Текст книги "Макорин жених"

Автор книги: Георгий Суфтин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

на заседаниях да зевать от скуки, а толку от этого никакого не будет. Да и котлопункт не

оставишь: на заседание уйдешь – а люди без завтрака живите? Но оказалось, что

профсоюзная работа – не только заседания. Макоре поручили охрану труда. Первым делом

она начала хлопотать об аптечках. Их не было ни на одном участке. Поранишь палец – нечем

и перевязать. Начальник лесопункта пожимал плечами: нет у него аптечек, он лесник, а не

аптекарь, некогда ему порошки развешивать. Макора съездила в контору леспромхоза. Там

тоже умыли руки. Она дошла до райкома. После немалых трудов аптечки на участках

появились. Потом Макора занялась техникой безопасности. Искала в рабочкоме, в конторе

лесопункта, в профсоюзной библиотеке правила техники безопасности – не нашла. Написала

горькое письмо в обком профсоюза. Через полгода приехал инструктор, правила привез, всем

дал нагоняй, строгие указания и уехал.

Всё своё свободное время отдавала Макора новому для неё, хлопотливому делу. В

лесосеках, на катищах, на трассах лесовозных дорог было много нарушений техники

безопасности. Чтобы следить за соблюдением правил и тем самым предотвращать

несчастные случаи, надо было самой знать технику. Да и не только технику. Макора

чувствовала, что ей не хватает культуры, что она просто мелко плавает. И чем больше

вникала Макора в производственную и общественную жизнь, тем яснее и яснее понимала:

надо учиться. А как учиться? Где учиться? Вот Митя обучает электропильщиков, может, и ей

начать с этого же? Макора сказала Мите:

– Меня взял бы ты в ученицы, Митя. Может, и пойму...

– Хочешь, так ходи, – не отказал Митя. – Только я думаю, тебе бы поучиться по-

настоящему стоило. Знаешь, я спрошу в леспромхозе, не будет ли набора на курсы в область.

Ты поехала бы?

– Ой, ещё бы! И поучиться-то добро, город посмотрела бы... Не видала я большого-то

города, хоть одним глазком взглянуть...

С той поры мысль о курсах неотступно преследовала Макору. Она и Мите не давала

покоя, при каждой встрече напоминала о его обещании. Парень даже рассердился.

– Да ты, Макора, нормальная ли? Что я для тебя сам специальные курсы устрою, что ли!

Будет набор, добьюсь, чтобы включили тебя. Наберись немного терпения.

Но вот в феврале пришло сообщение из обкома профсоюза лесных рабочих: Макору

зачислили в состав слушателей трехмесячных курсов.

Глава двенадцатая

БУЙНАЯ ВЕСНА

1

С трудом постигал Егор Бережной премудрость электротехники, но постигал. Сначала

ему казалось, что все эти плюсы-минусы, вольты-амперы уразуметь под силу только ученым

людям, вроде племянника Мити. После каждого занятия чудилось, будто на плечах не голова,

а чугунный котел, огромный и пустой, стукни – и зазвенит. Но проходили дни, крупицы

знаний всё откладывались и откладывались. И вот настал момент, когда славно открылись

глаза, всё стало ясным. А управлять электрической пилой для Егора оказалось делом

несложным. Он быстро присноровился пилить так, чтобы пильная цепь шла ровно, без

зажима. И когда в делянке загудела в Егоровых руках сильная и послушная машина, лесоруб

почувствовал, что силы в нем утроились. Новое, неведомое доселе чувство овладело Егором:

будто у него выросли крылья и он поднялся над землей.

Бережной попробовал работать в одиночку. Но скоро понял, что это нелепица: машина не

терпит простоев и требует полной нагрузки. Самому заниматься очисткой сучьев теперь уже

становилось невозможно. Паша Пластинин в своей бригаде ввел четкое разделение труда:

звено электропильщиков, звено окарзовщиков, звеню трелёвщиков. Основной механизм –

электропила – у него использовался до предела. И производительность труда стала

наивысшей в лесопункте. Егор пригляделся и решил перенять Пашин опыт. Вверху сводки на

доске показателей вновь появились имена двух бригадиров: Бережного и Пластинина.

Причем, они иногда менялись местами. Но Егор всё-таки чаще отставал. Паша, встречаясь с

Бережным в конторке мастера, подтрунивал над ним:

– Выходит, Егор Павлович, что племянник дядю обделяет.

– Как это?

– А так: шепнет электрику – и в мою бригаду ПЭС1 больше току даёт, чем в твою. Вот мы

тебя и обгоняем.

Бережной отшучивался, но про себя соображал, как завоевать первенство. Он стал

заранее составлять схему лесосеки и производить валку деревьев по строгому плану, чтобы

легче было трелевать. И Паша не преминул перехватить это.

Бельмом на глазу казалась Егору окарзовка2. Сколько возни она требовала в глубоком

снегу, порой в болоте, среди старых валежин! А как от этого зла избавиться? Егор поделился

своими думами с Пашей.

– Хомут на шее эта окарзовка.

– Ещё какой!

– То ли дело не в лесосеке бы сучки обрубать, а где-либо на ровном месте.

– На гумне бы! – подзадорил Паша.

– На гумне куда лучше...

С той поры не давала покоя Егору навязчивая мысль: а что если попробовать вывозить из

делянки хлысты с необрубленными сучьями и производить окарзовку на верхнем катище.

Лесорубы раскрыли рты, впервые увидев, как трактор тащит за собой пучок лохматых

елок.

– Эво как! Целые лесины на катище таскают.

– То ли ещё будет... Того гляди, с корнем начнут выворачивать и трелевать.

На полянке у катища орудовали сучкорубы. Тут же очищенные от сучьев деревья

разделывали на сортименты и раскатывали по штабелям.

– Как, други, сподручнее тут? – спрашивал Егор сучкорубов.

– Скажешь! – в голос отвечали те. – Красота, а не окарзовка...

Находились и такие, что разводили руками, хихикали:

– Егорко-то что выдумал: сучья возит из делянки на катище. Мало ли на этакую гору

сучьев надо горючего. Машины только зря загружает да ломает...

Митя, услышав о дядиной затее, тоже впал в сомнение. Что ни говори, а ведь и впрямь

лишний груз машины таскают. Посчитать бы, проверить бы. Посчитали, проверили. И

выяснилась удивительная вещь: сучья никак не влияют ни на расход горючего, ни на

производительность машин. Больше того, в отдельные дни расход горючего на кубометр

вывезенной древесины (без учета сучьев, конечно), оказался меньше, чем в прошлом, и

кубатура не снизилась, а, наоборот, возросла. Сам Егор, удовлетворенно похмыкивая, в то же

время скоблил загривок. Леший возьми, откуда что берётся, ума не приложишь. Сучьев-то

вон гора, пережечь не могут, везли же их, а выходит вроде и не возили. Чудеса! Где секрет?

Егор ломал голову. Долго бы ломал, если бы случайно не обратил внимание, как пучок лесин,

везомых трактором, легко скользит по неровной лесосечной почве благодаря сучьям. Ни пни,

ни валежины не цепляются за стволы деревьев, не затирают их. Вот и облегченье тракторам,

вот и разгадка. Душа у Егора успокоилась. Теперь он стал думать о том, как бы упорядочить

работу окарзовщиков на площадке. Пожалуй, есть толк перед площадкой помост устроить. С

возвышенья-то удобнее лес раскатывать по штабелям, да и сучья относить сподручнее будет...

2

После того, что услышал Егор от Платониды о своей жене, ему противно было

встречаться с ней. Он жил в Сузёме безвыездно, в Сосновку не заглядывал, и Параня не

пыталась проведать мужа. Вместо Харлама она нашла другого любителя чинить сенные

вилы. Но Егор этого не знал, и его донимали угрызения совести: а вдруг Платонида со зла

1 ПЭС – передвижная электрическая станция.

2 Окарзовка – очистка срубленных деревьев от сучьев.

наклепала?

В субботний день Егор укатил под вечер домой. Параня была в бане. Пришла

распаренная, помолодевшая. Увидев мужа, ссутулилась, проскользнула в кут. Егор ждал, что

жена приоденется и выйдет. Она не спешила. Он сидел на лавке у окна, на привычном

«хозяйском» месте, поглаживая ладонью угол стола. Лучше бы не приезжать. Своя изба

казалась мужику неприютной, холодной, пустой. Жена не подавала признаков жизни, будто

замерла там, за печкой.

– Параня, ты бы вышла хоть, – не выдержал Егор.

– Ну и выйду, – откликнулась та, и голос её резанул не ухо, а сердце Егора. – Ты ужинать

небось будешь?

– Небось буду. .

Она собирала на стол, не глядя на мужа. Ходила, виляя бедрами, старалась выставить

напоказ в разрез подола блистающую икру стройной ноги. Но делала это будто нечаянно,

будто она в избе одна и никого у стола на хозяйском месте нет. Это нелепое кокетство

выводило Егора из себя. Твердые Егоровы пальцы дробно барабанили по столу.

– Рассказывай, жена, как ты без меня жила и живешь...

– Как живет жена, когда муж от неё уехал! Сладко ли? – ответила Параня, тряхнув

сережками.

Тот приподнялся на лавке, оперся кулаками о столешницу.

– А может, сладко? Говори-ка, верная супруга, правду... Не юля... Не скроешься...

Параня побледнела, замерла столбом под тяжелым взглядом мужа. Он ждал, желваки

ходили под щеками.

– Что ты, Егорушко! С чего это?..

– Не с чего... По Харламке-то соскучилась ли?

– Всё врут, всё врут... Ты не верь, всё врут...

– Допустим, врут. . А не расскажешь ли, как сенные вилы чинили? Не объяснишь ли,

зачем чуланные двери хламом заваливала? Не напомнишь ли, почему твоя чулочная подвязка

оказалась в Харламковой дароносице?

Что сделалось с Параней? Она сжалась в комок, кинулась к ногам Егора и потянулась к

посыпанному опилками валенку, пытаясь поцеловать его.

– Прости! Прости меня, Егорушко... Бес попутал... Признаюсь... Не казни меня,

окаянную, пожалей...

Егор отнял валенок, оказал почти спокойно:

– Казни испужалась. Блудлива, а труслива. Вставай-кось да перестань играть в

дрожжанку...

Параня, недоверчиво косясь, встала, горстью захватила разметавшиеся волосы, начала их

скалывать шпильками.

– Была ошибка, была... Больше не повторится, Егорушко, – продолжала причитать

Параня, всхлипывая. – Верна тебе буду по гроб, ей-богу, вот хоть сейчас провалиться на

месте...

– Ну ладно, не провалишься, чего там... А в твою верность нынче мне верить все равно,

что в Платонидину святость... Одного поля вы ягодки...

Чувствуя, что острота момента миновала, Параня стала усиленно хлопотать по хозяйству,

застучала горшками да кастрюлями, угодливая, готовая повиноваться мужнему взгляду,

носила ему на стол блюда, подкладывала ватрушки, притащила целый туесок сметаны.

Угощать не смела, делала всё молча. И Егор молчал. Он словно забыл о существовании

жены, не глядел на неё. А Параня, уйдя в кут за занавеску, беспокойно смотрела в

обледенелое окно, прислушивалась к шорохам. Чем дольше тянулся вечер, тем напряженнее

чувствовала себя Параня. Она ждала сегодня совсем не мужа. И вот теперь не знала, как

быть. Не скор на поворотах Егор, не легко его вывести из себя, но после всего происшедшего

сегодня и от него можно ждать всякого... Ей хотелось выйти из избы, предупредить.

жданного гостя, выпутаться из беды. Но выйти она не смела.

– Ты, Егор Павлович, устал с дороги-то. Может, спать хочешь?

Егор не ответил. Расстелил на лайке под полатями свой полушубок, положил валенки в

изголовье, прикрыв их рушником. Параня ликовала. Она взяла лампу, унесла в кут,

привернула фитиль. Егор уже стал засыпать, как за окном послышался шорох, и в раму

постучали. Параня накинула ватник, схватила ведро с помоями и побежала из избы.

– Ты куда? – поднял голову муж.

– Унесу пойло теленку, – ответила она, что пришло на ум.

– Теленок по ночам ужинает? Ну-кось, подожди, сядь на лавку...

Параня, бледная, присела у двери. Стук в окно повторился настойчивее, требовательнее.

– Это кто?

Параня молчит.

– Кто, спрашиваю!

За окном скрипит снег под чьими-то ногами, за леденистым стеклом смутно темнеет

голова в ушанке.

Егор выхватил у Парани ведро и со всего размаха пустил его в окно. Параня выскочила за

дверь и ни жива ни мертва притаилась в хлеве под яслями. Муж её не искал. Когда она

решилась вытянуть из хлева, увидела дверь из избы полой. Изба была пуста.

3

Трудно было Егору, но он переживал боль в себе. И успокоение находил только в

сутолоке будничных дел. То электропильщики предлагают изменить способ валки деревьев,

ввести новую систему, которую назвали «валкой в елочку». То трелевщики настаивают на

предварительной расчистке волоков, уверяя, что это скажется на увеличении

производительности труда. То окарзовщики в один голос требуют: пора прекратить сжигание

сучьев. Столько добра в дым уходит. В других местах, говорят, эфир да спирт из сучков гонят

– такие установки прямо в лесу устроены, а то в брикеты сучья прессуют, на топливо с

успехам используют. Почему мы сучьями небо коптим? Мозгуй, бригадир, поворачивайся. И

так рад был Егор этому водовороту больших и малых дел, этому неотвратимому напору

жизни! А люди, когда узнали, что стряслось у Егора дома, все без исключения будто

сговорились, старались ни словам, ни взглядом не бередить душу бригадира. Только

душевнее, мягче, внимательнее стал каждый.

Егор это чувствовал, понимал и, как умел, отвечал людям тем же. Так черное горе

человека вытеснила, отдалила, развеяла большая человеческая дружба.

К весне бригада Егора Бережного по производственным показателям оказалась одной из

лучших в леспромхозе. Паша Пластинин, главный соревнователь Егора, написал о нем в

областную газету.

Между тем подоспела горячая для лесорубов пора – весенний молевой сплав леса. Весна

в этом году выдалась дружная, снега таяли неудержимо, и речка Болтушка вздулась, вышла

из берегов, заиграла буйной пенистой волной, будто и впрямь стоящая река. Она мчалась, всё

сметая с пути: и старые мосты, и остожья, и охотничьи шалаши, а кое-где и случайные

постройки, захваченные водопольем.

Егорова бригада с баграми вышла на крутой берег к лесному складу, готовая по первому

знаку начать сброску сверкающих желтизной брёвен в бурливую воду Болтушки. Принимай,

красавица, богатство лесного края, неси на быстрых волнах смолистое золото к надежной

устьевой запани! Все жители Сузёма, оживленные, весёлые, словно заряженные силой и

удалью, высыпали на берег. На штабелях закипела работа. Срок молевого сплава короток.

Болтушка побушует день-два и притихнет, начнет опадать и быстро обмелеет. За эти малые

дни полноводья надо успеть скинуть в воду весь заготовленный за зиму лес и проплавить его

на всём протяжении речушки. Только успевай поворачиваться! Промедлишь час, запоздаешь

на день, а потом намаешься, наканителишься, передавая бревна с багра на багор по

мелководью. Вот почему в дни половодья берут багры все, кто их может держать, начиная с

начальника лесопункта и кончая молоденькой учительницей. Только фельдшерицу не

пускают к штабелям, она дежурит на медпункте. Мало ли что может стрястись в такой

горячке.

Егоровой бригаде достался крайний штабель на бугре, подмываемом стремительным

течением. Весело полетели с высоты в воду брёвна, поднимая снопы брызг, кувыркаясь и

ныряя в бушующей стремнине. Егор стоял у конца штабеля, работал споро и весело,

покрикивал, поухивал, опуская бревно за бревном. Кепка оползла на затылок, волосы

разлохматились. Ворот расстегнут, под потной рубахой играет мускулами разгоряченное

тело.

На соседнем штабеле Митя Бережной. Увидев Егора, он кричит:

– Посоревнуемся, дядюшка! Кто кого...

– Держись! Не упади со штабеля, племянничек...

К полудню спустили на воду почти четверть всего запаса леса. На обед Егорова бригада

пристроилась за ветерком у подножья штабеля. Девчата из столовой притащили в вёдрах

дымящийся суп. Заработали мощные челюсти, заходили по мискам ложки. Аппетит на

воздухе волчий. А на штабеле работа не унимается. Обедающую бригаду заменяют

сменщики.

Вдруг над речным раздольем разносится отчаянный крик. Егор поднимает глаза и видит,

как от берега медленно отваливает барка с продовольствием и промтоварами. По прибрежной

рыжей траве, как змея, вьется конец лопнувшего троса. Разнесёт барку в щепки на

каменистых порогах. Раздумывать некогда, звать на помощь бесполезно. Егор пружинисто

вскакивает и, кинувшись к берегу, успевает захватить конец троса. С напряжением всех сил

упираясь ногами в землю, он наматывает канат на первый попавшийся пень. Трос

натягивается до звона, вгрызается в смолистую древесину. Егор не выпускает конец,

чувствуя, что ладони начинают гореть, ноги глубоко уходят в вязкую глину, а в глазах

темнеет.

На палубе барки кружится Васька Белый – в холщовых штанах и такой же рубахе, с

льняными волосами, развевающимися на ветру. Он неистово кричит:

– Держи ты, держи, Егорко, какого лешета! Утопим ведь барку-то, разобьет на бурунах,

как миленькую... Вот тебе и чай с сахаром... И меня погубишь, Ваську Белого, где такого

другого возьмешь. Мужики, помогите ему...

С большим трудом барку задержали. Опасность миновала. Егор в изнеможении

опустился на землю. Лицо сделалось серым, дышалось тяжело. Прибежала фельдшерица.

Принесла носилки. Егор отказался лечь на них. Поднялся. Пошатываясь, зашагал к посёлку.

Глава тринадцатая

ВСТРЕЧИ НА ГОРОДСКИХ УЛИЦАХ

1

Пароход пришел в Архангельск рано утром. Макора стояла на палубе и с волнением

рассматривала незнакомый город, такой необычный и своеобразный. На середине реки

покачивались, будто в глубокой дреме, тяжелые морские пароходы. Они показались Макоре

огромными. Несмотря на рань, вокруг сновали портовые буксиришки, юркие катера, стучали

выхлопами моторные лодки. Да сколько их тут! И как не столкнутся друг с другом, как не

запутаются?

Гудок парохода прокатился над рекой, отдался эхом сначала на правом берегу, потом на

левом. Город тянулся по берегу, и не было ему, казалось, ни начала, ни конца.

Пароход сделал широкий разворот и пристал к деревянной, измочаленной бортами судов

стенке. Пассажиры хлынули к выходу. Там, за калиткой, вдоль перил, стояли встречающие.

Макару никто не встречал. Она дошла по дощатому настилу до вокзала и остановилась в

нерешительности. Куда идти? Где-то на Поморской улице живет земляк, сосед, у него бы

можно остановиться на первых порах. Но как найти эту Поморскую? Она, видимо, у моря,

где-нибудь далеко. Мимо вокзала нет-нет да и пробегали с резким трезвоном трамваи.

Макора видела их впервые. Пассажиры все вышли, площадка около вокзала опустела. А

Макора всё стояла, чувствуя, что начинает уже зябнуть.

Подошла женщина с медной бляхой на груди и с метлой в руке.

– Девушка, ты что тут на ветру дрожишь?

– Не знаю, куда пойти.

– Иди хоть в вокзал там потеплее.

– Мне бы остановиться где...

– Ступай в дом крестьянина – вон, напротив.

В доме крестьянина свободных мест не нашлось. Макора стала искать Поморскую улицу.

Она оказалась близко. Но и тут постигла неудача: земляк с семьей уехал в отпуск, и квартира

была закрыта на замок. Куда податься? Макора связала веревкой котомку и корзинку,

перекинула через плечо и двинулась вдоль по улице Павлина Виноградова. Поклажа была

нелегкой, пришлась много раз перекладывать с плеча на плечо. Веревка сильно резала. До

Дома Советов Макора добралась с трудом. В вестибюле с облегчением сбросила багаж.

Спросила милиционера, где обком комсомола. Оказалось, что ещё рано и никого из

работников обкома нет.

Сидя на багаже, Макора задремала и проснулась лишь тогда, когда милиционер потряс её

рукав.

Нерешительно, смущаясь, заходила Макора в комнату, думая: «Есть им время возиться со

мной, на квартиру устраивать. Много нас таких тут, поди, ездит». Но оказалось же очень

просто: обкомовская девушка куда-то позвонила и сказала, что надо ехать в общежитие

лесотехникума – там устроят на ночлег. Выйдя в коридор, Макора взглянула на табличку,

прибитую к двери: «Приёмная секретаря обкома».

«Неужели эта девчушка – секретарь обкома, такая молоденькая, совсем ребёнок?» –

подумала Макора.

В техникуме сказали, что курсы будут проходить в лесотехническом институте. У

Макоры захолонуло на сердце: думала ли она в своем Сузёме, что попадет в институт.

Новая курсантка приоделась, старательно взбила кудряшки на лбу, украдкой взглянула в

зеркальце. К институту подходила с бьющимся сердцем. Большое белое здание показалось

необычно торжественным: вход выдался полукругам, двери высокие, тяжелые. Подъезд весь

обсажен кустами. Они чудно подстрижены, словно по нитке. За чугунной решеткой, среди

зелени, памятник. Макора подошла поближе, прочитала на цоколе: Ломоносов. Подивилась

на крылатого гения, подающего Ломоносову лиру. Странной ей показалась фигура великого

ученого, закутанного в тогу. Но она подумала: «Наверно, так величественнее».

Занятия начались с опозданием: не все курсанты приехали вовремя. В большой светлой

аудитории было пустовато. Макора слушала лектора и думала: «Наверно, это профессор,

может, знаменитый. И вот он учит меня, приехавшую из Сузёма. Как мне понять и не забыть

те премудрости, которые он объясняет?» Но увы, не всё она понимала и приходила в ужас от

того, что почти ничего не запоминалось.

«Голова-то, видно, у меня, как решето, насквозь всё проходит. Вот проболтаюсь тут без

толку, ничего не запомню. Как потом домой вернусь? Скажут: профессора тебя учили. Чего

узнала, выкладывай. А мне и выкладывать нечего. Срам-то какой!»

В перерыв она послушала, о чём говорят другие, и стало легче на душе. Не она одна

такая бестолковая.

Вторая лекция показалась более доходчивой. Профессор (теперь уже другой) говорил не

очень гладко, а понималось лучше, потому что говорил он о знакомом – о лесе. Макора

видела: многие что-то записывают. Она тоже пыталась записывать, но ничего не получилось:

пока одно пишешь, другое пропустишь, и концы с концами не связываются. Закрыла блокнот.

Уж какая ни есть память, а всё лучше, нежели возиться с карандашом.

На третьей лекции стало тянуть в дрёму, голова отяжелела, занемели ноги и руки, начало

уставать всё тело. Хоть бы высидеть до конца! Никогда не думала, что сидя на стуле, можно

устать, а выходит, как ещё можно. Так не устанешь не только в кухне у плиты, но и в делянке

с топором и пилой. Но когда вышла после занятий на свежий воздух, всё прошло. И в душе

появилось новое ощущение, какого раньше не бывало: «Я иду из института, узнала много

важного, чего не знала до этого, и ещё буду узнавать и узнавать».

Теплый вечер разливался над городом. Река и небо светились мягким сиреневым светом.

И трамваи не столь сильно грохотали, как вчера.

Макора уже знала, где садиться на трамвай и где выходить, чтобы попасть в общежитие.

Город стал не таким чужим, как показался при первом знакомстве. Доехала на трамвае до

почты: надо написать домой, а то мать будет беспокоиться. Опустила письмо в ящик,

направилась к выходу – и столкнулась с Бережным. Глазам не поверила. Да и он уставился,

даже вход загородил, люди недовольно заворчали.

По набережной вышли на бульвар, сели на скамейку. Сообщили друг другу, как

оказались в Архангельске. Егор приехал на совещание передовых лесозаготовителей. Живёт

в гостинице на Поморской. Совещание откроется завтра, в театре.

– Видела? От морского вокзала наискосок – большущее такое здание. Вот там. А ты как

здесь очутилась?

– Учусь, Егор Павлович. В институте, в лесном. Там всё профессора, профессора...

Страсть мудрёные лекции говорят, не знаю, пойму ли всё...

Егор потрогал усы, глянул на Макору искоса.

– М-да, девка, далеко пошла. В институте! Профессора...

Макора приосанилась, сказала с важным видом:

– Лекции такие научные, ужас. Профессора ученые, с лысинами, от ума, наверно...

И не выдержала, засмеялась.

– Чудной ты, Егор Павлович. На курсах ведь я. По лесному делу.

– Всё равно добро, – сказал Егор.

Они сидели долго. Уж машины перестали гудеть на улицах, и бульвар обезлюдел.

Макора, нечаянно глянув на часы, воскликнула:

– Время-то! Скоро утро... Тут и не поймешь, когда ночь... Ты уж проводи меня, Егор

Павлович, до общежития.

Егор расправил усы, заулыбался.

– Ровно кавалер барышню провожать... Как в городе...

– Так в городе и есть. Ты что же, думаешь, все в Сузёме находишься?

– Не привычен я по-городскому обходиться. Да придётся, видно... И под ручку

полагается али нет?

– Полагается...

Тих и необычен в летнюю ночь Архангельск. Улицы пусты. Редко-редко прогромыхает

трамвай. На мостовой женщина в фартуке пылит метлой. А светло, что днём. Заря так и не

уходит с неба всю ночь. Крыши домов на той стороне реки в свете зари кажутся аловатыми.

Глянешь в сторону Соломбалы – там ажурные краны судоремонтного завода медленно

двигаются по малиновому пологу зари. А вокруг них собираются кучи облаков. Они на

глазах меняют цвет – розовые, сиреневые, палевые. Говорят, архангельские старожилы по

этим облакам предсказывают погоду. Егору и Макоре та премудрость незнакома, потому они

не обращают внимания на облака. Им ещё надо найти улицу, где стоит общежитие

техникума. А как её найти, если и спросить не у кого. Дворничиха с метлой объяснила так,

морячок показал в другую сторону. Ходили-ходили, никакого общежития не нашли.

Так их и утро застало.

– Пойдем к трамваю. Мне скоро на лекцию, да и тебе в театр, – сказала Макора.

До театра оказалось рукой подать. Макора поехала дальше. Прощаясь, она сказала:

– Заскучаешь, так приходи. В кино сходим...

Егор, соскочив с подножки, помахал ей рукой.

2

Совещание лесорубов длилось несколько дней. Макора всё время поджидала Егора. Он

не появлялся. Макора волновалась, стараясь в то же время убедить себя, что ей безразлично,

придёт он или не придёт. И на лекциях, и в перерывы, и по дороге в общежитие она ловила

себя на мысли, которая словами выражалась примерно так: «Ну и пусть не приходит».

Однажды утром в институтском вестибюле она подошла к газетной витрине. Из-под стекла

на нее глянуло знакомое лицо. Портрет Егора а газете получился сероватым, но Макора

узнала его сразу. Он стоял на трибуне, правая рука застыла в жесте, рот приоткрыт –

произносит речь. Крупными буквами сверху было написано: «Речь лесоруба Егора

Павловича Бережного». Макора не обратила внимания на звонок к занятиям, читала речь:

«В докладе про меня говорили очень уж здорово. Я даже не поверил, что про меня. Наша

бригада стала первой на лесопункте Сузём. Верх взяла. Паша Пластинин немного отстал.

Кубометрами он недотянул. И докладчик сказал, будто знамя Красное мне полагается, нашей

бригаде то есть... Я, конечно, благодарю и от себя и от всех лесорубов своей бригады. Только,

если уж по-правильному, так выдайте знамя Пашиной бригаде. Она заслужила. Она у нас

первая по чуренковскому способу работать стала. Она первая пилу электрическую обуздала,

мы уж потом. Мы у неё учились.

Может быть, я не о том говорю. Выступать я не мастер, на такое собрание первый раз в

жизни попал. Слышал я, как тут хорошие ораторы выступали. Проценты приводили... Мне

так не суметь. Вы подправьте меня, товарищ председатель, если не туда загну. (Смех, голоса:

«Туда, туда! Загибай дальше!») Мне с Пашей не равняться. Вон он сидит, на том ряду...

Видите? Не ему за мной, а мне за ним пришлось тянуться. Спасибо ему, подтолкнул, дорогу

показал. Да и все помогали... Я трудом на правильную дорогу вышел. И вот докуда добрался,

на эдакой высоте стою и говорю... Хоть бы перед вами не запутаться, а то подумают: «Ишь,

лешак из Сузёма вылез и лыка связать не может». Да уж ладно ли, нет ли, а бухну.

Кубометров-то я, возможно, наломаю больше каждого из вас. Батька меня корпусом не

обидел. Нормы казенной не признаю, она мне на разминку. Спросите вон Пашу, он не даст

соврать: когда я в одиночку работал, по две, а то и больше давал. Мужик, сами знаете, от

работы не прячется. Да не в этом дело, хоть я уж и думал, что за самую сердцевину жизни

ухватился! На-ко! Егор Бережной на почетной доске, Егора Бережного в президиум

усаживают, как важного представителя, рядом с уполномоченным из района. Шутка ли! Эко,

думаю, достукался!

А теперь понимаю: хоть и садили тогда в президиум, да в нутре-то у меня ещё было

пусто. Не там я искал сердцевину-то... Но люди помогли её всё-таки найти. А уж нашел да

ухватился за неё, ныне меня с пути не сковырнёшь! Держаться буду обеими руками. От

колхоза, бывало, бежал по дурости. В лесу дальнюю делянку выбирал, от людей прятался.

Сам да один – себе господин. Так думал. И свету был не рад. Не таю, чуть в кулацкой

компании не погряз. Спасибо добрым людям, выручили, по башке легонько стукнули

вовремя. Когда понял я это, будто из дымного кушника1 на волю вышел. Глазам от яркого

свету больно, они слезятся, а дышать легко... Недаром говорится: живи для людей, поживут и

люди для тебя...»

Макора читала, не в силах оторваться от этой вовсе не гладкой, будто взъерошенной

Егоровой речи. И так ей захотелось с ним теперь встретиться, что она махнула рукой на

занятия, поехала в театр искать Егора. Попала как раз в перерыв. Народу полно. Как найти?

Увидела у книжного киоска Пашу Пластинина, кинулась к нему со всех ног. Паша разыскал

Егора.

– Ты что же? Обещал прийти и не пришёл, обманщик, – набросилась на него Макора.

Егор прятал улыбку под усами.

– Так, Макора Тихоновна, занят же был. На трибуне мы нынче выступаем, не лаптем щи

хлебаем.

Паша Пластинин сделал вид, что его очень заинтересовала диаграмма вывозки леса,

висящая на стене.

Среди тысячи людей, передвигающихся в ту и другую сторону по широкому залу, в

необычном гуле голосов они стояли – Егор и Макора – вдвоем, одни-одинёшеньки и

смотрели друг на друга.

3

В субботу Макора проводила Егора, долго махала ему с пристани кашемировым своим

полушалком. Пароход скрылся за судами, стоящими на рейде. Макора с толпой

1 Кушник – лесная избушка.

провожающих вышла на городскую улицу. Давно ли эта улица казалась ей чужой,

неприютной и страшноватой. Ныне она приняла Макору в свой водоворот дружелюбно и

весело. Хорошее настроение не покидало весь день. Немножко и грустновато, что рассталась

с Егором, но рассталась-то ведь ненадолго. Закончатся курсы, снова она приедет в родной

Сузём, и чует сердце, что изменится, пойдёт по-новому жизнь...

А утром Макору разбудил тревожный говор соседок по общежитию. Ещё не одетые, с

растерянными лицами, они стояли у репродуктора.

– Неужели, девоньки, настоящая война?

– Слышь, города наши бомбят, чего же ещё!

– Да помолчите вы, дайте слушать...

Макора вместе со всеми приникла к репродуктору. Он хрипел и трещал, не всё было

можно разобрать. Но одно она поняла: случилось что-то страшное и непоправимое. Еле

ополоснув лица, без завтрака и чаю все поехали в институт. Трамваи названивали резко и

тревожно, ветер гнал по улицам обрывки каких-то бумаг, вихрил пыль. Хотя светило

июньское солнце, но было холодно. То же, наверно, было и вчера. Но вчера ничего этого

Макора не замечала. Нынче каждая мелочь как-то по-особому кидалась в глаза. Исчезли

улыбки с лиц. Случайный смех в толпе казался нелепым, кощунственным. Люди недоуменно

и осуждающе смотрели на весельчака. Что он, не знает, не слыхал?

В городе началась мобилизация. Мужчины-курсанты все ушли на мобилизационные

пункты. Женщинам сказали, что курсы будут продолжаться. В понедельник очередное