Текст книги "Заговор, которого не было..."

Автор книги: Георгий Миронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Для Зверя своих нет

Первый срок Рома оттянул в Надвоицах. На зоне себя сразу поставил. И «манькой» у него был тихий учитель рисования из Сортавалы, на год старше Ромы и сидевший, как ни странно, за изнасилование своей 70-летней квартирной хозяйки. Парнишка был спокойный. Изредка на него что-то находило. Тогда Рома бил его без жалости в кровь. И парнишка успокаивался. И снова оформлял в клубе транспаранты, рисовал Рому в фас и профиль и делал в массовых масштабах натюрморты с цветами в стеклянных вазах для семей вертухаев. Так что жили Рома и Алексей хорошо – и табачок, и чифирек.

От чифиря, от работы, или так уж ему записано на небесах было, но стал Рома на сердце жаловаться. Сердце стучало так, словно сейчас выломится наружу и не останавливаясь рванет на колючую проволоку.

–Не удержать. Сердце трепыхается. Помру? – спросил Рома лепилу-врача.

– Кончай чифирь глушить с табаком и водярой – еще поживешь.

Рома испугался и пить чифирь перестал. Курил только.

* * *

—Разрешите прикурить? – спросил он в тамбуре поезда Надвоицы—Петрозаводск хмурого мужика лет 35—40.

Он знал этого мужика. Тот тянул срок на зоне, хотя и в другом ИТУ, но тоже под Надвоицами. На комбинате видал. Ему сказали тогда:

– Ювелир.

На того мужика кивнув, сказали.

– Что ювелиру на алюминиевом комбинате делать? Золотой насечкой алюминиевые дуршлаги украшать?

–У него тут лаборатория. Или кузня. Как хотишь, так и называй. Он из золотого лома слитки льет. Спецзаказ.

– Может, его пошерстить, что и найдется? – предположил Рома.

– Не, его проверяют. Отсюда в зону он чистым уходит. Но зарабатывает, по слухам, прилично. Может, что и выносит, но по крупиночке. Здесь его щупать смысла нет. А вот как выстрелится из лагеря – тут бы его пошмонать, – золотое дело!

Освободились они в один день. Это уж – случай. Кому как везет по жизни. Роме всегда везло. Он так считал. И тут повезло. Опять же в один день.

Их из ИТК в вагоне общем ехало еще двое. Но они про золотых дел мастера, видать, ничего не знали. Сидели в вагоне, в карты резались.

А Рома дождался, когда кузнец-золотишник в тамбур выйдет, и – за ним. Так, по движению души, без плана.

–   Прикурить, говорю, разрешите? – снова спросил Рома, сверля черными, чуть раскосыми глазами корявое от оспы или юношеских еще угрей лицо мужика.

– Огня не жалко, – скупо ответил мужик.

–Долго срок тянул?

– Сколь тянул, все мое.

Мужик был, похоже, не сильно разговорчив. Так ведь и не диспуты Роме с ним устраивать. Разговор – для контакта.

– Я вроде видал тебя на комбинате.

– Возможный факт.

– Я там алюминий отливал. А ты?

Мужик промолчал.

– Был «цинк», что ты золотишко отливаешь.

– Сорока «маляву» на хвосте принесла? Брехня.

– И хорошо платили?

– Сколько есть, все мое.

–Слыхал, ты из всех грехов только куришь? Значит, что заработал, все с собой?

– К чему клонишь? – набычился мужик, тиская что-то в кармане, – то ли заточку, то ли свинчатку.

– Делиться надо. Я здоровье на алюминии сжег, а ты, эвон, на золотишке ряшку-то наел.

Мужик был явно не крутой. Может, и впрямь за что-то ювелирное сел – лил на воле золотишко для дантистов, или еще что. Струхнул.

Вот интересно: Роман всегда чуял, как зверь, когда его боялись.

Не просто видел: дрожание рук, коленок, губ, страх в глазах.

Нет, он чуял, как чуют запах звери. Чуял, – даже в темноте тамбура, – мужик его боится.

Прикинул. Где будет держать неглупый человек свое богатство? В фибровом чемоданчике, фанерном сундучке, «сидоре», оставленном на своем спальном месте в бесплацкартном вагоне, на второй или третьей полке, где в его отсутствие по причине перекура «сидор»-то попутчики и по– шерстить могут, или... Или при себе.

– При себе, – отвечая на свой же вопрос, вдруг вслух сказал Рома.

– Чего? – недоуменно протянул мужик-золотишник.

– Значит, говоришь, работал много, вот и заработал?

– Я того не говорил.

– Не говорил, так скажешь. Знаю я вас, мужиков. Срубите копейку-другую и ходите гоголями – богачи! А богатство твое – тьфу, растереть и все.

– Это как?

–      А так. Если все, что ты заработал за восемь лет, – ты ж восьмерик из десятки отсидел, так?

– Ну, так.

– Если все, что за восьмерик заработал, ты с собой можешь унести, – разве это богатство?

– Кто сказал, с собой? – еще больше испугался мужик, непроизвольно протянув правую руку к запазушке, да вовремя остановился на полпути, отдернул руку-то, ан поздно, движение Рома засек.

– А что? Скажешь, все богатства в «сидоре» на третьей полке в вагоне оставил?

– Я этого не говорил.

– И я не скажу: терпеть не могу врать товарищу по несчастью.

Мужик сунул руку в карман бушлата. Не успел вынуть.

В руке у Ромы сверкнула заточка.

Рассчитал так, чтоб ударить в подвздошье. Но ниже того места, где у мужика золотишко или «бабки» были спрятаны. Еще не хватало от кровищи их тут оттирать. Холодно в тамбуре.

Ударил с легким всхлипом, нервно втянув холодный, пахнущий горевшим в топке вагона торфом, табачным перегаром воздух широкими крыльями носа...

–Ах-ить... – только и выдохнул мужик: одна рука так и осталась в кармане, другую выпростал, заскреб то место, куда вошло тонкое лезвие заточки.

–      Аххх-ить, – повторил он и сполз по стенке, задел хлястиком ватника какую-то вагонную железяку, повис беспомощно на какое-то мгновение.

Рома, успев резко вытянуть лезвие заточки, снова размахнулся, уже без страха и ожесточения, спокойно и равнодушно, добивая, вонзил лезвие чуть выше и левее, холодным умом своим прикинув, что золотишко и деньги либо в правом кармане, либо посередке, так что кровь, брызнувшая из разрезанного сердца, не должна б схоронку запачкать.

Он потом сам себе всегда удивлялся.

Как до убийства доходит – он вначале слегка дрейфит, словно опасается возможного отпора, потом приходит холодное рассуждение – как надежнее добить, как взять то, ради чего убивал, как уйти от погони.

Но в промежутке между этими моментами, – и это он тоже хорошо за собой знал, – был момент, когда он на какое-то время словно совсем терял рассудок.

Это когда он видел первую кровь.

От крови он зверел. И, увидев кровь, начинал бить, резать, крушить. Злобно и яростно. Как волк в хлеву, когда одну овцу с собой уволочет, а десять зарежет. Просто так. От запаха крови озверев, разъярившись, войдя в раж...

Убедившись, что золотых дел мастер точно помер, он стынущими руками расстегнул ватник у него на груди, залез правой рукой за пазуху, нащупал табачный кисет, плотно набитый чем-то (золотыми слиточками, песчиночками или туго свернутыми рублями, но плотный был мешочек), и рванул его наружу, да не уберегся – сквозь распахнутый бушлат, сквозь кровавое месиво нижней, ставшей красной из белой рубахи и надетой поверх ношеной ковбойки рванула навстречу его замерзшей руке горячая кровь, залила и мешочек с золотом и деньгами.

Увидав кровь, Рома мешочек выронил, почувствовал соленый вкус крови во рту, сильно и быстро забилось сердце, он переложил заточку из левой руки, которой взял ее, пока правой щупал, что там на груди у мужика, сжал правой ладонью наборную ручку, огляделся...

Ощерился... Пена желтая в углах губ выступила...

Тут на свою беду и вышли покурить в тамбур два кента его, с которыми вместе срок тянул, вместе на комбинате ломился, вместе чифирь сосал вечерами в бараке. Не друзья, но – кенты по сроку. И потому западло на них было руку по пустяку поднимать.

Да он не в себе был: если бы сразу ушли, увидав его ощеренное лицо, может, ничего бы и не было.

Или молча, как бы одобрив сделанное им, покурили, предложили свою помощь, чтоб труп сбросить из вагона.

А они – свое.

Западно, дескать, у своих... Крысятничество это. А крысятникам – суровое наказание по воровским законам. Кто у своего украдет...

Ведь сразу поняли, суки драные, что не поспорил он, не поссорился, не в драке убил. Из-за кисета, в крови валявшегося на полу, убил.

– Западло...

Ни слова в свою защиту Рома не сказал. Он как повернулся, тяжело дыша, дрожа всем телом, к вышедшим в тамбур, как стиснул ладонью теплую ручку заточки, так и стоял, словно ждал нужного слова или жеста как сигнала для атаки.

– Западло это, – донеслось наконец до его слуха.

Отвечать не стал, рванулся к говорившему, у которого

руки были заняты тем, что цигарку сворачивал, и воткнул заточку ему в сонную артерию, воткнул – и резко отшатнулся, чтоб кровью не залило.

Второй привалился к стене, кусок бумаги и кисет с табаком выронил. Стоит – дрожит всем телом, чует, что смерть его пришла, твердит:

– Ты что, парень, ты что... мы так... Как сделал, так и сделал. Я ж не сдам тебя. Ты что?

Не стал с ним Рома спорить.

Ловко перехватил обоюдоострое лезвие заточки и бросил его в лицо второго.

И главное, ловко так: в раскрытый глаз вошла заточка лезвием. То есть так быстро все произошло, что второй попутчик не успел веком моргнуть.

И то не сразу успокоился Рома.

От крови он зверел. И потому, наклонившись над тремя телами, еще раз десять, – не для верности, и так видно, что трупы уже, – для отдохновения души, для снятия напряга ударил в вялые тела бывших кентов.

Потом уж успокоился, вытер заточку о ватник одного из убитых, спрятал в рукаве. Поискал глазами кисет, нагнулся, поднял, развязал, высыпал содержимое на ладонь.

Удивился – табак.

Потом дошло – не тот кисет поднял. Подошел к первому из убитых им освободившихся из колонии зеков, поискал снова глазами в темном сумраке. Увидел, поднял, развязал, высыпал на ладонь содержимое.

Не было в кисете золота. И рублей было немного, – так, на первый взгляд, на три посадки в ресторан. Все, что мужик за восемь лет заработал. Было еще обручальное колечко и портретик девочки лет десяти в ручной работы рамочке. Хотел Рома рамочку взять – показалось, золотая, присмотрелся – анодированная. Выбросил вместе с фоткой на грязный пол.

«Сарынь на кичку...»

В сентябре 1989 года Роман приехал на родину, в небольшой приволжский городок. На работу устраиваться не спешил, хотя в милиции, куда регулярно вызывали и торопили с трудоустройством, не дерзил.

Ухмыльнется, сверкнув фиксами, ощерится улыбкой набок, поклонится:

–  Извините, гражданин начальничек, не берут... Сами знаете, как к нам, полностью вставшим на путь исправления, относятся в отделах кадров.

–  Я вот договорился, – хмуро, не доверяя льстивой улыбке Романа, бубнил свое участковый, – возьмут тебя на мебельную фабрику...

– Так я ничего руками делать не умею... И-ох, – изображая полную растерянность, разводил руками Роман. – Руки-крюки, никакому ремеслу не обучены...

– Там тебя обучат.

– Я дерево не уважаю, у меня от него астма.

– Будешь учеником водителя автокара.

– Ну, если так, то конечно, – согласился, словно признав свое поражение, Роман.

– Ты только попробуй, – убеждал участковый. – Попробуешь жить честным трудом, и другого чего уже не захочется.

– Это точно. Согласен. Буду учиться на ударника коммунистического труда.

– Эх, – сокрушенно покачал головой участковый, добродушный татарин Фазиль Гилялетдинов. – Времена такие, а то тебе бы за язык твой тоже знаешь чего было бы? Ты, главное, привыкай, есть такое, над чем и пошутить можно, а есть, как бы тебе объяснить, святые слова. Вот труд, к примеру, взять – это святое.

– Понятно. Молчу. Когда приступать?

–А завтра и приступай.

На завтра у Романа были другие планы.

–   Можно и в общежитие устроиться. Похлопотать? Койку дадут, тумбочку.

– Тумбочка – это хорошо, да я лучше дома. Мне братанов надо воспитывать.

– Так у тебя и мать в силе, и старший, Сашка, сам женатый, что, братьев меньших не воспитывает?

– Мне не надо, как он воспитывает, мне надо, как я...

– Воровскому делу, что ли, хочешь обучить младших?

– Не, зачем? Пусть каждый свою специальность имеет. Главное, чтобы сильными выросли, спуску никому не давали.

– Это, значит, такой твой смысл жизни получается?

–  Значит, такой. Так что, извини, дядя Фазиль, не напрягайся зря насчет общаги. Я покуда дома побуду. Мне дома еще не надоело.

– Не забудь, завтра – с утра – на комбинат, спросишь в отделе кадров Ольгу Ивановну.

Роман вышел на улицу. Денек выдался паскудный, с неба текло и текло, даже в туфлях на микропористой подошве ноги вскоре стали мокрыми.

–  Завтра-завтра, не сегодня, – напевал Роман, подняв воротник куртки и бодро шагая к остановке трамвая.

На завтра, как уже говорилось, у Ромы были другие планы.

– Значит, так, – скомандовал он дома младшему брату Вениамину, похожему и внешне, и по характеру на Романа. – Скажешь корешкам, чтоб в ПТУ про тебя сболтнули, что ты к тетке в деревню уехал срочно, – болеет, мол, тетка-то. Понял, нет?

– А чего тут понимать, тоже мне, карбюратор перевернутого типа. Так и скажу.

– А в какой деревне тетка, не сказывай. Понял?

– А матери что?

–  Мать у нас покойным отцом вышколенная. Ей что мужик приказывает, то она и исполняет. Ей тоже прикажу всем говорить – к тетке, мол, в деревню срочно уехали. Болеет тетка.

– А сами-то куда? Чего задумал? – с интересом насторожился Веня.

–   Задумал сделать из тебя настоящего уркагана. Не против?

– Я чего... Я готов. Главное, чтоб «бабки» шли. А за что, мне один хрен. Хоть бы и за кровищу.

– Не боишься крови, братан?

– Своей или чужой?

–А любой...

– Своей – брезгую... А чужая нравится.

–  Весь в меня, – довольно ощерился Роман. – Сразу видать – братан.

–  Куда поедем? – вроде как равнодушно, но со скрытым интересом спросил Вениамин.

– В Астрахань.

– Что так далеко? Кровь пустить и здесь можно.

–   Правило первое, братан, – не режь, где живешь. Кровь следы оставляет.

–Так и поехали бы в села, за Волгу, там, говорят, справных мужиков еще немало осталось. Можем пошерстить – найдем что в избах у них...

– А дальше что? Они нас – на колья, на вилы... Не, братан, правило второе – пускать кровь так, чтоб своей не пролить.

– Можно лесника пощупать. Один он на заимке...

– И что возьмешь – пяток беличьих шкурок да старый винтарь? Хотя, конечно, это идея. Винтарь... Обрез – штука хорошая, если на поражение жаканом. Но это потом. А щас «бабки» нужны. И правило третье – вначале думай, как и где продашь взятое, а потом уж – кого и где резать. Понял?

– А может...

–Я сказал Астрахань, значит, Астрахань. Так и будет. Рома умел говорить твердо. Так, что вопросов не возникало.

Веня угомонился. Астрахань так Астрахань.

* * *

В ту ночь Веня спал плохо.

Во сне он, кому-то невидимому, раз за разом всаживал острый нож в живот, в шею, сладостно слушая всхлип от крови в ранах и хрипы зарезанного им человека. Заснул он под утро, с улыбкой на губах. А Роман спал без сновидений.

Первая кровь кровных братьев

Планы у них были совершенно разные, и по всем человеческим и божеским законам дороги их не должны были бы пересечься.

Ни в чем не был виноват ни перед Богом, ни перед людьми, ни перед своими близкими Ильдар Нуралиев. Более того, его уважали товарищи по работе, его любила жена Фарида, его обожали обе дочки и сын, опора и надежда семьи – четырехлетний Руслан. Все было хорошо у Ильдара.

Судите сами, водить машину начал еще в школьные годы, до армии уже подрабатывал, заменяя взрослого рабочего в автопарке, перегонял по территории парка машины. А в армии служил в автороте в ОБАТО, кто не знает, поясним – в отдельном батальоне аэродромного обеспечения. На каких только машинах ни работал – и на «скорой», и на «рафике», и командира батальона подполковника Безрученко возил, и бензовоз мотал по аэродрому, и снегоочистительную. Не потому, что на одной не получалось, наоборот, потому, что на всех у него справно выходило. Вот начальство и взяло моду ездить на Ильдаре – приболеет ли водитель, уйдет в запас, уедет в командировку....

Демобилизовался сержантом.

С хорошими характеристиками от командира и замполита пришел в отдел внутренних дел одного из районов Астрахани. Взяли, как говорится, с руками и ногами. Сразу старшего сержанта дали. А зарплаты все равно не хватает. Вначале потому, что братья младшие росли, их надо было в ПТУ троих выучить. А потом – женился на красавице, так тоже – дети пошли, деньги нужны.

В тот день Ильдар чувствовал себя нехорошо. А если честно, как на духу, так и совсем плохо. Горло болело, и, когда сглатывал слюну, оно не хотело пропускать даже такую малость, в зеркале были видны красные гланды, обложенные белым налетом. Голова тоже болела. Измерил температуру – 38. Жар ломал суставы, тянул прилечь. А позволить себе такое удовольствие Ильдар не мог.

Во-первых, если пробюллетенишь, могут срезать премию квартальную, а детям на зиму сапожки, валенки покупать надо. Да и не только в деньгах дело.

Ну не мог Ильдар подвести друзей, не выйти на работу. Знал, что такое оставить РУВД одного из самых криминальных районов города без водителя.

Так что доковылял он до отделения, погладил свой желтый «Москвич-Иж 21251», без всяких там слов «Милиция» и мигалок. Машина была у него, как всегда, в отличном состоянии. Только езди...

А ехать ему в тот день ужас как не хотелось. Превозмог себя. Сел за баранку. А потом как-то разошелся. И голова уже не кружилась, когда резко сворачивал из переулков на проспекты и наоборот.

Так что день рабочий прошел нормально.

Возил экспертов на место ограбления.

Возил оперов на предприятия – опрашивали всех, кто работал вместе с подозреваемым в грабеже.

Так, рутинная работа. И без особой опасности.

Ему бы после смены сразу домой, и главное – причина уважительная: температура такая, что польешь из термоса теплым чаем на лоб, наверное, зашипит вода, закипит от жара.

Опять превозмог себя, заставил, буквально заставил себя повернуть «баранку» и поехать не в сторону дома, где ждала его жена и дети, а в сторону вокзала.

Прикинул так: пару поездок по городу или одну – в село и назад, и заработает он на пару валенок младшему, Маратику.

Так ведь, кто бы знал заранее, чем тебе твое решение обернется, везде б соломки подстелил.

И главное – было у него предчувствие, было.

И все равно к вокзалу свернул.

Очень он детей своих любил... Хотел побаловать...

Никак их пути не должны были пересечься...

В тот день, 18 октября 1989 года, Роман и Вениамин Ахтаевы прилетели в Астрахань.

Денег было впритык. Хватило только на перелет. Ни на обратную дорогу, ни на еду, ни на такси. Так что жертву надо было выбирать безошибочно.

–  План мой такой, братан, – разъяснял Роман обстановку. – Берем «тачку», водилу – под корень, «тачку» своим ходом по степи – в Калмыкию. Не найдем там подходящего покупателя, дальше, через Дагестан, в Азербайджан. Там и дальние родичи есть, кто поможет сбагрить машину, и друзья. Я до зоны еще был, договорился...

–Так сколько времени прошло, многое изменилось... – возражал Веня.

– Все изменилось, может быть. Но не человек. Человек, он так, брат, устроен, что ему покажи прибыль, навар, наживу, – он завсегда согласится. Не, люди не поменялись. Возьмут «тачку». А это очень, о-о-очень хорошие «бабки». Это тебе не кошельки у пэтэушников тырить в раздевалке, не шапки с прохожих снимать. Это так: немного поднапрягся, и – спи-отдыхай, «бабок» выше крыши. Поехали к вокзалу, поглядим, нет ли подходящего объекта. Ты тоже зыркай, на что тебе глаза дадены, ищи, чтоб водила был не очень уж дюжий и чтоб машина была сравнительно новая. Понял?

– Тоже мне, карбюратор придумать... Понял, конечно.

Ильдар сидел в салоне своего «Москвича», ждал пассажира. Можно по городу куда подальше, чтоб навар вышел, а можно в село. Хотя в село хуже. Обратного пассажира найти трудно: народ поисхудал, денег мало. Он скорей пешком из села в город с бидончиком сметаны пойдет, чем за деньги попросит подвезти. Лучше бы по городу, можно отдыхающего отвезти к санаторию, а потом оттуда прихватить до центра... Вот бы...

Мечты его прервал сухой стук в боковое стекло.

Он с трудом приподнял тяжелые от простуды веки.

Два паренька восточного типа – то ли татары, как и он, то ли кавказцы. С виду пригожие, улыбки приветливые, одеты чисто.

–  Слышь, мастер, до поселка Сухой Лог не подбросишь?

– Путь не близкий, не знаю даже, – засомневался Ильдар, – да и нездоровится мне. Я бы и не прочь на село смотаться за хороший бакшиш, да не так далеко.

– Хорошо заплатим. Очень нужно, командир, не откажи: мать приболела, телеграммой вызвала нас с братаном.

– А чего меня выбрали, тут вон сколько машин? – засомневался вдруг Ильдар.

– Так лицо у тебя хорошее, видно, что не откажешь. Мы ж понимаем – обратного седока от Сухого Лога найти нелегко. Так ты не сомневайся, мы хорошо заплатим. В пределах возможного.

– А еще и машина твоя понравилась, – не удержался младший из братьев, Вениамин. – Чистая, ухоженная, да и новенькая. Своя, что ли?

– Служебная, – нехотя ответил Ильдар. – А что машину чистой держу, так это точно. Иначе не умею.

–  Вот. Так и ты нас пойми – в родное село приехать после долгих лет отсутствия на какой-то старой развалюхе неохота.

–  По пути пылью все равно покроется, – не сдавался недоверчивый Ильдар.

–  А мы на подъезде остановимся, отмоем, ототрем, с шиком въедем.

– Мать болеет, какой шик.

–А ей все ж таки и самой приятно будет, если на чистой машине приедем.

–  Ладно, – вдруг резко согласился Ильдар, отбросив враз свои сомнения. «Чего это я, – подумал он, – сам ведь хотел одну ездку за хорошие деньги в село сделать. Вот тебе ездка, а ты тормозишь». – Ладно, – повторил он вслух. – Едем, садитесь. Вещи-то ваши где?

–А нет вещей.

– Что так? – опять насторожился Ильдар. – К родным в село и без подарков?

–А спешили очень: мать она и есть мать.

– Ладно, вам виднее, ваше это, словом, дело, – мрачнея согласился Ильдар.

Не глядя на пассажиров, разместившихся на заднем сиденье, он взял с места и включил первую скорость.

Ехал молча, на пассажиров не оборачивался. Какое ему в конце концов дело до этих молодых парней. Одеты скромно, в куртках кожаных турецких – это по 1989 году еще в новинку было. Спортивные шапочки, кроссовки.

Между собой пассажиры не разговаривали. Только переглядывались.

Ильдару не понравилось, как они переглядывались: перемигнуться можно с родственным или дружеским пониманием, а можно – как сообщники, подельники.

Ильдар ощутил спиной озноб.

То ли болезнь дала сигнал, то ли нехорошее предчувствие.

Хотел было спросить, откуда приехали. Да передумал.

То, что приезжие, сразу понял. Не по лицам или одежде. Лиц таких в Астрахани достаточно. У него и самого лицо смуглое, глаза чуть раскосые. Нет...

И не по одежде... Молодые в Астрахани, кто побойчее, кто хорошо одеться хочет, на путине, на икре зарабатывают и на одежду, и на мотоциклы, а кто и на машину. Он и сам вот на машину заработал. И что? А ничего. Денег все равно никогда не хватает. Просто надо по средствам жить. Сколько надо, столько и зарабатывать. Вот надо ему на сапоги дочкам заработать – он и зарабатывает на своей машине. А потом и передохнет. Всех-то денег все равно никогда не заработаешь. И стремиться к этому не надо. Хорошо тому живется, кому жить по средствам удается. Такая вот философия.

А что парни приезжие, это по ухватке он понял. Озираются, смотрят так, словно все вокруг впервые видят. Точно – приезжие.

«Или злоумышленники», – подумал он. И тут же посмеялся над своими смешными предположениями.

«Обычные ребята, чего там...»

И опять стал думать о своем...

Тем временем выехали за пределы города. Тут нет опасности врезаться в столб или столкнуться с встречной машиной.

Ильдар устал за смену, веки слипались, он вел машину почти вслепую, подремывая, лишь изредка приоткрывал глаза, чтобы убедиться, что едет в верном направлении.

Степь она и есть степь... Тут как в воздухе – мало шансов для столкновения. Жми педаль газа да придерживай баранку рукой.

А что для него «свое»? Конечно, прежде всего, – семья.

Вот подкалымит он сегодня немного, большую часть на крупные покупки оставит, но на мелочь чего-нибудь вкусненького купит детишкам. Приедет усталый домой, поест... жена хорошо у него готовит... А потом на диван – детишки на него заберутся, и кот тут же со своим непрекращающимся умыванием... Если бы гости приходили каждый раз, когда кот гостей намывал, так без гостей бы ужинать не садились. Хотя Ильдар и гостей любил тоже. Но детей больше. Так что, скорее всего, вначале на диван, изображать с дочками кучу малу, а уж потом – за стол.

Как бы не заснуть вдруг. Тяжелая голова совсем к баранке согнулась.

Он уже видел перед глазами несвязную картину своего домашнего вечера с детьми, женой, котом, ужином, а как бы отдельные вспышки – то тарелку жирного бараньего супа, то личики смеющихся детей, то кота, упрямо намывающего гостей.

Вроде кота перед собой видел, когда и почувствовал первый удар.

Сразу и не понял, что такое случилось.

Первая резкая мысль в голове – во что-то он все-таки в открытой степи врезался.

Это уже потом следователь прокуратуры путем последовательного, по отдельности, допроса обоих преступников, а потом перекрестного – для проверки, где врут, – выяснит, как первый раз ударили Ильдара.

И чем.

Младший Ахтаев, Вениамин, ударил по затылку Ильдара магнитофоном. Это был самый тяжелый предмет, который оказался в салоне автомобиля.

Должно быть, перемигивались, перемигивались братья, пока не дал старший сигнал:

– Пора, брат.

Тот и ударил.

А уж потом в дело вошел Зверь.

Как покажет следственный эксперимент, подтвержденный данными судмедэкспертизы, Роман, перегнувшись через спинку сиденья, несколько раз всадил нож в живот водителя.

Бить было неудобно. Так что удары, минуя печень, пошли в бок, в нижнюю часть живота, в бедро.

Впрочем, это Роман так сказал: нож.

Судмедэксперт однозначно показал, что били заточенной отверткой.

Тоже – почерк.

Это потом следователь заметит, что заточка – любимое оружие Романа. Она оставляет характерные следы в теле жертвы. И потом, по почерку, можно будет сравнить раны, нанесенные многим и многим жертвам банды Ахтаевых.

Эта была – первая.

Ильдар так и не успел понять, что происходит.

Вначале страшный удар по затылку, вспышка в мозгу, усатое лицо кота, яркое солнце, туман... И почти в ту же секунду – резкая, жалящая боль в правой части живота, в верхней части бедра. Пожалуй, посильнее, чем когда был приступ аппендицита. Боль повторялась снова и снова. Ему хотелось крикнуть:

– Хватит... Достаточно... Мне уже больно... Не надо...

Руки стали вялыми, беспомощными. Он пытался протянуть их к молнии, которая раз за разом ударяла его в правый бок, но руки не слушались. Как и язык... Он что-то промычал, попытался оторвать пальцы от баранки и потерял сознание.

Это теперь уже была проблема братьев – как оторвать скрюченные за баранкой, вцепившиеся намертво в пластиковое рулевое колесо пальцы водителя.

Проехав несколько метров, машина остановилась.

Роман и Вениамин медленно, пьянея вышли из машины. Обернулись.

Водитель сидел, уронив голову на баранку, по шее ползла змейка крови от удара, нанесенного в затылок магнитофоном. На светлой куртке справа расплывалось большое кровавое пятно.

–   Расслабился, – констатировал Вениамин, младший, – теперь и руки от баранки можно оторвать. А то, понимаешь, вцепился, – хохотнул он.

– Неохота отдавать свое.

– Было свое, стало чужое. Что с ним-то делать?

–  Тут тракт проходит. Не стоит его тело тут выкидывать, давай-ка перетащи на заднее сиденье.

–  А почему я? Почему все я да я?

–  А что, у нас есть выбор? – злобно ощерился старший брат.

– Все я да я, – канючил Вениамин.

–  Станешь паханом, будешь сам приказы отдавать. А пока я тут командую.

–  Тебя тоже никто паханом не избирал, – проворчал недовольно Веня.

–Ты будешь делать то, что я говорю, или...

– Или? – остановился, приготовившись отразить удар старшего брата, брат младший.

– Я сказал тебе раз, больше повторять не намерен. Станешь паханом...

– Да стану, стану... Вот увидишь, обязательно стану! – закричал, брызгая слюной, Веня.

– Вот тогда и поговорим. А пока – перетаскивай водилу на заднее сиденье.

Вначале стащили его с переднего сиденья на холодную степную землю. Бросили вялое тело. Обыскали.

Деньги были мелкие.

Братья не сговариваясь, почти в унисон выругались, переглянулись.

–Ладно, за машину хорошие деньги получим. Не грусти, братан.

А вот карточка-заместитель на получение табельного оружия их порадовала.

– Ствол у него может быть. Ищи ствол.

Обыскали одежду, салон – ствола не было.

Зато в «бардачке» нашли удостоверение сотрудника милиции. Недобро переглянулись.

– Вот уж кого я ненавижу больше всего, так это ментов, – сладострастно потянувшись, заметил Роман.

–Да и я не любитель ментовского мяса, а что делать – резать-то надо, – хохотнул Вениамин. И полоснул ножом по шее лежавшего на животе Ильдара. На смуглой коже тут же выступила полоска крови.

Ильдар чуть шевельнулся, застонал.

–А, не нравится, – возликовал Вениамин, встал на колени перед телом водителя и несколько раз с размаху ударил его ножом в спину. – Не нравится, не нравится, – приговаривал он.

Нуралиев затих и, казалось, больше не подавал признаков жизни.

Когда перетаскивали его на заднее сиденье, им казалось, что кантуют они мертвое тело. Никаких эмоций у братьев по этому поводу не возникло: мертвяк он и есть мертвяк. Что тут думать?

Роман сел за руль и повел машину в сторону города Каспийска.

Россия кончилась. Это была уже земля Калмыкии.

Ехали молча. Роман думал, сколько взять за почти новенький «Москвич», Веня дремал, ни о чем не думал. Молчал и Ильдар. Братья были уверены, что после таких ран он давно дал дуба.