Текст книги "Макорин жених"
Автор книги: Георгий Суфтин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
заплетенные в тощие косицы, смешно топорщились. На восковом её лице отразилось такое
смятение, что Харлам расхохотался. Платонида истово перекрестилась, что-то шепча,
осенила крестным знамением Харлама.
– Аминь, аминь, рассыпься...
– Не рассыплюсь, майн мутер, не из того теста сделан, – рыкнул Харлам, скаля зубы. –
Давай-ка садись и побеседуем мирком да ладком, с господом да со Христом...
Платонида села. Харлам, подобно галантному кавалеру, подхватил с полу полушалок и
накинул на старушечьи плечи.
2
Обо всём договорились, как надо. Недаром оказывают, что ворон ворону никогда ещё
глаза не выклевал. Платонида стала прежней, ласковой к Харламу. Только морщина на воско-
вом лбу выдавала затаенную тревогу.
– Ну, иди, Христос с тобой, – выпроваживала Платонида гостя. – Всё сделай так, как я
сказала. Главное, достань бумагу со штампом и печатью. Приласкай покрепче, потискай
горячее Анфису, и уж она тебе хоть сто печатей достанет. Льнут же к тебе, ей-богу, бабы,
Харлам... И чего у тебя такое скусное?..
– Попробовала бы сама, узнала, – заржал Леденцов.
– Угомонись, экой нехристь! – сердито оборвала Платонида. – Хоть старухе-то бы
постыдился такое говорить.
Выйдя на крыльцо. Харлам услышал крики у колодца. Что там такое? Вот тебе раз!
Параня честит Макору, ругмя ругает, обзывает такими словами, что даже колодезный
журавель, кажись, от этого покачивается со скрипом. Макора, наклонясь над колодцем, тянет
бадейку, отворачивая от крикливой бабы пунцовое лицо, а та не унимается, встала так, что
загородила проход, уставила руки в боки, голосит на всю улицу, даже в противоположном
конце начали открываться окошки и высовываться любопытные головы.
– Мужик тебе мой нужен, вьешься за ним, увиваешься, чуть на шею не вешаешься. А не
видать тебе его всё равно. Неуж он променяет меня, экую кралю, на тебя, пигалицу? Что в
тебе, ну что в тебе? Ни там ни тут, рожица одна да высокие каблучки. Тьфу! На высоких-то
каблучках и мы нынче умеем ходить не хуже вас, поселковых... Попробуй только ещё на него
зыркать, я не постесняюсь, хребтину тебе намну, изобихожу...
Макора налила ведра, подняла их на коромысло. Пошла по тропинке, Параня не
пропускала, стояла посредине дороги.
– Глупая ты... Прекрати голосить, – оказала Макора, надвигаясь на соперницу. – Пусти!
– А вот не пущу! А вот не пущу! – Параня широко расставила ноги, махала руками. – Не
пущу, стой тут да слушай. Пусть неповадно будет к женатым мужикам присватываться... У
него есть жена, не тебе чета, видишь какова...
Тут Параня избоченилась. Леденцов не выдержал, крикнул:
– Сладка!
Параня так и застыла в вызывающей позе. Леденцов раскатисто хохотал. Эту сцену
увидел Егор, он шел с поля.
– Что тут такое?
– А то! – взвизгнула Параня. – Твою хахальницу просвещаю, учу её уму-разуму. .
– Отойди-ка, – негромко сказал Егор. – С дороги отойди...
– А не отойду! Давно я хотела до неё добраться, всё не удавалось. Нынче уж потешу
душеньку. И ты не заступайся, кобель! И тебе глаза выцарапаю. Хватит, намиловался с ней
там, в лесу. . Настало моё время.
Из Параниных уст снова полилась неудержимая ругань, распалившая себя ревнивица
старалась подбирать самые стыдные слова, от которых могли повянуть не только девичьи
уши.
– Отойди, – повторил Егор. – Закрой хайло.
Параня не унималась. Тогда Егор легким движением локтя толкнул её, да, видно, не
рассчитал силы. Жена, будто щи пролила, упала Она заголосила что есть мочи.
– Убивают! Спасите, люди добрые!
Егор виновато смотрел на Макору, когда она с вёдрами на коромысле проходила мимо
него.
– Не ори, чего народ смешишь, – бросил Егор жене. – Встань...
Он тронул её носком сапога. Параня продолжала валяться в пыли. Егор махнул рукой,
зашагал к дому. На Платонидином крыльце он увидел Харлама. Тот скалил зубы.
– Горячая у тебя, Егор Павлович, супруга. Дала жару...
Егор ничего не ответил, скрылся в сенях. Параня, видя, что муж ушел, встала
отряхнулась от пыли, игриво зыркнула глазами на Харлама, притворно завздыхала.
– Прости, спасе милостивый, прегрешения наши...
– Аминь, – весело подтвердил отец Харлампий. – Приходи на исповедь, отпущу все
прегрешения...
Он блеснул зубами из-под пышных усов, расправил бороду, зашагал по деревне.
3
Синяков постучал в окно к Семену Бычихину.
– Зайди-ка, Бычихин, в сельсовет. Разговор есть.
Семен пришел.
– Ты, говорят, у них старостой состоишь, Бычихин? – спросил Федор Иванович.
– Старостой, да...
– Божьи манатки хранишь, стало быть...
– Ты бога, товарищ председатель, не трожь... Он сам по себе. А священное имущество и
церковные доходы в моём попечении, верно.
– Церкви нет, а доходы есть. Ловко у вас получается...
– Верующие радеют, Сивяков, ловкость ни при чём, – солидно поправил староста.
– Ну, ладно. Я не диспут с тобой устраивать собрался. Где вы берете доходы, дело не моё.
Но обманным путем вымогать деньга у темных людей никто вам не позволит. У «квасника»
денежный ящик установили, у корявой сосны, того гляди, установите. Мало ли где ещё
можно доходное место облюбовать. Были бы глупые, доходы будут. На пропой Харламу мало
ли надо... Вот что, Бычихин, прекратить надо поборы. Понял? А то тебе отвечать придётся.
Далее, чтобы полный учёт всех доходов был. Налог будем брать. Утаите – по головке не
погладим...
– Да что ты, председатель, за жулика меня нешто считаешь, – возмутился Бычихин.
– Тебя я за жулика не считаю, а что вся ваша бражка на жульничестве замешана – это
факт. И ты, смотри, пропадешь в той компании благочестивой. Жалко мне тебя, мужик-то ты
стоящий, не вертопрах какой...
– Спасибо, Федор Иванович, на добром слове, – степенно поклонился Семен. – Но
жалеть тебе меня не приходится. Мы с тобой на разных лавках сидим. Ты безбожник, я тебе в
том не перечу, твоё дело. Не хошь в рай – силой не тяну. И меня ты не неволь. Я со Христом
родился, со Христом и умру. А добро у меня всё на учете, под замком хранится, можно
проверить...
– Проверять мне тебя нечего, а верующие могут и проверить...
Бычихин уходил из сельсовета размеренной походкой уверенного в себе человека. У него
своя голова на плечах, и нечего председателю Синякову учить его уму-разуму. В вере своей
Семен был тверд и непоколебим. Она не была у него показной, как у многих. Не внешними
побрякушками, крестами да молитвами проявлял Семен свою веру, а духом, нутром души.
Проходя мимо старой часовни с иконой Парасковьи-пятницы, Семен остановился, положил
нужное число поклонов, ворча:
– За всю жизнь Семен Бычихин нечестной копейкой не прельстился, с чего это Федюня
на меня подозренье наводит... Прости его, великомученица Парасковья, заступница
грешных...
4
Весь день Семен тесал бревна для нового телятника. Свежепахнущий штабель сосновых
брусьев желтел на пригорке. Первый венец стен был уже заложен. «В экую хлевину много
телят уместится, – думал Бычихин, поглаживая бороду во время передышки. – Поди, у
помещика и то раньше не водилось столько. Да кто их знает, помещиков, в наши края они не
забирались, никто не видал, какие у них хлевы строились». Тесал Семен бревна с охотой.
Вечером, сделав последний затес, вытер пот со лба.
– Хватит, пожалуй...
Не спеша пошел домой. Проходя по задам мимо амбара с церковным добром, вспомнил
предупреждение Синякова, подумал: «Береженого и бог бережет. Надо, чтоб не случилось
лиха, поберечься. Добавочный замок повешу, всё надежнее...»
Дома разыскал на подволоке полупудовый заржавленный замок. Раньше им запирались
ворота на паперть ныне разрушенной церкви. Огромный ключ еле, со скрипом ходил в
скважине. Семен капнул в скважину скипидаром. Ключ пошел ходче.
Замочная скоба с трудом вместилась в петли пробоев. Замок не висел, а торчал на
амбарочных дверях.
– Вот так запор! Больше амбара...
От неожиданности Семен вздрогнул, стал оглядываться и не мог увидеть крикнувшего.
Он часто закрестился, подумав, что это голос нечестивого. Из-под амбара высунулась голова
Васьки Белого.
– Не бойся, Семен, я не некошной1... Крестиками меня не отгонишь...
– Да чего ты там, окаянный, делаешь? Испужал до смерти...
– Червячков, вишь ли, копаю. Они тут в глине под амбаром жирные, для рыбак будет
скусное кушанье...
Васька присел на рундучок, достал кисет. Мастеря цигарку, кивнул на замок.
– Крепкого сторожа-то поставил. Небось добра много в амбаре?
– Како добро! – равнодушно пожал плечами Семен. – Так, думаю, надежнее...
– То верно, – согласился Васька. – Замок амбара больше, как не надежнее... Сохранит. От
Харламка, от попа, поди, затираешься? Он мужик не промах...
– Не лопочи, – рассердился Бычихин. – Какой бы он ни был, а ныне священная особа,
сам владыка его рукоположил, архиерей... А ты такие слава.
– Так я не про владыку, чего ты мне проповедь читаешь! Да и владыка, видно, хорош,
ежели на Харламка, на пьяницу и блудника, руку положил.
– Грех тебя слушать-то... Тьфу!
Семен, не удостоив Ваську кивком, зашагал прочь. Огромный ключ, подвязанный к
поясному ремню, болтался у него на боку, как сабля. Васька смотрел старосте вслед и
прихохатывал один, втихомолку.
Глава десятая
КАРТУЗ НА МОСТУ
1
Утро было тихое-тихое. Васька Белый с удилищами на пледе спускался с высокого
косогора, шлепая голыми подошвами по утоптанной тропке. Над прудом подымался и таял
клочковатый туман. Березовая изгородь, кусты ольхи и остов старой мельницы светились,
будто обрызганные серебром. Вдоль речной поймы потянул первый ветерок. Васька
радовался хорошему вёдренному утру и предвкушал великое удовольствие подремать над
спокойным и недвижным поплавком. В пруде рыбешка водилась, но Васька без особого
азарта относился к улову. Для него было не столь важно, клюет ли рыба: самому поклевать на
вольном воздухе важнее. Он запасливо прихватил с собой добрый клок сена, чтобы сидеть на
мостовине было мягче. Выбрал удобное местечко, поставил на балку ведерко, жестянку с
червями, размотал леску, (насадил на крючок жирного червяка, поплевал на него и
размахнулся, чтобы закинуть. В это время взгляд упал на необычный предмет, валяющийся
1 Некошной – нечистый, дьявольский.
на мосту.
– Картуз... Чей это?
Васька встал, пошевелил картуз ногой, перевернул его.
– Фу ты, согрешенье! Картуз-то ведь Сенькин... Сеньки Бычихина картуз... Как его
угораздило потерять? Пьян небось был...
Раздумывая над тем, где бы это мог Семен Бычихин вчера напиться, Васька закинул
удочку, укрепив удилище между мостовинами. Легонько всколыхнутая поверхность пруда
опять спокойно застыла, отражая наклонившиеся над водой сваи, прибрежную осоку.
Поплавок лежал недвижимо, будто нежась на речной глади. Васька смотрел на него
неотрывно, пока не слиплись веки. Он сладко задремал и в тихом сновидении ясно увидел,
что поплавок дрогнул и пошел. Васька схватил удилище. Оно выгнулось, леса натянулась,
как струна. Васька усиленно заморгал глазами, дабы прогнать дрему. Дрему прогнать
удалось, а вот вытянуть удочку не удавалось. Неужели такай большая рыба? У Васьки даже
захолонуло под ложечкой. Вот хватит порассказывать! Но удочка засела прочно. Ворча и
чертыхаясь, Васыка закатал штанины, разыскал длинную жердь и, забредя по колено в воду,
стал тыкать жердью в дно. Наверно, коряга какая затонула, лежит на дне. Конец жерди за что-
то зацепился. Васька ещё немножко забрел, пытаясь разглядите, что там такое. В темной
глуби ему почудилось бородатое лицо. Васька перекрестился и кинул жердь. Выскочил на
мост. С моста ясно виделась в воде фигура человека. Васька с криком побежал на Погост, к
сельсовету.
Из пруда извлекли труп Семёна Бычихина. На виске у чего зиял лиловый синяк. Рубаха
была изодрана, а рот забит мукой.
Васька Белый весь дрожал и твердил следователю, мешая ему составлять протокол.
– Картуз увидел, думаю зачем тут Сенькин картуз? Не иначе пьяный шел, обронил... А
он, на тебе! В пруд за каким-то чудом полез. Ты, товарищ следователь, удочку-то мне отдай,
хорошая удочка, жорная... На неё и окунь, и елец, и шаклея, и всякая иная рыба, не говоря
уже о пескаре, идет, хватает даже без наживки. Ей-богу, не вру...
Следователь отмахнется от Васьки слева, тот перебежит направо и опять начинает
расхваливать достоинства своей удочки. До того надоел, что следователь, наконец, не в
шутку рассердился.
– Умолкнешь ты или нет! Вот посажу в холодную, так объясняйся...
Васька сразу замолчал, отошел в сторону, пригорюнился. А и впрямь посадит, такой
сердитый. Удочки не хочет возвратить, говорит, что доказательство. А какое же
доказательство удочка? Не удочка Сеньку утопила, она за утопленника зацепила. Тут-то,
может, и загвоздка. Обвинят вот тебя, Васька Белый, в утоплении человека, что ты будешь
делать? Приуныл Васька всерьёз.
А следователь ломал голову над догадкой, как попал Семён Бычихин в старый
мельничный пруд.
2
Семен Бычихин попал в труд не по своей охоте. Затянул его туда ключ от Платонидиного
амбара, где хранилось церковное добро. Там, в глубоком сусеке, под слоем ржи, сберегались
и деньги. Не раз и не два разрывал Семен рожь, чтобы прибавить к завёрнутому в обрезок
старой поповской ризы новую пачку бумажек. Туда поступали не только приношения
прихожан, но и доходы, невесть каким путем доставаемые Платонидой и Харламом. Семен
не спрашивал, откуда они, он слепо верил Платониде и полагал, что всякое деяние, ею
осененное, есть благо. Доходы копились и копились, пока не пришлось обрывок ризы
заменить старой плащаницей. Платонида тоже была твердо уверена в бескорыстности
Семена и его послушании.
И вот Платонида распорядилась: выдать все деньги ей и Леденцову поровну. Семен
почесал в затылке.
– Ладно ли, матушка...
– Что ладно ли?
– Так эти деньги прихода, а не твой собственные. Одного-то твоего слова вроде мало...
У Платониды запрыгала нижняя челюсть. Она хотела крикнуть, но крика не получилось,
вырвался визг. Преподобная затопала ногами.
– Ты смеешь перечить мне, каиново отродье! Да я тебя прокляну, предам анафеме...
– Ты вольна проклясть маня, матушка, а денег я без ведома верующих не выдам.
С тем и ушел. Тяжелую ночь провел староста, молился богу, просил просветить и
наставить. Просветления не наступало, а мозг сверлила одна мысль: «Раз она святая,
Преподобная, зачем же ей деньги? Зачем она хочет забрать принесенное верующими богу?»
Ответа Семен не находил.
На другой день Платонида снова позвала Бычихина. Она была светла лицом, ласкова,
приветлива. Стала угощать Семена чаем. Сама наливала ему кружку, придвигала, кланялась.
– Пей-ко на доброе здоровьицо, Семенушко. Ты бы в гости ко мне приходил о празднике.
Чего не приходишь-то? Нам с тобой в дружбе надо жить, одному мы богу молимся, Христу-
спасителю, царю небесному.
Бычихни пил чай, слушал Платонидины приветы, а про себя думал: «Не к добру это, не к
добру». В уме Семен решил не поддаваться на улещивания, быть твердым, как апостол Петр.
Пака чаевничали, пришел Леденцов. Обрадованно загрохотал басом. Вытащил из
глубокого кармана рясы бутылку. Заглянул в Семенову кружку.
– Выплесни ты, Семен, эту бурду. Удовольствие пить чай! Мы сейчас нальем той самой,
кою и монаси приемлют...
Без лишних церемоний он вылил чай из Семеновой кружки в лохань, наполнил кружку
водкой.
– А тебя, матушка, ублажить ли?
– Ублажи, ублажи, батюшка...
Поговорили о том, о сём. Платонида умело перевела разговор на старое – об амбаре под
Семеновым замком. Харлам, будто не знавший до сих пор ничего, изумленно воскликнул:
– Не даешь? Платониде, заступнице нашей? Да ты в уме ли, Семен!
У Бычихина покраснели веки, на губах заблуждала пьяненькая ухмылка.
– В уме, батюшка. В полном уме...
– И не дашь?
– Нет, не дам.
Харлам перемигнулся с Платоиидой, скривил губы. Налил ещё кружку Семену, подбавил
себе. Стал рассказывать, как он ездил сегодня с требой в Паршин Прислон. Потом
поговорили о том, что, если сушь еще продержится с неделю, не худо бы по полям с
молебном пройти. Харлам опросил Бычихина, много ли тому выдали авансом в колхозе.
Получив ответ, замотал гривой.
– Немного, немного... да... У тебя семья, жить-то надо... Мы ему из тех сумм отпустим?
Как ты думаешь, матушка?
Платонида согласно склонила голову.
– Отпустим, как же! Я об этом раньше думала...
– Пойдем, Семен, в амбар. Ключ-то при себе?
Харлам уже не спрашивал согласия, он распоряжался.
Семен набычился.
– Нет уж, и тысяч мне не надо...
Харлам резко встал.
– Мало тебе? Возьми больше. Черт с тобой, не разоримся. Пошли!
– Не командуй, отец Харлампий, ты не ферфебель, я не солдат.
Бычихин натянул картуз, пригладил бороду.
– Прощайте-ко, благодарю за угощенье...
– Ты куда? – Леденцов схватил его за плечо. – Уйти хочешь? Врешь, не уйдешь. Давай
ключ!
– Пусти!
Бычихин рванулся к выходу. Поп, скинув рясу, за ним. Крылечная дверь оказалась на
заяоре. Семен кинулся на поветь. Поп – следом. Там загрохотали доски, глухо стукнула гиря.
Оглушенный Семен снова выскочил в сени и метнулся в открытую дверь избы с намерением
выпрыгнуть в окно. На пороге его встретила Платонида, сыпнула в лицо горсть муки.
Бычихин упал. Подоспевший поп сел ему на голову. Семен судорожно забился. Платонида
прижала его ноги, чтобы не стучали по полу.
Леденцов забрал ключи. Деньги и ценности, что хранились в амбаре, сгрузил в
чемоданы. В ту же ночь лесом ушел на станцию и скрылся. Платониде достался кукиш. И в
этом была Харламова ошибка. Платонида, злобно вознегодовав, выдала попа. Его искали года
два. Нашли в западных областях Белоруссии. На суде бывшие сподвижники готовы были
выцарапать друг дружке глаза.
3
Увозить Платониду на пристань после суда довелось Егору. Она лежала в тарантасе
притихшая, жалкая и плакала. Не крестилась, не шептала псалмов. Егор молча подергивал
вожжами, изредка взглядывая на свою необычную пассажирку. Святая, преподобная... И у
этой преподобной не дрогнула рука сыпнуть в рот человеку горсть муки, чтобы задушить его.
Ребят осиротила, не моргнула глазом... А и он, Егор, чуть не поддался этой святоше с
змеиной душой. Пела-напевала, обхаживала, с богом да со Христом подталкивала в Ефимово
болото... Добро, что удержался, не опоганил душу. .
Платонида плакать перестала, из-под платка одним глазом наблюдала за Егором. Слегка
дотронулась до локтя.
– Егорушко, родной...
Вздохнула скорбно. Опять притихла. Егор не оборачивался.
– Вот какая напасть обрушилась, Егорушко, на грешную твою соседку. .
– Сама виновата, – ответил Егор, не меняя позы.
Снова завздыхала Платонида, всхлипывая всё громче и громче.
– Неуж ты такой бессердечный, Егор? Неуж сочувствия в тебе не находится? А ведь я не
чужая тебе, всю жизнь рядом избами жили, – сквозь слезы и рыдания говорила она. – Пущай
я преступница, пущай лукавый попутал меня, от злобной зависти своей толкнул мою руку.
Но вседержитель умеет прощать грехи, только молись с чистой душой...
Телега покатилась под гору, на колдобинах затрясло, стало подбрасывать. Платонида
ухватилась за Егоров рукав.
– Соседушка, войди ты в моё сиротское положение... Богом молю, спаси меня...
Егор придержал коня, высвободил рукав из цепких Платонидиных пальцев. Посмотрел
на нее суровым взглядом.
– Ты о чём?
– Родной мой, вот в лес заедем, отпусти меня, – зачастила прерывисто Платонида. –
Отпусти, будто сбегла... Тебе поверят... А я уж ничего для тебя не пожалею... Будешь сыт и
пьян и богу угоден. И Ефиму окажу, чтобы он тебе всю жизнь должен был... Отпусти,
Егорушко, сделай святое дело...
Егор уставился на Платониду, будто он впервые её видел, смотрел широко открытыми
немигающими глазами. Да человек ли лежит в его телеге на самом деле... Не дьяволица ли
это прикрылась монашеским платком? Неужели могут быть на свете люди гаже этого
существа с благостным восковым лицом?
Платонида, видимо, приняла молчание Егора за согласие, стала подниматься, поправлять
платок.
– Отпустишь, Егорушка?
Егор молча вынул из передка веревку и окрутил пассажирке руки.
– Так-то лучше. А то, чего доброго, сбежишь и взаправду... Тебя, змею, не поймаешь
потом...
Платонида не кричала, когда Егор связывал её, не пыталась сопротивляться. Связанная,
она лежала спокойно, только глаза горели ненавистью и злобой.
– Ладно же, – прошептала она. – Будет тебе, проклятущему, от меня. На дне моря
достану. .
– Не пугай, не шибко пугливый...
– Не шибко? Так на же тебе, терзайся...
Она приподнялась, опершись на связанные руки, и крикнула Егору:
– Твоя Паранюшка-та вдоволь с тем сатаной, попом Харлашкой, поуслаждалась...
Каждую ночь, каждую ночь без тебя... И при тебе не давала маху... А ты, зеворотый, только
глазами моргал да объедки подбирал... Так тебе и надо...
До самой пристани бывшая преподобная выливала все гадости, какие только знала, с
подробностями, с грязным смакованием. Егор с трудом удерживался, чтобы не придавить
коленом эту мерзкую старуху, полную похабства. Она не утихла и на пристани, пока не
заперли её в арестантскую каюту. Вернувшись в Сосновку, Егор поставил коня в колхозную
конюшню, домой не зашел. В правлении он оказал, что уходит в Сузём.
Глава одиннадцатая
ЗАТЕЙНАЯ ШТУКА – ЭЛЕКТРОПИЛА
1
В Сузёме Егора встретили с распростертыми объятиями. Иван Иванович почесал
карандашам бровь, помурлыкал под нос какую-то модную песенку, совсем не подходящую к
случаю, и стал выписывать Егору ордер на жильё.
– Будет тебе сезонить-то, Бережной, – сказал он, с усердием притискивая штемпель. –
Записывайся-ко в наши лесные кадры на постоянно. Тут тебе ныне заделья хватит.
Электропилу освоишь, их понавезли полон склад. Не шибко только что-то на них лесорубы
кидаются. Оно, конечно, механизм, ничего не скажешь. Но кишку эту за собой таскать не
каждому по нраву... Лучковка, говорят, вернее.
– Каку-таку кишку? – удивился Егор.
– Кобель ли кабель, шут её разберет... Вроде толстой веревки, только в резине вся.
Говорят, по ней сила тока бежит... Где мне знать все эти штуковины! Мой техминимум
простой – лучковка, да топор, да сыромятный гуж...
– А кто-нибудь ею работает?
– Электропилой-то? Пашка взял, пробовали ребята. Перегрызает дерева ловко. Только
спина устает да руки деревенеют. Подержи-ка в наклонку и на весу экую орясину, чуть не пуд
тяжестью, околеешь. Да и капризит хуже городовой дамочки. Чуть не по ней – тырк-пырк и
остановилась. Где-то волосок перегорит, в переключателе какого-то контакту не станет – и
стоп. Сырости не любит. Одним словом, хороша бы невеста, да нос кривой...
Егор засмеялся.
– Невеста, видать, добра, а сват и того лучше...
– Я не хаю, нет, – спохватился Иван Иванович. – Механизация передавая, ничего не
скажешь. Согласно техническому прогрессу внедрять положено. Выписать тебе, что ли?
– Нет уж, подожду пока, присмотрюсь. Лучковкой сподручнее...
– Как хошь, я не неволю...
Егор прямо из конторки мастера направился в делянку Паши Пластинина. Ребята
окружили его.
– В постоянный записался? Вот хорошо! Иди в нашу бригаду. Теперь она у нас
стахановская. Электропилу осваиваем. Туго пока что даётся, но осилим, ничего. Техучебу
начали. Электричество изучаем. Во как!
Егор с широкой улыбкой смотрел на молодежь, и самому ему хотелось быть таким же
горячим, хватким, ко всему любопытным. Ишь, им всё нипочем, электричество изучают,
скажи на милость... А тебе, Егор, не поздненько будет техучебами-то заниматься? Уж скоро,
гляди, седина появится, а ты всё в мальчишечью компанию забираешься. Ну, да нынче время
такое, сила тока, вишь ты, дерева валит...
Ребята показали Егору электропилу в действии. Егор наклонился, опершись ладонями на
колени, и так стоял, будто заколдованный, не веря своим глазам. Щелкнет черная штучка – и
загудит машинка, побежат-побежат тонкие стальные зубья, вгрызаясь в мягкую древесину.
Опилки струей вылетают из реза. Паша, отпилив кряж, победоносно глядит на Егора.
– Ну, как?
– Затейная штука. Только, говорят, норовлива...
– Кто-то уж нажужжал, – с досадой сдернул шапку Паша. – Норовлива... Необъезженная
кобыла всегда норовлива, объездится, заходит, как миленькая...
Как всегда бывает, многое на первых порах не ладилось. Пашина бригада первой взяла
электропилу, с помощью электромеханика да Мити Бережного, хотя и не без затруднений, ра-
зобралась, как ею пользоваться. Пошли в лес, опробовали – ничего. Старые, испытанные
лучковки повесили на крюк в пилоставне. Прошла неделя, подбили итог, и оказалось, что с
лучкавками заготовляли больше. Среди лесорубов пошли смешки.
– Да, хороша электропила, но что-то выработка мала...
Малоопытный электрик разводил руками и твердил одно:
– Конструктивные недостатки.
У Мити с ним не раз вспыхивали распри. И когда они спорили, щеголяя амперами да
киловаттами, контактами и короткими замыканиями, Паша Пластинин чуть не плакал.
Казалось, никогда не понять ему этих премудростей. А время шло, и уж одна за другой стали
сниматься с крюка старые, испытанные лучковки.
2
И все-таки сама жизнь требовала пустить электропилы в ход. Лесные предприятия год от
году стали получать больше и больше тракторов. Конная вывозка древесины сходила на нет.
Появились трелёвочные машины, сильные, маневренные, выносливые. В передовых
леспромхозах перешли на тракторную подвозку леса от пня до верхнего склада.
Пришли тракторы и в Суаём. Пришли и стали на прикол. Суть в том, что им оказалось
нечего делать. Лучковки не успевали валить с корня столько леса, чтобы нагрузить
полностью эти могучие машины. Как ни мудрили лесные специалисты с организацией труда
на валке леса, какие фокусы ни придумывали, а тракторы всё стояли на голодном пайке.
Казалось, нет выхода. Оставалась одна надежда на электрическую пилу. Механизация одного
производственного процесса неизбежно требовала механизации другого. Не свалишь дерево
с корня – не увезешь его. Содружество трактора с электропилой – вот решение вопроса. А
электропила капризничает. Есть от чего чесать затылки специалистам лесной
промышленности.
Егор по своей натуре никогда не был скор и тороплив. Так и тут: он долго раздумывал,
прикидывал, соображал, прежде чем взяться за электропилу. Но раз взялся, понял, что не
отступится. Долгими вечерами, потея от натуги, выслушивал он уроки электротехники и
механики, преподаваемые Митей. Сначала ему было стыдновато сидеть среди молокососов и
краснеть у доски, не умея толком начертить немудрящую схему. Потом привык. Все не ахти
как грамотны, у всех пальцы с трудам держат школьный мел. А строгай учитель спуску не
даёт. Сердится, случается и ругается – терпели, в обиду не ставили.
– Бережной, объясни, что такое контакт, – требовательно спрашивает племянник своего
родного дядю.
Егор по-ученически встает, переминается, рука привычно тянется к затылку.
– Там у тебя, на загривке, ответа не припасено, – язвит учитель.
Ученик виновато улыбается, отдергивает руку и не знает, куда её девать: то ли сунуть в
карман, то ли ухватиться за ремень.
– Контакт – это когда проволоки концами связаны, – отвечает Егор, по-ученически
хлопая глазами. – Они голыми концами связаны...
– Ну и что?
– Вот по ним сила тока и бежит...
– Не сила тока, а ток идёт по проводам, – поправляет преподаватель. – И контакт
получается тогда, когда...
– Ножикам оскоблишь и скрутишь концы, – спешит закончить ученик, радуясь, что
уловил подсказку. А учитель всё недоволен.
– Это так, но главное-то в чём? Главное в том, что соединяются разные полюсы – плюс и
минус. Понятно?
Кажется, не очень понятно. Егор думает, наморщив лоб. Потом спрашивает:
– А как, Митя, оно, электричество-то, по проволоке льется, не соображу я. Была бы она
пустая, тогда так... Вроде трубы... А она плотная...
Митя хватается за голову и уж, может, десятый раз начинает объяснять природу
электричества и его свойства. Впрочем, практическая часть урока идёт лучше. Лесорубы с
увлечением разбирают и собирают электропилу, определяют назначение её частей, пускают в
ход инструмент, останавливают. В случае, если пила начинает капризничать, наперебой
высказывают предложения, как устранить неполадки.
Иной раз на уроки в пилоставню заходит Иван Иванович. Он слушает, глубокомысленно
сдвинув брови.
– До чего народ доходит...
Всё-таки у мастера леса нет доверия к этой хитростной игрушке.
– Слабая у вас эта контакта... Выйдет ли чего из неё, не знаю.
Митя указывает мастеру на дверь.
– Уходи-ка, Иван Иванович, лучше, не мешай занятиям.
3
Митя Бережной окончательно прижился в Сузёме. Причиной тому было увлечение
электропилой. Впрочем, было кое-что и помимо электропилы...
Судите сами, велико ли удовольствие ездить на велосипеде из района в Сузём раз или два
в неделю. Была бы приличная дорога, куда ни шло. А то дорога – наказание божье. На горе –
размешанная грязь, засохшая штырями, трясет – не усидишь в седле. В низине болото,
кислое, подернутое зеленой ряской, – тащи велосипед на плече. На просеке – добрая тропка,
да вытоптались старые сосновые корни, мешают езде: попадёт гладкое место, не успеешь
разогнать – валежина преградит путь. Одно горе. А ведь ездил.
Однажды ночной порой насмерть перепугал ямщиков, ехавших с кладью. Они
поднимались в гору, а Митя мчался с горы. Опустил тормоз и летел, подобно птице. Хорошо,
что сумел рассмотреть в ночной сутеми движущиеся подводы, свернул в сторону. Мимо
ошарашенных подводчиков промелькнуло что-то, как им показалась, огромное, легкое и без
звука. Ногами не топает, крыльями не хлопает. Кто это? Уж не сам ли леший?
А Валя ждала, волновалась. Звонила из конторы в райком. Дежурный райкома спросил:
«Откуда звонят? Из Сузёма? Так Бережной же у вас. Давно уехал на велосипеде». Валя в
недоумении держит трубку около уха и слышит под окнам велосипедный звонок. Выбегает
на улицу. Вид Мити и его велосипеда, даже в тусклом свете фонаря, заставляет ахнуть. И тот
и другой заляпаны рыжей дорожной грязью.
Нет, неудобное транспортное средство – велосипед. Лучше не ездить столь часто взад и
вперед, а обосноваться в самом Сузёме...
После дождика в лесу пахнет грибами и хвойным настоем. Песчаная дорожка ведет в
лес. Её не видно, а только слышно – песок шуршит под подошвой. Это та самая дорожка, по
которой Валя и Митя, впервые встретясь, дошли до реки. Теперь она совсем иная. Нет, не в
том дело, что не серебрится на полянках снег и ели не похожи на красавиц в бальных
платьях. А дело в том, что Валя не спешит на профсоюзное собрание и Митя не читает ей
вдохновенной лекции о принципах преломления солнечных лучей. У них теперь другие
разговоры. Да и помолчать в темном лесу вечерней порой, когда вы вдвоем и вам вместе нет
полсотни лет, тоже неплохо. А как хорошо посидеть над крутым обрывом между двух
берёзок, на мягкой траве, ещё пахучей после дождя, но уже подсохшей.
4
Когда Макору избрали в рабочком, ей казалось, что это напрасное дело: будет она сидеть
