Текст книги "Макорин жених"
Автор книги: Георгий Суфтин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
даже мальчик.
– Как дела, молодой человек?
– Не спрашивайте, дела наши скучные. А вы из леспромхоза или как?
– Приехал на работу.
– К нам?
– К вам.
– Уж не механик ли?
– Конечно, не архиерей...
– Вот и ладно! Может, и пойдут у нас дела, – воскликнул мальчик в ватнике.
Юра развел руками.
– Они у вас и так идут. Начальник говорит, справляетесь...
– Вы серьезно?
– Нет, смешу.
Мальчик бросил на пол гаечный ключ.
– У нас вечно так. Мотовозы стоят, ничего поделать не можем, просим дать настоящего
механика, а нам говорят: «Сами делайте, как умеете».
Скорбная рожица, вымазанная маслом и копотью, была уморительна. Юра засмеялся,
ухватив мальчугана за нос.
– А ты не настоящий, что ли, механик? Иди-ка умойся...
Мальчик резко отстранился.
– Вы рукам воли не давайте.
– Ого! Да ты занозистый...
Мальчик ничего не ответил, занялся мотовозом.
4
Разыскать завхоза удалось только в сумерках. Он отвел Юру в барак, где жили
вербованные, приехавшие из разных мест страны. Обстановка в бараке поразила. Там царили
грязь и холод. Завхоз указал место на голых нарах. Новичок положил на них свои пожитки.
– А квартирка-то так себе, – сказал он.
Завхоз равнодушно ответил:
– Не в городе, в лесу.
– Оно конечно, как в лесу без грязи...
Завхоз измерил юношу взглядом с головы до ног и, не ответив, вышел. Новый жилец сел
на нары, поежился от холода. Что ж, молодой человек, располагайся, начинается новая
жизнь...
Под вечер в барак стали собираться лесорубы. Красные от мороза, закуржевелые, они, не
торопясь, раздевались, изредка перебрасываясь скупыми словами. На нового жильца не обра-
щали внимания. Только сосед по нарам, устилая своё гнездо, сказал:
– Нашего полку прибыло...
– Прибыло, – в тон ему ответил новичок.
Лесорубы затопили печи, обложили их по бокам мёрзлыми валенками. На веревках
развесили для просушки одежду. Когда печки раскалились, от валенок и одежды повалил пар.
Коптилки без стекол бессильно пытались перебороть расползавшийся по бараку туман. Но
силенки у них не хватало. Колышущиеся язычки их пламени бессильно мерцали,
окруженные радужными венками. Резкий запах прелого войлока щекотал в носу. Новосел
чихнул.
– Здоровеньки бывайте, – не без насмешки произнес сосед и, помолчав, спросил:
– Откуда приехал-то?
Новосел сказал.
– После срока?
– Что это? – не понял Юра.
– Зеленый, значит?
– Пожалуй, верно, что зеленый, – усмехнулся новичок.
– Ну, ничего, обкатаешься... Как звать-то тебя?
– Юрой, – односложно ответил новый жилец.
В бараке становилось всё теплее и теплее. Те, кто помещался ближе к печкам, стали
снимать верхнюю одежду. Воздух сгущался. Табачный дым, перемешанный с паром и
сдобренный гарью от подпаленных валенок, висел над нарами тяжелой пеленой. Юра не мог
выдержать, приоткрыл входную дверь. С клубами морозного пара хлынул чистый воздух.
– Эй! Что ты делаешь! Закрой сейчас же, – раздались возмущенные голоса. Пришлось
закрыть дверь.
– Ты, приятель, не шали. Тут ты не в своей горнице...
Из-за печки к Юре тянулся огромный кулачище, покрытый татуировкой. Он принадлежал
кудлатому молодцу, лежавшему на топчане между печкой и стеной. Там, видать, было
невыносимо жарко, и парнище разделся догола, его мускулистое тело лоснилось от пота.
– Испечешься тут, забрался в пекло, – покачал головой Юра.
– Не горюй. Лучше маленький Ташкент, чем большая Колыма, – сострил запечный
жилец.
За столом, протянувшимся вдоль барака, расположилась компания картежников. На кону
лежала груда измятых рублёвок. Засаленные карты сочно шлепали по столешнице.
Лысоголовый толстяк с розовыми ушами, сладостно зажмурясь, медленно-медленно тянул
одну карту из-за другой, а сзади наблюдали болельщики, затаив дыхание, впиваясь глазами в
кромку карты.
– Четыре сбоку. Ваших нет!
Лысый толстяк небрежным жестом откинул карты и загреб деньги.
– Садись, сдадим, – подмигнул он Юре.
– Не заработал ещё, ставить нечего...
– Подождем, когда заработаешь, нам не к спеху.
Юра лег на нары, закрыл лицо полой пальто. В голове трещало, наверно, от дыму и от
непривычной жары. Юра поймал себя на мысли, что всё это, может быть, сон. Ещё вчера он и
представить не мог, что в такой обстановке живут люди. Ни в городе, ни в деревнях ему не
приходилось встречать ничего похожего. Но это, увы, не было сном. Даже сквозь полу пальто
слышалось шлёпанье карт о столешницу, взрывы хохота, возгласы восторга, обильно
сдабриваемые матерщиной. А всё это старался перекрыть густой храп соседа по нарам. Юра
почувствовал себя страшно одиноким.
5
Утренний лесной воздух после душного барака распирал легкие, кружил голову. Юра
шагал по тропке вдоль просеки, чувствуя, что с каждым движением все сильнее расходилась
по жилам кровь. Снег под ногами приятно поскрипывал. Над головой, в вершинах огромных
елей, слегка пошумливал предутренний ветерок. Лесорубы шли гуськом друг за другом,
изредка перекидываясь словами. Тропка круто свернула в сторону, опустилась в овраг, снова
устремилась на пригорок и, вынырнув из лесу на просторную поляну, исчезла среди мятого
снега. Пришли в лесосеку, центр которой определяла высокая стройная ель с очищенными до
вершины сучьями, укрепленная растяжками из металлического троса. Чуть в сторонке, под
навесом из лапистых еловых прутьев, стояла лебедка, к ней тянулись провода от
передвижной электростанции, всё в снежном инее, словно в пуху. И как раз в тот момент,
когда Юра остановился на полянке, электростанция загудела, и в лесу вспыхнули гирлянды
мощных электрических ламп. Стало светло, будто днём. Мастер Иван Иванович коснулся
метром Юриного плеча.
– Ты, слышь, иди в бригаду к Бызову, парнечок...
Оглядев фигуру юноши, мастер покачал головой.
– В пальто и ботинках, работничек...
Юра пошел к человеку, возившемуся с тросом, на которого указал мастер. Он узнал в нем
того самого кудлатого молодца из запечного жилья, что предпочитал маленький Ташкент
большой Колыме.
– Куда тебя, не знаю, и поставить, – скосил глаз бригадир. – Иди-ка, братец, пока в
махальщики. Вон по той линии, становись, девки укажут. Эй, девчата, возьмите в свою
компанию, может, сгодится...
Что за специальность такая – махальщик, Юра и понятия не имел, но он послушно
отправился, к группе девушек у костра.
– Принимаете, красавицы?
– Мужик вроде ничего, как не принять...
– А чем же мне махать?
– Можешь шапкой, а то возьми прут полапистее.
– Да ты чего же, товарищ, в ботиночках? Тут не «сковородка», отморозишь ноги-то...
Юра смущенно буркнул что-то в оправдание.
6
Вечером, когда возвращались с работы, Васька Белый, заметив Юру, забавно вытянулся в
своем овчинном архалуке.
– Как сегодня дела, товарищ уполномоченный?
Юра, весь озябший, голодный, ответил невнятно, прошел мимо. Старик неодобрительно
глядел ему вслед.
– Чего бормочешь, главный диспетчер? – спросил весело Бызов. – Принимай рапорт...
Васька строго отмахнулся.
– Отдашь товарищу уполномоченному. Он меня выше. Ишь, в ботиночках, сердечный,
околел, надо быть, за день-то...
В бараке картежники, окутанные табачным дымом, страдали за столом. Похоже, что они
с ночи так и не прекращали игру. Лица у всех позеленели, щеки запали. У лысоголового уши
вместо розовых стали сизыми и обвисли, как тряпки. Но он продолжал шлепать картами по
столешнице, алчно поглядывая на кон. Игра не прекратилась даже и тогда, когда лесорубы
приступили к ужину. Игроки только потеснились к концу стола. Юра, заглянув в свой
чемоданчик, обнаружил, что он пуст. Маменькины подорожники исчезли. Не раздеваясь, он
лег на нары, нахлобучил шапку на лоб. В тепле заныли пальцы на ногах.
– Приятель, а приятель...
Сквозь дрему Юра почувствовал, что его дергают за полу пальто. Открыл глаза. Над ним
наклонился Бызов.
– Ты что на голодуху завалился? Цыган, брат, приснится на пустое-то брюхо.
– Пусть снятся хоть сто цыганов.
Юра отвернулся, стараясь прикрыть лицо воротником.
Бызов ловко подхватил его рукой за шею, посадил на нарах, сам сел рядом, сказал
строго:
– Ты дурака не валяй, молодой человек. Здесь маменьки нет, чтоб за тобой ухаживала.
Станешь кочевряжиться, добра не будет...
Юра с недоверием смотрел на Бызова. Кудлатая нечесаная голова, загрубелое
обветренное лицо с крупным сизоватым носом, нависшие брови, татуировка на бицепсах –
портрет, прямо скажем, далеко не привлекательный. Но в глазах, серых, грустноватых, Юра
прочел настоящее человеческое участие. И он виновато улыбнулся. Сказал с нарочитой
грубоватинкой:
– Не кочевряжусь я. Видишь, все продовольственные ресрсы...
Он присвистнул, открыв чемодан.
– Понятно. – Бызов произнес это слово так, будто иного ничего и не ожидал. – А
деньжата у тебя есть? Хоть на пропитание...
– Немного есть.
– Иди сейчас же в лавку, пока не закрыли, – тоном приказа сказал Вызов, – а то утром и
червячка заморить нечем будет, какой ты тогда работник...
Юра встал и вышел из барака. Бызов погрозил кулаком картежникам.
– Оставили парня голодным, псы...
Те дружно захохотали.
– Пущай ему мамка пришлет свежего...
– Опять полакомимся...
– А ты в шефы к нему записался? Ублажай его, они, чистюли, это любят...
– Он знает, чьи пятки чесать, чует, где отвалиться может...
Бызов крепко выругался, залез в свой маленький Ташкент за каленой печкой и захрапел.
Глава пятая
НЕУДАВШИЙСЯ СТУДЕНТ В ЛЕСНОЙ ДЕЛЯНКЕ
1
Все случилось очень просто. Папа сгоряча сказал, что теперь остается одно – идти на
лесозаготовки. Юра, водивший пальцем по затускнелому стеклу, резко обернулся и устремил
на отца упрямый взгляд.
– Хорошо, я пойду на лесозаготовки...
Сколько мама ни ахала, как она ни уговаривала сына не делать глупостей, тот стоял на
своём. Раз так случилось, менять решения нет надобности. Он не дитя, и с ним возиться
нечего. Он сам найдет свой путь в жизни...
Конечно, он не дитя. Это подтверждается и аттестатом зрелости, который мама хранит в
одном из ящиков комода. Когда этот долгожданный аттестат был получен, Юре казалось, что
с ним он завоюет весь мир. Но завоевать мир оказалось не так-то легко. В университет он не
прошел по конкурсу. Домой вернулся удручённым.
Что же теперь делать? Мама подняла глаза на папу. Разве нельзя позвонить в
архангельские институты? Можно позвонить, но ведь поздно. Мама заплакала. Всё-таки отцы
плохо заботятся о детях. Ну, бывают же исключения, когда приходится пренебречь кое-чем и
использовать хоть раз в жизни свой вес в личных целях. Папа, когда звонил, используя свой
вес в личных целях, был красным, словно рак. И ничего не получилось. Папа в душе даже
был рад этому. А мама сказала, что он тряпка. Первый раз она так грубо и неумно сказала.
Папа рассвирепел и тогда крикнул, что таким, как их сынок, надо не в университеты
поступать, а идти на лесозаготовки.
И вот Юра на лесозаготовках.
В первом письме своим школьным товарищам он написал:
«Орлы! Здравствуйте! Поклон вам от лесоруба. Спешу сообщить, что покорный ваш
слуга успел уже получить квалификацию. И какую! Махальщик. Вам и не понять, что это
такое. Не тротуары на Павлиновке утюжить, не на диспутах «Есть ли счастье и с чем его
едят?» позевывать, не на танцульках перед девчатами расшаркиваться, а день-деньской
стоять по колено в снегу, махать рукой либо прутом и кричать до хрипоты: «Давай вперёд!»,
«Стоп!». Чувствуете? Чем не капитан пиратского фрегата!
Однако, братцы, грустно. Во-первых, грустно потому, что не с кем добрым словом
перемолвиться: народец вокруг меня ой-ой! Во-вторых, какие бы гимны труду ни пел наш
знаменитый диспутант Беляковский, оный труд отнюдь не сладок и как он облагораживает
душу, не могу понять, хоть убей. Вот вам картина. Стою на своем «ответственном» посту,
полной грудью вдыхая смолистый морозный воздух. Вспыхивают гирлянды электрических
огней, и при их ослепительном свете я вижу, как в глубине делянки копошатся человеческие
фигурки. Это наши старатели заносят металлический трос на пасеку. Не на ту пасеку,
разъясняю вам, где стоят пчелиные ульи, а на ту, где беспощадный человек порушил наземь
вековые ели. С тросом возятся долго. Поглядываю на лебедчика. Он сидит, безмятежно
покуривая. Ему что! В овчинном полушубке, ватных штанах и широченных валенках мороз
не страшен. А я весь заколел. Пальцы ног ломит, хотя я их замотал, по совету бригадира,
несколькими слоями портянки и газеты. Как видите, друзья мои, мне стала ведома здесь ещё
одна сторона культуры. Оказывается, газета полезна не только для повышения политического
уровня, как уверял нас незабвенный комсорг Ваня Новиков, но и для согревания ног, вернее,
для предохранения оных от почти неизбежного обмораживания. Полный признательности
прессе, я всё же не полагаюсь на неё целиком и приплясываю, разминая снег».
2
Сигнальщик машет рукой. Юра кричит лебёдчику: «Давай вперёд!» Лебедка заработала,
трос натянулся так, что, кажется, тронь его – зазвенит. Подтягиваемая тросом ноша идет с
трудом, цепляясь за пни, взрывая горы снега. Увы, она не дошла до складской площадки:
лопнул кронштейн. Лебедчик заругался на чём свет стоит. Подозвал Юру.
– Дуй в поселок за кронштейном.
– А разве нет запасного? – наивно спрашивает Юра.
Лебедчик смотрит на него точно так же, как смотрел доброй памяти школьный учитель
Апельсин Салатыч, когда Юра у доски нёс великую чепуху. Под этим красноречивым
взглядом юноша горит со стыда и направляется по тропке к поселку, в душе радуясь, что хоть
ноги разомнёт на ходу. Навстречу попадается бригадир Бызов.
– Куда, дружок? За кронштейном? Вертай обратно. Их брат, ещё вчера не было. В район
за ними послали, в цереме, да привезут ли кто знает...
– Что же делать?
– Пошли к костру.
У костра собралась вся бригада. Юра по простоте душевной думал: вот будет шуму-гаму!
А ведь ничего. Люди устраивались вокруг огнища возможно удобнее: кто на еловых ветках,
кто на чурбаке, кто мастерил подобие кресла, вбивая колья в глубокий снег. «Видать, дело
привычное», – соображает Юра. Дуня Петялина вынула из корзинки сковородку, поставила
её на каменные угли и положила кусок свинины. Аппетитный запах жареного разлился в
морозном воздухе.
– Вот и закусим, бывало, – потянул носом лебедчик.
– Только тебя и угощать, – отозвалась Дуня. – И так добро кронштейны ломаешь.
– Жарким накормишь, так не сломается кронштейн, – гоготнул лебедчик.
Дуня уставила руки в боки и под дружный хохот лесорубов закидала лебедчика
вопросами:
– У тебя? Не сломается? Да бывало ли когда такое?
А лебедчику хоть бы что. С невозмутимым видом он очистил топором от сучьев длинный
березовый прут. Заострив конец прута, насадил на него ломоть хлеба, густо посоленный, и
стал жарить над пламенем костра.
Дуня изумленно уставилась на него.
– Что ты делаешь? Ведь спалишь хлеб...
– Ты, девонька, не спали чего-нибудь, – ответил лебедчик, переворачивая ломоть то
одной, то другой стороной. Когда же он стал с аппетитом есть поджаренный, хрустящий на
зубах хлеб, у Юры засосало под ложечкой. И он последовал примеру лебедчика.
На тропке появился Иван Иванович, но, заметив собравшихся у костра, свернул в
сторону и заприхрамывал вдоль опушки.
– Иваныч, иди сюда погреться! – гаркнул Бызов.
Мастер, будто не слыша, уходит всё дальше и дальше. И Юре становится грустно. Он
смотрит на удаляющуюся фигуру мастера и думает: «Он уходит подальше от греха. А я? Чем
же лучше я, согревающий у костра ноги, озябшие в пору безделья?..»
3
В воскресенье в клубе концерт. Афиша, намалеванная лиловыми чернилами на обороте
старого плаката, косо прибитая над прилавком продовольственного ларька, заставила Юру
улыбнуться. И слово-то концерт в этом медвежьем углу звучало, как насмешка. «Где же они
тут ставят свои концерты? Не на конюшне же, в самом деле», – думал Юра. Спросил об этом
продавщицу.
– Зачем на конюшне! – обидчиво глянула она. – У нас клуб есть...
Широким ножом она ловко отрезала полбатона хлеба, положила на весы и, косясь глазом
на стрелку, закончила прерванную фразу:
– ...Не хуже вашего, городского...
– Что ж, посмотрим.
– Милости просим.
Вечером, собираясь в клуб, Юра обратил внимание на свои помятые брюки. Выутюжить
бы надо... А для чего? Подумаешь, театр! Сойдет и так.
Всё же руками, как мог, разгладил особенно мятые места, попытался выправить чуть
заметные старые складки.
На улице у склада перед ним вытянулся, взяв под козырек, Васька Белый.
– Здравия желаю, товарищ уполномоченный! Не в клуб ли направились?
– В клуб. Где он у вас находится?
– А вон там. Фонарь у барака видите? Это и будет клуб, товарищ уполномоченный.
– Спасибо. Но почему вы меня уполномоченным величаете?
– Как же! Мы знаем. По одёжде определяем, – доверительно сообщил старик. – А что я
вас хочу спросить, извиняюсь, собранье будете у нас проводить или как?
Старик раззабавил Юру, и тот, солидно кашлянув, ответил:
– Придется и собрание провести. Приходите, может, выступить пожелаете.
– Выступим обязательно. Без этого нельзя. Вот подготовлюсь; с рабочкомом конспект
согласую...
– И конспект?
– А как? Рабочком у нас строг, шибко строг... А вас как звать-величать, товарищ
уполномоченный?
Юра назвал фамилию.
– Имя-отчество не откажитесь сообщить, поскольку вижу, что человек вы хороший,
уважительный. По имечку и отчеству желательно...
Ввел старик Юру в краску. Когда юноша удалялся, слышал, как Васька бормотал про
себя:
– Уважительный человек, не то что другие...
Дошел Юра до указанного стариком фонаря. Невзрачный барак с почернелыми стенами,
если бы не вывеска над входом, нельзя никак принять за клуб. У крыльца стоял
прислоненный к перильцам голичок. «Ноги обметать», – сообразил Юра. Этот голичок
увенчал его скептическое отношение к сузёмскому клубу. Умышленно не обметя ног, Юра
шагнул в помещение. И первое, что поразило его – чистота в прихожей. Ни подсолнуховой
шелухи, ни окурков. Пол блестел желтизной. Вдоль стен, за барьерчиком – вешалки, полные
одежды. Выходит, надо раздеться. Женщина с красной повязкой на рукаве вежливо спросила
билет и, надорвав, вернула.
– Проходите, уже начинается. Сейчас закрываю двери...
Легко разыскал свое место, сел и огляделся. Нет, Юра не ожидал здесь, в Сузёме,
встретить такой клуб. И как обманчив внешний вид! Просторный зал с хорошо
оштукатуренными и побеленными стенами, пожалуй, и верно, не уступал иному городскому.
Гардины на окнах, занавес над сценой, сделанные из недорогой драпировочной материи, но
сделанные со вкусом, создавали уют. Публика не толпилась в проходах, не лезла на
просцениум, как бывает в иных клубах. Чудеса, да и только! Необъяснимые контрасты. Барак
и клуб – небо и земля.
Концерт начался выступлением хора. «А ведь сносно», – отметил Юра. Выступали
чтецы, музыканты, появился фокусник. Публика всех принимала горячо, хлопала в ладоши,
топала ногами от восторга. Но вот конферансье – курносая девушка в стилизованном русском
платье – торжественно объявила:
– Композитор Григ. Концерт для фортепьяно. Исполняет...
Девушка сделала паузу, набрала в легкие воздуху и громко провозгласила:
– Мария Васильевна Луганова...
Потом тише, с озорной улыбкой добавила:
– Наша уважаемая Пчёлка...
Раздался такой гром аплодисментов, какого, пожалуй, Юре и слышать не приводилось.
Григ, фортепьяно, какая-то пчелка... Юра ждал, что будет дальше.
На сцену вышла просто одетая девушка, чуть смущенно улыбаясь, поклонилась публике,
села за пианино. Ишь ты, она держится, как настоящая актриса! Когда же девушка заиграла,
Юра забыл остатки своего былого скепсиса. Со сцены лились безукоризненные григовские
мелодии. Казалось, в воздухе ломались тонкие льдинки и их прозрачные осколки, ударяясь
друг о друга, легонько позванивали, лаская слух, задевая сердце. Легко и свободно, мягко и
чисто играет эта странная «пчелка».
Сказать откровенно, Юра с таким азартом никому не аплодировал, как этой «пчелке».
Даже девушка, сидевшая впереди него, оглянулась.
– Понравилось, механик?
Юра вконец растерялся. Во-первых, голос девушки показался ему знакомым, во-вторых,
знакомыми показались и её глаза. Что за чепуха! Откуда тут знакомые? Юра пробормотал:
– Простите, вы, вероятно, ошиблись...
– Ничего я не ошиблась, – задорно ответила девушка и что-то зашептала на ухо соседке.
Потом, когда начались танцы, Юрина знакомая незнакомка, кружась в вальсе с подругой,
всё поглядывала на него. Нельзя отрицать, вид его в то время был забавен. Он мучительно
пытался вспомнить, где и когда доводилось встречаться с «этой девчонкой». Разгадка пришла
неожиданно. Вкатился какой-то парень во хмелю, с цигаркой в зубах. Смачно затянувшись,
он бросил окурок прямо на пол. Девушка вскипятилась.
– У нас вечно так! Набросают окурков...
«Да ведь эта девушка – тот самый мальчишка с гаечным ключом, который вылез в
мастерских из-под мотовоза», – осенило Юру. Он – это, ей богу, она! Юра не удержался,
подошел к ней.
– А я вас узнал. Вы мальчишка в ватнике...
Она прыснула. Он невпопад поправился:
– Извините, я глупость сморозил. Вы...
– Верно, я мальчишка в ватнике...
Сообщая об этом эпизоде своим школьным друзьям, Юра писал:
«Надо ли вам, городским стилягам, разъяснять, что у вашего лесного приятеля не было
больше затруднений для того, чтобы узнать, как зовут его новую знакомую. Скажу вам по
секрету: ее имя Нина. А если хотите, могу передать всю анкету. Она закончила школу ФЗО,
состоит в должности слесаря механических мастерских лесопункта Сузём. Что же касается
внешности, то без ватника и без мазутных пятен на лице она мила. Скромное шоколадного
цвета платьице, наивные кудряшки над чистым лбом и улыбка, мягкая, доверчивая, привели
меня в такое состояние, что я не без опасений передаю вам эту анкету. Особенно я не
доверяю Вовке Комарову. Влюбится, по анкете влюбится. А мне потом с ним что –
стреляться?..»
4
Сначала Юре было удивительно, как лесопункт выполняет план. Передвижные
электростанции работают с перебоями. И нередко на целые часы в разгар трудового дня
замолкает шум электропил. Лебедки простаивают то из-за поломок, то из-за обрыва троса.
Узкоколейка после частых аварий надолго выходит из строя, а мотовозы ремонтируются
месяцами. Стыдно смотреть на погрузочные краны, что стоят ржавые, угрюмые, стоят на том
самом месте, где их когда-то спустили с железнодорожной платформы, и печально взирают
на людей, закатывающих тяжелые бревна на штабель с помощью первобытной ваги1. В
делянках люди предоставлены сами себе и всё делают, как умеют. Сколько раз Юре
приходилось наблюдать, как лопаются кронштейны у лебедок. Так в чём же причина этой
беды? Она проста и удивительна в одно и то же время. Оказывается, чокеровщики (так
звучно называют рабочих, прицепляющих бревна к тросу) вместо того, чтобы перекинуть
трос через блоки, привязанные к деревьям в глубине делянки, пускают его через первый
попавшийся пень. Так проще и легче для них. Но можно представить, насколько
увеличивается нагрузка, когда стальной трос вгрызается в сырую древесину пня.
И вот Юра пошел к Синякову. Услышав, о чем речь, тот сделал скучное лицо.
– Кронштейн, говоришь? Будет тебе шебаршить. Где я возьму его, когда и на
леспромхозовском складе нет. Вот привезут, получишь... Что? Не в кронштейнах дело?
Вместо блоков пни? Так что, я бог, что ли? Не пойду же я сам в делянку за вас блоки к соснам
привязывать.
Юра сделал попытку возразить. Синяков не в шутку рассвирепел.
– Ты, юнец, рано учить берешься. Другие и без кронштейнов управляются. У соседей вон
всегда план перекрыт. То-то? Топай-ка назад да скажи Бызову, чтобы дурака не валял. Не
сделает мне плана, покается...
5
От начальника Юра зашел в бухгалтерию за нарядом на смазочное. Увидел там завхоза
Фишку. Тот сидел, развалившись на стуле, и, снисходительно щурясь, слушал болтовню
счетовода Доретты. Плотная, румяная, в кофточке с короткими рукавами, она была из тех,
про коих говорят: в сорок два года – баба ягода; в сорок пять – баба ягодка опять. Она
щебетала с Фишкой, строя ему глазки, а руками безостановочно перебирала косточки на
счетах. Дуня Петялина толкнула Юру локтем, бровью указав на эту парочку. Сказала:
– В делянку идешь? Давай вместе...
На улице она затрещала:
– Видел? Вот у нас соловей да галочка – молодая парочка. Втрескалась старуха в
холостого Петруху. Да и вправду, Фишка – детина форсистый, культуры нахватался, говорит
– что орехи щёлкает. Слыхал?
1 Вага – то же, что аншпуг, кол для раскатывания брёвен.
– Слыхал, – подтвердил Юра, – форс есть, это верно.
– Говоришь! Да тут иные чуть с ума из-за него не посходили. А счетоводка их обскакала.
Приворожила... Вот погоди, и тебя околдуют. .
– Меня незачем, я без форсу. .
– Форс неважно. Был бы холост. Ты не женат?
Что Юре оставалось ответить?
– Бобыль.
– Ну, ничего. Попадется толковая девка, будешь как сыр в масле кататься. Ты парень тоже
видный...
– Спасибо за похвалу.
– А на здоровье. Правду говорю...
Глава шестая
ХОЗЯИН КРУТОЙ ВЕРЕТИИ
1
От Егора Бережного до конца войны не было вестей. И вдруг он нагрянул сам в желтом
полушубке с офицерскими погонами на плечах, загорелый, могучий, пахнущий ветром,
прямо в Сузём, к Макоре. Та почувствовала себя в богатырских Егоровых объятиях
беспомощной маленькой девочкой. Смогла только проговорить:
– Где же ты пропадал, Егорушка?
А он носит её по комнате, смеётся, целует, щекоча пушистыми усами, говорит:
– Где бы ни пропадал, нынче уж я у тебя...
Эти часы и дни Макора назвала самыми счастливыми для себя. Она, казалось, забыла обо
всём, только и жила Егором и своим счастьем.
И Бережной не заметил, как пролетела неделя. На вторую неделю он вдруг почувствовал,
что чего-то ему не хватает. Чего? Дела рукам. Пошел к Синякову. Обнялись при встрече,
потолковали о военных буднях, поделились друг с другом воспоминаниями. Егор рассказал,
как ему пришлось бедовать в окружении, бродить по вражьим тылам, воевать в партизанском
отряде. Разговор перешел на дела сегодняшние. Синяков предложил Егору взять бригаду. Тот
согласился и назавтра уже был в делянке. Бригада состояла сплошь из женщин. Они
встретили Егора с радостью.
– Нынче, бабы, нам будет житьё! О таком бригадире всю войну мечтали.
Егору бросилось в глаза странное обстоятельство: работали главным образом вручную,
даже электропилы были не у всех, многие обходились старой лучковкой, бездействовали
трелёвочные лебедки, на нижнем складе, печально опустив длинные шеи, застыли
запорошенные снегом погрузочные краны. А люди трудились напряженно, и сил у них не
хватало, чтобы справиться с заданием. Егор вечером в конторе сказал об этом Синякову. Тот
покрутил меж пальцами карандаш, как-то кисловато глянул на нового бригадира и сказал
сквозь зубы:
– С кранами этими только морока одна. Людей бы нам побольше, вот это дело...
Со временем Бережной убедился, что первое впечатление не было обманчивым. Синяков
не любил техники и боялся её. Это подтвердил и Иван Иванович:
– Пожалел я однажды Синякова, ей-богу. Директор его взял в оборот. Ты, говорит,
консерватор, ты антимеханизатор. Сидишь ты на своем Сузёме, как сыч на овине в дневную
пору, глаза пялишь, а ни хрена не видишь. А он, Синяков-то, хлопает глазами и впрямь будто
сыч. А мужик-то ведь он неплохой. Всю, можно сказать, мочь Сузёму отдал. Как пришел с
войны, до её конца скрипел, кряхтел, с бабами воевал, штурмы-авралы всякие устраивал,
тянул план. А как тянул? Все деревни на зиму очищал. Держишь топор в руках – в делянку.
Как иначе будешь делать, парнечок, лес-то надо. Ну, после войны, к тому времени, как ты
пришел, полегчало, вербованные появились. Особенно подбросила рабочей силы амнистия.
Не все, конечно, с добром ехали, иные не забывали свои старые ухватки, с теми ухо востро
держи. Получат подъемные, одежное барахлишко и – драла. Поверишь ли, находились
ловкачи – по три раза в сезон умудрялись завербоваться. Во как, парнёчок! А были и добрые
мужики, работяги вроде Бызова. Знаешь его? Те приживаются, в люди выходят. Да вот
удивленье: чем больше на лесопункте людей, тем меньше порядку. Машины стоят, план
трещит, Синяков с телефона не слезает, донимает район: давайте сезонников дополнительно.
А их уж, сам видишь, помещать некуда, бараки переполнены. Как же тут ум повернуть? Ты,
может, разберешься, Егор Павлович, человек ты ныне бывалый и по военным погонам высок.
Нашему уму что-то не под силу...
– Прибедняйся, прибедняйся, – засмеялся Бережной. – Мужик, брат, всегда мужиком
останется, он любит прибедняться... А загадку ты мне загадал, Иван Иванович, правильную.
Надо над ней покумекать.
2
Макора увидела Юру в лесу и удивилась, какая нужда занесла сюда человека в
длиннополом городском пальто и в лёгких ботиночках. Она подошла к Юре в тот момент,
когда он усердно тер ладонями прихваченные морозом уши.
– Кусается морозец-то, молодой человек?
Юра через силу улыбнулся, стараясь натянуть кепчонку на уши.
– Кусается...
– А что же вы в такой неподходящей одежде?
– Да завхоз говорит, нет ни фуфаек, ни валенок...
– Странно. Вы зайдите-ка после работы ко мне.
– Хорошо.
Вечером в рабочкоме Макора подробно расспросила Юру о его житье-бытье, о том, как
он попал в эти лесные края. Юра, почувствовав материнскую теплоту в её отношении к нему,
рассказал обо всём без утайки, он не жаловался и не нюнил, а скорее подтрунивал над собой
и над своими злоключениями. Макоре парень понравился. Она сказала ему на прощание:
– Приходите-ка вы, Юра, к нам в рабочком почаще. Поможете в культурной работе.
Давно молодежь просит литературный кружок в клубе создать, да некому руководить. Вот
вам бы...
Юра покраснел до корней волос.
– Смогу ли я, Макора Тихоновна? Одно дело в школе...
– А вы попробуйте, – убеждала его Макора, крепко пожимая ему руку. – И теплую
одежду завтра получите у завхоза обязательно. Слышите?
Она рассказала о сегодняшней беседе мужу. Егор, как всегда, помолчал сначала,
поскоблил затылок, а потом сказал:
– Синяков только одно и знает – требовать людей. А нешто бы заняться с теми, кто уже
есть. Этого парнюгу я тоже приметил в делянке, толковый, и душа вроде к делу у него лежит.
Подобрать бы таких да поучить, из них вышли бы и механизаторы, и бригадиры со временем,
и мастера.
– Ты, Егорушка, взял бы к себе Юру. А? У тебя он бы к делу приучился, – замолвила
Макора.
– Сразу так и взять, – ответил ей недовольным тоном Егор. – Уж не кажется ли тебе, что
у меня рай, а у других ад. Бызов – мужик дельный, с головой и с душой. В его бригаде
парнишке не хуже будет. А я по времени посматривать за ним стану, да и ты поглядывай,
коли он тебе по сердцу приходится. Не пропадёт, ежели у самого на плечах голова, а не
пустая канистра из-под бензина. К Синякову, говоришь, пойти?.. Я бы и пошел к нему. Всё-
таки человек, который в былые времена учил меня уму-разуму. Да толк-то будет ли?
