Текст книги "Заговор, которого не было..."

Автор книги: Георгий Миронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

У записки был еще и замечательный постскриптум:

«Организация готовила убийство Зиновьева, Кузьмина, Анцеловича, Красина».

В качестве комментария к этим совершенно фантастическим документам – пометка в справке, подготовленной сотрудниками Генеральной прокуратуры России: «Откуда были взяты эти фантастические данные, неизвестно, и в материалах уголовного дела таковых не имеется».

Феликс Эдмундович был прав – дело было большое. Но большим оно стало благодаря буйной фантазии петроградских чекистов-карьеристов. А вот что «нескоро закончится» – ошибся, день и ночь работали перья следователей Петрочека, и тома дела были готовы в срок. Можно ли было в таком раскладе интересов признать невинность Таганцева, освободить его от наказания? Нет, конечно, он был обречен. И обращение отца к Ленину не только не спасло профессора Таганцева, но, скорее всего, даже ускорило смертный приговор – чекисты торопились, как бы забота «самого человечного» не развалила дело. Напрасно беспокоились.

Пламенный революционер Курский, сам позднее расстрелянный как контрреволюционер, 5 июля направляет заключение по делу В. Н. Таганцева. Министр юстиции, которому, видимо, при изучении дела (если таковое имело место) почему-то не бросились в глаза явные несуразицы, белые пятна, провалы в следственных материалах, полное отсутствие доказательств вины, – пишет: «В. Н. Таганцев должен понести суровое наказание в связи с тем, что играл активную роль в контрреволюционной организации «Союз возрождения России». Парадокс, но даже название придуманной контрреволюционной организации – в разных документах разное. Курский пишет о «Союзе возрождения России», в деле она названа «Петроградская боевая организация»...

О смягчении участи племянника обращается с письмо к Ленину заведующая научным отделом библиотеки Петроградского университета А. Ю. Кадьян.

Замечательный исторический документ: Владимир Ильич, на основании заключения Курского, в ответ А. Ю. Кадьян, пишет записку секретарю СТО Фотиевой: «Напишите ей, что я письмо прочел, по болезни уехал и поручил Вам ответить: Таганцев так серьезно обвиняется и с такими уликами, что освободить сейчас (!) невозможно: я наводил справки о нем не раз уже».

Добрый, больной, принципиальный Владимир Ильич... По опубликованным на сегодня документам (запискам секретарей Ленина, сборнику «Ленин и ВЧК»), Владимир Ильич в те дни чувствовал себя совсем неплохо и никуда не выезжал.

А Владимир Николаевич Таганцев, 1890 г. р., проживавший в г. Петрограде, Литейный пр., д. 46, кв. 20, профессор-географ, секретарь Сапропелевого комитета Академии наук, арестованный 1 июня 1921 г. и расстрелянный по постановлению президиума Петрогубчека от 24 августа 1921 г. с санкции высшего руководства страны, так никогда и не узнал о заботе Ильича...

В заключении Генеральной прокураторы Российской Федерации от 27 апреля 1982 г. сказано:

«Обвинение Таганцева основано на собственных неконкретных и противоречивых показаниях арестованного, первоначально показавшего лишь о своей спекулятивной деятельности (речь идет о содействии переправке в Петроград семьям русских эмигрантов в Финляндию денег, продуктов питания. — Авт.), а затем заявившего, что саму организацию мыслил исключительно теоретически. Других доказательств виновности в деле не имеется».

И далее – интересная для историка ремарка:

«Следствием по делу Таганцева руководил бывший особоуполномоченный ВЧК Агранов, который в 1938 г. Военной Коллегией Верховного Суда СССР осужден к ВМН (высшей мере наказания. — Авт.) за фальсификацию находившихся в его производстве следственных дел и другие нарушения законности».

Парадокс же в том, что в 1938 г. другие «особоуполномоченные» такими же средствами выбивали показания из арестованных, фальсифицировали находившиеся в их производстве следственные дела. Но это уже никого не интересовало. Потому что судили и расстреляли печально известного Якова Сауловича Агранова, по сути дела, не за фальсификацию дела Таганцева, а просто подошло время для расстрела первого эшелона чекистов, так жестко шла смена поколений у обладателей щита и меча.

Недаром в «Заключении в отношении Таганцева В. Н. по материалам уголовного дела № 214224» Генеральной прокуратуры России отдельной строкой указано:

«Уголовное дело на Таганцева В. Н. не пересматривалось».

А ведь казалось бы, логично было сделать именно так: коли следователь Агранов осужден, коли доказано в ходе следствия по его делу, что фальсифицировал он материалы «заговора Таганцева», – пересмотреть и дело Таганцева! И оправдать, тогда же, в 1938!

Предложение, естественно, такое же фантастическое, как и само дело.

Реабилитирован Владимир Николаевич был лишь в 1992 г. Как и его несчастные «подельники», люди, привлеченные чекистом-«фантастом» Аграновым по «делу» о «Заговоре Таганцева» в 1921 г.

Но о их судьбе в следующих главах...

VI. «Профессорская группа» «Петроградской боевой организации»

«И прочие бароны»

В конце августа 1929 г., вскоре после расстрела большинства участников «Заговора Таганцева», советские газеты широко публиковали материалы о законченном «деле», в частности, официальную информацию «О раскрытом в Петрограде заговоре против Советской власти (От Всероссийской Чрезвычайной комиссии)» – своего рода пресс– релиз тогдашнего Пресс-центра ВЧК. Многословные и на 99 % фантастические пассажи заканчивались типичным для тех лет образным выражением: «Они уже мечтали о близкой кровавой расправе с русскими рабочими и крестьянами. Но тяжелая рука пролетарской диктатуры вовремя разрушила их черные планы».

В публиковавшихся в те дни в петроградских газетах материалах о заседании Пленума Петросовета приводились слова председателя Губчека Семенова: «Общее число членов раскрытой организации превышает 200 чел. Что касается социального состава, то 90 % участников составляют потомственные дворяне, князья, графы, бароны, почетные граждане, духовенство и бывшие жандармы».

Типичный пример не столько даже классового подхода, сколько фальсификации в угоду мифу о классовой борьбе. То есть борьба, конечно, имела место. И гражданская война была. И антисоветские настроения были распространены среди «поверженных классов». Не было только широкого, тем более вооруженного сопротивления новой власти со стороны представителей этих классов. По целому ряду причин они оказались не готовы к этой борьбе. И очень многие заговоры, раскрытые чекистами, были сфальсифицированы или спровоцированы. «Заговор Таганцева» в этом плане особенно характерен. Во-первых, потому что никакого отношения к террору, к вооруженному сопротивлению проходившие по делу люди не имели. Во-вторых, подавляющее большинство этих людей были не «князья, графы и бароны», а те самые рабочие и крестьяне, которых защищали от происков контрреволюционеров чекисты, имевшие «чистые руки и холодные сердца». Действительно, только обладая холодным сердцем, можно было приговаривать к расстрелу бывших кронштадтских моряков, финских крестьян, петроградских домохозяек, не имея никаких свидетельств их вины перед народом и государством.

Впрочем, были и князья, подобно скульптору Ухтомскому, были и бывшие дворяне, ученые, моряки и офицеры.

Их, чтоб не путаться, чекисты распределили на три основные группы. В «пресс-релизе» Петрогубчека так сказано: «Петроградская боевая организация («П. Б. О.») состояла из нескольких групп: а) офицерской организации, б) группы профессоров, в) объединенной организации кронморяков».

Странно даже, что не придумали в Петрогубчека группы баронов, группы князей, группы жандармов... Может, потому что не набрали нужного количества? Ведь можно обвинить в шпионаже в пользу финской разведки финского крестьянина, в пользу польской – случайную знакомую человека, родившегося в Варшаве 54 года назад, но обвинить в княжеском происхождении, скажем, потомственного калужского крестьянина или сына витебского портного – это было бы уж слишком.

Так родилась «профессорская группа». Правда, не всех профессоров из проходивших по делу в нее почему-то собрали. Так, по другому делу был расстрелян профессор Г. Г. Максимов, по другой группе проходил носивший профессорское звание В. Н. Таганцев, но в основном в «группу» отобрали заметных профессоров Петрограда, которых удалось чекистам как-то пристегнуть к «делу Таганцева». Действительно, читаешь основные списки расстрелянных, – то и дело мелькает: домохозяйка, сестра милосердия, минный специалист, практикант на подводной лодке, курсистка, электрик корабля, матрос корабля, статист, делопроизводитель, старший кочегар яхты, рабочий-пекарь, слесарь 2 разряда, матрос берегового отряда и т. д.

Такие вот «бароны». Никак они в профессора не годились...

«Бывший личный дворянин...»

Годились же в группу профессоров, придуманную товарищем Аграновым Я. С. из Петроградской ЧК, два человека, в конечном итоге ее и составившие. Профессор Лазаревский и профессор Тихвинский. Более разных людей просто придумать трудно. А соединить их вместе могла только горячечная фантазия Якова Агранова (трудно сказать, почему он выбрал себе именно этот псевдоним, но «гранил» он свои фальшивые «брильянты» – фальсифицируемые им дела контрреволюционеров, явно бездарно). О профессоре Лазаревском мы писали в первой части нашей печальной повести. Напомним лишь, что (цитируем официальную справку, опубликованную в августе 1921 г. в советских газетах в связи с его расстрелом) «Лазаревский Николай Николаевич, 53 лет, бывший дворянин, профессор-юрисконсульт, по убеждениям сторонник демократического строя, бывший сенатор, профессор Петроградского университета, женат, активный участник Петроградской боевой организации, подготавливал к моменту свержения Советской власти проекты по целому ряду вопросов...» и т. д. Проекты, судя по всему, были очень грамотные, профессиональные, свидетельствовавшие о широко известной юридической компетентности петроградского профессора. Жаль только, что в 1921 г. факт «свержения Советской власти» имел место лишь в бумагах Петрочека, а то бы, кто знает, в какое действительно счастливое будущее могла бы привести реализация проектов профессора Лазаревского. Вовремя его товарищ Агранов остановил. Впрочем, как уже говорилось, этот печальный сюжет приоткрыт в первой части повести. Сейчас же хотелось бы подробнее остановиться на весьма противоречивой и колоритной фигуре другого участника группы – профессора Тихвинского.

Вновь процитируем «объективку» из газеты августа «незабываемого 1921»:

«Тихвинский Михаил Михайлович, 53 лет, бывший личный дворянин, профессор и инженер по обработке нефти, женат, бывший социал-демократ группы «Освобождение труда», профессор и управляющий лабораториями Отдела Главного Нефтяного Комитета». Ну, а дальше, как водится, «активный член Петроградской боевой организации». И т. д. А в этом «т. д.», между прочим, суровые, «расстрельные» обвинения в связях с иностранными спецслужбами.

Профессор М. М. Тихвинский был арестован 22 июля 1921 г. Вскоре был вызван на допрос, где чистосердечно и наивно отвечая на «хитрые» наводящие вопросы следователя, рассказал, что действительно получил от профессора Таганцева 100000 рублей (сумма по курсу того времени ничтожная, только на прокорм, и то полуголодный) – для передачи одному из особо нуждающихся петроградских ученых профессору Селиванову... Ох, уж эта российская интеллигенция, его еще и не прижали как следует, а он уже «колется». Тут грех не инкриминировать арестованному получение крупных сумм денег от иностранных разведок на сбор шпионской информации (где он там работает? В Нефтекомитете?) о состоянии нефтепромыслов в Советской России.

Казалось бы, дело и вовсе простое. М. М. Тихвинский, как и Лазаревский, – бывший личный дворянин (напомним читателям, что это означает вовсе не княжеское происхождение, а лишь то, что дворянского звания удостоен по тогдашним законам России, после получения высшего образования и занятия профессорской кафедры, при этом такой «бывший личный дворянин» мог быть по происхождению и «из крестьян», и «из рабочих», выучившихся «на медные гроши»). Правда, происхождение у профессора все-таки «подгуляло», ибо был он из семьи священника, что с точки зрения следователей уже достаточно подозрительно. Судили же его не за происхождение, а за достаточно случайное знакомство с попавшим под каток Петрогубчека профессором Таганцевым. Но судьба этого человека столь необычна, что рассказ о нем требуется более подробный.

Начало биографии

Вот и представьте себе достаточно типичную жертву произвола тех лет, человека с причудливой биографией, в которой отразились странные зигзаги судьбы России конца XIX – начала XX века.

Родился он 25 июля 1869 г. в Санкт-Петербурге, в семье священника 6 Лейб-Драгунского полка, участника войны с Турцией в 1877—1878 гг.

В 1890 г. окончил Санкт-Петербургский практический технологический институт. После окончания с 1890 по 1893 гг. работал лаборантом в экспедиции заготовления государственных бумаг. Получил предложение вернуться в свой институт на преподавательскую работу. С этой целью за счет средств института (что уже говорит о небогатом бюджете будущего «личного дворянина») и для углубления знаний был направлен за границу. По возвращении он с января 1896 по октябрь 1898 г. работает лаборантом, а затем – преподавателем Технологического института. После двухлетней подготовки к профессорскому званию за границей – также за счет института (все-таки «ужасно» относилось царское правительство к талантливым молодым людям из бедных семей) – М. М. Тихвинский с 25 ноября 1900 по 18 апреля 1911 – профессор кафедры химической технологии Киевского Политехнического института.

Все условия были созданы молодому ученому для научных изысканий. Однако честолюбие бедного поповича или (почему бы и нет) жажда справедливости и социального равенства приводят его в стан социал-демократов.

25 мая 1905 г. М. М. Тихвинский как профессор было произведен в чиновники V класса, что, в соответствии с «Табелем о рангах» давало право на личное дворянство. И в это же время честолюбивый попович участвует в студенческих волнениях, в его квартире полиция производит обыск. В декабре 1905 г. полиции становится известно, что молодой профессор скрывает у себя дома руководителя восстания саперов Б. Ждановского! Сей факт докладывается по инстанциям. Поступки дворянина и ученого обсуждаются Министерством внутренних дел, Министерством финансов и киевским губернатором. Казалось бы, что тут думать – с точки зрения юриспруденции тех лет, – виновен, во всяком случае, заслуживает удаления с кафедры, а, возможно, и лишения личного дворянства. Однако сатрапы «Николая Кровавого» почему-то решают никаких мер против молодого профессора не принимать. Авось одумается, продолжит свои полезные занятия наукой, к коей он явно имел большую склонность.

При этом замечу, корреспондируя сей факт с теми фактами, что будут иметь место в творческой биографии ученого спустя 15 лет, что в тогдашнем деле Тихвинского было немало убедительных доказательств его вины перед законом...

Подпольная кличка «Эллипс»

На это мало кто раньше обращал внимание, но будущий контрреволюционер, между прочим, действительно вошел в историю революционного движения в России. Его упоминают в своих воспоминаниях многие «старые большевики» – как химика, «спеца» по изготовлению «бомб» для большевиков-боевиков. Упоминают и его подпольный псевдоним «Эллипс», называют его «талантливейшим инженером». В 1934 г. издательство «Старый большевик» выпустило книгу «Первая боевая организация большевиков» (1905—1907). Поскольку из песен тогда еще слов не выбрасывали, в том числе и из песен о славном революционном прошлом ВКП(б), то без упоминания активного члена боевой технической группы ЦК нельзя было обойтись. Это уже потом, спустя несколько лет, почти не останется тех, кто мог бы что-то вспомнить, а случайно уцелевшие будут в своих мемуарах преподносить уже стерилизованную, переписанную (по Оруэллу) историю. В 1934 г. еще помнили. Но уже не могли «помнить» подлинную фамилию расстрелянного «контрреволюционера». Вот почему в этой книге, давно по ряду причин ставшей библиографической редкостью, о Тихвинском упоминания присутствуют, но фигурирует он в воспоминаниях лишь под подпольными кличками – «Эллипс» и «Добрый». Ну, «Эллипс» – скорее от технической специальности, а «Добрый», судя по всему, в какой-то степени отражает характер молодого профессора. Вот почему я склонен верить воспоминаниям тех, кто пишет о Тихвинском с симпатией, и не верить или верить с большими оговорками мемуарам, например В. Д. Бонч– Бруевича, писавшего в 40-х гг. о встречах с Тихвинским в Цюрихе, куда приват-доцент Киевского университета прибыл для встречи с находившимися в эмиграции руководителями российской социал-демократии. Мало того, что молодой ученый предстает в воспоминаниях как крайне неприятный, озлобленный, экстремистски настроенный человек, он еще и весьма подозрителен большевикам– эмигрантам: уж не провокатор ли – высказывали они тогда якобы предположения... Хотя никаких подтверждений этим предположениям не приводится, Бонч-Бруевич высказывает даже предположение: не из-за Тихвинского ли провалились мастерские по изготовлению взрывчатых веществ для террора? Столь негативная оценка бывшего товарища по партии становится понятна, когда читаешь следующий пассаж в мемуарах: «В 1919 (тут Бонч-Бруевичу изменяет память, ибо до ареста в 1921 г. Тихвинский был вне подозрений, спокойно служил советской власти. – Авт.) он оказался одним из вредителей, направив все свое устремление против Советской власти и против диктатуры пролетариата».

И далее: «Он был изобличен в пересылке сведений своим бывшим хозяевам-капиталистам о работе нефтяных промыслов и всевозможных иных по советскому строительству, был арестован ВЧК, после доклада этого дела Владимиру Ильичу (!) был приговорен к расстрелу и расстрелян как злостный враг диктатуры пролетариата. Так окончилась жизненная карьера этого ненавистника ортодоксальной социал-демократии, который так зло проявил себя еще в Цюрихе в 1900 г.».

Никаких доказательств «провокационной деятельности» бывшего «товарища по партии» В. Д. Бонч-Бруевич, разумеется, не приводит, как не затрудняли себя доказательствами в 1921 г. петроградские партийцы. Но не будем здесь размышлять над своеобразием человеческой памяти, нашим умением «задним умом» объяснять события и факты прошлого. Не будем иронизировать над признаниями старых большевиков, на протяжении нескольких десятилетий не раз отказывавшихся от своих товарищей по борьбе, когда их приговаривали к расстрелу, и вновь вспоминавших о замечательных человеческих качествах пламенных революционеров, когда прокурорскими работниками доказывалась юридическая невиновность погибших в результате внесудебной расправы. Бог им судья. Поразмышляем над другим. При том, что «Дело Тихвинского М. М.» практически – пустая папка, история сохранила ряд фактов, характеризующих этого человека неоднозначно, давая возможность взглянуть на эту неординарную фигуру как бы с разных ракурсов. Итак, вернемся в 1905—1906 гг., когда, по позднему убеждению В. Д, Бонч-Бруевича, враг диктатуры пролетариата и возможный агент охранки Михаил Тихвинский служит вначале приват-доцентом, а затем и профессором в Киевском университете, помогает социал– демократам в изготовлении бомб для их террористической деятельности, укрывает, сильно при этом рискуя, партийцев-подпольщиков.

Подпольная кличка «Добрый»

Попробуем взглянуть на жизнь молодого ученого как бы сквозь факты его «общественной» деятельности. Что это был за человек? Злой или «Добрый» (может, кличку дали от противного?), надежный, порядочный или так себе?

Вот, скажем, факты семейной жизни. Мать его, вдова священника, получала пенсию 28 рублей. Михаил Михайлович не только постоянно оказывает ей материальную помощь, но и фактически «выучивает» брата Всеволода. В декабре 1906 г. младший брат, наконец, заканчивает Санкт– Петербургский университет.

А вот другой штрих: 11 января 1911г. Совет министров России издал постановление «О недопущении в стенах высших учебных заведений студенческих собраний и вменении в обязанность полицейским чинам применять быстрые и решительные меры против них».

Посчитав сей факт проявлением политических репрессий против российской интеллигенции, считая политику тогдашнего министра просвещения недемократической и «репрессивной», 131 видный представитель передовой русской науки, крупнейшие профессора российских университетов покинули свои должности. Подали в отставку. Среди них был и молодой ученый М. М. Тихвинский. Что, тоже, скажете, полицейская провокация? Хотел тогда еще проникнуть в сплоченные ряды большевиков, чтобы «заваливать» подпольные мастерские «бомбистов»? А может с дальним прицелом создавал себе репутацию прогрессивного представителя российской интеллигенции, чтобы после 1917 г. проникнуть на руководящие должности при советской власти и выдавать секреты советской промышленности коварному шведу Нобелю? Не укладываются факты в прокрустово ложе явно заданной концепции мемуариста В. Д. Бонч-Бруевича. Зато они вполне в рамках жизни типичного для начала века, действительно прогрессивного российского интеллигента.

9 марта 1911 г. профессор М. М. Тихвинский подает ректору Киевского политехнического института заявление следующего содержания:

«Увольнение деканов А. Нечаева, С. Тимошенко и К. Шиндлера и невозможность возвращения этих видных профессоров, честных и бескорыстных работников на благо института, заставляет меня как одного из их избирателей (не в нынешнем, естественно, значении этого слова; поясним читателям, не знакомым с системой высшего образования в дореволюционной России, что на вакантные должности профессоров избирали, как правило, из числа читающих самостоятельные курсы приват-доцентов, в выборах участвовали преподаватели, уже имеющие профессорское звание; таким образом, Михаил Михайлович счел своим долгом чести вступиться за людей, которых считал компетентными специалистами и порядочными людьми и за которых на выборах в свое время отдал свой голос), просить Вас ходатайствовать перед высшим начальством об освобождении меня от должности профессора Киевского политехнического института, так как происшедшие печальные события расшатали мое здоровье». Напомним, что профессору Тихвинскому было тогда всего 43 года... Для какого-то из читателей сей возраст и покажется преклонным, для автора этих строк, давно его, увы, перешагнувшего, – Михаил Михайлович был просто в расцвете сил.

Чувство собственного достоинства и порядочность всегда в России дорого стоили. Пришлось молодому профессору, расшатавшему свое здоровье в борьбе с антидемократическими акциями Министерства просвещения, побыть некоторое время без работы...

Только в сентябре 1911 г. «инженер-технолог» М. М. Тихвинский проходит по конкурсу на вакантную должность профессора кафедры химической технологии минеральных веществ Санкт-Петербургского технологического института. Тут следует заметить, что наша своеобразная отечественная кадровая политика родилась не после 1917, – в России при приеме на службу всегда обращали внимание на политическую ориентацию сотрудника. И не дай Бог, если сотрудник шагает не в ногу... Уже 16 ноября 1911 г. в Санкт-Петербургском университете (остается удивляться, что так долго раскачивался бюрократический аппарат, обычно мгновенно реагирующий, когда речь идет о проведении «кадровой политики») получили депешу от товарища (так называлась должность заместителя министра) министра народного просвещения В. Шевякова, в которой он информировал подведомственное учреждение, что министр Л . А. Кассо, за выступление против действий которого в марте Тихвинский был уволен из Киевского политехнического, «не признает возможным удовлетворить ходатайство о назначении бывшего профессора Киевского политехнического института инженер-технолога Тихвинского профессором Санкт-Петербургского технологического института имени Его императорского Величества Николая I по кафедре химической технологии».

И вновь без работы. Надо думать, не стремление заполучить «тридцать сребренников» в охранке привели Тихвинского к большевикам, а свойственная его натуре жажда справедливости. Но факт остается фактом. М. М. Тихвинский, по признанию ряда мемуаристов, был «одним из главнейших большевистских «спецов» по вопросу о бомбах». Он даже сопровождал Л. Б. Красина в Гельсингфорс – специально для демонстрирования перед финскими «активистами» новых бомбовых устройств. «Эллипс», по воспоминаниям таких известных большевиков, как Л. Б. Красин, В. Богомолов (кличка «Черт»), Ю. А. Грожан (кличка «Дмитрий Сергеевич»), Л. Пескова (кличка «Альфа»), был не только великолепным специалистом, но и прекрасным товарищем, талантливейшим инженером и химиком, изобретателем ( Л. Б. Красин вспоминал, что особенно его восхищала простота изготовления изобретенного М. Тихвинским «панкластика», из которого «спецы» делали бомбы для террористов). Это сегодня террористическая деятельность большевиков мало у кого вызывает романтическое сочувствие. Но вспомните, еще недавно большевик-подполыцик, пламенный революционер, изготовляющий бомбы для борьбы с кровавыми царскими сатрапами, считался в нашем Отечестве просто национальным героем! Тем более он был таковым для большевиков 1921 г.!

«Он не мог оставаться в партии...»

В чем причина привлечения еще в 1921 г. (значительно раньше репрессий против старых большевиков, не шагавших в ногу со Сталиным и помнивших, кто действительно создавал партию и руководил ею в подполье) к делу «антисоветчика» Таганцева бывшего большевика М. М. Тихвинского? Ведь теперь мы хорошо знаем, что «обязательных» людей в «деле» не было – все случайные, и без любого могли бы обойтись. Могли бы спокойно оправдать поэта Н. Гумилева, если бы хоть немного понимали его истинное значение и место в русской культуре, могли бы не подводить под расстрел милую молодую дворяночку Ниночку Скарятину – ясно же было, что никакая она не шпионка, могли бы не арестовать и профессора М. Тихвинского – никаких обвинений, подтвержденных фактами, в деле нет... Но Н. Гумилев – дворянин и офицер, Ниночка Скарятина – дворянка. А недоверие к Тихвинскому, вероятно, из-за личного дворянства поповича? Неужели нельзя было простить этот недостаток биографии старому большевику? Парадокс, однако ж, в том, что к моменту ареста Михаил Михайлович уже не был большевиком. В противовес надуманной концепции В. Д. Бонч-Бруевича, не строил Михаил Тихвинский свою биографию во имя карьеры, напротив – постоянно жертвовал карьерой во имя чистой биографии, своих, иногда и ошибочных (не вызывает сегодня восторга его участие в подготовке терактов в годы революции 1905—1907 гг.), но всегда искренних взглядов, воззрений. Свет на ситуацию проливают воспоминания генерал– лейтенанта русской армии, профессора Артиллерийской академии, академика с 1916 по 1936 г., «невозвращенца» В. Н. Ипатьева (в звании академика АН СССР он был восстановлен в 1990 г.). Вот что пишет этот человек необычайно странной судьбы:

«М. М. Тихвинский был ранее большевиком, был хорошо известен Ленину и принимал участие как химик даже в изготовлении взрывчатых веществ для снаряжения бомб. Но, вероятно, под влиянием насильственных действий ЧК он не мог оставаться в партии и возвратил свой билет. Я не раз беседовал с ним на эту тему и отлично понимал причину его ухода из партии». Сдавать «большевистский билет» у нас всегда было, мягко говоря, небезопасно. В «Незабываемом 1921» это было просто смертельно опасно. Переставший быть «старым большевиком», профессор Тихвинский оставался совершенно не защищенным от произвола петроградских чекистов, явно не питавших симпатий к профессору, относившемуся к их деятельности с брезгливостью русского интеллигента. Да и можно ли было ждать иного поступка от Михаила Тихвинского, подававшего прошения об отставке по куда менее серьезным поводам?! Традиционно фрондерски настроены были русские интеллигенты по отношению к власти всегда. Раньше – против царской власти, теперь – против большевистской. Только не учитывали поначалу, что царская власть за фрондерство журила, на худой конец – накладывала «запрет на профессию». А большевистская – расстреливала, на худой конец – ссылала и сажала на долгие годы в концлагеря. Если вы не понимаете разницы, то, как говорится, примите мои соболезнования.

Сдав партийный билет, разочаровавшись в большевистской романтике, обернувшейся «красным террором», Михаил Тихвинский подписал свой будущий смертный приговор. Якову Агранову оставались пустяки – выбить из к тому времени действительно потерявшего здоровье вследствие занятий с химикалиями в подпольных большевистских лабораториях профессора признание в шпионаже в пользу капиталистической акулы Нобеля...

Но вернемся ненадолго вновь в годы первой российской революции, когда идеи социального равенства, светлого коммунистического будущего, необходимости борьбы с кровавыми сатрапами царизма еще грели сердце молодого ученого. В книге «Первая боевая организация большевиков» (1905—1907 гг.) уже цитированный нами В. Богомолов вспоминает:

«Во второй половине ноября (1905 г.) в Москву из Питера приехал и явился ко мне на явку профессор-химик М. М. («Эллипс»), который доставил мне партию бикфордова шнура и около 2 кг гремуче-ртутных детонаторов от Военно-технической группы и по поручению этой группы сообщил мне рецепт приготовления взрывчатого вещества, изобретенного им, – «панкластика» (как заметил, наверное, читатель, в написании изобретенного Тихвинским вещества встречаются разночтения. — Авт.) (смесь бертолетовой соли с керосином). В дальнейшем это вещество именовалось в нашей практике «панкластик марки дубль М», по начальным буквам имени и отчества «Эллипса». И далее в воспоминаниях старых большевиков с симпатией описывается талантливый изобретатель, встречи с ним на квартире М. Ф. Андреевой, на Воздвиженке, 4, где она жила с М. Горьким и где одно время хранились изобретенные Михаилом Михайловичем взрывчатые вещества.

Мемуары бывших террористов подтверждаются и документами полиции. Так, сохранилось донесение начальника киевского охранного отделения от 24 марта 1906 г. под номером 1030, где отмечен такой факт:

«Сам Тихвинский снабжал боевиков деньгами и представлял лабораторию для пользования членам боевой дружины...»

По агентурным данным, как свидетельствуют сохранившиеся в архивах документы киевской охранки, «Тихвинский, он же «Михаил Михайлович», участвовал в террористических приготовлениях, касавшихся покушения на покойного Министра внутренних дел фон Плеве». В. К. Плеве (1846—1904) был министром внутренних дел и шефом корпуса жандармов с апреля 1902 г. Человек этот был большим мерзавцем, но и он не заслуживал внесудебной расправы, хотя бы потому, что главная его вина – чрезмерное служебное рвение. Уголовных же преступлений он, естественно, не совершал, в отличие от убивших его террористов. Поскольку, как ни крути, индивидуальный террор – это всегда «чистое убийство». Оправдывать Михаила Михайловича за его участие в сей кровавой драме, да еще спустя столько лет, нет, видимо, никакого смысла. В конце концов, романтические революционные увлечения юности стали и для самого Михаила Михайловича подлинной драмой. Мы упомянули сей факт, во-первых, для того, чтобы высветить место расстрелянного в 1921 г. как «врага диктатуры пролетариата» М. Тихвинского в той кровавой борьбе, которую вел пролетариат во главе с большевиками на протяжении ряда десятилетий. А во-вторых, – чтобы привнести дополнительный штрих в портрет человека, проходившего в качестве одного из главных обвиняемых по «Делу № Н-1381».