Текст книги "Заговор, которого не было..."

Автор книги: Георгий Миронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

VII. Приговорен к расстрелу... условно

Никакие ходатайства не спасли от расстрела профессоров Таганцева, Лазаревского, Тихвинского. Другому петроградскому ученому Михаилу Кондратьевичу Названову – повезло: уже приговоренному к расстрелу, ему заменили казнь двумя годами лишения свободы условно. Что не было, честно говоря, много. Такие же невиновные Лазаревский и Тихвинский были казнены.

Проходил Михаил Кондратьевич по делу со странным названием «Уполномоченные собрания представителей фабрик и заводов Петрограда».

Впервые упоминание о группе с таким невнятным названием я встретил в собственноручных показаниях Таганцева, – действительно существовал такой блок. Придумал ли его Таганцев, отвлекая внимание от арестов антисоветски настроенной интеллигенции этой легендой, или ему диктовали сами чекисты, не знавшие, в какое «дело» включить большие группы случайно арестованных и ни в чем перед законом не повинных людей, – это сегодня определить достаточно трудно.

Вот что писал сам Таганцев: «Начиная с декабря 1920, РСФСР вступила в новую полосу жизни, как было указано на 8 Всероссийском съезде Советов... в Петрограде наступило затишье, заводы бастовали, волынили, но довольно безобидно. И без волынки, за отсутствием топлива, делать было нечего... Рабочие упрекали интеллигентов, интеллигент оправдывался... обещали отправить маршруты за картофелем в Петроградскую губернию... петроградцы не подчинились... раскатались интеллигенты. В Петрограде среди социалистических партий появляется желание столковаться... сходятся социал-демократы – правые и левые, социал-революционеры и даже анархисты, а их представители образуют блок, называя себя «Уполномоченные фабрик и заводов Петрограда».

Настроения такие, судя по всему, в Петрограде были, и достаточно широко были распространены. Но какое отношение имели настроения антисоветской петроградской интеллигенции к террористической, боевой деятельности? Какое отношение имели к «блоку» «уполномоченные собрания представителей фабрик и заводов Петрограда» Всеволод Константинович Заустинский, 1887 г.р., заведующий транспортным отделом фабрики «Госзнак», и уж тем более не имеющий отношения к фабрикам и заводам Михаил Кондратьевич Названов, 1873 г. р., уроженец Твери, консультант Управления «Главсахар»? Да никакого!

Из материалов «Дела» следует, что допрошенный на предварительном следствии В. К. Заустинский 26.06.21 показал, что ни в каких организациях участия не принимал, и даже «не интересовался вопросами их существования»! Признал, что слышал фамилию Таганцева, названную ему следователем, ранее. Кажется, от Попова (Попов Григорий Константинович, 1894 г. р., помощник заведующего подотделом учета «Автогужа», расстрелян по Постановлению Президиума Петрогубчека от 24 августа 1921 г.). Но кто такой, этот упоминаемый в его присутствии Таганцев, он, Заустинский, представления не имеет.

Можно это постигнуть нормальным рассудком? Человек только слышал фамилию человека, которого петроградские чекисты, по сути дела, «назначили» «начальником заговора». Никаких обличающих его материалов в деле нет. Свидетельских показаний, обличающих в совершении преступления, – нет. Сам ни в чем не признался. И до последнего момента просто не понимал – в чем его, собственно, обвиняют. И все-таки расстреляли. Правда, промашка вышла. Вначале расстреляли, а потом обнаружили на расстрелянного компромат. Но, с другой стороны, и вины их в том нет, поскольку компромат поступил по почте примерно через месяц. Можно было бы придать «делу уполномоченных» новый виток. Но расстрелянного не воскресишь. А жаль, – подумали, наверное, петроградские чекисты. Попробовали, было, начать новую разработку... Поскольку в анонимке, пришедшей в ВЧК, видимо, от сослуживца казненного, докладывалось, что Заустинский имел «сожительницу гр-ку Андрееву Марию»... «Полагаю, – писал далее доброжелатель, – что от гр. Андреевой еще можно узнать относительно дела, т. к., имея интимную связь с гр. Заустинским, она может показать много нового. По делу Таганцева и Заустинского гр. Андреева арестована не была, и про ее связь с гр. Заустинским ВЧК не знала... Прошу Вас принять соответствующие меры...»

Писал человек, судя по всему, хорошо информированный о ходе следствия. Не знал доносчик, однако, в чем обвиняют Заустинского, и потому докладывал, что тот является участником заговора против советской власти. Заявление его было передано в районную агентуру ЧК, проверено, но от дальнейшей разработки Андреевой отказались: ясно вскоре стало, что к «антисоветскому вооруженному заговору» ни Заустинский, ни гр. Андреева (вне зависимости от того, была ли она его сожительницей или нет) отношения не имеют, Андрееву выпустили. А Заустинский уже был расстрелян по делу «уполномоченных». Реабилитировать, конечно, не стали. Не было тогда такой практики. Так и оставили. Вплоть до 1991 г., когда вопросами реабилитации занялись работники Российской прокуратуры, без труда убедившиеся в полной невиновности перед законом Всеволода Константиновича.

Заголовок же этого очерка связан не столько с Заустинским, который был приговорен без всяких оговорок, сколько с Михаилом Кондратьевичем Названовым, который действительно был вначале приговорен к расстрелу, а потом – не то чтобы помилован, это означало бы, что у нас арестовывают невинных, а приговорен к двух годам лишения свободы условно. И это был как раз тот редкий случай, когда человека спасли от гибели ходатайства.

Арестовали бывшего тверитянина, живущего в Петрограде и работающего консультантом Управления «Главсахар», неожиданно. Обвинений поначалу никаких не предъявляли. Спросили только, не знает ли уважаемый консультант человека по фамилии Таганцев? Оказалось – знает. Что чекистов не удивило, потому и арестовали, что знал Названов Таганцева. Признал на допросе Михаил Кондратьевич, что действительно однажды познакомил Таганцева, по его просьбе, с Николаем Ивановичем Ястребовым (1889 г. р., уроженец Воронежской губернии), работавшим членом коллегии Мурманского железкома. Но при их разговоре не присутствовал и о теме беседы представления не имеет. Поначалу чекисты не поверили. Допросили Таганцева, Ястребова и, на всякий случай, – сотрудницу Сапропелевого комитета Российской академии наук, в котором с пользой для Отечества служил профессор Таганцев. И все трое клятвенно заверили – не присутствовал при том разговоре М. К. Названов. Дело даже не в том, что разговор был невинным. Но факт неприсутствия в участии в деятельности Петроградской боевой организации. Познакомил ранее незнакомых двух людей, которые потом оказались привлечены к уголовной ответственности за подготовку антисоветского заговора. Минимум вины, казалось бы.

Но, хотя и шел всего лишь «незабываемый 1921», а не 1938 или 1939, знакомые Названова забеспокоились. Его знали и в СТО, и в ВСНХ, ценили и как крупного специалиста. Народный комиссар внешней торговли Красин, Председатель Госплана Кржижановский, Председатель ВСНХ Богданов обратились с письмом к Председателю коллегии ВЧК о необходимости освобождения Названова; «будучи абсолютно уверены в полной непричастности Названова к каким-либо вредным Советской власти предприятиям и замыслам, мы просим об освобождении Названова под наше формальное поручительство», – писали эти известные в стране люди, «старые большевики».

Видимо, «вышли» и на Ленина. Председатель Совнаркома 19 августа 1921 г. обратился к зампредседателя ВЧК

И. С. Уншлихту с запросом: предоставить ему материалы по делу Названова.

Уншлихт, в свою очередь, запрашивает 20.08.21 телеграммой за № 22300 Петроград, Якова Агранова:

«Согласно предписанию Председателя Совета Народных Комиссаров представьте мне для доклада в письменной форме через 48 часов точные справки, каковы улики, и копии протоколов допросов по делу Названова».

10 октября 1921 г. Председатель Совнаркома В. И. Ульянов (Ленин) пишет записку В. М. Молотову – для членов Политбюро ЦК РКП (б): сообщает, что договорился с Уншлихтом о задержании исполнения приговора над Названовым и просит перенести этот вопрос на обсуждение в Политбюро, где рассмотреть возможность отмены приговора Петрогубчека с заменой двумя годами условного осуждения. В этот же день состоялось заседание Политбюро. Все члены высказались за предложение Ленина.

А откуда, собственно, взялся приговор, который рекомендовали отменить на Политбюро? Дело в том, что пока шла переписка между Лениным, Уншлихтом, Семеновым и Аграновым, 3 октября Петрогубчека, не дожидаясь, когда там в Москве вчитаются в материалы, а скорее всего, торопясь, поскольку серьезных доказательств вины Названова так и не было получено, приговаривают Михаила Кондратьевича к расстрелу. Узнав об этом, защитники Названова апеллируют к руководству ВЧК – дескать, еще не разобрались сверху, а тем временем – уже нет никакой надежды? Из ВЧК в Петроград Семенову идет срочная почто-теле– грамма за № 95: «Приговор коллегии губчека от 3.10.21 г. по делу Названова без санкции Президиума ВЧК в исполнение не приводить». Оперативно сработали. Нависший над головой петроградского ученого «дамоклов меч» остановился в своем неумолимом движении.

Сразу после заседания Политбюро (11.10.21) зампред ВЧК Уншлихт телеграммой за № 2279 запрашивает у Председателя петроградского губкома Угланова и Председателя Петрогубчека Семенова материалы по делу Названова для представления уже в ЦК РКП(б).

И наконец, 14 октября на заседании ЦК РКП(б) по делу Названова было принято постановление. Процитирую этот замечательный документ, вызывающий сегодня ретроспективные размышления на тему роли партии в исполнении законов, во внесудебных расправах и несудебных решениях: «п. 9. а) подтвердить постановление политбюро об отмене решения Петроградского губчека о применении к Названову высшей меры наказания, б) применить к Названову лишение свободы на 2 года, отложив применение условного освобождения до получения дополнительных справок, которые поручить представить ВЧК совместно с т. Зиновьевым в 2-недельный срок» (Секретарь ЦК В. Молотов).

Вот так. Не суд, не прокуратура (она была учреждена в 1922 г.). Высший орган правящей партии, государство в государстве, принимал важнейшие решения, связанные с наказанием правонарушителей. Хотел – миловал, не считал возможным – приговоренных казнили. Но даже в 1921 г. случаи вмешательства в «работу» чекистов были эпизодическими. Ибо таким же, как партия, государством в государстве, были органы ВЧК, «карающий меч революции». «Щит и меч». Щит защищал государство от тех, кто, по мнению защитников, был опасен. Отдельного же гражданина защитить было некому. В 20-е годы некоторых из невинно осужденных удавалось чудом вытащить из кровавой мясорубки. В 30—50 это случалось все реже и реже.

А в случае с Названовым и вовсе, казалось бы, произошло чудо: и Ленин вступился (хотя, —помните его слова о Тихвинском про то, что химия и контрреволюция друг другу не мешают? – вполне мог бы так сказать и ходатаям о Названове), и Политбюро поддержало (чувствуете, на каком уровне только и можно было спасти невинного человека), и в ЦК РКП(б), к счастью, не нашлось ни одного соратника по большевистскому подполью, у которого, как в деле с профессором Тихвинским, сохранились почему-то неприятные воспоминания о приговоренном к расстрелу, или подозрения, хотя и ничем не подтверждаемые: а не работал ли тот на охранку? Большой удачей для Названова было и то, что он не вступал в партию, а потому и не выходил из нее, разочаровавшись в большевистском экстремизме. В общем – повезло.

Дальше уже было дело техники. Главное, что большевики в правительстве, в ЦК вовремя заступились, а чекисты, в частности, в Петрограде, что-то замешкались и не успели быстро расстрелять невинного. Выписка № 7009 из протокола № 67 Заседания Политбюро ЦК РКП(б) от 14.10.21 за подписью секретаря ЦК В. М. Молотова (его враги называли «железной задницей партии», но тут пунктуальность и аккуратность Вячеслава Михайловича как раз сослужили хорошую службу) была направлена в Петроградский губ– ком Угланову и Петрогубчека Семенову, и руководителю петроградских большевиков Григорию Зиновьеву(во-первых, положено, во-вторых, видимо, зная крутой нрав этого верного ленинца, легко санкционировавшего не только единичные, но и массовые расстрелы).

Исполнение приговора было задержано ВЧК. Как говорил Ильич, доверяй, но проверяй. И уже 16.12.21 секретарь В. И. Ленина Л. А. Фотиева, а 17.12,21 г. и сам Владимир Ильич запрашивают зам. председателя ВЧК Уншлихта о состоянии дела Названова и причинах задержки исполнения постановления Политбюро ЦК РКП(б). То, что Названова не расстреляли, как говорится, спасибо большое. Но почему не освобожден? Видимо, все необходимые справки были в Москва получены, и сомнений в невиновности Названова ни у кого уже не оставалось. Политбюро – инстанция солидная, но ВЧК – «фирма» самостоятельная. И Уншлихт в ответном письме от 19.12.21 сообщает, что освобождение Названова задержано до окончания следствия по делу Таганцева.

Лукавил, конечно же, «второй чекист страны»: Таганцев к тому времени был давно расстрелян, как и большинство его «подельников», которые о существовании и «дела», и «заговора», и «боевой организации» впервые узнали лишь в подвалах ЧК. Никаких документов новых не было и быть не могло – кому об этом и знать, как не руководителям ЧК, – сами ведь придумывали «дело»... Но... принято было соблюдать правила игры. Словно есть законы, правосудие, его исполнение. Словно есть прокурорский надзор, словно можно послать прокурорское представление с рекомендацией о пересмотре дела... Единственный «прокурорский надзор» тех лет – высшая инстанция – ЦК РКП(б). И то пришлось подождать, пока чекисты, «блюдя лицо» и сохраняя «честь мундира», решат – пора или еще рано выпускать на свободу...

17 декабря 1921 г. М. К. Названов был из-под стражи освобожден. «Один выпал из гнезда...» Случайно. Повезло...

VIII. «Бомбы для диктатуры пролетариата»

Начальник террора против памятника Володарскому

Следующая группа, входившая в качестве составной части в «Петроградскую боевую организацию» и рассматриваемая мною в рамках истории «Заговора Таганцева», – носила устрашающее название «Террористические группы». Автору доводилось в ходе своих исторических изысканий листать материалы, повествующие о кровавой деятельности боевиков-бомбистов «Народной воли», партии социалистов-революционеров, наконец, большевиков. В памяти невольно вставали и такие террористы-экспроприаторы, как Иосиф Сталин и легендарный Камо. Казалось, раскрою папку с «Делом», и передо мною предстанут такие же отчаянные храбрецы, обладавшие холодным разумом и горячим сердцем. С разумом вышла, однако, большая неожиданность, когда, читая материалы «Дела», я добрался до показаний Василия Ивановича Орловского. Что же касается отчаянных храбрецов, то тут стоило еще разобраться, кто более на эту роль годился – «гнилой интеллигент», явно мягкий и робкий человек В. М. Козловский, или в жизни чрезвычайно в себе уверенный, но на допросах быстро скисший хлебопек-матрос В. М. Перминов. При первом же беглом чтении материалов «Дела» возникли, мягко говоря, большие сомнения в факте существования группы, а также причастности проходивших по ней граждан к инкриминируемым им преступлениям. Думается, читатель согласится со мной, если я изложу хотя бы некоторые сюжеты этого «кошмарного» дела о «белом терроре» в Петрограде.

Итак, живет себе в Шлиссельбурге бывший военный моряк с эскадронного миноносца «Выносливый» Балтфлота Василий Иванович Орловский, 1898 г. р., как сказано в деле, без определенных занятий человек. Да и откуда взяться занятиям, если с флота он уволен после чисток, начавшихся сразу за поражением Кронштадтского восстания, а работы никакой в маленьком Шлиссельбурге нет. И решает он, как сказано в справке ПЧК, «вместе с командиром судна и гр. Шмидтом» (по делу потом привлекались граждане А. Н. Шмидт и Д. Л. Шмидт, но то ли не нашли родства с эмигрантом, то ли не доказывали какую-либо вину, но эту пару Шмидтов отпустили по домам и «уголовное дело в отношении их было прекращено в процессе расследования»!) или, как отмечалось в показаниях свидетеля В. И. Кубасова, «вместе с командиром Кветковским и старшим механиком» рвануть за границу. Тем более, что, хотя восстание давно кончилось, балтийских моряков время от времени загребало ЧК.

Очень хорошо, что бежал Василий Иванович вместе со свои командиром. Потому что сам Орловский был, судя по всему, довольно рассеянный человек с легкой фантазийностью в восприятии окружающего мира. Командир же корабля – он всегда командир. Организован переход в Финляндию был четко и, с военной точки зрения, единственно правильно. В небольшом Шлиссельбурге, где все друг друга знают и ежедневно видят, был пущен слух, что «уйдут» 10 сентября 1919 г. Может быть, соответствующие службы к тому дню и проявили к морякам необходимое в таких случаях внимание, но, как показал на следствии свидетель, «разболтав всем о 10 числе, убежали 7—8 сентября, и в дальнейшем их более не видели».

То есть сам переезд в Финляндию будущего «белого террориста» Орловского подтверждают свидетели В. Н. Кубасов и И. Д. Муразин. Тут все сходится. А вот что дальше стало с «командиром Кветковским» и «гр. Шмидтом» – не известно. Орловский же Василий Иванович долго в Финляндии не выдержал и бежал обратно, благо опыт перехода границы получил под руководством офицера. Но на этот раз шел один, тут его и взяли. Не на границе, впрочем, а уже в Петрограде, куда он прибыл в апреле 1921 г., в самое неудачное для себя время, когда петроградские чекисты стали собирать всю «контру» в один мешок, чтобы перетря ся его, отобрать нужные кандидатуры для того или иного «дела». В. И. Орловский как боевой моряк показался вполне подходящей кандидатурой на роль боевика, главаря террористов. Его и «назначили».

Сейчас уже трудно проверить – сам ли Василий Иванович, со слегка сдвинутой психикой после долгий метаний между Россией и Финляндией, придумал себе этот титул, или подсказал следователь, но в показаниях Орловского черным по белому написано: прибыл в апреле 1921 г. в Петроград с террористическими целями, создал террористическую группу, на собрании организации, почему-то проводившемся на польском кладбище (чем не сюжет для детектива, снимаемого на Детской и юношеской студии имени А. М. Горького?) был избран (!) начальником террора (!).

Естественно, организация во главе с таким боевым командиром должна была иметь далеко идущие коварные цели. Главная же из них, однако, несколько удивляет своей заземленностью: «ему было предложено убить Анцеловича, члена петроградского ЧК»...

Из воспоминаний и опубликованных в последние годы документов мы знаем, что у большевистских руководителей было своеобразное соревнование – на кого из них будет больше всего покушений, на бумаге, естественно. И подследственных пытками заставляли брать на себя вину в подготовке покушений на всех видных руководителей партии и правительства. Местные следователи выбивали показания о терроре против своих местных партийных вождей. Доходило до абсурда, когда обвиняемые даже имен и фамилий тех, кого якобы должны были убить, не знали. Зато эта информация широко публиковалась в газетах и создавала дополнительный «имидж» вождям – вот, дескать, какие они борцы за всеобщее счастье, что даже подлые наймиты империалистов пытаются их уничтожить. Страшные времена, когда репутация создавалась на крови. Тысячи людей были расстреляны или пошли в лагеря за мифические попытки убить Сталина, Ворошилова, Кагановича, Андреева, Жданова, Ягоду, позднее – Ежова и Берию.

В Москве террористы «охотились» на Дзержинского, Менжинского, Артузова, Уншлихта. В Петрограде – свои вожди и свои террористы.

Никто в группе террористов под руководством Орловского никогда в жизни не слышал фамилии пламенного петроградского революционера Анцеловича. Но кого это волновало? Анцелович ходил гордый и принимал поздравления от товарищей по борьбе. А Василий Иванович Орловский, рассудок которого стал после треволнений в Петроградском ЧК еще более податлив на внушение и внешнее воздействие, давал показания...

И показал много интересного. Так, дал исчерпывающие сведения об американской, английской, французской и финской разведках, их структуре, способах вербовки агентов. Охотно согласился со следователем, что он давно и хорошо знает по совместной контрреволюционной деятельности членов «Петроградской боевой организации» Таганцева и Таганцеву, Дмитриева и Морозова, но при этом простодушно добавил (а следователь это признание занес в протокол допроса), что «кто чем занимался» – он не знает. Между вопросами о подготовке различных терактов в Петрограде Василий Иванович доверчиво признается, должно быть, уже полюбившемуся ему следователю, что «за 400000 рублей в месяц» он «с готовностью» сотрудничал бы с любой террористической и шпионской организацией.

То есть с террором все ясно. И со шпионажем тоже. Но жаль ограничивать сферу деятельности арестованного, коли он так охотно дает показания, соглашаясь со следователем и по сюжету, и по деталям.

То ли следователь предложил ему взять на себя еще и контрабанду и спекуляцию, то ли сам он проявил инициативу, то ли, наконец, действительно как-то в этом участвовал, но Василий Иванович, не ограничившись шпионажем в пользу ряда европейских разведок, взял на себя еще и спекуляцию, рассказав о связях с супругами Зубер, братьями Пак, Осиповым и другими, занимавшимися скупкой ценностей и спекуляцией продуктами. Поскольку профессор Таганцев действительно пытался помогать коллегам по кафедре, доставляя продукты из поездок (по линии Сапропелевого комитета), покупая их на деньги родственников петроградских ученых, оказавшихся за рубежом и пытавшихся помочь оставшимся, – не удивительно, что пути их пересекались. И вот в показаниях В. И. Орловского появляются сведения о членах «Петроградской боевой организации» – Таганцеве, Дмитриеве, Кунцевиче, Ромейко, Никольском... Но следователь, видимо, не нажал вовремя, и Орловский так ничего доказывающего их вину и не показал. Есть в протоколе допроса фраза, что о степени участия указанных лиц в организации он не знал. Можно допустить, если, конечно, он имел дело со спекулянтами продуктами, что Таганцев (как показал на следствии Орловский) действительно передавал ему (на продукты) первый раз 60 тыс. рублей, второй – 100 тыс. (не будем при этом забывать, что, несмотря на обилие нулей, суммы это были небольшие – на продукты хватало, а вот на оплату взрыва памятника дорогому товарищу Володарскому – явно мало...). И тут следователь делает уже испытанный, традиционный ход: пару фактов реальных плюс один вымышленный, пару фактов, имевших место, и фантастическое их объяснение. Вполне допустимы в контексте 1921 г. передача определенных сумм профессором бывшему моряку, если профессор подкармливает коллег, а бывший моряк, за неимением службы, спекулирует помаленьку. Но если подтверждены две передачи, почему бы не подстегнуть к ним третью... Ненавязчиво, через запятую... Первый раз дал 60 тыс., второй раз – 100 тыс., а в третий раз Таганцев передал Орловскому бомбу, чтобы взорвать поезд Красина, переправлявший золото бастующим английским рабочим, в то время когда в России самим нечего есть. Классический способ добывания нужных показаний от слабого подследственного! Стоит признать первые две «передачи», а от третьей уже не отказаться. И логика «теракта» следователем построена очень убедительно: сами голодаем, а он английским рабочим... Взорвать поезд, к чертовой матери!

Насчет бомбы – запомните, я еще вернусь к этому мифическому, существовавшему лишь в протоколах допросов, взрывоопасному предмету. А пока обращу ваше внимание на показания гражданки Рафаиловой, на квартире у которой В. И. Орловский несколько раз ночевал, будучи в Петрограде, и где якобы происходили нелегальные сходки «террористической группы» и встречи с лидерами «Петроградской боевой организации».

Один абзац свидетельских показаний О. Рафаиловой сводит на нет всю хитроумную конструкцию следователей: «Относительно «Союза освобождения России» (так, видимо, в первых допросах чекисты называли создаваемую ими контрреволюционную организацию, переименованную затем в «Петроградскую боевую организацию») слыхала от Орловского, но я уверена, что он в этом деле очень мало смыслит... Он, по-моему, ненормален, страдает манией величия, человек необразованный... он сам не отдавал себе ясного отчета, чего он собственно хочет... Я жалела в нем человека, жалела как всякого нищего, которому не могу отказать в помощи».

Следователи не пожалели убогого, радостно ухватились за фантастическое его признание в том, что является «начальником террора» в Петрограде. И нисколько не сомневаясь (ненормальность Орловского по ходу следствия становилась все очевидней), стали навешивать на него одно за другим фантастические обвинения...

И несмотря на отсутствие каких бы то ни было доказательств участия Орловского в деятельности «Петроградской боевой организации», несмотря на явную сомнительность его показаний о составе, структуре и направлениях деятельности почти всех европейских и американской разведок, несмотря на даваемую ему свидетелями характеристику как человеку, мягко говоря, с большими странностями, Президиум Петроградской губчека в постановлении от 24.08.21 г. о расстреле Орловского констатировал:

«Орловский – активный участник «Петроградской боевой организации», был избран начальником террора, взорвал вместе с Германом памятник Володарскому, два раза врывался в квартиру Анцеловича, пытался взорвать и ограбить поезд Красина, намеревался убить Кузьмина и Зиновьева, служил в германской, финской контрразведках».

Откуда взяты эти фантастические сведения – до сих пор не известно.

И Орловский Василий Иванович, он же Варнухин Федор Сидорович, он же Хейнеман, он же Скобелев, 1888 г. р., уроженец Черниговской губернии, был по постановлению Президиума Петрогубчека расстрелян 24 августа 1921 г. С «начальником террора» было покончено. Товарищи Зиновьев, Кузьмин, Анцелович и памятник товарищу Володарскому могли спать спокойно...

Знакомство с материалами дела позволяет согласиться с опасениями В. Н. Таганцева (недаром он ставил в качестве одного из условий своего «сотрудничества с органами» психиатрическое освидетельствование В. И. Орловского и освобождение его как неспособного отвечать за свои поступки) и с мнением О. Рафаиловой: «начальник террора», возможно, и представлял опасность для советской власти, но вряд ли мог быть руководителем «террористической группы» – он самим-то собой, судя по рассказам свидетелей, руководил с большим трудом.

Но ведь в «тергруппе» были и вполне разумные люди, можно сказать, интеллектуалы. Может быть, с юридической или психологической точки зрения они представляли опасность для вождей революции, или, на худой конец, для памятников им?

«Прощай, геолог...»

Знакомлюсь с делом другого господина, входившего, судя по обвинениям, в тергруппу, – В. М. Козловского.

Умен, образован, обходителен, разумен в словах и поступках. Право слово, если бы тогда на польском кладбище не «избрали» Василия Ивановича «начальником террора», лучше бы подошла на роль лидера кандидатура Козловского. Виктор Михайлович родился в 1883 г. в Орловской губернии, на момент ареста служил сотрудником Геологического комитета ВСНХ. Взяли его в июне 1921 г. Знакомства с В. Н. Таганцевым он и не скрывал, однако заявил, что оно имело семейный характер. А вот дальше арестованный «террорист» начал говорить совсем не то, что нужно было следствию: отрицал знакомство с людьми, фамилии которых ему назывались (он ведь в отличие от В. И. Орловского был абсолютно нормален и сразу не мог понять – почему он должен считать знакомыми совершенно незнакомых ему людей?). От него ждали экстремистских политических заявлений – как-никак террорист, а на террор можно пойти лишь в состоянии крайнего озлобления на противника. Но и тут постигло следователей разочарова ние. На допросе 16 июня 1921 г. Виктор Михайлович показал: «Я аполитичен. Каждая партия, стоящая у власти, вызывает у большинства оппозиционное к себе отношение. Я не мог стать участником какой-либо контрреволюционной организации, ибо не имел определенного идеала, никогда я не вел никакой агитации». Встречаются, наверное, и аполитичные террористы. Но что-то никак не походил на экстремиста сотрудник Геологического комитета ВСНХ. В сущности, единственное, что было доказуемо и чего он от следствия и не скрывал, – это факт его личного знакомства с профессором Таганцевым. Помните, мы уже отмечали этот аспект действовавшей тогда системы: арестовывались знакомые подозреваемых, потом знакомые знакомых... Что-нибудь да всплывало: либо происхождение, либо антисоветские настроения. Что-нибудь арестованные да вспоминали... А если им это не удавалось сразу, то им помогали вспомнить. И уточнить показания. Система срабатывала в большинстве случаев. Сработала она и в отношении В. М. Козловского. В тот же день, спустя несколько часов (!) он дает совсем иные показания. Стоило за дело взяться опытнейшему особоуполномоченному ВЧК Я. Агранову, и на свет появились такие показания В. М. Козловского:

«...в марте деятельность организации оживилась (это той организации, в которой он, как говорил поутру, не состоял и о существовании которой ничего не слышал, с руководителем которой – профессором Таганцевым – просто дружил семьями!)... Начались конспиративные совещания в задней комнате, в которых я... участия не принимал». Интересно, что сегодня, читая показания подследственных, написанные многие десятилетия назад, ясно видишь, как они создавались, словно стоишь за спиной пишущего, чувствуешь его мучения, переживания, сомнения, видишь его надежды: вот тут напишу так, и выскользну... Не поймают... Это признаю, а вот это – нет. Но, как любили в стенах ЧК повторять старинную русскую пословицу: «Коготок увяз...» Словом, если увяз хоть чуть– чуть – пропал...

Написал В. М. Козловский, после весьма доверительной беседы с Я. Аграновым, что присутствовал при конспиративных встречах контрреволюционеров-террористов – и все. Дальше он может сколько угодно твердить, что ничего не слышал. Его заставят вспомнить то, что он не слышал. Он может уверять, что ничего не видел, никого не знает. Опытные товарищи освежат его память, назовут тех, кого он не видел... А он еще на что-то надеется, наивный. Пишет: «Названной организации я не знал, к деятельности ее относился отрицательно». Это уже для странички сатиры и юмора. Если бы за этими косноязычными «признаниями» образованного человека не стояла жизненная трагедия. Какие уж тут улыбки. За строками – мучительная борьба человека за жизнь и честь! Он пишет правду: не знал он ничего о «Петроградской боевой организации» и знать не мог, ибо в том масштабе, в каком ему предлагали признать, она существовала лишь в фантазиях следователей и в материалах фальсифицированных допросов. Но беседа В. Козловского с Я. Аграновым продолжается. И Виктор Михайлович «вспоминает» все новые и новые детали своей контрреволюционной деятельности: «Совершенно не знал, кто и в каком размере финансирует организацию». Но этого мало. Хоть что-нибудь может он выжать из своей биографии российского интеллигента, порочащее его перед пролетарской общественностью! Вспомнил, наконец, – в ответ на настоятельные просьбы следователя: «Я во время февральского выступления рабочих отнес в Горный институт... пару... прокламаций, где студенты приглашались поддержать рабочих...» Так и слышишь усталый, с хрипотой голос товарища Агранова: «Мало, Виктор Михайлович, мало... Хорошенько подумайте!» Подумал, вспомнил: «Устроил знакомство В. Н. (Таганцева. — Авт.) с... Петровым по просьбе первого». Это уже серьезнее. Если, разумеется, имело место – это уже можно обозначить как организацию конспиративной встречи двух контрреволюционеров!