катя. Степанов, говорит она, по-хозяйски проводит экономическую реформу. Весь коллектив участвует в этом. Фонд предприятия создали огромный: за счет сверхплановых прибылей… Все, брат, меняется: еще недавно от слова «прибыль» несло душком чистогана… Может, скоро заговорим о конкуренции, да? – усмехаясь, спросил Рудаков.
Северцев рассмеялся.
– Боишься?.. Да! Да! Нужно развивать производство многих товаров не на одном предприятии, находящемся в монопольном положении, но и на других заводах и фабриках… Нужно развивать между ними здоровую конкуренцию, которая будет, конечно, регулироваться государством! Конкуренция у нас – это соревнование на лучшее хозяйствование, – Северцев хлопнул Рудакова по коленке и, достав из кармана «Правду», показал: на первой странице печаталось постановление правительства об упорядочении планирования. – Читал? Перспективное планирование вводится.
Северцеву было приятно сознавать, что многие мысли Шахова нашли в этом документе отражение.
Помолчали, прислушиваясь к доносившейся из соседней комнаты музыке. Екатерина Васильевна разучивала какую-то пьеску. Музыка внезапно оборвалась, и в комнату бесшумно вошла хозяйка дома. Ее большие карие глаза смотрели на мужа очень тревожно.
– Сережа, где же Валентин?.. Второй день его нет дома… Я просто извелась вся… ночь не спала.
Рудаков нервно подергал плечом и невесело сказал Северцеву:
– Малые детки спать не дают, а с большими сам не уснешь!
– Екатерина Васильевна, скажите, пожалуйста, что дает разведка Рябинового месторождения? – поинтересовался Северцев. – Я знаю, вы там были.
– Прошли шесть скважин до трехсот метров глубиной, подсекли мощную золоторудную зону. Привезла с собой полевые материалы, начала их камеральную отработку. Я твердо верю в это месторождение, – убежденно ответила хозяйка и улыбнулась.
Рудаков снял трубку зазвонившего телефона.
– Хорошо, дам команду немедленно отправить и бульдозеры и грейдеры… А жертв много?.. Да, поможем непременно. До свидания. – И объяснил Северцеву: – Звонил соседний секретарь обкома партии, ты его видел в ЦК. В районе Усть-Пиропского горит тайга. Просят помочь техникой: надо рыть каналы и насыпать заградительные валы… При спасении буровых вышек в геологоразведочной партии погибли люди…
– Что ты говоришь?! А ведь я лечу именно туда, к Малининой…
– Слышал кое-что о ваших отношениях.. За ней? – понимающе спросил Рудаков.
Северцев молча кивнул головой и порывисто обнял хозяина дома.
Сергей Иванович позвонил в аэропорт.
– Поспеши, – предупредил он Михаила Васильевича, – самолет будет через два часа. В Усть-Пиропском пересядешь на вертолет.
2
Еще далеко было до места посадки, когда Северцев увидел с вертолета темные клубы дыма. Ветер стелил их над синей тайгой. Дымные столбы, пока их не рассеивал ветер, закрывали солнце. Оно еще просвечивало сквозь них красным шаром. То здесь, то там виднелись очаги пожара: тайга стреляла мощными залпами красных искр. Издали это напоминало карнавальный фейерверк.
Приземлились за околицей небольшой, в несколько рубленых домов, заимки. Прилетевших опахнуло сильным запахом гари. Усталые, почерневшие люди молча встретили вертолет.
На самодельных носилках лежали пострадавшие. Задымленная тайга вокруг шумела от ветра и трещала от огня.
– Скольких еще нужно госпитализировать? – спросил летчик женщину в белой повязке с красным крестиком.
Она порылась в брезентовой сумке, достала бумажку.
– Восьмерых. Придется вам еще прилетать, сразу всех не возьмете, – ответила она, поддерживая носилки, на которых тихо постанывал старик.
– Крепись, папаша… Водопровод и канализация у тебя работают?.. Ну, значит, порядок, жить будешь! – балагурил летчик, бережно устанавливая носилки.
Михаил Васильевич внимательно посмотрел на другие носилки: впалые глаза, заострившийся нос, черные волосы выбились из-под цветастого платка… «Не она!» Он обошел все носилки. Старик, две девушки и мальчишка…
Их внесли в вертолет. Гулко захлопнулась дверь. Огромный винт, раскрутившись, с грохотом поднял грузную стрекозу в воздух.
Только тогда, когда вертолет был уже над заимкой, медицинская сестра обратила внимание на одиноко стоявшего незнакомца.
– Вы к кому, товарищ?
– Мне нужно видеть Валерию Сергеевну. Геолога Малинину.
– А кем вы ей доводитесь? – пристально посмотрев ему в глаза, спросила медицинская сестра.
– Знакомый ее. А впрочем, какое это имеет значение? Мне нужно ее видеть! – недовольно ответил Михаил Васильевич.
– Это невозможно, – глухо, через силу, сказала медсестра.
– Она тоже пострадала?.. Ее сейчас нет здесь? – волнуясь, допытывался Северцев.
Медсестра присела на трухлявый пень и устало прикрыла лицо руками.
Северцев молчал, боясь задавать еще вопросы. С забинтованной ногой, опираясь на костыль, медленно приближалась молодая женщина, лицо которой показалось Михаилу Васильевичу знакомым… Он попытался вспомнить, где ее видел… И вдруг вскрикнул:
– Клава!.. И вы здесь?.. – Он подошел к ней, осторожно пожал руку. – Как я рад, что встретил знакомого человека!.. Вы давно здесь?.. Небось Валерия Сергеевна и перетащила вас сюда?.. Что с ногой? Что-нибудь серьезное?
Клава молчала, прикусив губу. Из оцепенения ее вывела медсестра.
– Ты, видать, знакома с этим гражданином? – сказала она.
Клава утвердительно кивнула головой.
– Пойду к больным. А ты, Клава, как поговоришь, тоже немедленно возвращайся в барак. Тебе не следовало идти так далеко, – тоном, не допускающим возражений, закончила медсестра. И по вытоптанной среди мерзлых кочек тропинке пошла в сторону заимки.
– Присядьте, отдохните. Сестра права, я вас провожу до барака, – усаживая Клаву на свой чемоданчик, говорил Северцев.
Клава все молчала, неотрывно глядя на него ничего не выражающими, опустошенными глазами.
– Я понимаю, с вами стряслось несчастье, но до свадьбы все заживет. Золото огнем искушается, а человек напастями, – пытался пошутить Михаил Васильевич, даже улыбнулся ей, но получилась улыбка растерянной, напряженной.
И вдруг Клаву словно прорвало – она закричала, по-бабьи заголосила и, хватая открытым ртом холодный воздух, сползла с чемодана на пожелтевший, заиндевелый мох…
Михаил Васильевич, не зная, что с ней, что надо делать, поднял ее и, поддерживая под локоть, повел к рубленой избушке, где на разбросанном на полу сене лежали обгоревшие.
Избушка напомнила точно такую же хатенку, в которой он познакомился с Клавой, когда первый раз прилетел на север к Валерии. Но чего-то недоставало в этой… Он понял: железной печки, радиостанции и буйного ветра с далекой Чукотки, который тогда колотил в стену, ветра, прилетевшего с замерзших равнин, покрытых твердым, гладким, словно вылизанным, снегом.
Плечи Клавы вздрагивали, она кусала свою руку, чтобы сдержать рыдания. Северцев уже понял: случилось страшное… Но ждал, когда она заговорит первая. А вдруг он не прав?.. Может же быть так, что просто физическая боль терзает несчастную девушку!..
Всхлипывая, растирая по измазанному гарью лицу слезы, Клава села на чемодан и выдавила из себя:
– Нет больше нашей Валерии Сергеевны…
Михаил Васильевич почувствовал, что ноги стали ватными. В уши хлынул звон. Но он постарался устоять на ногах.
– Третьего дня утром заходила она на рацию, – рассказывала Клава, – принесла месячный отчет, пообещала платье раскроить мне к отпуску… Поговорили мы с ней… А тут клич раздался: народ скликают к конторе. – Клава говорила не переводя дыхания, словно боясь остановиться. – Огонь на заимку двигался. Все дела бросили, стали вокруг рвы рыть, деревья валить – заимку отстояли. Не смыкая глаз, ночью буровые станки спасали, успели вывезти их из зоны пожара. Да только недосчитались троих практиканток из разведочного техникума: от испуга заблудились они в тайге. Вчера утром Валерия Сергеевна собрала всех, кто еще мог держаться на ногах, и пошли мы искать практиканток. Пробивались сквозь огонь, уходили от огня, обгорали сами, но искали без передыха. Я нашла под пихтой двух девушек, руки и ноги у них были черно-красные от ожогов, они орали, как заполошные. «Где подруга ваша?» – закричала им Валерия Сергеевна. «Перенеси девчонок в безопасное место», – услышала я ее последние слова. Валерия Сергеевна побежала в сторону трещавшего от огня смоляного кедра. Я увидела, как она обежала горящую пихту, потом лиственницу, с которой полетели горящие ветки. Потом раздался страшный треск, я увидела, как накренился кедр. Я побежала к ней, но что-то обожгло и ударило меня по ноге, я упала, а очнулась только в бараке.
– Ее нашли? – спросил Северцев.
– Кого там найдешь, кругом один пепел. Верно она говорила про себя, что несчастливой родилась… Думала о счастье с вами, да отказалась от него, чтобы вторично не разбивать вашу семью…
– Какую семью, Клава?
– Что уж там… Заходила она к вам в день рождения, ну, и женщина одна рассказала, что живете хорошо, жена письма вам шлет, скоро к семье переедете. Не дождалась. А уж как любила она вас, о том только я знаю. – И вдруг Клава опять заголосила, протяжно, навзрыд: – Горе-то какое, боже ты мой!..
Северцев шел, спотыкаясь об узловатые корневища, с трудом пробираясь в голом кустарнике. Он шел без дороги, прямо на солнце, едва видное сквозь дымную мглу. Он шел все дальше и дальше в глубь чадящей тайги. Только узкая полоска дневного света тянулась над непроглядной лесной чащей, вокруг было темно, как в сумерках. Вдруг до сознания Северцева дошел несмолкающий треск. И он увидел, как над самыми верхушками деревьев проносились тяжелые глухари. Они кричали, но крик их сразу же тонул в грохоте лесного пожара.
Огненный ураган надвигался на Северцева. Уже пахнуло смолистым дымом, а по узкой полосе света, что еще висела над тайгой, как огромные жар-птицы, стаями понеслись пылающие хвойные ветки, осыпая его дождем искр. Он остановился, стряхнул с плеча тлеющую ветку и, поняв наконец, что дальше идти некуда, повернул назад.
Вой огненного урагана теперь превратился в один оглушающий нескончаемый раскат грома. Поблизости что-то ухало, как орудийные выстрелы. Стонали падавшие вековые деревья. Северцев ускорил шаг, чувствуя спиной горячее дыхание огня.
На опушке, чуть не задев его, проскочил мимо запыхавшийся медведь. Дым клубился, накатывался багряными волнами, огнедышащий ветер носился меж стволами деревьев, расстилая над землей удушающий смрад.
Северцев задыхался. Он сбросил пальто, порвал ворот рубашки, но легче ему не стало. Тогда он, сделав еще несколько торопливых шагов, побежал. Ему было стыдно, почти нестерпимо стыдно, но он бежал…
И вдруг невольно замер: между вершинами двух старых пихт блеснула огненная змейка, за ней другая, третья, и почти мигом все верхушки соседних пихт подернулись пламенем. И здесь он увидел ее, она шла к нему с распущенными каштановыми волосами, ставшими теперь багряными. Улыбаясь, Валерия что-то кричала ему и махала огненными руками. Он даже услышал свое имя и, обезумев, упал на чадившую валежину.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
1
Ранние сибирские бураны испортили дорогу, и «газик» полз по глубокой колее, то и дело скрежеща дифером по наледи. Степанов и Пихтачев всю дорогу молчали, каждый думал о своем.
Виталий Петрович в который раз мысленно перечитывал вчерашнее письмо от дочери. Светлана прислала его в контору: не хотела, чтобы о нем знала мать. Письмо было грустное, она изливала в нем свою душу. Жизни у них с Виктором не получилось, виноваты все понемножку, но больше всех она сама. Не исключено, писала Светлана, что ей придется вскорости вернуться в отчий дом. Просила исподволь к этой мысли подготовить маму. Недолгим было счастье у его дочери…
– Чего обком оторвал меня от дела? Будто позаседать без меня не могут! – недовольно пробурчал наконец Пихтачев, глядя на бегущие за окном, запорошенные снегом кедры.
Степанов, достав из кармана горстку кедровых орешков, сунул ему в руку и спросил:
– Скажи, ты счастлив в жизни?
Пихтачев от неожиданности заморгал глазами.
– Я-то?.. Когда как… Если на драге добро золотит, то… конечно! – ответил он, все еще не понимая вопроса.
– Нет, отвечай прямо: был когда-нибудь ты по-настоящему счастлив? – допытывался Степанов.
– Счастье не конь, хомута не наденешь, в оглобли не впряжешь. Однажды был… Когда избавился от банки с золотом – помнишь, ты потерял на Южном? – тогда и настоящим человеком себя почувствовал. А это, паря, и есть самое кристальное счастье, – ответил Пихтачев и всерьез принялся за орешки.
«И правда, каких только историй не случается в жизни…» – задумался Виталий Петрович. Живо вспомнился ему тот случай на Южном.
…Ехал тогда Степанов с гидравлической съемки золота. И упросили его старатели отвезти банку с золотишком в приисковую кассу. По дороге на прииск конь Степанова вместе с седоком провалился на реке под лед, и когда прибежал Серко на конный двор, на седле не оказалось переметных сум, а с ними и банки с золотом.
Банку долго искали всем прииском, но не нашли. Степанову грозила тюрьма, и тогда старики золотничники, достав из кубышек свое потайное золото, выложили следователю на стол другую банку, якобы найденную ими…
Хмельной Пихтачев случайно нашел в тайге степановскую банку и припрятал ее. Когда же он узнал о грозившей директору прииска расплате, он тоже принес банку – уже настоящую – следователю.
…От этого воспоминания Степанов сразу повеселел, хотя и был основательно расстроен, притом не только Светланиным письмом, но и другим обстоятельством – предвзято проведенной проверкой… Сигналом для такой проверки послужила пихтачевская история с вывозкой Варфоломея на тачке. Целый месяц комиссия обследовала комбинат – придирчиво, с явным намерением найти крамолу. Неполадки, разумеется, имелись, их никто и не скрывал, о них часто говорили коммунисты на партийных собраниях. Но устранялись неполадки не так быстро, как того хотелось бы… Возражать против этого никто не мог, и комиссия все недостатки добросовестно перечислила в своем докладе. Перед отъездом председатель областного комитета партгосконтроля Знаменский предупредил Степанова, что комитет будет слушать его на своем заседании и сделает надлежащие выводы. Степанов две недели ждал вызова, нервничал: этот орган наделен большими правами, может самостоятельно наказывать руководителей, даже отстраняет их от работы… Серьезных промахов у Степанова не было, но в назидание другим могли сделать его козлом отпущения… Успокоился Виталий Петрович после телефонного звонка Рудакова. Сергей Иванович просил его приехать на бюро обкома, чтобы доложить об итогах работы по новой экономической системе, вскользь упомянул о справке Знаменского и в заключение, смеясь, добавил:
– Привези с собой и своего друга Пихтачева! Говорят, вы с ним придумали новые формы работы товарищеского суда…
Степанов спрашивал себя: как ему теперь держаться с Сергеем Ивановичем – по-прежнему, по-приятельски, или официально, скрывая их прежнюю дружбу?.. Конечно, официально! – решил он.
– Павел Алексеевич, а ты знаешь, к кому мы едем? – доставая еще пригоршню орешков, спросил Степанов.
Пихтачев безразлично мотнул головой.
– К Рудакову, первому секретарю обкома.
Пихтачев поднял глаза, во взгляде его мелькнул живой интерес.
– Сергей Иванович, значит, в генерал-губернаторы вышел? Смотри-ка!.. Жизнь – чехарда: сегодня я через тебя прыгаю, а завтра – ты через меня.
Пихтачев был мрачен. И не потому, что боялся наказания: из партии теперь не исключают, а из начальников выгонят – он только спасибо скажет, пойдет на драгу матросом. Это куда спокойнее. Без мороки! Переживал он за Степанова: подвел директора… Ведь Виталий Петрович совсем не виноват, а спрос с него в первую очередь, такая у него должность… Что у нас за законы? Сплошное раздолье для пьяниц и бездельников. Подлец Варфоломей пьянствовал, из-за него драга простаивала и золото не добывалось, а по закону трогать его не моги! Воспитывай, разъясняй против зеленого змия… Выгнали тунеядца – так профсоюз велит забрать обратно и за вынужденный прогул оплатить: видать, ему похмелиться не на что!.. «И в обкоме все расскажу. Пусть что хотят со мной делают, а правда наша! Обратно его не возьмем»…
«Газик» скособочился и медленно остановился сразу за деревянным мостом у речки, курившейся холодной испариной у заберегов.
– Прокол! Не везет мне на этом распроклятом мосту, сгори он голубым огнем! – ругался рыжий Иван, доставая запасное колесо.
– Ездить разучился, староверский кержак, пока прав не было!.. Ты тутошный иль с Урала происходишь? – спросил Пихтачев, поглаживая затекшую ногу.
Прежде чем ответить, шофер несколько раз провел тряпкой по грязному ветровому стеклу и бросил настороженный взгляд на директора, не решаясь пока на откровенный разговор.
– Тутошный. Родился я здесь, на смолокурне. Робить начинал в леспромхозе, а потом на два года… как говорится, я тебя вижу, а ты меня нет.
Степанов молча ждал продолжения разговора, но шофер замолчал надолго, возясь с колесом.
Степанов прошел вперед и остановился у закуржавелого красавца кедра: здесь до постройки дороги был охотничий лабаз, где не раз охотился Виталий Петрович. Под кедром на засыпанном желтыми иглами снегу виднелись следы лесных обитателей. Виталий Петрович заметил следы белки и бурундука и совсем свежий – лисий. Сойдя с дороги, Степанов поднял валявшуюся в снегу кедровую шишку и отряхнул с шапки-ушанки облетевшую с ветки кухту.
– Эй, паря, глаза на сучках не оставляй! – закричал Пихтачев. – Поехали! Колесо готово.
Иван сел за руль, тронул машину и, улыбаясь, доверительно заговорил:
– Сбили меня с копылков. История, значит, со мной приключилась, как в кино, – в тюрьме два года мантулил!
– Рано познакомились с тюрьмой, – внимательней оглядев водителя, заметил Виталий Петрович.
– Раньше сядешь – раньше выйдешь, – резко переводя рычаг скорости, ответил шофер. Аккуратненько перевалив «газик» через канаву, у которой стоял дорожный знак «Осторожно: ремонтные работы», он продолжал: – Думаете, я бандит какой? Нет, просто добрый человек. Ей-богу, кино! Вот на этом самом месте три года назад и приключилось, я тогда баранку в леспромхозе крутил. Собрался я в дальний рейс, а тут, как на грех, прибежал мой напарник, просит заехать в город – гроб деду оттуда привезти. Обратно я порожняком ехал, в дороге остановили два пьяных мужика, подвезти попросили. Одного посадил в кабину, другой в кузов сел. Пошел сильный дождь, мужик изловчился, залег в гроб и крышку закрыл, чтобы, значит, не мокнуть, и храпит себе в две дырочки… Остановимся на минутку! – Он затормозил, вылез из машины, обошел ее вокруг, постукал носком сапога по задней покрышке. Потом закурил, уселся за руль и плавно тронул машину с места.
Пихтачев не выдержал и поторопил его:
– Ну, храпит мужик, а что дальше?
– Потом я еще двух баб подсадил в кузов – катайтесь, бабоньки, не жалко. Все чин по чину шло, и тут приключилась беда. Мужик-то выдрыхся, поднял крышку, просунул руку и стал вроде с приветом водить ей по воздуху – проверяет, значит, кончился ли дождик. Бабы на полном ходу как сиганут через борт машины – прямо вот в эту речку, что переехали надысь… Поломали, горемычные, руки, ноги, а у меня все внутри оборвалось, с тех пор хожу, как пустой… Ну, и за что, получается, я пострадал? За доброту свою к людям… Вот и подъезжаем! – закончил он.
Пихтачев недоверчиво покачал головой, подмигнул Степанову. Валил густой мокрый снег, порывы ветра с визгом хлопали брезентовым кузовом автомашины.
– Запуржило-то как! – вздохнул Пихтачев и, зябко поежившись, запахнул ворот полушубка.
Тайга осталась позади. Теперь шоссе обступили похожие друг на друга, как близнецы, пятиэтажные сборные коробки нового района.
Город исходил паром, оживал под солнцем.
Подъехали к двухэтажному зданию с колоннами.
– Ты, Павел Алексеевич, подожди вызова в приемной, – сказал Степанов, – а я пойду на заседание бюро, мы и так из-за дороги опоздали.
2
Виталий Петрович словно одним махом преодолел широкую лестницу и только у резной двери зала заседания перевел дух. Достал расческу, торопливо провел по волосам и оглядел длинный коридор: людей не было видно. Степанов понял, что опоздал изрядно. Но делать было нечего, и, больше не раздумывая, он открыл дверь.
Стараясь тише ступать даже по ковровой дорожке, прошел вдоль длинного полированного стола и опустился на свободный стул. Виновато улыбнувшись, легким кивком поздоровался со знакомыми членами бюро обкома – Кусковым, Знаменским, деловито придвинул к себе лежавший против него толстый блокнот с тисненой надписью: «Делегату 20-й областной конференции КПСС». Барабаня пальцами по блокноту, огляделся. И только теперь взглянул на Рудакова. Тот слегка кивнул головой.
Степанов наблюдал за ним: Сергей Иванович вел заседание бюро очень спокойно, ораторов не прерывал, хотя разговор был не из приятных: о злоупотреблениях на базе облпотребсоюза.
«Рудаков ходил по магазинам, кафе, ездил на продовольственную базу неспроста», – подумал Виталий Петрович. Он не стал слушать о процентах усушки, утруски и пересортице, шепотом попросил своего соседа – Кускова, секретаря обкома по промышленности:
– Дайте взглянуть на повестку дня! Когда будет наш вопрос?
– Вам не положено, – буркнул тот, но раскрыл свою папку и дал бумажку.
Степанов оглядел поджарого Кускова и усмехнулся: и душой-то суховат… Почти на всех заседаниях бюро, на которых присутствовал Степанов, Кусков заводил спор по поводу отдельных формулировок, отдельных слов, проявлял показную принципиальность в совершенно непринципиальных вопросах… Любил сыпать цитатами и делал это без всякой необходимости. С завидным упорством отстаивал любое свое суждение, считая его безапелляционным. В прошлом Кусков преподавал в институте, и приобретенная там привычка менторски поучать и наставлять всегда раздражала Степанова.
Вглядываясь в слепо отпечатанную страницу с повесткой дня, Виталий Петрович с трудом разбирал еле заметные буквы. Утверждение номенклатурных работников… «Номенклатура. Слово-то какое мудреное», – улыбаясь, подумал Степанов. Так, на утверждение номенклатуры он опоздал… Следующий вопрос – о злоупотреблениях на базе. За этим – о первых итогах экономической реформы на Кварцевом комбинате и персональные дела. «Значит, надолго», – подумал Степанов, возвращая бумажку Кускову.
Вопрос по Кварцевому сформулирован иначе, не так, как говорил Знаменский. Но все равно нужно быть готовым к худшему! Конечно, многое будет зависеть от Рудакова… Степанов еще раз посмотрел в его сторону.
Сергей Иванович откинулся на спинку стула и оглядывал большую, в четыре окна, комнату. Стулья вдоль стен были заняты. На обсуждение вопроса пригласили многих работников торговли и снабжения.
С заключительным словом выступал директор базы. Маленький и грузный, с большой лысой головой, он стоял в конце длинного стола и, уперев в стол руки, читал лежащие перед ним страницы. Рудаков слушал невнимательно, просматривал справку орготдела обкома по этому вопросу.
Деловая справка занимала шесть страниц. Чтобы ознакомиться с ней, потребовалось всего десять минут. А обсуждение вопроса длилось уже час. «Безбожно тратим время на то, чтобы затуманить ясный вопрос…» – думал Рудаков. Он взял папку с опросными материалами и подписал несколько завизированных членами бюро решений обкома.
Директор базы говорил уверенно, как человек, привыкший распоряжаться. Называл цифры и фамилии, знакомые по справке, приводил лишь положительные примеры работы базы, всячески увиливая от разговора о хищениях.
В комнате было душно. Рудаков подошел к окну и открыл форточку. Но Кусков испугался морозного воздуха. Пришлось форточку опять прикрыть.
Прошло тридцать минут, а перед директором базы лежала стопка еще не перевернутых страниц. Кусков, взглянув на ручные часы, показал на них пальцем Рудакову. Тот кивнул головой и обратился к выступающему:
– Время ваше давно истекло.
– Мне нужно еще минут пять, – перебирая листки, недовольно ответил директор. Он не любил, когда его перебивали.
– Думаю, что вам уже достаточно. Тем более что вы не помогаете нам разобраться с делами базы, а всячески мешаете этому, – сказал Рудаков и обвел взглядом членов бюро обкома.
– Но проценты выполнения у меня хорошие!.. – защищался докладчик.
– Имейте совесть, – тяжело закашлявшись, перебил его председатель облисполкома Попов, высокий седеющий блондин со светлыми глазами и вежливой, чуть печальной улыбкой, – и не тычьте нам свои проценты! – И, уже обращаясь к Рудакову, продолжал: – Работа милиции определяется теперь процентом преступлений в области, районе, участке, и, чтобы не повышать этот процент, кое-где перестали бороться с преступниками… Работа больниц оценивается процентом смертности, и, чтобы не увеличивать этот процент, кое-где тяжелых больных сплавляют из больницы, вместо того чтобы лечить их до конца… Работа педагога оценивается по процентам успеваемости его учеников, и поэтому учитель нередко ставит лодырю положительные оценки… На нашей базе воруют тоже в соответствии с процентами! Я спрашиваю: кому нужны такие проценты, такая оценка работы по процентам?
– Я прошу мне верить… – пытался было возразить директор, но Рудаков попросил его сесть.
Знаменский выступил с разгромной речью, во время которой Рудаков думал: как следует решать этот вопрос? Он, как всегда, выбирал позицию: с кем и против кого воевать? Партийная позиция – выявлять и устранять недостатки. Позиция, выбранная директором базы, – скрывать недостатки и сохранять их!
– Может, ограничимся строгим взысканием? Человек пережил, понял ошибки, – сказал второй секретарь обкома, Кусков.
– Пережил – да, понял – нет. Он умышленно мешал нам найти истину. Мы очень хотели бы ему верить, но он больше не заслуживает доверия. С предложением орготдела знакомы все члены бюро? У кого есть другие предложения? Нет? Решение принято. – Рудаков объявил трехминутный перерыв.
Приглашенные на первый вопрос покинули комнату. Последним, волоча толстый портфель, медленно вышел бывший директор базы.
Рудаков подошел к Степанову, крепко пожал ему руку.
– Выглядишь ты, Виталий Петрович, по-прежнему молодцом. Только все тучнеешь… Больше занимайся гимнастикой! – улыбнулся Сергей Иванович.
– Вы знакомы? – заинтересовался Кусков.
– Лет пятнадцать назад на одном руднике вместе работали. Ты, Виталий Петрович, если не занят, подожди меня, ладно?.. Продолжим заседание! Приглашайте товарищей! – попросил Рудаков и вернулся на свое место.
3
В комнату вошли инструкторы обкома и комитета партгосконтроля, секретарь партийного комитета Кварцевого рудника Столбов и Пихтачев. Фрол и Павел Алексеевич сели рядом со Степановым.
Рудаков встал.
– Слушаем вопрос о работе Кварцевого комбината. Я бы просил разбить его на два раздела: первый – информация директора об опыте работы в новых условиях, второй – о недостатках в работе комбината, выявленных областным партгосконтролем. Прошу, Виталий Петрович, уложиться в тридцать минут.
Степанов подробно доложил об экономическом эксперименте, который оздоровляет и производство, и людей, в нем занятых. Примеров привел много: рост золотодобычи без увеличения числа людей; за короткий срок удвоение фонда предприятия; строительство новых производственных объектов и жилья; рост зарплаты на одну треть и производительности труда почти наполовину; обострение чувства ответственности за выполняемое дело; снижение производственных затрат за счет экономии; премии лучшим рабочим. Рассказал о новой стоимости пол-литра водки для прогульщика Ивана…
Дотошные, придирчивые вопросы сыпались один за другим. Эксперимент был слишком смел, глубина его многими не воспринималась всерьез: просто, мол, очередной «почин». Но после обсуждения уже всякому стало ясно, что по-старому работать теперь не может ни одно предприятие области…
– Какие вопросы предстоит решать в первую очередь? – спросил Рудаков.
– Материальное снабжение предприятий. Мы составили заявку на запасные части к экскаваторам и самосвалам на триста тысяч рублей, подсчитали точно по нормам. Фонд министерство спустило территориальному управлению лишь на сто тысяч, а получили мы их всего на сорок пять. Механизмы простаивают, мы имеем резервы, – ответил Степанов.
Столбов поднял руку:
– Хочу добавить про горный цех: если, скажем, на сборочном конвейере нет детали – конвейер останавливают, объявляется аврал. В горном цехе половина экскаваторов и самосвалов в простое, так аврал с другой стороны – загоняем работающее оборудование, как лошадь, пока она не остановится, даже профилактику машине делать нельзя.
– Еще один пример – обогатительная фабрика, вы были на ней, – сказал Степанов, обращаясь к Рудакову, – там проложено около четырехсот километров разных труб, из них ежегодно нужно менять хотя бы десять процентов. Вы же помните, кое-где и вода брызжет, и воздух свистит, а годовой фонд на трубы спустили лишь на два километра. За последнее время увеличился простой фабрики.
– Да что тут говорить! – закричал с места Пихтачев. – Зато комиссий всяких проверяльных на комбинат повадилось, все мероприятия сочиняют, нас, дураков, поучают, а директору каждый раз грозятся голову снести. А я так думаю: дали бы нам что положено по нормам для производства и сидели бы эти комиссии дома, сами бы делом занимались и нам бы не мешали работать. А кулаком стучать – ума много не требуется и делу от этого проку нет.
– Возмутительно, что он говорит!
– Говорю, что думаю, – отмахнулся Пихтачев.
– Виталий Петрович, отложи в сторону свой отпечатанный текст и ответь нам как коммунист: удовлетворяет тебя лично работа комбината? И хорошо ли ты руководишь им? – предложил Рудаков.
Члены бюро переглянулись. Кусков неодобрительно покачал головой: что это еще за новшества?
