Текст книги "Макорин жених"
Автор книги: Георгий Суфтин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
преломления. Он, киномеханик, в этом не был профаном. Валя слушала и посмеивалась.
Может, она и сама знала, что с таким увлечением растолковывал ей молодой человек, а
может, сильно ученая его речь не очень-то понятной была для неё, и девушка усмешкой
старалась скрыть это. Впрочем, Митя ничего не замечал. Он был в ударе.
Так они вышли на берег реки.
– Батюшки, река! Как далеко ушли, – спохватилась Валя. – А у нас сегодня профсоюзное
собрание. Не опоздать бы...
Она повернулась и быстро зашагала обратно. Стараясь не отстать, Митя возмущался:
– И почему в выходной день устраивают собрания! Надо же дать людям отдохнуть...
Обратный путь оказался короче. На полянке солнышка уже не было. Сосны поскучнели,
стали обыденными. Разговор на быстром ходу не ладился. И говорили о будничном – о
нормах выработки, о членских взносах, о начислении заработка лесорубам. У крыльца
конторы Митя пожал Вале руку.
– Как это я вас раньше не знал?
– Столь внимательны были.
Она с верхних ступенек помахала ему рукавичкой.
– До свидания, Пень Колодин...
Пусть найдутся люди, которые будут смеяться, а я всё-таки скажу по секрету, что в тот
вечер в Митиной клеенчатой тетради появилось новое стихотворение. Конечно, о девушке со
вздернутым носиком и серыми глазами, о бронзовых красавицах соснах в бальном наряде.
Кто скажет: «банально», кто скажет: «сентиментально». Может быть. Молодость, что
поделаешь!
Захлопнув тетрадь, Митя усердно рисовал карикатуры для новой световой газеты. Ему
очень хотелось найти способ опровергнуть кадр с гордячкой, задравшей нос. Но придумать
ничего не смог. Факт-то ведь был...
Глава седьмая
ПРИВОРОТНАЯ ВОДИЧКА
1
От одной тетки к другой под большим секретом передавалось об удивительной силе
«квасниковой» воды, подарившей такого завидного жениха Паране. А вскоре об этом стали
говорить открыто. И сама Параня не отрицала: что было, то было. Она даже не прочь и
погордиться: не каждой девке случается удача. Егору, понятно, никто об этом не говорил. Но
из намеков да экивоков и он стал что-то понимать. Потребовал от жены ответа. Она сперва
чуть растерялась, виновато захлопала глазами, но под конец повернула дело так, что Егору и
крыть стало нечем.
– Ишь, как я тебя, Егорушка, полюбила! Всей душой стремилась к тебе. И господь-бог
помог. Али это худо? Мой ты стал со Христом, с духом святым...
Сосновские старики говорят: была бы погудка, найдется дудка. И верно, испытать
чудодейственную силу «квасника» захотели многие. Не один парень порой удивлялся, отчего
это у него ни с того ни с сего стала мокрой рубаха. Иной жених, подписывая в сельсовете
брачный документ, не знал, что привела его к этому столу родничковая водичка. А невесте
казалось, что без той водички не сидеть бы ей рядом с желанным. Были и неудачи. Неудач
было больше, чем удач. Но о них – молчок. Не корысть девке-вековухе кричать о своей
порухе. И слава о родничковой водице росла. Со временем к «кваснику» стали прибегать и по
другим поводам. Тот от трясцы стремился избавиться, другой выгонял дурную болезнь,
третьей хотелось свести веснушки с лица. Исцеленных никто не видел, а утверждали,
крестясь и божась, что исцеление было. Потом по всей округе пошла стоустая молва: ранней,
мол, весной притащился к родничку парень на костылях, опустил ноги в ломотную воду и
вылечился. Парня никто не видел и не увидит, а костыли, вот они, лежат, брошенные на снег.
Попробуй сказать, что их не было! У «квасника» собрались верующие. С обнаженными
головами они стоят, шепча молитвы и истово крестясь на костыли. Появляется Леденцов. В
кустах од облачается в ризу, достает большой серебряный крест. Семён Бычихин, староста
несуществующей церкви, прикрепляет к березе икону Парасковьи-пятницы. Харлампий
зычным голосом поет ей канон1, трижды осеняет темную воду родника крестом и, обмакнув
в источник снопик метлицы, кропит костыли. Люди падают на колени. Харлам не жалеет
голоса. Капли с кропила падают на икону. Одна крупная капля замерзает на щеке
Парасковьи-пятницы под самым глазом. Бабы, увидев её, заголосили:
– Плачет, плачет...
Семен Бычихин снимает киот2 с березы и, подняв его над толпой, несет. Вдруг какая-то
вопленица взвизгнула:
– Православные, да ведь это наша Платонида!
– Святая мать, заступница!
А Харлам голосит тропари и кондаки3 на всю окрестность без разбора, что придет в
голову. Шествие направляется к старой часовне, превращенной ныне в склад.
Киот прибили гвоздями к стене над тем местом, где было выведено ярким суриком:
«Курит Воз Прещаеца!» С Погоста, из Сосновки, из других деревень пришли любопытные.
Всех заинтересовало, что там такое происходит, почему молебен в будний день.
Семен Бычихин поднялся на чурбашек. Заикаясь от непривычки и всхлипывая, рассказал
собравшимся о чуде. Многие чувствительные женщины рыдали. Закончив речь, он стал
истово креститься то на икону, то на костыли. Харлам грянул акафист. И тут толпа
заволновалась, стала расступаться. Тихо опираясь на посох, шествовала Платонида, по-
монашески укутанная черным платкам, строгая ликам и немножко скорбная. Она была
удивительно похожа на икону Парасковьи-пятницы. И людей поражало это сходство. Слезая с
чурбашка, Семён Бычихин поскользнулся и неуклюже плюхнулся на колени, ударясь лбом о
землю. Платонида помогла ему встать.
– Матушка наша, праведная! – раздались голоса.
Платонида сурово погрозила посохом, обвела всех взглядом, перекрестилась и
поклонилась так, что непонятно было – иконе или облупленному куполу старой часовни.
2
После сплава леса до генеральной запани Егор вернулся домой. Он не узнал своей избы.
Вся передняя стена была сплошь увешана иконами. Тут висели резные кипарисового дерева
киоты с тяжелыми чеканного серебра ризами на писанных маслом ликах, медные под
финифтью окладни, почернелые от времени доски работы старых владимирских богомазов,
1 Канон – церковное песнопение в похвалу святого.
2 Киот – поставец для иконы.
3 Тропари, кондаки, акафисты – церковные песнопения
дешевые олеографии с фальшивой позолотой, просто вырезки из дореволюционных
божественных журналов и даже аляповатые самоделки базарных живописцев, быстро и
ловко изготовляющих по желанию заказчика что угодно: любовную пошловатую сценку,
настенный неимоверной яркости ковёр, пейзаж с озером, где на сизой воде плавают лиловые
лебеди, или святых соловецких угодников Зосиму и Савватия, восседающих на скалах,
окруженных облаками.
Вдоль стен вытянулись длинные столы, а на столах церковные книги в тяжелых кожаных
переплетах с металлической отделкой и застежками: евангелия, псалтыри, часословы,
требники, а рядом с ними тонкие замусоленные брошюрки в копеечном издании и с
лубочными картинками: жития преподобных, мучеников, великомучеников, блаженных и
прочая, проповеди столпов церкви, краткие описания святых мест: Соловецкой обители,
Киево-Печерской лавры, Нового Афона, Саровской пустыни. И, наконец, стопка церковных
календарей с пасхалиями1, святцами и портретами высоких духовных персон.
Параня выбежала из кута и остановилась посередь избы в настороженном ожидании. На
фоне церковного великолепия она выглядела столь странно, что Егор развел руками. Кофта с
вырезом и короткими рукавами, юбка узкая, в обтяжку, с прорехами на подоле вдоль икр.
– Ишь, вырядилась, – сказал Егор, обошел жену стороной, потрогал на столе закапанные
воском, пахнущие ладаном фолианты, оглядел иконостас2, покачал головой, повернулся и
вышел в сени. Там постоял и плюнул.
– Чёрт те знает что...
Возвратясь в избу, он сказал жене, показывая рукой на столы:
– Убери всю эту требуху! Обедать собери.
– Я тебе в куте соберу, Егорушко, – залебезила Параня. – Это ведь священное добро. Как
же убирать?
– Да откуда ты набрала-то его, добра такого?
Параня помялась немножко, придвинулась к Егору, зашептала горячо:
– Сподобились мы, Егор. Благодать божья осенила нас. Ныне в нашей избе молитвенный
дом. Синяков, ирод, не дал нам часовню, церкви нет, вот молитвенный дом и открыли у нас.
Это божье изволение, Егорушко, десница его святая благодатная осенила нас.
Егор растерянно смотрел на жену. Он не знал, что ему – смеяться, сердиться или плакать.
– Это тоже десница? – скривил он улыбку, указывая на разрезы подола юбки.
– Ну и что! – подбоченилась Параня. – Неуж только городским можно, а нам нельзя?
Нынче все так...
За зиму преобразилась не только Егорова изба. Пока мужчины находились на
лесозаготовках, Платонида развила бурную деятельность. По её помыслам у «квасника», где
обнаружились костыли, возник навес, а под навесом появилась железная кружка с висячим
замком и сургучной печатью, вокруг «квасника» устроен сруб, на нем крючки, а на крючках
черпачки. Приходи, пей, исцеляйся и опускай в кружку хошь медную, хошь никелевую, а
лучше бумажную деньгу. Об этом шепчут «сестры» всем и каждому при встречах, особенно
хворым, горестным и жаждущим добыть хорошего жениха. К «кваснику» проложена тропка,
ходят туда люди, кто украдкой, а кто и въяве. Дважды в неделю Семен Бычихин отпирает
замок на железной кружке и вытряхивает её содержимое в мешок. По воскресеньям утром
служат молебен у часовни, где висит Парасковья-пятница, а вечером поют акафисты у
«квасника». Во время этих служении производится сбор на тарель. А в будни то в той, то в
другой деревне устраивают крестины – крестят не только новорожденных, но и больших
ребят. За крещенье взимают по таксе, однако же превысить таксу не возбраняется, а наоборот,
поощряется. Семен Бычихин, принимая даяния, не преминет сказать:
– Дающего десница не оскудеет. Не скупись, и тебе воздастся сторицей...
В блаженные, видать, устремляется мужик Семан Бычихин.
И в Платониде большие перемены нашел Егор. Она уже не лебезила, не пела масляным
голоском. Стала она с ним суха и надменна. Голос звучал повелительно.
1 Пасхалия – таблица для нахождения времени пасхи.
2 Иконостас – стенка, каркас, куда ставятся иконы
– Ты вот что, сосед, крыльцо-то у избы почини да покрась. Нынче у тебя не простая изба,
а божий дом. Верующие ходят. Народ уважать надо...
Егора подмывало ответить ей грубостью, да сдержался. Сказал:
– За совет спасибо, соседушка. Крыльцо, правда, починки требует. А вот что избу мою в
молельню превратили, так допреж хозяина спросить не мешало бы...
– Тебе же почесть великая, божеское соизволение...
Егор повернулся к ней спиной, стал колоть чурку. Попалась чурка свилеватая,
неподатливая. Удар, второй, третий не взял её Егор рассердился, хватил со всего плеча. Чурка
раздалась, топор по обух ушел в землю. Егор распрямился, поправил шапку.
– Моего соизволения не было, – сказал он. – Не было и нет. Вот. Скажи, Платонида,
своим, чтобы унесли всё ваше...
Он поднял плаху от расколотой чурки, посмотрел – внутри была гниль. Ковырнул
пальцем, оказал:
– Барахло...
Платонида поджала губы, величаво поднялась на крыльцо, резко стукнула дверным
кольцом.
3
Параня не подпускала Егора к иконостасу и столам.
– Не дам! Не дам прикоснуться. Не тобой установлено, не тобой уберётся. Чего ещё
выдумал – святые образа ему помешали...
Что с ней делать? Мужниного слова не слушает, гневного взгляда его не боится, знает,
что пальцем не тронет, характер не тот. Ощерилась, как кошка перед прыжком, коготки
навострила, того и гляди вцепится. Но и оставить так нельзя же! Будут тут ходить веяние
ханжи да кликуши, сам не заметишь, как оболванят, сделают святошей, а то и юродивым,
затянут в Платонидину компанию – жизни потом не рад будешь. Сумели же скрутить с
Параней, побрызгали родничковой водой – и влип Егор. А тут хоть из собственной избы ноги
уноси. Параня что, тигрица. Он не ожидал от неё такой прыти.
– Пальцем тронешь – глаза выцарапаю!
Егор не спеша подошел к висящей на стене сбруе, вытянул из седелка чересседельник,
сложил его вдвое и с легким размахом погрозил супружнице. Она взвыла и, оглашая криками
улицу, кинулась к Платаниде.
Сгрузив священное имущество в гуменную корзину, Егор стащил его на Платонидино
крыльцо и гам оставил вместе с корзиной. Жена вернулась тихая, смирная. Только в глаза не
глядела. Начала обряжаться, с Егором ни слова. Он выкинул в сени сколоченные из досок
столы из-под церковных книг, в передний угол поставил обеденный стол с крашеной
столешницей. Изба приняла обычный вид. Егор сел у окна. Подождал. Жена не опешила
накрывать к обеду. Он сказал:
– Параня, собери-ка поесть...
Она набросила на столешницу скатерть, поставила солодку, принесла ковригу хлеба,
ложку, нож, налила в блюдо щей. Сама не села.
– А ты что – сыта? – опросил Егор.
Она промолчала. Егор нарезал хлеба, посолил щи.
– Садись, ешь
В голосе мужа послышалось что-то такое, от чего Параня засуетилась, торопливо
схватила тарелку и подсела к столу. Ели молча. Егор изредка взглядывал на жену. Она
уставилась в блюдо и не поднимала глаз весь обед. Вставая из-за стола, Егор распорядился:
– Убери метлой паутину со стен. Вишь, накопилось. Да пол вымой, изобиходь избу. .
Егор ушел чинить изгородь в поскотине. Параня не посмела ослушаться его. Пол она
вымыла, паутину обмела, села у окошка. Хлопнула дверь в сенях. В избу ввалился Харлам.
Он был в поповской рясе, с епитрахилью1, висевшей косо, в шляпе, из-под которой вылезала
1 Епитрахиль – принадлежность священнического облачения, нечто вроде передника.
грива волнистых волос, на концах свивающихся в кольца. Шелковистая, аккуратно
окантованная борода и пышные усы совершенно изменили его. В поповском облике он
выглядел внушительно. Но он был пьян, и шикарная его борода спутана, усы обвисли,
мутные глаза бессмысленно блуждали. Параня ахнула.
– Батюшка! Да как же ты в такую пору? И грех с тобой, не в себе ты...
Хардам кинул сверток с крестом и кадилом на стол. Шатнулся.
– Параша...
Растопырив пятерню, он покрутил пальцами в направлении кровати.
– Спать хочу...
– Дурень! – рассердилась Параня. – Куда ты к кровати лезешь? А если он сейчас придет?
Ведь и тебе и мне конец будет...
– Царствию твоему конец... Приготовь постель, Параша... Помолебствовал усердно... Сон
долит...
Харлам с трудом сволок с шеи епитрахиль, скомкал и бросил под лавку. Стал снимать
подрясник.
– Ой, что мне с ним делать? – заломила руки Параня. Обхватив размякшего попа поперек
тела, напрягая силы, она вытащила его в сени, с великим усилием затолкала на поветь,
заперла в чулан и закидала чуланную дверь чем попало, чтобы муж, вернувшись, не вздумал
туда заглянуть. Поповское облачение она поскорее снесла к Платаниде.
– Что же мне, мать, делать? Распьянёшенек пришел... А мой-то изгородь поправлять
отправился. Ведь вернется не за чем. Услышит храп в чулане, али тот спьяна голос подаст,
пропали тогда...
Платонида рассердилась, заметала глазами огненные стрелы.
– Без соображенья да, окаянный! Вот проспится, дам ему...
Платонида задумалась, перебирая цепочку наперсного креста.
– Как же, однако, выпутаться? Ты вот что, увидишь в поле Егора – сразу же мне стукни.
Я уж как-нибудь улажу...
Найдя решение, Платонида успокоилась.
– Ступай и глаз с поля не спускай.
Глава восьмая
ТАЙНА СВЯТОГО КРЕЩЕНИЯ
1
Ефим Маркович жил тихо и незаметно. Вернувшись из дальних мест, он заехал в
Сосновку только на денек, посидел с Платонидой в нетопленой горнице, сходил в баню и
отправился в Сузём. Там нашлось ему дело около тракторно-ледяной дороги. С широкой
лопатой ходил он по трассе, поправляя снежное полотно, ездил на бочке с водой, поливая
санную колею. Тихий, исполнительный, всегда готовый к услугам, он понравился дорожному
мастеру и начальнику лесопункта. Ему стали поручать более выгодные работы, отличать
премиями и подарками, поселили в лучший барак, а потом дали и отдельную комнатушку. В
свободное время Ефим Маркович занимался сапожным ремеслом. Оно было близким к его
старому кожевенному промыслу: там кожа, и тут кожа. А заказчики не отличались большими
претензиями, сапоги им нужны не для форсу. Требовали прочности, а не изящества. Ефим,
зная толк в коже, умел и тачать. Нужны бродни – он сработает бродни, желаете ботинки –
пожалуйста. Правда, на танцы в них, может быть, и не всякий решится идти, а по лесу
бродить можно, хоть в дождь, хоть в слякоть – воды не пропустят, не забывай лишь обильно
смазывать дёгтем. А с наступлением зимы несут в починку валенки. И опять, как пожелаете:
с кожаной обсоюзкой, с подмёткой, а то и с полными накладными головками. Получаются
при этом не валенки, а бурки, теплые и при сырой погоде прямо незаменимые. Начальство
радо: стихли требования открыть сапожную мастерскую. Доволен и Ефим Маркович: таксы
казенной нет, мастер один-единственный, не хочешь – можешь не приносить.
К следующему сезону на краю поселка появился домик, небольшой, да крепко
сколоченный, обнесенный частоколом. На калитке надпись: «Цъпная собака». Васька Белый,
прочитав эту надпись, радостно смеялся.
– В самую точку. Все будут знать, кто тут живет...
А сапоги в починку по весне всё же принес. Ефим Маркович сказал:
– Достань соленой трески, живо подобью подмётки.
В ту пору в лесных лавках долгое время не было рыбы. А северный мужик без трески
плохо себя чувствует, люби ею осолониться. Васька обещал добыть трески. Когда сапоги
были готовы и Васька пришел за ними, Ефим Маркович посмотрел на него одним глазом,
устремив другой на окно, и спросил:
– А треска?
– Вот, ей-богу, Ефимушко, сбегаю в воскресенье до пристани, возьму на пароходе в
буфете. Далеко ли сбегать-то, пустяк, километров тридцать будет ли...
– Сбегаешь, тогда и сапоги получишь.
– Да как босиком-то, Ефим? В уме ли ты? Еще ледянка не растаяла, на дорогах снежница,
простужусь...
Ефим Маркович тихо взял из Васькиных рук сапоги, сунул их под лавку. Стал вкручивать
в дратву щетинку. Глазом кольнул Ваську.
– Будет треска – будут сапоги.
Васька помялся-помялся, повздыхал-повздыхал и ушел ни с чем. А в воскресенье он в
старых валеных опорках зашлепал по сырой весенней дороге через лесные полноводные
ручьи, по болотинам и мочажинам к пристани. На его счастье, рыба в буфете оказалась. Он
принес сапожнику здоровенную рыбину, держа её за хвост, шлепнул со всего маху на стол.
– Давай сапоги!
Ефим безмолвно вручил сапоги, а когда Васька ушел, сказал:
– Ничего трещёчка дородная...
В домик к Ефиму перебралась из деревни жена. Изредка стала к нему наведываться и
Платонида. По вечерам слышался иногда рык отца Харлампия. Зачастила к Ефимовой
супруге в гости Анфиса. Да и Параня подчас появлялась на улицах поселка. Говорят, она
чаще ночевала не у мужа, а в том же домике на окраине. На это не обращали внимания: мало
ли кто к кому ездит и кто у кого ночует.
2
После ссоры Егора с женой из-за церковной утвари их отношения совсем расстроились.
Параня не проморгала тогда прихода мужа с поля, вовремя предупредила Платониду, и та
сумела отвлечь его внимание, затеяв длинный разговор о божественном. Весь вечер
настойчиво и терпеливо поучала она Егора, наставляя его в вере Христовой. Он сначала не
обращал на нее внимания, ужинал, медленно и обстоятельно резал хлеб длинными тонкими
ломтями, прижав к груди ржаную ковригу, солил суп, тщательно размешивая соль в блюде
ложкой. Казалось, Платонидины наставления не касаются его ушей. А она зудила и зудила,
как неотступная муха. Бережной не выдержал:
– Уймись-ко, Платонида, всё равно без пути звенишь. Не маленький я...
– Да ты хуже маленького. Дитя ты настоящее. Совсем безбожникам поддался, они из тебя
веревки вьют. Митя твой то и знает, что громит бога. А чего он понимает? Где у него
умишко? Материно молоко ещё на губах не обсохло. А ты ему в рот заглядываешь...
– Ну, дай бот, чтобы такой умишко у всякого был...
– Я не про то говорю. Пущай башковит, он, верно, башковит. Только не в ту сторону
башка клонится. И почто ты слушаешь безбожные охулки, Егорушке? Зачем изгоняешь храм
божий из своей избы? Одумайся! Радоваться бы тебе да бога славить...
Егор и хотел бы заставить Платониду замолчать, да как? Не проймешь её ни здравым
словом, ни бранью. Чем больше возражай, тем дольше будет зудить. Он слушал-слушал,
натянул кепку и хлопнул дверью. Платонида, скосив губы, заморгала Паране. Та высунулась
в открытое окно, крикнула обиженным голосом:
– Куда ты, на ночь глядя, Егор? Не сидится тебе дома...
Не расслышав, что он ответил, закрыла окно и сказала:
– Слава тебе боже, унес черт...
– Придется уж мне сегодня у тебя ночь бодрствовать. Ежели вернется, так быть начеку, –
сказала Платонида зевая.
Она принялась за вязку, лениво перебирая проволочными спицами. Кивнула.
– Сходи-ка проведай, как он там, батюшка-то, будь он неладен...
3
– Что такое с Григорием? – раздумывал Паша Пластинин, наблюдая за членом своей
бригады Фереферовым. Изменился за последнее время парень, стал нелюдимым,
задумчивым. И на работе сторонится товарищей, старается держаться особняком. Несколько
раз Паша пытался с ним заговаривать, выяснить, какая беда с ним приключилась, но толку не
добился. Улыбнется Гриша кротко, застенчиво, опустит плаза долу. «Женихаться, может, пора
парню», – подумал Паша и оставил его в покое. А тут ещё бригадира вызвали на совещание в
область. Возвратясь, Пластинин узнал, что Гриша болен. Что с ним? Говорят, лежит весь в
жару, бредит. Паша в тот же дань поехал в Сосновку навестить товарища. Он застал его в
тяжелом состоянии. Парень еле узнал своего бригадира, а узнав, забормотал что-то странное
и закрестился. Паша вопросительно посмотрел на Гришину мать, склонившуюся над
кроватью. Она жалостливо вздыхала, поправляя подушку. Гриша заметался, скинул одеяло,
приподнялся на локтях. И Паша, не веря своим глазам, увидел сквозь разрез сорочки на
Гришиной шее серебристый крестик на медной цепочке.
Как и большинство сосновских ребят, Гриша Фереферов не был верующим. Хотя в
комсомоле он и не состоял, но давно потерял веру в бога, в церковь не ходил, никаких
церковных обрядов не исполнял. Почему же и как появился крестик на шее? Ломая голову в
догадках, Паша с грустью смотрел на разметавшегося на постели товарища.
– Врач был? Какую болезнь признал? – опросил он Гришину мать.
Её ответ ошеломил.
– Почто врач? Отец небесный, заступник наш, сохранит и помилует. Святая
великомученица Парасковья заступится.
Паша, не говоря ни слава, направился к председателю колхоза, выпросил лошадь и
поехал за врачом. Выяснилось, что у Гриши крупозное воспаление легких. Доктор
опрашивал, где мог Гриша подхватить такую болезнь в летнюю пору. Мать молчала и
крестилась, шепча молитвы. Так от неё ничего добиться и не могли. Уж потом стало
известно, отчего захворал Гриша.
Долго и обстоятельно обрабатывали парня церковники. С помощью матери они
старались обратить его в лоно Христовой церкви. Запугивали женщину тем, что, если и её
сын останется неверующим, на том свете его ждут страшные адовы муки, а при втором
пришествии Христовом он не сможет из-за своего смертного греха стать одесную1 царя
небесного. Сын сначала смеялся над материными увещеваниями, но потом постепенно всё
больше и больше стал им поддаваться. На помощь матери Птатонидиными наперсницами
была направлена девушка, на которую Гриша начинал заглядываться. И парень в конце
концов не устоял.
Платонида сказала:
– Надо парня крестить.
– Он крещеный, матушка...
– Что крещеный! Яд безбожия вытравил из его груди старую бтагодать. Только новое
крещение исцелит душу грешника. Крестить надо. И другим пример будет...
4
В жаркий летний день у «квасника» собрался весь Платонидин синклит. Голосили
певчие, Харлам усердно размахивал кадилом, и запах ладана наполнял воздух в странной
1 Одесную – по правую руку.
смеси с ароматом лесных цветов. Гриша голый, ни жив ни мертв стоял у края «квасника».
Ему стыдно было взглянуть на окружающих, среди которых, он знал, находилась и его
девушка. Харлам трижды погрузил крест в воду родничка, трижды прогремел крещенский
тропарь. Узловатыми пальцами Харлам взял Гришу за плечи и заставил его окунуться в
«квасник». Трижды Гриша опускался ко дну, откуда била ледяная струя. Он весь посинел и,
одеваясь, дрожал так, что не попадал зуб на зуб. И до конца крещенской церемонии его
нещадно трясло. А придя домой, почувствовал жар и вынужден был слечь в постель.
Паша из сельсовета позвонил в райком Мите. Потом он побежал к Платониде,
разъяренный и возмущенный. У порога его остановила Параня.
– Матушка почивает, будить её не дозволено...
– Вашу матушку я вот стащу с постели и задам ей...
– Ты, дитятко, не хорохорься. Есть дело, так скажи и уходи с богом.
– С богом! Угробили парня...
В дверях горницы показалась Платонида. Глядя куда-то поверх Паши, она осенила то
место, где он стоял, крестным знамением, произнося
– Сгинь, сгинь, пропади... Свят, свят, свят...
Паша шагнул на середину избы. Отмахнулся от Платонидиных крестов.
– Перестань придуривать. Ты мне дай ответ: почему угробила парня? Взрослого человека
крестить да еще в мочажлне, в ледяной воде! Рехнулась ты, что ли?
Платонида скорбно приклонила голову, зашептала громким шепотом:
– Боже милостивый, прости ты ему его еретические слова, не ведает бо, что глаголет.
Вразуми его, спасе мой, просветли ум падшего, потерявшего веру...
Она порылась в поставце у божницы, вынула крестик и протянула его Паше
– Образумься, прими. Облобызай его и носи со господом...
Паша сказал крепкое слово и хлопнул дверью. Платонида погрозила вслед ему кулаком.
– Извести, извести вас надо, адовы исчадия...
Состояние Гриши Фереферова день ото дня ухудшалось. Дышал он тяжело, с хрипом,
часто впадал в беспамятство. Дело осложнялось тем, что мать, сбитая с толку Платонидой,
продолжала противиться врачебной помощи, не хотела выполнять докторские назначения, а
кропила сына «святой» водицей» поила его с уголька, шептала наговоры. С приездом Мити
комсомольцы решили отправить Гришу в больницу. Мать и этому воспротивилась. Никакие
уговоры не действовали.
5
Сосновская молодежь взволновалась, прослышав о крестинах Гриши Фереферова. Без
всякого зова, один по одному ребята пришли в сельсовет. Синяков удивился нежданным
гостям.
– У вас что, собрание?
– Нет, Федор Иванович, так пришли.
– На посиделок, что ли? Так уж вы бы топали лучше к девкам. В сельсовете-то они не
водятся...
– Мы, товарищ председатель, не в сельсовет, а в парторганизацию.
– Секретарь созывал? Тогда посидите, придет, значит...
– Федор Иванович, вы ведь тоже партийный... Гришку-то спасать надо, погубят парня...
Ребята рассказали Синякову о крещении и болезни Гриши Фереферова, об отказе его
матери отправить сына в больницу.
– Да, отмочили фокус-мокус. Выбрали время, когда весь актив в область укатил... Вот
ерунда какая! – расстроился Фёдор Иванович
Он вышел из-за стола, походил вдоль половицы. Половица лежала неровно,
покачивалась. Перешел на другую. Постоял, глядя на ребят, подумал.
– Тут, братцы, мы с вами прошляпили, – сказал он медленно, отделяя слово от слова
паузами. – Не одного Гришку прошляпили, вот в чем беда. Его надо вызволить, это верно.
Придет Никита Васильевич, посоветуемся с ним по партийной линии. Найдем пути, я думаю.
Увезти надо Гришу в больницу – первая задача. Вырвать его из Платонидиных восковых
ручек – вторая. Но и это не всё. Ежели до Гришки добрались, сумели его опутать и сбить с
панталыку, ежели начали женихов в «кваснике» купать, значит, нам с вами оплеуха, да и
крепкая. Близоруки выходит... Вот так! Пашка-то Пласиинин знает? Митюшке не сообщали?
Назавтра Синяков вместе с секретарем партийной организации Никитой Васильевичем и
с Митей Бережным пришли к Грише. Он был в полном беспамятстве. Мать, как и ранее,
наотрез отказалась отправить сына в больницу. Её убеждали, доказывали, что она своим
упрямством погубит парня, – женщина стояла на своём. Синяков попытался даже
подействовать административной властью – не помогло. Тогда решили установить у постели
больного дежурство. Дежурных обязали строго выполнять все врачебные предписания и ни в
коем случае не допускать никаких знахарских обрядов над больным.
Слух о Гришиной болезни разошелся по деревням. Большинство колхозников
возмущалось Платонидвным поступком. Были такие, кто осуждал самого Гришу.
– Эдакой детина полез в «квасник»!
Но были и такие, кто находил в этом божие произволение. Платонидины послушницы не
сидели на месте, их языки расписывали событие по-разному. Одни говорили: бог наказал за
то, что забыл парень веру. Другие толковали: подвиг совершил парень во славу Христову. По
словам третьих получалось, что Гришина болезнь – это испытание его духовной стойкости.
Коммунистам и комсомольцам, когда они пошли по деревням, было трудно. Платонидины
чары проникли в сознание многих. В иной избе весь вечер шли опоры, а когда беседчик
уходил, вслед ему крестили дверь.
Глава девятая
КЛЮЧ ОТ ОБЩИННОЙ КАЗНЫ
1
Леденцов, трезвый, в обычной гражданской, а не поповской одежде, в поздний час
заглянул к Платониде. Он явно струхнул, поняв, что в своём усердии они со святой матерью
зашли слишком далеко. И духовную наставницу он предполагал встретить в расстроенных
чувствах. Ему хотелось совместно с ней, не откладывая в долгий ящик, искать выход из
трудного положения. Каково же было его удивление, когда вместо обычной радушной
встречи его ждали громы и молнии.
– Ты пришел? – набросилась Платонида, едва он переступил порог. – Знаю, зачем явился.
За Платонидиным заступничеством? Хочешь, чтобы твою пьяную харю я ограждала крестом
и молитвой? Али на меня всю вину свалить желаешь? Не выйдет! Сам нашкодил, сам и
затирай. Не я Гришу в «квасник» толкала, ты...
Харлам стал бурым, как свекла. Ему захотелось взять эту сухую, тощую старушенцию за
шиворот и тряхнуть по-настоящему. Но благоразумие взяло верх. Куда ни кинь, а
преподобная связана с ним, отцом Харлампием, крепкими узами. Их невозможно разорвать,
не навредив себе. Так надо сдержаться. Она в ярости болтает ерунду поостынет – всё
уладится.
– Матушка, за что ты лаешь на чадо своё? – пытаясь взять привычный тон, сказал
Леденцов. Это на неё не подействовало.
– И лаю и лаять буду. Нечего тебе ко мне подлизываться. Хватит, я повозились с тобой.
Леденцов переменил тактику.
– Дородно! Ты меня прогонишь. Ладно, хорошо. Возьмут Леденцава на цугундер,
пропишут ему ижицу. Хорошо, дородно! А Платонида-то что, доннер веттер, так и останется
в сторонке? Она святая, она ничем не замарана. Думаешь в райских кущах сидеть, очи горе
возводить и воздыхать: «Очисти мя, спасе, по великой милости твоей». Не выйдет,
Платонида, не на того нарвалась. Харлам Леденцов не агнец кроткий, не подставит шею под
заклание. Нет! Вместе нам, Платонидушка, открещиваться от нечестивого, пойми ты, дура
всеблаженная!
Черный полушалок свалился с головы Платониды, она не заметила. Жидкие волосы,
