Текст книги "Рудознатцы"
Автор книги: Георгий Лезгинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
1
Виктор лежал с широко открытыми глазами на копне сена. Сено больно кололо спину. Виктор лениво покусывал длинную пожелтевшую травинку. От копны исходил теплый, дурманящий запах разнотравья. Над нею протяжно шумела старая береза. Этот шум отличался от шума леса и не смешивался с ним, плыл вверху, как зеленый поток. На крутой излучине реки серебряной рыбой барахтался уходящий пароход. Солнца в небе не было – оно растеклось, расплавилось по белесому куполу. Стояла на месте – не текла, не струилась – река.
Рядом с Виктором, уткнувшись лицом в сено, лежала Светлана.
Виктор закрыл глаза и открыл вновь. Солнце не то садилось, не то пыталось удержаться на бездонном небе; никакие лучи по горизонту не бродили, так что время казалось неопределенным – то ли три часа дня, то ли шесть вечера.
– Светка, пойдем, до Кварцевого не меньше десяти километров. Может, твой отец уже вернулся из Москвы, беспокоиться будет, – погладив ее пышные, лежавшие на плечах волосы, сказал Виктор.
Светлана не ответила и не шелохнулась, словно спала. Он хотел обнять ее, но она резко дернула плечом и вскочила на ноги. Виктор увидел, что она плакала.
– Не трогай меня!.. Дура, что я наделала!.. – простонала она, закрыв лицо руками.
Виктор неловко поднялся, нечаянно опрокинув при этом плетеную корзинку, – желтые грибки, катясь вниз, попрятались в сене.
– Это должно было случиться, Светка… – попытался он утешить ее.
– Не говори пошлостей… Мы почти не знаем друг друга!.. Я не знаю тебя, не знаю!.. Да ты понимаешь ли, что это такое значит?! Ты понимаешь это?!
Виктор молча отряхивал с рубашки сено. Светлана, с трудом сохраняя равновесие, скатилась с копны, уже внизу натянула босоножки и убежала.
…Неделю они не виделись. Светлана не ездила на карьер, не бывала в конторе, сидела взаперти дома. Виктор бесновался. Буквально целыми днями дежурил у ее дома. Звонил ей по телефону. Но, узнав его голос, Светлана молча вешала трубку.
Наконец он встретил ее у конторы, она держалась с ним как чужая, только взгляд голубых глаз был тревожен.
– Звонила на днях артистка Рита. Наша телефонистка в поисках тебя соединила Зареченск с нашим домом. Рита просила передать тебе, что ее гастроли продлятся еще неделю и она непременно ждет тебя в Зареченске. Просила даже поцеловать.
Виктор обрадовался: так вот в чем причина ее отчужденности! Взяв ее за руку, он тихо сказал:
– До тебя было, но быльем поросло… Я люблю тебя, Светка, тебя люблю! Слышишь, что я говорю?..
После этой встречи Виктор настойчиво убеждал Светлану, что надо немедленно пожениться, переехать в Москву. Светлана несколько дней тянула с ответом – не могла решиться сказать об этом родителям, не знала, как отнесется к их женитьбе мать Виктора, боялась осложнений со своим переводом на учебу в московский институт. Но главным ее сомнением было: искренен Виктор или нет? Она верила ему и не верила…
В субботу под вечер Виктор, как условились, зашел к Степановым, решив про себя, что сам поговорит со Светланиным отцом.
Виталия Петровича он застал на кухне – Степанов мастерил донку и рассказывал сидевшему напротив него парторгу Столбову о совещании в Центральном Комитете партии. Фрол слушал внимательно, машинально поглаживая русую головку своей пятилетней дочурки, доверчиво прижавшейся к нему.
– Я не помешаю? – спросил Виктор, оглядывая рыболовные снасти, разложенные по всему полу.
– От тебя секретов нет. На рыбалку с нами поедешь?
Виктор не любил этого занятия, считал его лишней тратой времени, но тут сразу же согласился – так легче будет уладить семейные дела!
Когда Виталий Петрович закончил свой рассказ, Столбов предложил собрать партийное бюро и проверить, как выполняются решения партийного собрания, которое проводил Рудаков. Фрол осторожно отстранил дочку, поднялся и, достав из кармана сложенные вдвое листы бумаги, попросил:
– Написал статью для «Горного журнала»… Посмотрите, пожалуйста, Виталий Петрович! Может, замечания какие будут…
– Хорошо. А о чем статья? – поинтересовался Степанов, перелистывая схемы и графики, приложенные к рукописи.
– О механизированном комплексе горных работ. Посудите сами: получили мы отличный экскаватор, двадцать тонн сразу черпает. А автотранспорта под стать ему нет… Десятитонный самосвал забирает только полковша. Пока он отъедет да второй подойдет под погрузку, экскаватор простаивает. Это все равно как землю с лопаты сыпать в чайные стаканы: неудобно, долго, половину просыплешь… А двадцатипятитонному самосвалу одного ковша мало. Незагруженный самосвал тоже гонять нельзя: себестоимость перевозок возрастает на двадцать пять процентов… Словом, и в том, и в другом случае гигант наш простаивает до трети своего времени. Я сам хронометрировал. Нашему экскаватору в комплексе нужен сорокатонный самосвал, тогда я еще на треть повышу производительность. Согласны? – закончил Фрол, попрощался и, взяв за руку дочку, ушел.
– Видал, какой теперь приисковый рабочий стал, в эпоху научно-технической революции? – с гордостью заметил Степанов. И, взглянув в окошко, с усмешкой добавил: – А вот и другой приискательский герой припожаловал…
В кухню тихо вошел рыжий Иван. Переминаясь с ноги на ногу, стал у порога и с виноватым лицом чего-то выжидал. Синий кровоподтек под левым глазом сделал неузнаваемым лицо Ивана, забинтованная рука его висела на перевязи.
– Привет инвалиду любви, – усмехнулся Степанов, не взглянув на пришельца. Директор уже знал, что после пьянки с Варфоломеем Иван забрел ночью к своей дроле Машке и та, укрывая у себя бухгалтера Истомина, выпроводила непрошеного гостя увесистой скалкой…
– Вчера я захорошел, верно, но сегодня – завязал. Может, какое снисхождение будет? – со вздохом спросил он наконец.
– Не будет, Иван, не будет. Благодари своего нового дружка Варфоломея! – мастеря удилище, ответил Степанов.
– Напраслину возвели на меня, а вы сразу стружку сняли. Лечился я, – мне знакомый фершал говорил, что все болезни в человеке получаются из-за недостатка алкоголя в организме. Обидно небось!
– Это я от тебя уже слышал. Ты думал, опять обойдется агитацией да пропагандой? Нет, друг, мошной держи ответ. Во сколько тебе, Иван, обошлась бутылка водки? – поинтересовался Степанов, подмигивая Виктору.
– Тринадцатый оклад – это сто восемьдесят, квартальная премия – девяносто, это будет уже двести семьдесят, да путевки лишили, тоже деньги немалые. Больше трехсот рублей пол-литра мне стоила, – горестно подсчитал Иван.
Виктор посмотрел на Степанова, ожидая разъяснения.
– Еще квартиру не считал – получишь ее, после твоего загула, в последнюю очередь: такое положение при экономической реформе установлено, – напомнил Степанов.
Иван помолчал, подумал и уже с порога спросил:
– Значит, железно? Приговор обжалованию не подлежит?
– Нет, Иван, хоть и жалко мне твоих денег. Помни: новая реформа выравнивает человека со всех сторон, – заметил Виталий Петрович, наматывая леску на рогатку.
Иван потоптался на месте, никак не решаясь уйти.
– Увольняться будешь? – поинтересовался директор.
– Теперь нет. От добра добра не ищут, – буркнул Иван и скрылся за дверью.
Виктор в душе осуждал Виталия Петровича: мог бы и простить человеку! Преступление-то невелико: лишку выпил… Степанов казался ему каким-то роботом, который отлично выполняет свою работу и совершенно безразличен к людским слабостям.
«В семье с таким железобетонным тестем будет трудно», – подумал Виктор, поглядывая в окошко на огород, где Иван спугнул воробьишек, с шумным гомоном клевавших красную рябину.
– Жалко мне и тебя, паря, – обратился Степанов к Виктору, – горняк, а в водяные подался, мутить воду на морском дне!.. Был бы ты мой сын, батогом бы дурь из тебя выбил!.. Не хочешь под землю – иди начальником драги, там тоже можешь мутить воду. По рукам? – протягивая свою ручищу, предложил он.
Виктор с еще большей опаской задумался о настырном характере тестя…
– Я уже выбрал свой путь, – раздраженно ответил он.
Степанов досадливо махнул рукой.
– Слабак ты, паря. А я думал – потомки должны быть во всем сильнее своих предков!
Виктор обиделся: Степанов разговаривает с ним так же, как с Иваном, забывая при этом, что нравоучения часто приводят к обратным результатам. Надо поставить будущего своего тестя на место. Как жить ему, Виктору, будет решать Виктор. Будет решать сам.
2
Наутро, когда ехали рейсовым автобусом, Виктор ни разу не взглянул на Степанова, злился на этот унизительный разговор. Светлана что-то говорила ему, он смотрел в окно, не обращая на нее внимания, будто и она, заодно с отцом, была перед ним виновата… А что, если она унаследовала характер папаши? Тогда придется с ней солоно….
У Черной заимки вылезли из автобуса. Осеннее солнце припекало по-летнему. Дорога сначала шла полем, потом круто поворачивала к берегу, в тенистую прохладу леса. На опушке стояло заброшенное зимовье. Стены избушки почернели, как после пожара, она осела набок, разинув черную пасть двери.
Степанов приостановился у этого места и задумался о человеке, который поставил в глухой тайге вот эту избушку, что сохранила, наверное, жизнь многим таежным путникам!.. Возможно, он был бродяга-золотоискатель, который первым начал искать золото на том месте, где сейчас Кварцевый рудник… Это была, разумеется, лишь догадка. Тайну тех лет хранили деревянные развалины.
Хорошо в дороге думается. Никто не отвлекает. Виталий Петрович прикидывал в уме, какой дополнительный фонд для предприятия будет теперь создан на Кварцевом руднике за счет сверхплановых прибылей… Получалась невиданная цифра! Половину можно израсходовать на постройку новой гидравлики, жилья, второго детского сада… И все это сверх плана…
Степанов обернулся – Виктор с сумкой и Светлана со связанными длинными удочками плелись вдалеке.
– Светланка! Несите сумку вдвоем за ручки! – крикнул он.
Но Виктор продолжал тащить тяжелую сумку один.
В лесу стало прохладнее. Вот бы устроить роздых, поваляться под кедром на мягкой игольчатой постели? Но и так Пихтачев, наверно, уже давно ждет их.
Над небольшим обрывчиком у реки показалась брезентовая палатка, за ней дымил костер: Пихтачев приехал сюда с вечера. И вот он сам смотрит из-под ладони в их сторону и, узнав, идет навстречу. Забрав у Светланы удочки, недовольно ворчит:
– Явились, пропащие души на костылях! Погодка-то – вёдро! Чаевничать, опоздуны, будете?
– Чаи гонять после станем. Поехали! – распорядился Степанов.
Виктор присел на рюкзак, стянул через голову голубую «олимпийку» и, повернув лицо к солнцу, застыл в блаженном оцепенении.
– Виктор, тащи рюкзак! – услышал он команду Степанова, но оставил ее без внимания: сегодня он, слабачок, будет, назло будущему тестюшке, все делать по-своему…
Вмешался Пихтачев: выдернул из-под Виктора рюкзак и отнес к лодке, рядом с которой стояли берестовые туески с медовухой и березовым соком.
Виталий Петрович спрыгнул в лодку и принялся размещать вещи. Светлана подавала их с обрывчика. Виктор снял кеды, закатал выше колен спортивные брюки и, когда погрузка была закончена, тоже прыгнул в лодку, стал отталкиваться веслом, выводя ее на протоку.
По реке порывами носился ветерок, вода от него слегка морщилась.
– Здесь уже глубоко, греби! – сказал Степанов Виктору.
Виктор вытянул ноги, неторопливо достал пачку сигарет, вынул одну, раскурил и только после этого взялся за весла, начал легонько водить ими по воде.
Степанов иронически поглядывал на него, но Виктор всем своим видом показывал, что большей прыти от слабачка ждать не приходится.
– Ты не устал? – вскоре спросила его Светлана.
Степанов думал, что она подсмеивается над ним, но она спрашивала скорее озабоченно, чем иронически. Виктор неопределенно пожал плечами.
– Покури, а я пока сяду на весла, – сказала она.
Он оставил весла, перебрался на ее место и, привалившись спиной к носу лодки, зевнув, подставил лицо солнцу. Степанов только покачал головой и скомандовал:
– Греби левым, залезаем в кусты.
Светлана поспешно стала грести левым веслом. Выровняв лодку, спокойно заработала обоими.
«Гребет по-спортивному», – одобрительно подумал Виталий Петрович, видя, как быстро замелькали прибрежные кусты и как Пихтачев сразу отстал на своей лодчонке.
Светлана, выставив коленки, плавно нагибалась и отгибалась, гребя загорелыми руками, с лица ее не сходила счастливая улыбка. Виктор, прикрыв глаза, лежал на носу лодки, положив голову на спасательный круг, и тоже улыбался: он снова почувствовал ее губы на своей груди, ее пальцы в своих волосах, ее волосы на своем лице….
Очнулся он от всплеска воды – это Степанов выбросил за корму лодки якорь. Виктор с почти нескрываемой неприязнью наблюдал за Степановым. Виталий Петрович осматривался по сторонам, выбирая место, куда бы забросить снасть… Пожалуй, клев будет лучше всего за торчащей из воды корягой!.. Забросив леску, он стал терпеливо ожидать, тихонько насвистывая какой-то мотивчик…
Вдруг поплавок задергался и, поплясав, нырнул. Виктор видел, что Степанов снял окунька и, поправив червя, снова закинул удочку. Вскоре попался еще окунь, покрупнее. Степанов долго снимал его с крючка, и, зачерпнув ведром воды, опустил туда добычу.
– Удишь золотой удой! – заметил Пихтачев, наблюдая за Степановым.
– А ты что прохлаждаешься, рыбак? – окликнула Виктора Светлана. Она сидела, держа длинное удилище в руке, и неотрывно смотрела на поплавок.
Виктор неторопливо приготовил свою удочку, размашисто перекинул ее через нос лодки и повернулся лицом к солнцу. Жаль, не захватил с собой дорожные шахматы, от безделья решал бы задачи… Он достал из сумки очки с темными стеклами и, сказав: «Ловись, рыбка, большая и малая», – вновь отвалился на спасательный круг. На этот раз он очнулся от громкого окрика Пихтачева:
– Поедем к берегу, однако! В полдень рыба плохо клюет. На ушицу у нас хватит!
Виктор проголодался и готов был плыть к берегу немедленно. Он расторопно натянул на себя майку-«олимпийку» и поднял якорь.
– Садись на весла, – сказал ему Виталий Петрович.
Виктор потянулся, развел в стороны руки и нехотя сел. Закурил. И, медленно выдувая изо рта дым, неторопливо начал пошевеливать веслами.
У самого берега Степанов выскочил в воду и потянул лодку за нос. Но она застряла на мели, не дойдя до сухого берега. Виктор взял на руки хохотавшую Светлану и перенес на берег.
Павел Алексеевич наломал сухих дровишек и разжег костер. Тоненькая струйка дыма медленно поднялась над ветвями деревьев и разостлалась над ними прозрачным облачком.
– Надо чистить рыбу! – сказал Пихтачев.
Виктор достал из рюкзака складной нож.
– Витя, я почищу, это женское дело, – отбирая у него нож, запротестовала Светлана.
Виктор пожал плечами и лег лицом к небу.
– Не знал, что ты такой лодырь! – осуждающе заметил Виталий Петрович, разбирая сумку.
– Безотцовщина. Некому было научить вовремя. Я просто наслаждаюсь природой перед отъездом в суматошную Москву. Когда вы гребли, я наслаждался солнцем, ничегонеделанием. Есть такая редкая штука – свобода: когда делаешь то, что хочешь делать, и не делаешь того, чего не хочешь делать!..
– Это я заметил, и у меня не раз появлялось желание турнуть тебя из лодки!
Виктор не ответил. Он по-прежнему лежал на спине, раскинув ноги, подсунув руки под голову. Солнце било в лицо, черные очки отражали его лучи. От костра приятно тянуло дымком. Он поднимался дрожащим сизым столбиком и таял в голубоватом небе.
К костру подошла Светлана.
– Вот рыба, – сказала она. – Опускать в котел?
– А где картошка? – спросил Пихтачев.
Светлана взяла картошку и побежала к воде. Виктор перевернулся на бок и поглядел ей вслед.
– Трудно тебе будет карьеру делать, лежа на боку, – все более раздражаясь, заметил Степанов.
– Мы не боимся трудностей. Не выношу карьеризма. У нас все блага в руках государства: должности, оклады, квартиры, пенсии и прочая, и прочая. Хозяин один, к другому не уйдешь, его просто нет.
– Черт-те что городит, а еще наученный работник, – не выдержал Пихтачев.
Виктор окинул его ироническим взглядом и подумал: «Этот засушенный кузнечик тоже лезет в наставники».
Пихтачев стал на колени, хотел заглянуть в котел, да только дыма набрал в глаза, зажмурился и так, зажмуренный, мешал щербатой деревянной ложкой запашистую уху.
Подбежала Светлана.
– Вот картошка. – Она подала отцу мокрые картофелины, и он стал нарезать их тонкими ломтиками.
Потом Светлана достала из рюкзака лаврового листа, горошины черного перца, кулек с крупной солью.
– Уха будет рыбацкая! – объявила она. И подсела к Виктору. – Как, хорошо в тайге, правда?
Он положил руку ей на талию. Светлана встревоженно взглянула на отца и сняла руку Виктора. Степанов вздохнул и пошел к реке мыть руки.
Его догнал Пихтачев.
Ветер крепчал, на песчаный берег набегала грязная пена. Погода явно портилась. Небо посерело, его обволакивала со всех сторон клубящаяся мгла.
– Смотри, Петрович, как бы москвич не оставил девке лавку с товаром! – предостерег Пихтачев, когда они возвращались с реки.
Степанов мрачно молчал. Желая переменить неприятную тему разговора, Пихтачев лукаво подмигнул и сказал:
– Бульдозер, что работал на вскрыше дражных торфов, восстановить можно – три поллитры. Давай – завтра шестеренка будет стоять на тракторе.
– Обратился не по адресу, тебе нужно идти в винный отдел, – присаживаясь на корточки и зачерпывая ладонями в канаве воду, ответил Степанов.
– Деньги давай, – потребовал Пихтачев.
– На покупку краденых частей денег в смете нет, – вытирая платком руки, ответил Степанов.
– Ладно, бульдозер будет стоять, а драга пустую породу промывать будет, – безразлично заметил Пихтачев.
Степанов подумал и сказал:
– Понимаешь, списать испорченный бульдозер, стоимостью что-то около десяти тысяч, я могу. Хоть сегодня. Все будет по закону, а десятку дать на шестеренку, чтобы сохранить десять тысяч, – не могу. А французы новый станок в обмен за порченый прислали, – развел руками Степанов.
– Тогда выреши Косте рыжему премию, из нее и оплатим, – предложил Пихтачев.
Отрицательно качнув головой, Степанов достал из кармана бумажник, вынул десятку и, отдав ее Пихтачеву, пошел к костру.
До них донесся взволнованный голос Виктора:
– Да, если хочешь – в отместку! Ни твой отец, ни мой не должны навязывать нам своей воли! Конечно, форму протеста я избрал не лучшую, я, конечно, извинюсь перед ним за свое хамство, но он тоже… – Виктор растерянно взглянул на подошедшего Степанова и замолчал.
Светлана нагнулась над котлом и стала черпать деревянной ложкой янтарную уху, разливать в алюминиевые миски.
Виктор нервно откашлялся и, немного помедлив, сказал, обращаясь к Степанову:
– Нам со Светой надо сообщить вам нечто важное.
Пихтачев ел уху, подставляя под ложку высохшую старческую ладонь. Услышав Виктора, он достал окуня, от которого валил пар, положил на кусок хлеба и деликатно ушел к лодкам.
Виталий Петрович тревожно поглядел на испуганную дочь, на смущенного Виктора.
– Виталий Петрович, мы любим друг друга и решили пожениться. Естественно, как моя жена, она переедет ко мне в Москву. Там окончит институт. Завтра мы распишемся в местном загсе. Вот и все, что мы хотели вам сказать, – закончил Виктор и взялся за свою алюминиевую миску.
– Не ожидал я, дочка, что у тебя все так выйдет. Своим родителям не сказала, неизвестно еще, как его мать отнесется к тебе. Нехорошо все это, нехорошо. Да и рано: и учебу закончить следовало… Ну, что же, принимаю, как говорят, к сведению, хотя и не одобряю, – тяжело вздохнул Виталий Петрович.
Он подкинул в костер толстых веток, и огонь потек по стволам сушняка. Потрескивая, сушняк горел жарко, отстреливаясь угольками. Степанов взял из костра серый уголек и, перекатывая его на ладони, жадно прикурил папиросу.
На обратный путь Виктор подсел в лодку к Пихтачеву. Светлана осталась с отцом. Виталий Петрович греб медленно, как бы желая подольше остаться наедине с нею, удержать дочку рядом… Но напряженность не проходила, за всю дорогу они не сказали друг другу ни слова.
Река отражала небо тускло, как старое зеркало. Солнце спряталось, только несколько крутых лучей еще пробивались над темным горизонтом. Светлана подняла голову и смотрела ввысь до тех пор, пока в глазах не замельтешили разноцветные точечки. Она с тревогой думала о своей новой, неизвестной судьбе.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
Борзовский отправился на очередную встречу с достаточно назойливым профессором из Франкфурта. Своей вылазке в лес пришлось придать такой вид, будто человек вот так просто взял да и отправился по грибы… Соответственно была выбрана, само собою понятно, и одежда: куртка на «молнии», джинсы, кеды. Не обошлось и без плетеной корзинки. Поймав такси, Борзовский поехал к окружной дороге.
За последнее время жизнь его основательно изменилась. Немалую роль в этом играл все тот же профессор из Франкфурта. Началось как будто бы с пустяков – с рекомендательной записки Альберта. И ведь как раз сейчас можно было бы спокойно поработать год-полтора. Удалось заключить договор с фабричным профсоюзным комитетом на очерк об истории текстильной фабрики… А вот из-за этого нового знакомства приходится всего и всех остерегаться… Борзовский даже съехал с многонаселенной коммунальной квартиры, где жил с матерью, снял отдельную, принадлежащую полярнику.
Но и здесь не обрел он покоя. По вечерам не зажигал свет, избегал включать радио. Выходил погулять на какой-нибудь часок и только поздним вечером. Порою шарахался от случайного прохожего, бледнел, завидев вдали милицейскую шинель.
По ночам не спал: все к чему-то прислушивался, вставал и долго стоял у окна. И думал все о том же – пойти с повинной или не ходить?.. И всякий раз он приходил к выводу: пожалуй, ему еще не в чем каяться!.. Да если спросить себя серьезно: много ли он нагрешил-то?!
Недалеко от Киевского шоссе Борзовский остановил такси, рассчитался с молчаливым шофером и пошел в лес.
Еще не шумел листопад, леса не порошили багряной метелью, но осень сказывалась и в звонком воздухе, и в горестном шепоте засыхающих трав, и в первых пунцовых кисточках рябины.
Борзовский срезал длинную палку и, поднимая ею нижние ветви кустов, стал искать грибы. Это занятие ему вскоре надоело. Он привалился спиной к золотистой сосне и прикрыл глаза.
В лесу кто-то аукался, кричал: «Маша, где ты?..» Борзовский приоткрыл глаза, увидел старушку и мальчика, у них в корзинках желтые лисички, красные подосиновики, серые подберезовики, ядреные боровики. Борзовский лениво встал и зашагал глубже в лес.
Здесь, на толстом ковре из хвои, шагов совсем не было слышно. Чувство уединенности охватило Борзовского, все другое отошло куда-то далеко-далеко, будто ничего, кроме этого леса, и не существовало на свете. Звенящая тишина. Впереди голубым осколком стекла поблескивало озерцо. Никуда не хотелось идти отсюда, ни о чем не хотелось думать.
Борзовский посмотрел на часы и направился в сторону автомобильной стоянки. Сквозь чащу вскоре завиднелись разномастные машины.
С Зауэром Борзовский столкнулся внезапно – немец словно вырос из-под земли. В руке у него был большой подосиновик.
Они пожали друг другу руки.
– Рад видеть вас, Никифор Степанович.
– И я вас тоже.
Они опустились на траву, поставив рядом свои корзинки. Зауэр взглянул на вишневый диск солнца, достал из кармана куртки темные очки, надел на мясистый нос.
– Над чем вы сейчас работаете, Никифор Степанович? – спросил он, вытянувшись на спине и заложив руки под голову.
– Пишу книгу о фабрике.
– А! По договору, который с вами заключили? Это очень разумно. Так легче вести борьбу.
Борзовский поморщился.
– Какую борьбу? За кого? Против кого? Каким способом? Долой Советскую власть, а коммунистов на виселицу?..
– Настали другие времена, – наставительно произнес Зауэр, – нужны новые идеи. Вечная проблема поколений – обратимся к ней! У вашей молодежи может возникнуть чувство недоверия и зависти к старшим, молодежи свойственно представление о себе как о центре вселенной: все в мире существует и делается ради меня, ради моих удовольствий…
Зауэр подтянул свою корзинку, достал бутылку чешского пива, откупорил ее ножом, потом опрокинул и стал прополаскивать глотку. Уровень в бутылке стремительно понижался, и когда пропал совсем, Зауэр запустил ее в ствол соседнего дерева, она со звоном разлетелась вдребезги.
«Свинья, – подумал Борзовский. – Небось в своем Франкфурте так не свинячишь. Вылакал, подлец, бутылку, хоть бы из вежливости предложил мне».
Пыхтя, Зауэр подтянул толстые ноги-поленья и уселся, опершись спиной о ствол березы.
– Среднее поколение – это люди, испытавшие на себе тяготы жестокой войны. Уцелевшим от нее хочется спокойной и обеспеченной жизни. В их сердца может проникать страсть собственника, стяжателя: мне нужна машина, дача, счет в банке!..
– Вы хотели сказать – сберкнижка, – уточнил Борзовский.
– Да, конечно. На Кварцевом руднике я познакомился с вашей экономической реформой. Не могут ли некоторые люди истолковать эту реформу как реставрацию капитализма?..
Зауэр внезапно смолк. Борзовский увидел неподалеку грибника: белокурый рослый мужчина, приседая старательно раздвигал руками желтеющую траву. Вот он срезал ножом пузатый белый гриб, секунду полюбовался им и исчез за соснами. Убедившись, что они опять одни, Зауэр продолжал:
– Ваше старшее поколение – участники революции и гражданской войны – ушло на покой или готовится к этому. Но оно продолжает воспитывать молодежь. Всегда ли молодежь в восторге от подобных взаимоотношений?
– Это инструктаж? – зло спросил Борзовский.
– Это размышления вслух, это беседы думающего ученого с умным художником. Не знаю, как вам, а мне они приятны, мне приятно узнавать вашу страну через вас. Приятно думать, что в двух разных странах могут жить два человека, мысли которых хотя бы в чем-то сходятся. Вот записка от Пухова, я выполнял его просьбу.
Борзовский понимал, что перечень грехов, который может быть ему однажды предъявлен, все-таки растет…
2
Домой Борзовский добирался на перекладных – и грузовиком, и автобусом. Попал под проливной дождь. Дома очутился поздним вечером.
Всю дорогу он думал о записке Пухова: «товару много, приезжай» – и решил, что ехать нужно срочно, бизнес не ждет.
Стоя посередине комнаты, он скинул брюки, швырнул пеструю рубашку на торшер, на котором уже висела куртка от пижамы, забросил в темный угол кеды, наступил поочередно на кончики носков и не нагибаясь стянул их, швырнул трусы через всю комнату и рухнул, как подкошенный, на кушетку.
Легкий ветерок с балкона высушил его тело, ему показалось, что кожа стала сухим пергаментом, готовым лопнуть от малейшего движения… Вскоре он заснул.
Проснулся он от тройного, условного звонка. Так могла звонить только эта… как ее? Ася. Зачем-то понадобилось Альберту познакомить их в свой прошлый приезд в Москву, отрекомендовав эту девицу как «ценное звено»… Вот только ее сейчас Борзовскому не хватало! Что ее принесло?
Борзовский включил ночник, натянул на себя пижаму, открыл дверь.
– Ася! Что случилось? – спросил он, принимая у нее из рук сумку и зонтик.
– Не рады? – Она подставила ему щеку для поцелуя. – Мне сегодня по телефону звонил наш друг Альберт Пухов и просил зайти к вам и передать от него привет. Есть что-нибудь выпить? – забравшись с ногами на кушетку и закуривая сигарету, спросила она.
Борзовский налил в бокал вина, подал ей, думая только о том, как бы побыстрее выпроводить ее отсюда.
Цедя сквозь зубы вино, Ася деловито продолжала:
– Велел сказать, что золотая ниточка оборвалась, дедушку Варфоломея турнули с рудника, с выездом повременить.
– Только выгнали или посадили? – с тревогой спросил Борзовский. Он сразу представил себе самое худшее: как его, Варфоломей, кажется, уже арестован, конечно, выдает Пухова, а тот, естественно, расскажет о своих клиентах, и о нем, Борзовском, тоже.
Ася налила себе еще вина и только после этого ответила:
– Пока на свободе ходит, но сами понимаете… Альберт просил на него не рассчитывать и пока прекратить с ним всякую связь. Ну, я пошла.
Ася допила стакан, тяжело поднялась и обдала Борзовского волной густого перегара.
