Текст книги "Макорин жених"
Автор книги: Георгий Суфтин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
Скорлупой какой-то покрылся Федор Иванович. В старину, бывало, ломил напролом, был
прям да справедлив. И за это ему спасибо. Умел смотреть и на свои недостатки с острой
смешинкой. Век не забыть, как он про свою Анфису сказал: «Не кулак, а ещё похуже того...»
И с Анфисой разделался, сумел. А теперь вот и новой семьей обзавелся, да ещё какой семьей!
А вот окостенел. Отчего с ним эта нелегкая случилась, ума не приложу.
– Просто закис он на одном месте, вот и всё. Въелась в человека многолетняя привычка и
верховодит им. И не может он понять, что ныне обстановка новая и условия иные, старинки
придерживается. А у нас ни духу, ни уменья не хватает направить его на путь истинный. Вот
и путаемся...
Егор посматривал на Макору, любуясь тем, как она ловко моет и вытирает полотенцем
тарелки, и усы его чуть заметно подрагивали над уголками рта.
– Ты у меня, Макора, сама философия-матушка, ей-богу. Всё объяснишь, всему причину
найдешь, да и вывод сделаешь. В нашем отряде комиссар такой был, да и ему, пожалуй, за
тобой не угнаться. Не в рабочкоме бы тебе сидеть, а по крайней мере областью управлять...
Макора мягким движением руки легко и точно опустила тарелку на стопку посуды и,
взмахнув полотенцем, ударила им Егора по широкой спине.
– Философия насмешек не терпит. Вот тебе, вот тебе, вот...
Дурашливо согнувшись, Егор закрывал голову руками и охал при каждом ударе. Потом
внезапно сорвался с места, схватил Макору, поднял её легко, до самого потолка.
– Ну, смиришься или нет?
– Смирюсь, смирюсь...
И когда он стал тихонько опускать жену, Макора изловчилась, обхватила его шею руками
и замерла, мягкая и жаркая.
3
Егор ввалился в кабинет к Синякову в тот момент, когда тот вёл очередное телефонное
наступление на районные власти, требуя у них людей. Ероша пятерней волосы, беспрестанно
дуя в трубку, Синяков не принимал в расчет никаких отговорок и объяснений, твердил одно и
то же:
– Мне дан план. Понятно? А без людей я план вам не выполню, значит, и мне и вам
солоно доведется. Вы подбросьте мне хоть на месячишко душ полсотни, ну на худой конец
недели на две. Всё равно сейчас в колхозе работы не ахти что, а у нас они бы и с планом
подмогли, и деньгу заколонули... Не полсотни, так десятка два на недельку прошу...
Он устало повесил на рычаг трубку, вытер тылком ладони пот на лбу.
– Здорово, Егор Павлович. Видишь, как приходится за план-то бороться...
– Вижу, крепко ты борешься, Федор Иванович.
Синяков не уловил насмешки, удовлетворительно мотнул головой.
– Приходится...
Егор сел на стул к окну, снял свой треух, положил на подоконник, расстегнул полушубок.
По всему было видно, что он пришел не без дела, и Синяков приготовился его слушать, по
привычке положив руки на настольное стекло. И верно. Бережной начал разговор. Начал он
его так, что Синяков сразу насторожился.
– Помнишь, Федор Иванович, ты меня уму-разуму учил, ну, хотя бы в Новочистях, около
поленницы... Помнишь?
– Ты к чему это? Помню.
– А к тому, что нынче мне тебя захотелось поучить. Выслушаешь ли?
– Учи, – усмехнулся Синяков, – ежели тебе приспичило стать учителем. И откуда столько
ныне учителей берётся? Всем охота в просветители. Давай выкладывай.
Егор сморщил лоб, насупясь. Потом поднял голову, посмотрел Синякову в глаза.
– Видишь ли, Федор Иванович, тебя мне учить вроде и не приходится. Не я над тобой
начальник, а ты надо мной. Но иной раз эту, по-военному сказать, субординацию и отбросить
полезно. Неправильная у тебя, Федор Иванович, политика...
Синяков взорвался смехом.
– Даже политика неправильная. Ну, давай, направляй на путь, слушаю...
Он принял нарочитую позу, демонстрируя усиленное внимание. Егора не обидел ни смех,
ни поза Синякова. Он продолжал тем же тоном, медленно подбирая слова.
– Дело-то по существу простое, товарищ Синяков. Ты людей в делянки гонишь, а техника
у тебя в лучшем случае используется плохо, а то и ржавеет без призора. Отсюда все беды.
Оседлай технику – и ты будешь выполнять планы при половинном количестве людей, а
может, и того меньше...
Синяков сощурился, забарабанил пальцами по стеклу.
– А ты сам пробовал оседлать?
– Пробовал, Федор Иванович.
– Далеко ускакал?
– Скакать-то надо всем вместе, товарищ начальник, тогда будет толк. Чтоб имелись
запасные части, чтоб механика не ждать по неделе, когда он нужен сейчас, чтоб ремонтная
база была на уровне...
– Вот то-то и есть. Требовать да диктовать все умеют неплохо. И всем кажется, лишь бы
Синяков захотел, всё появится по щучьему веленью. А Синяков и не кудесник вовсе... Не
кудесник он, вот в чём вопрос. Понятно?
– Понятно, – как ни в чём не бывало ответил на задиристый вопрос Егор Павлович. – У
меня есть предложение, товарищ начальник.
– Что ещё? – насторожился Синяков.
– Ничего страшного, – дрогнул усами Бережной. – У людей давно уж комплексные
бригады работают, и, говорят, толково получается, машины и рабочая сила лучше
используются, и производительность труда идёт в гору. Давайте и у нас попробуем.
Синяков взял зачем-то чернильницу, посмотрел сквозь неё на свет, пожевал губами, скоса
глянул на Бережного.
– Опытами заниматься ныне не время. План трещит, а мы будем затеи разные разводить.
Вот сезон кончится, тогда и попробовать можно. А сейчас заводить заваруху не время.
– Время, Федор Иванович, – встал Бережной, запахнулся, нахлобучил шапку. – Самое
время. И ежели не на всём лесопункте, то позволь мне попробовать хоть на одном участке.
Синяков тоже встал, начал одеваться, выключил настольную лампу. Постоял у шкафа,
глядя в пол.
– На одном-то участке, шут с тобой, пробуй, коли так приспичило. Катай на Крутую
Веретию, орудуй там, будь хозяином, поглядим, что получится...
– Значит, подальше с глаз?
– Догадлив ты, Егор, – засмеялся Синяков, гася свет.
4
Крутая Веретия – самый дальний от Сузёма участок. Там одно время работала
лесорубческая артель, от неё остались два старых барака, потом к ним пристроились
маленькие рубленые домики, в которых жили семейные лесорубы, а в последнее время туда
были завезены щитовые дома. Они образовали новую улицу. Чуть поодаль, у ручья, стояла
баня, вся в тяжелых ледяных наростах, свисающих из-под застрехи, прикрывающих, будто
панцирем, бревенчатые стены. В этот угол, с которым весной и осенью нет ни пешей, ни
конной связи, посылали главным образом вербованных, а из сезонников тех, кто приезжал в
одиночку. Ни ремонтных мастерских, ни даже примитивной кузницы там не было. Егор
обошел поселок, постоял над обрывистым берегом ручья, теребя кончик уса.
– Попробуем и здесь, – сказал он вслух и зашагал вдоль поселка. В конце улицы было
несколько ещё не занятых щитовых домов. Егор выбрал один из них под своё жилище.
«Неужели опять придется с Макорой врозь жить?» – сокрушенно подумал он. Но
преждевременная его печаль была напрасна. Макора сама первая сказала, что как бы трудно
ни было с переездами до Сузёма, она жить будет на Крутой Веретии, у Егора.
– Каждый день ездить? – удивился Егор.
– По хорошей дороге час езды, – улыбнулась Макора.
– Обитать в этом щитовом дворце?
– Люди живут.
– Так дак так...
Егор в душе был очень доволен, хотя и не показывал виду. А когда Макора вымыла, всё
прибрала, украсила простенки вышитыми полотенцами, повесила занавески на окна,
квартира в щитовом домике показалась Егору уютной.
Лесорубы по-разному отнеслись к приезду Бережного. Одни облегченно вздохнули,
надеясь, что нынче придет конец простоям машин, поломкам электростанций. Другие, кто
ухитрялся, пользуясь аховыми порядками, зашибать большую деньгу, не без ехидства
приговаривали:
– Не первый и не последний. Бывало. Орлом прилетали, да мокрой курицей задавали
тягаля.
А были и такие, кто просто не заметил приезда нового мастера – не велика шишка,
перешагнешь, не запнешься.
Егор понимал, что при существующей обстановке надеяться на легкий успех нечего, и
приготовился к длительной и упорной борьбе. Он обошел все делянки, побеседовал с
лесорубами, постарался уразуметь, кто чем дышит. Прикинул, где наиболее слабые места,
нуждающиеся в особом внимании. Среди лесорубов участка оказалось пять комсомольцев и
два кандидата партии. Бережной пригласил их к себе.
– Как житьё, други? – спросил он.
– Веселее не надо, – откликнулся один, лохматя пятерней давно не чесанную голову.
– С лучковкой танцуете, веселитесь?
– Так у нас же ПЭС-120. Сто двадцать раз в день свет гаснет. Лучковка надежнее, её
своим паром в ход пущаешь...
– А кронштейны ломаем?
– Было дело, а теперь ничего, нам уж их не дают, говорят, все приломали.
– Толково. Тракторы на приколе? Без подшипников?
– Точно.
– А чем же это всё объяснить?
– Так Крутая же Веретия. Васька Белый говорит: «Ваш участок особь статья, места не
столь отдаленные...»
– Ясно. Приметил я, что в этих не столь отдаленных местах у вас дело поставлено так:
вальщики сами по себе, трелевщики сами по себе и трактористы сами по себе. Полная, так
сказать автономия. Вальщики дуют, не оглядываясь на трелевщиков, трелевщикам не
интересно, чем живут трактористы. И получается: то возить нечего, то лес остается в
делянке, засыпается снегом. Так ведь?
– Оно так...
– Сломать надо этот негодный порядок, товарищи. Для этого я вас и позвал.
Лесорубы переглянулись, поскоблили в затылках, потупились. У кого-то вырвалось:
– Ломать – не строить, ни хрена не стоит...
– На вашу помощь надеюсь, – продолжал Бережной, пропустив мимо ушей ядовитую
поговорку. – Попробуем на первых порах создать две бригады: от пня до катища. Попытка не
пытка, попробуем, нельзя ли согласовать и валку, и трелевку, и вывозку. Заранее говорю: без
вашей помощи ничего не сделать. А ежели вы возьметесь дружно, дело будет. Ну как?
– Да мы привычные. Была бы работа, руки найдутся...
– Рук, братцы, мало. По себе знаю, испытано. Без головы от рук польза не велика...
Сколотили бригады, распределили обязанности, составили график. Нельзя сказать, чтобы
начало окрылило. Первые дни бригады работали не шатко не валко. Люди на Крутой Веретии
давно разуверились в возможности что-либо изменить: как идёт, так и пойдет. Не раз бывало
и тут пытались вводить разные новшества, да всё напрасно. Сперва пошумят, а потом
остынут и махнут рукой. Так, казалось, будет и нынче. Егор чувствовал, что опусти он руки,
дай слабинку – и всё порушится. От звезды до звезды он находился то в делянках, то на
лесовозной трассе, то на катище. Пускал в ход доброе слово, личный пример, а случалось, и
густой бас. Польза была, хотя и не очень заметная. Не сразу появилась и поддержка.
Коммунисты и комсомольцы на первых порах ещё проверяли его: что за человек, можно ли
ему верить. Постепенно вера появлялась, люди убеждались, что за дело Бережной берётся не
шутя.
К концу месяца одна бригада выполнила задание, другая немного отстала. Но когда
подсчитали выработку на человека, ахнули: две бригады сделали куда больше, чем все
неорганизованные лесорубы и возчики. Зато «неорганизованные» взвыли. У многих из них
резко упали заработки. Суть в том, что исчезла, как тут говорили, «левая халтурка». Раньше
занесет снегом лес в делянках, и начинается аврал; день, два и три откапывают его из-под
глубоких сугробов. А платят за это аккордно и денег обычно не жалеют. Иной раз за день
зашибут такую деньгу, что не надо гнуть спину неделю. Или произойдет авария с
тракторным поездом в пути – опять аврал, опять шальные деньги. Чем больше аварий и
происшествий на производстве, тем выгоднее любителям «левой халтурки». Побочные
приработки, легкие и прибыльные, были, пожалуй, главной статьей доходов многих жителей
Крутой Веретии. И вот эти доходы стали исчезать. Пошел по участку глухой ропот. Егор
слышал его, но не придавал ему значения.
Однажды на участок приехал завхоз Фишка. Он привез стекло для рам да тюфяки в
общежития. Походил по баракам, пошептался с лесорубами. Появился в Егоровой конторке.
– Поклон земляку.
– Будь гостем, Афиноген.
– Гостить-то у тебя, Бережной, невесело.
– Отчего так?
– Да, вишь, лесорубы на тебя жалуются, заработки ты у них отбиваешь, обижаешь
мужиков.
– Бедные сироты, – усмехнулся Бережной.
– Сироты не сироты, а ребята недовольны.
– Какие ребята?
– Поди, сам поговори. Не дело это, Бережной...
Егор смерил Фишку прищуром.
– Вот что, Афиноген Мизгирёв. Ты в заступники не суйся. Без тебя разберемся, ежели
что... Рвачам потакать нечего...
– Да что ты, Егор Павлович, – заюлил завхоз, – о каких ты рвачах? Я их совсем и не
знаю.
– Вот и хорошо. Давай накладную.
Завхоз торопливо выгреб из кармана мятые бумаги. Егор без слов забрал их, дал Фишке
расписку на принятые материалы. Завхоз угодливо раскланялся. Егор еле кивнул ему.
5
Фишка в тот день в Сузём не уехал. В щитовом домике сидел он до полуночи один-
одинешенек у стола, на котором стояла пустая бутылка. Фишка был трезв, он не любил вино
и редко к нему прикладывался. Завхоз ждал своего нетрезвого собутыльника, ушедшего к
Бережному. Фишка отговаривал приятеля.
– Чего ты к нему попусту пойдешь, не знаешь его, ведь это дубовый кряж. Постращать
бы его следовало, чтобы знал сверчок свой шесток. Да не тебе это делать. Ты супротив него –
сущая мокрица. Выпроси денег и – дело. Этим пример другим дашь. Навалятся на него
мужики за авансами, раз выдаст, два выдаст, на третий раз догадается, что лучше «левую
халтурку» допустить, чем авансы без отдачи выдавать. Понятна политика?
Понятна ли, нет ли политика пьянчужке, он ушел, сжимая в потных ладонях железный
болт. Фишка остался ждать его. Он курил, пуская к потолку ровные колечки, а на душе было
неспокойно. Чёрт его знает, как там обернется дело.
Время тянулось медленно и нудно. Фишке стало душно в пустой комнате. Он нахлобучил
шапку и вышел на улицу. Там стоял, прислонясь к крылечному столбу, вглядываясь в темноту.
Вздрогнул, когда за сугробами замаячила нетвердо шагающая фигура. Заспешил ей
навстречу.
– Ну что? – тревожным шепотом спросил он.
Ответа не последовало. Пьяный молча взобрался на крылечко, нырнул в темноту сеней, а
зайдя в комнату, в чём был плюхнулся на койку.
– Ты чего это раскис? – испуганно спрашивал Фишка, предполагая худшее.
– Ну тя к дьяволу, – огрызнулся приятель. – С эким бугаем разве сладишь. В дугу
согнет...
Фишка успокоился и дал выход злости за свою трусость, от которой битый час дрожали
подколенки.
– Эх ты, дохлая мокрица, – измывался он над приятелем. – А еще хвастал: «Я да мы, на
медведя хаживали». А увидал Егорову дулю и скис.
Приятель молчал, отвернувшись к стене. Фишка, кряхтя и бормоча ругательства, тоже
стал укладываться. И здесь, на Крутой Веретии, Фишкин авторитет покачнулся. Давно ли на
завхоза смотрели во все глаза – что сказал Фиша, то и будет. Да кончилась, видать,
масленица. Заснул он в удрученном состоянии. Снился медведь с кулаками Егора Бережного.
Тяжелые кулаки, чёрт бы их побрал... Фишка скрипнул зубами.
Глава седьмая
В СУЗЁМ ПРИЕХАЛ ГЛАВНЫЙ ИНЖЕНЕР
1
Синяков упрямо крутит ручку телефона, дует в трубку, кричит: «Леспромхоз,
леспромхоз!» Никакого отзвука. Старый настенный телефонный аппарат висит как-то косо,
под нажимом мощной руки весь его деревянный футляр содрогается и, кажется, готов
рассыпаться. Синяков яростно кидает трубку на рычаг, снова схватывает и донимает
телефонистку:
– Да ты соткни там как следует-то, пигалица. Небось, сунула кое-как... Ну-ну, не
оправдывайся, знаю я, привыкли вы щебетать про свои бантики-фантики... Соединила?
Он опять начинает крутить телефонную ручку столь прилежно, что в аппарате раздается
визг. Все попусту. Уверившись в этом, Синяков вытирает лоб и кладет на треснутое
настольное стекло свои узловатые кулаки.
– Чертова игрушка, а не телефон, – говорит он уныло.
Иван Иванович посматривает на него с усмешкой.
– Заменил бы ты, ей-богу, начальник, эту крутилку. У всех аппараты любо посмотреть,
новенькие, удобные. Крутнешь – звук мягкий, а у тебя что таратайка грохочет – и толку нет.
На одном гвозде висит и тот ржавый, того и гляди оборвется.
Синяков пытается выровнять аппарат на стене, ищет глазами на столе, на подоконнике,
нет ли гвоздя. Гвоздя не находится, и он решительно берет карандаш, втыкает его в старое,
оставшееся от потерянного гвоздя отверстие.
– Повисит ещё и этот, добро...
Синяков берет список запасных частей, привезенных Иваном Ивановичем. Хмыкает.
– Ишь, расщедрились после-то дела! Сперва Синякову строгий выговор, а потом
запчасти. Умники...
– Дмитрий Иванович сказал, что он сам на днях приедет в Сузём, – сообщил мастер. –
Посмотрю, мол, как там машины используются.
Синяков забарабанил пальцами по стеклу.
– Пущай приедет. Посмотрим, какой он перелом совершит. День-два покрутится, да и
обратно укатит. А ты тут расхлебывай, пока следующий выговор не получишь...
Он вздохнул, сложил бумаги со стола в ящик, натянул шапку и, не глядя на мастера,
вышел. Иван Иванович тоже вздохнул, только по-иному, закрыл кабинет начальника на ключ
и захромал, пошел в механические мастерские.
– Получили запчасти? – спросил он первого встретившегося слесаря. Тот свистнул и
выразительно развел руками.
– Скор ты, Иван Иванович. Как же их получишь, пока они месяца на складе не
пролежали?
– Ну, ничего, ребята. Митя скоро сулится приехать, может, толк будет. .
– Митя Бережной? Он что, сам тебе говорил? – откликнулся из угла механик, сверкнув
зубами. – Это дело, кабы приехал...
2
Заглазно по старой привычке его всё ещё называли Митей, хотя при обращении величали
почтительно Дмитрий Иванович. В Сузёме не бывал он давно. После войны заглянул только
раз, проездом. Всё некогда. А хотелось пожить в этом далеком лесном углу, который в
воспоминаниях остался родным и милым. Правда, из старых друзей на Сузёме никого не
осталось: одних раскидала война, иные подались в другие места. Кто там? Дядя Егор да Иван
Иванович. Дмитрий улыбнулся, вспоминая недавнюю встречу со старым мастером.
На леспромхозовском складе Иван Иванович с Юрой получали запасные части. Попался
очень тяжелый ящик, и Юра никак не мог поднять его на высокий воз. Иван Иванович
суетился, прихрамывая, силился подсобить, да помощь, видать, от него была невелика. В это
время подошел Дмитрий и, подхватив рукой за угол ящика, помог водрузить его куда следует.
– Слабоват из тебя помощник, Иван Иванович, – сказал Дмитрий.
Мастер обернулся. Он увидел высокого мужчину в черном полушубке с курчавым
воротником и в такой же курчавой шапке. Лицо будто знакомое и в то же время незнакомое.
– Здравствуй, мастер, – протянул Дмитрий руку.
– Здравствуйте, – не очень уверенно ответил старик. – Что-то не признаю вас...
– Ах, Иван Иванович! Или твоя память девичьей стала? Помолодел, видно...
Старик ахнул и кинулся к Дмитрию, обхватив его руками.
– Митя! Митяшка! Каков стал, елки-палки...
Он внезапно осекся, ощутив пустой рукав Митиного полушубка.
– Извини, Митрий Иванович, по-стариковски я... Ишь, какое дело.
Встреча с мастером разбередила сердце Дмитрия. Вспомнились прошлые довоенные
годы, горести и радости счастливой и теперь уже такой далекой поры. Да, сколько воды
утекло! На войну уходил ещё комсомольцем, а теперь вот инвалид, инженер. С фронта домой
он вернулся капитаном, оставив в боях у озера Балатон руку. На первых порах растерялся,
загрустил. Пробовал подступиться к киноаппарату – ничего не вышло. С Пашей
Пластининым, тоже инвалидом, надумали поступить в лесотехнический институт. Их
зачислили на подготовительные курсы, а потом они стали студентами. Пять долгих зим
сидели за книжками, спорили на семинарах, волновались перед столом экзаменаторов. В
летнюю пору выезжали на практику в опытный леспромхоз. Там бывали и мастерами, и
экономистами, и техноруками лесопунктов. И вот Павел Пластинин директорствует в другом
леспромхозе, в родные края ему попасть не удалось. А Дмитрию Бережному судьба
улыбнулась: его направили в леспромхоз, который он с детства считал своим.
Отправляя мужа в Сузём, Валя хлопотала весь день, готовила ему теплое белье,
шерстяные носки, напекла пирожков да ватрушек. Всяким дорожным добром набила полный
чемодан. Дмитрий так и крякнул, когда увидел этот чемоданище.
– Валюша! Да ты что? На северный полюс меня отправляешь, никак...
– Запас не тяготит, Митенька, – виновато ответила жена.
Он решительно отодвинул чемодан.
– Не дури, жёнка. Выгружай всю эту благодать, никакого мне чемодана не надо, обойдусь
без него.
Взял свою старую полевую сумку, сунул в неё мыло да полотенце, обнял жену.
– Кланяться нашему Сузёму?
Она гладила его по щеке, не отпускала от себя.
– Поклонись, особенно той дорожке, к реке...
Уехал. Валя вздохнула и стала разбирать набитый до отказа чемодан.
3
По знакомому поселку Дмитрий Иванович шёл с чувством горечи и досады. Надо же так
все запустить! Ну, скажем, была война – это понятно. Но уж прошло достаточно времени, как
она окончилась, можно бы всё привести в порядок. Видать, нет тут, в Сузёме, настоящего
хозяйского глаза.
В конторе лесопункта, кроме лысого счетовода, никого не было. Дмитрий спросил, где
начальник. Счетовод раздумчиво почесал блестящую лысину концом карандаша, ответил
сипловатым дискантом:
– Да кто же его знает, где он. – Подумал, склонив голову набок, оценивающе оглядел
посетителя с ног до головы, добавил: – На производстве, надо быть, где ж ещё. В делянке...
Дмитрий Иванович заглянул на нижний склад леса. Там на эстакаде возились грузчики и
раскряжевщики. Поодаль, среди размятой поляны, стоял трактор с толкачом. Мотор у него
глухо урчал, казалось, трактор недоволен бездействием, сердится. У снегозащитного
заборчика прикорнул тракторист. Он курил. Воротник полушубка поднят, шапка нахлобучена
на самый нос. «Озяб бедный», – пожалел Дмитрий Иванович тракториста, тронул его за
плечо.
– Простуду схватишь, приятель.
Тракторист неохотно поднялся, поежился.
– Тут не только простуду – холеру всмятку схватишь...
– Долгонько полеживаешь?
– Да уж долгонько.
– И толкач вхолостую горючее переводит?
– А позаводи-ка перед каждым возом, умаешься, – сердито глянул тракторист и полез в
кабину.
Из-за поворота послышался гул машины, вскоре показался воз с «хлыстами», как
называют лесорубы срубленные нераскряжёванные деревья. Машина остановилась против
эстакады, трактор, будто ретивый козел, нацелился своим толкачом в бок воза, разбежался и с
ходу ударил. Деревья, что спички, посыпались комлями на эстакаду. Вторым заходом трактор
скинул с прицепа вершины. Раскряжевщики и сортировщики принялись за дело. Тракторист
отвёл свою машину на старое место, слез и стал доставать папиросу.
– Опять на отдых? – насмешливо спросил Дмитрий Иванович.
– Не говорите, – махнул рукавицей тракторист.
С эстакады заметили приезжего незнакомого человека, стали приглядываться, кто он
такой. Может, начальство какое? Дмитрий Иванович услышал голос, показавшийся зна-
комым.
– Мужики, гляньте-ко, не Митя ли Бережной там?..
– Какой еще Митя? Не твой ли, Дуня, хахаль?
– Вот некошной! Кругом тебе хахали... Киномеханик Митяшка Бережной, говорю...
– Добро, кино посмотрим...
– Так он, слышно, нынче главным инженером в леспромхоз назначен...
Рабочие воткнули в снег аншпуги, оставили пилы, остановились в ожидании. Не успел
Бережной подойти, его окружили и засыпали жалобами. Он зажал уши.
– Ничего не слышу, ничего не понимаю. Зачем же хором, у вас не клубная
самодеятельность. Кто-нибудь пусть один.
Женщина с лицом, красным от мороза, круглая в своей ватной фуфайке, что копна сена,
вежливо поклонилась Бережному.
– Я тебя признала, Митрий Иванович. Меня ты тоже мог раньше знать. Петялина я, Дуня.
Ну, нынче-то уж какая Дуня? Была Дуня, стала Овдотья, – усмехнулась она не без грусти. –
Так вот от нас к тебе...
Она после небольшой паузы произнесла протяжно, почти нараспев трудное для её языка
слово:
– Пре-тен-зи-я...
– Ну что ж, давайте вашу претензию, послушаю.
И опять наперебой загомонили хором. Бережной замахал руками. Петялина строго
прикрикнула:
– Уймитесь!
Видно было, что с ней считаются. Замолчали. Она ровным голосом обсказала главному
инженеру свою докуку. Вот ввели на мастерском участке у них хлыстовую вывозку, и все
рабочие эстакады завыли голосом. Не работа, а одна волынка. Возы поступают через пень-
колоду, можно выспаться от одного до другого. Вывозка производится без кроны, стало быть,
за очистку сучьев они не получают. А на деле «хлысты» привозят почти наполовину с
сучьями. Вот и выходит, что топором маши, а заработаешь гроши. Синяков разводит руками,
мол, не он эту новинку вводил, не ему и разбираться, он сам, мол, человек подначальный,
прикажут – делает.
– Вот того козла поставили, – Петялина указала на трактор. – Большую половину
времени он стоит без дела, только зря бензин сопёт, а заработок у нас отбивает...
– Как же это он у вас отбил заработок?
– А так просто. Раньше-то мы вручную разгружали, на расценки Синяков, грех сказать,
не скупился. Выгоняли за месяц – хоть в мешке бумажки уноси. А нынче и в карман нечего
положить...
Тут снова начал хор. Были и такие выкрики:
– Бросим всё, не будем спину гнуть за красивые глаза...
Бережной слушал внешне спокойно, только жила на виске учащенно билась. Он поднял
руку.
– Вот что, товарищи, идите на работу. Постараемся разобраться. Думаю, что найдем
правильное решение.
Рабочие, явно не удовлетворенные, нехотя отправлялись на эстакаду. Бережной слышал
отдельные возгласы:
– У них всегда так. Обещают да забывают.
– Ему что! У него зарплата обеспечена...
Авдотья Петялина задержалась, сказала Бережному:
– Ты не думай, Митрий Иванович, это они так. Погомонят да улягутся. А разобраться, ей-
богу, надо. Я-то тебя знаю, думаю, не попусту приехал...
4
Синякова он в этот день так и не смог разыскать. Конторские служащие
многозначительно переглядывались. Дмитрий Иванович не мог этого не заметить, и смутная
догадка закралась ему в душу. «Ладно, шут с ним. Поживу, увижу», – сказал он себе и
направился в комнату для приезжих. Но по пути заглянул в старый, ещё довоенный барак, в
тот самый, где помещался Юра. Картежники, завидя приезжего человека, внешне похожего
на начальство, ловко смахнули со стола карты и деньги, сделали равнодушные лица.
– Сумерничаем? – спросил Дмитрий Иванович.
– При нашей электрификации не хочешь, да засумерничаешь, – ответили с нар. Две
коптилки с отражателями в том и другом конце барака бессильно боролись с густым мраком,
уплотненным ещё облаками табачного дыма.
– Да, неяркое у вас сияние.
Дмитрий Иванович прошел вдоль барака. Против окна кто-то приподнялся на топчане.
– Подойди-ко сюда, гражданин начальничек, я тебе слово скажу. Глянь-ко, это что?
В пазу курчавился инеек.
– Это безобразие, – сказал Дмитрий Иванович.
– А это?
Человек сошел с топчана, пошарил под ним рукой и легко вынул одну из ножек. Топчан
накренился.
– Безобразие и это, – подтвердил Бережной.
– Так кто же эти безобразия допускает? – не без ехидства прищурился собеседник.
– Кто допускает, тот ответит, – твёрдо сказал Дмитрий Иванович и, глядя прямо в лицо
собеседнику, продолжил: – А вам, товарищ, я посоветовал бы взять в руки топор, приладить
ножку покрепче, а то, не ровен случай, свалитесь во сне, бочок ушибёте...
Барак взорвался смехом. Из-за печи выглянул Бызов, недоуменно вытаращил глаза.
– Что тут за спектакль-комедия?
Узнав, в чём дело, Бызов широко осклабился, выкатился на середину барака, огромный,
весь разрисованный.
– Вы, товарищ начальник, ошиблись, – сказал он. – Васька Штык к труду не привык. Он
иной раз, прежде чем кусок ко рту поднести, прикинет: а не полениться ли...
Дмитрий Иванович улыбнулся. Обратив внимание на замысловатую татуировку, он
помотал головой.
– Шикарно же вас разукрасили...
Бызов сделал жест, как бы говоря: ещё бы! Потом снял с гвоздя китель, надел, наглухо
застегнул его, сел на табурет.
– Всяко бывало, – сказал он, потупясь.– Раз наглупишь – сто десять раз покаешься.
И уже другим тоном спросил:
– Вы кто будете, товарищ? Может, из леспромхоза или из комбината? Так надобно бы с
вами потолковать о деле...
Один за другим с топчанов поднимались люди, присаживались вокруг стола. Юра перед
приходом Дмитрия Ивановича уже уснул. Громкий шум и смех разбудили его. Он спросонья
не совсем понимал, что тут происходит. Среди рабочих сидит человек, которого он где-то
видел. Где? Постой, да это тот, кто помогал поднимать на сани ящик там, у склада
леспромхоза. Это главный инженер, о ком так много рассказывал Иван Иванович. Юра тоже
встал и подошел к столу, где сгрудились почти все барачные жители. Разговор был горячим.
Говорили о бытовых условиях, о производстве, о заработках. И получалось так, что все
новшества в организации производства, введенные за последнее время, приносили будто бы
снижение заработков. И хлыстовая вывозка, и поточные бригады, и тракторная трелевка – всё
словно для того и вводилось, чтобы снизить выработку и уменьшить оплату труда рабочих.
Дмитрий Иванович пытался понять, где тут корень зла, но люди столько говорили и верного
и неверного, что разобраться сразу во всей этой путанице не было никакой возможности.
Бережной не хотел ни обещать, ни уговаривать, понимая, что тут нужны не слова, а действия.
Он решительно встал и направился к выходу.
– Вот что, – сказал он начальническим тоном, – выделите двух-трех человек потолковее.
Пусть они придут ко мне завтра после работы, поговорим серьезно. Идет?
– Да мы что, пожалуйста, хоть все заявимся. Где вас искать-то?
– Пусть приходят в кабинет товарища Синякова...
5
Утром Синяков пришел в контору хмурый, с помятым лицом. Здороваясь с Бережным, не
глядел в глаза.
– Ну вот и ладно, – говорил он, счищая ногтем застывшую каплю клея с настольного
стекла. – Добро, раз главный инженер заявился. Может, и наладит у нас дела. Рабочих нам
подбросят, Дмитрий Иванович? Или одними выговорами планы будем выполнять? Как там
высшее-то начальство соображает?
Бережной не принял вызывающего тона, ответил деловито, просто.
– Я думаю, мы соберем мастеров, бригадиров и кое-кого из передовых рабочих,
посоветуемся. Вы как думаете, товарищ Синяков?
– Да собрать не мудрено, – поморщился начальник. – Поболтать на собрании все любят.
Кабы от этого кубометры увеличивались, тогда и совсем добро бы...
Бережной опять пропустил мимо ушей иронию начальника.
– Значит, договорились. Сегодня вечером. У вас здесь?
– Можно и у меня, – великодушно согласился начальник и вздохнул.
Длинно, назойливо зазвонил телефон. Синяков снял трубку.
– Откуда? Кривая Берёза? Чего у тебя?
Слушал долго, изредка продувал трубку и бросал в нее отрывисто: «Ну... Давай...
Дальше...» Под конец разговора сказал:
– Не хнычь, горе какое. Вот тут у меня сидит главный инженер, он наладит. А как же!
