Текст книги "Заговор, которого не было..."

Автор книги: Георгий Миронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Чистосердечное признание

Эдуард Алиев – небольшого роста, невзрачный, с острым лисьим носиком, постоянно шмыгающим с каким-то неприятным присвистом, вошел в камеру для допросов СИЗО и, старясь держаться гордо и независимо, остановился, немного не доходя до стола.

Михаил ничем не показал, что много ждет от этого допроса, сделал вид, что внимательно читает материалы «дела», бросил:

Проходите, садитесь.

Тот сел, нога на ногу. А нога-то подрагивает. Нервничает Алиев.

– Фамилия, имя, год рождения. Словом, давайте знакомиться...

Тот, видно, хотел покуражиться, знакомиться так знакомиться.

– Вот вы о себе и расскажите для начала.

Но, глянув в серьезное сосредоточенное лицо Михаила, шаловливые мысли отбросил, серьезно ответил:

– Алиев Эдуард Алексеевич, 1966 года рождения. Образование незаконченное среднее. Семь классов в смысле. Работа? Ну, когда работал, то работал слесарем в железнодорожном депо.

– Судимости имеете?

– Так про это наверняка у вас в «деле» написано.

– Положено, – миролюбиво бросил Михаил.

– Ну, раз положено, – пожалуйста. Судим, конечно...

– Почему «конечно»?

– А у нас в компании все с судимостями.

– Это в какой такой «компании», в которой Роман Ахтаев верховодит?

Молчит.

– Ладно, к братьям Ахтаевым мы еще вернемся. Об одном хочу напомнить, Эдуард Алексеевич, все, что скажете, будет занесено в протокол. И может использоваться во время судебного процесса. Так что не спешите брать всю ответственность за убийство Мухачева на себя. Хватит и того, что вы лично сделали. А диапазон за это причитающегося вам наказания – от нескольких лет лишения свободы до... Сами понимаете.

Молчит.

–   И еще: допрос, это когда один задает вопросы, а второй отвечает на них. Так что молчанкой отделаться не удастся. Итак, давно вы знакомы с покойным Мухачевым?

– С покойным Мухачевым знаком с 1985 года. В смысле, тогда он еще покойным не был...

В глазах искринки усмешки, уже собрался, готов по– прежнему тянуть вся вину на себя. Шутит. Ладно, нам спешить некуда со словами, тут уже вещдоки говорят.

–  Я вам на прошлом допросе говорил, что вы наряду с Романом, Вениамином и Александром Ахтаевыми, а также Сергеем Дробовым подозреваетесь в умышленном убийстве г-на Мухачева. Вы утверждали, что сделали это один.

–Ну да, а что? Саньки Ахтаева вообще в городе не было в тот день.

– А Роман и Дробов были?

– Ну, это вы всегда проверить можете.

– Проверили. Были.

– Значит, были.

– В убийстве они принимали участие?

– Нет. Зачем... Это мои счеты с Мухой...

–Ладно, оставим Дробова и Романа Ахтаева пока в стороне. Расскажите о своих «счетах» с Мухачевым. Почему у него была кличка, он что, блатной?

– У нас у всех кликухи, больше от имени образованные. У него от имени, в смысле – от фамилии – Мухачев, значит – Муха.

– Он был связан с уголовными элементами?

– А как же, у нас сплошной уголовный элемент, с кем же дружить?

– Отложим вопрос как философский. У Мухачева были другие клички?

– А как же? Конечно.

– Какая же?

– Клоп.

– Почему?

–А он как клоп – присосется, и болтает, болтает. Несерьезный был человечишка. Шестерка.

– А вы, значит, «пахан»?

– Не, я – «валет», я свое положение знаю и самоуважение имею. Кабы не арестовали, со временем бы «паханом» стал.

Михаил с интересом взглянул на востроносенькое, худое личико Алиева. Подумал: «Как причудливо складывается представление о себе, как часто оно идет вразрез с тем, какое мнение складывается о человеке у окружающих. По манере говорить, вести себя, Алиев – типичная шестерка. А поди ж ты, амбиции... С другой стороны, что мы знаем о шестерках уголовного мира? Может, все мечтают стать «паханами»? А что, из таких вот честолюбивых и невзрачных парнишек, наверное, вырастают самые злобные и беспощадные «воры в законе». Этот будет свой воровской кодекс держать жестко. Раз ему его «пахан» приказал все на себя брать, значит надо брать. Научишься подчиняться сегодня, завтра будут подчиняться тебе».

– Есть у вас еще такая возможность, если суд... жизнь вам сохранит. А нет, так «валетом» и помрете. Как Муха помер шестеркой, не дослужившись даже до «бекаса»... Впрочем, мы о другом.

Он еще раз оглядел тщедушную фигурку нервно перекладывающего ногу на ногу Алиева, повторил:

– Так вы говорите, неприязненные были у вас с Мухачевым отношения?

–  Конечно, гражданин следователь, вы сами посудите – за что его, суку, любить. Несерьезный человек, шестерка.

–  Шестерка, говорите? А между прочим, в воровской иерархии вроде бы положение должен занимать выше вашего.

– Это почему?

–Ну, как же. Срок первый получил ранее вас, воровать, похоже, тоже стал раньше...

–  Это ничего не значит. Вы, гражданин следователь, одно поймите. Не важно, кто когда начал, важно, как ты себя ведешь наделе. Вот, скажем, кража... Если из квартиры, то тут своя иерархия. И тот, кто лезет в форточку и открывает дверь кентам, тот последнее место занимает, за ним только тот, кто на стреме стоит. А первые люди, кто в хату входит, добро берет, ну, и, если надо, то, значит, сопротивление хозяев или соседей, в том смысле, значит, что...

–  Я понял. Значит, Мухачев был «шестеркой» на «стреме»?

– Точно.

–А вы?

Молчит, мнется. Ясно, у него место в иерархии – второе с конца, судя по его телосложению. А амбиции! Надо как-то его амбициозность в нужное русло направить. Коржев задумался, рассматривая, как шмыгает носиком Алиев, как дергается у него нога, положенная на другую...

– Как вы познакомились с Мухачевым?

–  Ну, он был в школе-интернате. И точно, гражданин следователь, вы правильно сказали, первую кражу он совершил, когда я этого дела еще и не пробовал. Видел я, мы в соседних дворах жили, Муха хорошо живет. Одна кражонка, вторая. А у него и денежки появились, какие мне и не снились. Мы с ним без отцов воспитывались. Он мне и предложил на «гастроли» съездить в Питер. Съездили. Хорошо. А на «гастролях» в Самаре нас и взяли. Сидели в разных колониях.

– А после колонии? Встречались?

– Встречались, – помолчав, выдохнул Алиев.

– На какой почве?

– На почве совместного распития спиртных напитков. Не знаю уж откуда, но у Клопа всегда в «зажиме» бывал «пузырь».

– И вы, не уважая Мухачева и испытывая к нему неприязненные отношения, тем не менее выпивали с ним?

–А что? Вино, оно и есть вино, с кем бы его ни пить.

– Ссоры бывали?

– А как же. Почти каждый раз, как выпьем, подеремся. Он не крупней меня, да я злее. Чаще я ему наддавал...

– За что?

–  А вот хоть бы... Я тогда за Лизой ухаживал. Так он, сука, Муха этот, мне все уши прожужжал, что она давалка. А она честная. Я-то точно знал. Я у нее первый был. А он... Сучок, блин... Как выпьем, так он что-нибудь про Лизу и скажет. Я – по морде. Потом мирились.

–   После вашей женитьбы на Елизавете Нистратовой отношения с Мухачевым не улучшились?

– Откуда? Только хуже стали.

– Почему?

– А обратно из-за Лизы. Он, сучок, к ней кадриться стал по-серьезному. Про меня всякое говорил. Ну, что я с другими бабами, мол, что вот неплохо было бы ей меня наказать и мне изменить. Она шутя так, – это она мне и рассказывала, – ему говорит: «А с кем же, например?» А он на серьезе: «А со мной». Сучок... Я, как она мне такое рассказала, сильно его побил. Правда, не после того, как выпили, а до того.

–А потом выпили?

– Чего?

– Потом с Мухачевым выпивали, после того, как побили его?

–А как же... Тем более, он поставил. Это так положено.

– И вы, зная, что Мухачев про вас такие гадости рассказывает, все равно с ним встречались и выпивали?

–  А что? Нормально. Одно другому не мешает. Но ненавидел я его сильно. Это точно. Чистосердечно признаю.

–   И за это убили его, когда предоставилась возможность?

– А что? Нормально. Тем более что он к Лизе кадрился, даже когда она была беременной. Во, сучок, я извиняюсь, гражданин следователь. Убивать таких надо...

–  Расскажите, как созрел замысел убийства Мухачева, как вы осуществили задуманное.

– А как? Просто. В тот день, как Лиза мне сказала, что он к ней беременной приставал, пытался потискать ее в подъезде, я как услышал, так сразу взял в состоянии аффекта кухонный нож с деревянной ручкой, срезал в кухне над газовой плитой веревку тонкую капроновую, беленькую такую, значит, на ней белье Лиза сушит обычно.

– А чего не отвязали?

– А не отвязалась. Пришлось срезать.

–А другой в доме не было?

–Другой не было.

–Дальше?

–Дальше – положил нож и веревку в карман.

– Как встретились с Мухачевым?

–А как? Зашел к нему, он один дома был. Говорю, есть, говорю, хорошая наводка на наколку. «Тачка» чья-то новая у теплотрассы стоит, бесхозная, или на время поставлена. А в ней все, и магнитола, и шапка зимняя мужская. Наверняка и в «бардачке» что-то есть. Опять же колеса снимем, кое-что из запчастей раскурочим. Если вечером, никто не увидит.

– Он согласился?

–  Ну, неохотно. Как я сказал, что будем колеса снимать, у него на морде сразу скука образовалась. Он работать не любит, сачок, одним словом. Но, вижу, мысль, что в «бардачке» могут быть случайно оставленные деньги, его заинтересовала. Пошел, сучок драный...

– Дальше?

– Дальше пришли на теплотрассу, пешком. В просеку. Я ему и говорю: «Ой, – говорю, – Клоп, глянь-ка, маши– ну-то без нас увели!» Он заозирался. Я нож переложил в наружный карман, веревку достал, говорю ему: «Всё, Клоп, кончилось твое время. Конец тебе, сучок, многим ты зла наделал, а больше всего мне да Лизе».

Эдя снова нервно задрыгал ногой.

– Он сопротивлялся?

– Откуда? Забздел сильно, хотел что-то сказать. А я обхватил его левой рукой и правой рукой нанес ему удар в горло, чуть ниже кадыка.

– Вы раньше кого-нибудь убивали таким образом?

Алиев сделал детски-простодушные глаза.

– Да вы что, гражданин начальник! Никогда! Я никого ранее не убивал. У меня только кражи. А в колонии опытные «мокрушники» учили. Там времени много свободного, в колонии-то. Слушаешь, слушаешь, на ус мотаешь.

– Проверим...

– Это ваше дело, прокурорское, чтоб проверять.

– Я не прокурор, а следователь. И следствие интересуют подробности. Мы с вами на место убийства выедем, для проведения следственного эксперимента. Это само собой.

Но вы мне и сейчас, под протокол, расскажете, как развивались события.

Роль рассказчика явно нравилась Алиеву, возвышала его в собственных глазах, придавая значимости. Он охотно продолжил:

–  Ну, я, значит, подумал, может, и не убил. И второй раз, – тут Эдик задумался, то ли вспоминая, как было дело, то ли продумывая, как ему это дело преподнести следователю, чтобы убедить, что убивал он один, – я, значит, его ударил... Сейчас, гражданин следователь, соображу. – Он наморщил лоб, изображая всем своим миловидным, но одновременно неприятным личиком вечного юноши сосредоточенную работу мысли. – Так, значит, я второй раз его ударил ножом в плечо.

–  Почему в плечо? Удар в горло мог оказаться смертельным. А в плечо-то зачем бить?

– Соскользнуло... Хотел в сердце, но нож соскользнул, согнулся, попал в плечо или где-то рядом. Муха захрипел, упал. Я, значит, отбросил его в сторону. Все равно он погнулся. Достал веревку, накинул ему на шею и сдавил.

–  Вот вам веревка, покажите, как вы это сделали. Вот, я шапку на руку надел, рука – это шея, как вы накинули веревку? Семен, – обратился Михаил к вызванному помощнику, – сфотографируй нас на память. Так, хорошо. Запомнили, как вы душили Муху? Потом этот эпизод мы с вами восстановим во время следственного эксперимента. Дальше?

– Я сдавил ему горло, сколько было сил, и он перестал хрипеть.

– Значит, умер от «струнки»?

– Выходит, так.

– Которую вы ему на шею набросили?

– Ну, стало быть, так.

– А вот справка судмедэкспертизы...

– Чего там?

– А там написано, что душил Мухачева человек большой физической силы, к которым вы, как будто бы, не относитесь.

– Ну, не знаю. Эксперты тоже ошибаются...

– А вот справка криминалистической экспертизы. Согласно этой справке, вы, будучи ниже ростом Мухачева, не могли нанести смертельный удар ему ножом в горло сзади...

– Как было, так и рассказываю.

–А вот справка медиков, – смерть Мухачева наступила не в результате асфикции...

– Чего?

– В смысле – не от удушения, а от ранения в шею, которое было нанесено человеком достаточно большой физической силы, и не сзади, а спереди покойному Мухачеву. Ну да ладно, к этому мы еще вернемся. Действительно, могут и эксперты ошибаться, тем более что у вас – чистосердечное признание. Какой смысл вам на себя-то наговаривать?

– Да, действительно, какой смысл наговаривать? Как было, так и рассказываю.

– Рассказывайте дальше.

– Он упал. Хрипеть перестал. Я нагнулся, снял с него кроссовки. Я знал, у него мой размер обуви. Так что кроссовки мне подошли. Свои старые тут же бросил.

–    Зачем же следы совершенного преступления оставлять?

–  Да растерялся... Все ж человека убил. Хотя и суку драную.

– Что еще сделали?

– А еще расстегнул на нем куртку и рубаху.

– Зачем?

–  А затем, что если не зарезал, не убил, так чтоб он, сука, замерз насмерть. Морозы тогда стояли, гражданин следователь, страшные. У меня даже руки озябли, пока пуговицы расстегивал. Ну, потом забросал снегом. Отволок к просеке и забросал снегом. Что? Шапочку Мухи куда дел? Да не помню. Если и была, так бросил. На нем хорошего так только кроссовки и были. А их я снял.

– Слой снега был толстый?

– Зачем?

–  Я имею в виду, вы хотели скрыть следы преступления?

– Да нет. Так, чтоб в глаза не бросалось. Там мало кто ходит, в лесосеке возле биохимкомбината. Слава у тех мест плохая. Химия. Один раз сосед туда кошку, что издохла, отнес, да поленился хоронить. На следующий день протрезвел, решил похоронить, пришел, а от нее один скелет остался. Химия. Я и подумал, снежком забросаю и лады. Никто труп через пару дней не признает. И следов не останется. Правильно?

–  Может, и правильно. Не учел только, что зима да и комбинат вполсилы работает. Ладно, речь не об этом, дальше что делали?

–А что? Дело сделал – перекур. Правильно? Покурил и пошел домой.

– Дома жене что-нибудь рассказывали?

– А зачем? Она спала. Я разделся, чаю попил и к жене под теплый бок.

Помолчали. Покурили. Михаил курил нервно, жадно затягиваясь, никак не мог преодолеть отвращение к человеку, сидевшему напротив. Муха, никчемный, безалаберный Муха со вторым малопочтенным именем «Клоп» проглядывал изъеденным химией черепом сквозь улыбающееся миловидное личико лисенка, лишь слегка напроказившего, лицо Эдуарда Алиева.

Михаил загасил окурок. Ударил резко ладонью по столу. Алиев испуганно вздрогнул.

– Значит, говоришь, чистосердечное признание?

– А как же, гражданин следователь.

– Пиши.

Алиев загасил окурок, приготовился писать.

«Чистосердечное признание.

Я, Алиев Эдуард, чистосердечно признаюсь в том, что убил Муху».

–  Как написал? Нет, гражданин Алиев, ты пиши полностью – имя, отчество, фамилия...

–А не помню я его отчества.

– Тогда фамилию полностью, что ты кликуху пишешь? Если по кликухе, то придется писать: «Я, Эдя Алиев, по кликухе «Ала», «замочил» Мухачева по кличке «Муха», а также «Клоп».

– Хе-хе, вы скажете, гражданин следователь.

–  Пиши: «чистосердечно признаюсь в том, что я...», и дальше объясни свое неприязненное отношение к Мухачеву как причину убийства. Ты ведь правду мне показал?

– А как же, истинную правду.

– Учти, если неправду, то срок себе прибавишь. За дачу ложных показаний.

– Правду, правду.

– Тогда пиши спокойно.

Алиев чуть высунул изо рта в усердии кончик языка и написал: «...что убил гражданина Мухачева, отчества не помню, из-за того, что ненавидел его давно, так как он мне много принес вреда».

– Написал?

– Написал. Все, что было.

– Распишись и поставь дату. Распишись. Свою подпись узнаешь?

– А то нет?

– Обрати внимание: вот протокол твоего первого допроса. Твой почерк?

-Мой.

– Читай, ты показал, что, когда решил убить Муху, поехал к нему на автобусе, так как Мухачев, ранее живший в одном с тобой дворе, переехал с семьей в другой район города. Так?

– Так.

– Но у тебя по времени нестыковка в рассказе вышла. И на мой вопрос, – не заезжал ли ты куда, по дороге к Мухачеву, ты показал, что «заезжал на улицу Сурикова, в район Дворца пионеров, к братьям...». Тут ты осекся и фамилии братьев не назвал. Но потом, когда протокол подписывал, решил, видно, что никто на твою оговорку внимания не обратит, и протокол, каждую его страницу, ты подписал. А мог бы вычеркнуть упоминание о братьях. Не вычеркнул... Подписал.

– Ну и что?

– А то, что в районе Дворца пионеров, на улице Сурикова, дом 26, проживали на тот момент братья Ахтаевы – Роман и Вениамин. Вениамина в городе действительно не было. У него железное алиби. Он в это время, как мы выяснили, в другом городе преступление совершал. А вот Роман Ахтаев и его подельник Сергей Дробов в доме 26 по улице Сурикова были, были...

– Ну и что?

– ...и ждали они там тебя. Ждали, когда ты привезешь к ним Мухачева. Ну, как, признаешь, что «заехал к братьям» и вместе с Романом Ахтаевым, одним из братьев, и Сергеем Дробовым вы повезли Мухачева убивать?

–  Чего вам надо, гражданин следователь? Есть чистосердечное признание. Сажайте! Вам же надо на кого-то «жмура» скинуть. Вот он я...

–  Эх... Эдя, Эдя... Есть у меня, на кого «жмура» скидывать. Вот, читай. У меня уже два «чистосердечных» признания. Рома-то «малявы» написал и тебе, и Дробову, чтоб на себя вину брали, чтоб его ни в коем случае не упоминали. Думал, видно, хоть одна да дойдет. А дошли, с нашей помощью, обе. А два «чистосердечных», считай, ни одного. Потому что доверия у суда к твоим «чистосердечным» признаниям не будет, так что давай снова.

– Серега на себя наговаривает, – неуверенно произнес Алиев.

– Читай второй документ.

Алиев осторожно взял страничку ксерокопии:

«Протокол проверки показаний на месте.

28 мая 1990 г. г. Киров.

Я, следователь по особо важным делам прокуратуры г. Кирова младший советник юстиции Кирсанов А. С., с участием старшего прокурора-криминалиста прокуратуры Кировской области советника юстиции Кирсанова Б. П. в присутствии понятых Иванова А. Р., Веремеева П. Г., Меньшиковой А. Н. провели проверку показаний на месте подозреваемого Дробова С. А. с его участием.

Дробов показал дом, где жил, дом, где к нему Алиев Э.А. привел покойного Мухачева. Он также рассказал, что они пили, как был одет Мухачев, какие имел приметы. И затем нарисовал на бумаге маршрут, по которому они втроем направились в район биохимзавода, где он бывал в детском возрасте и где многое изменилось с тех пор, так как раньше не было такого количества остовов от раскуроченных машин. Там он показал место, где был убит Мухачев, место, куда был спрятан труп Мухачева, а также подробно рассказал, как он и Эдуард Алиев убивали Мухачева.

На вопрос о неприязненных отношениях с Мухачевым, рассказал, что Мухачев всегда вел себя «как шкодник, как крысятник», что при дележе украденного за ним нужен был глаз, так как норовил украсть у своих, за что был не раз нещадно бит.

Был произведен следственный эксперимент, и Дробов подробно в деталях показал, как набрасывал на шею Мухачеву «струнку», как душил, как они вдвоем с Э. Алиевым наносили раненому и полузадушенному Мухачеву удары заточками, ногами.

Все действия Дробова во время следственного эксперимента фиксировались на видеопленку.

Подписи сотрудников прокуратуры и понятых».

Помолчали...

–Так кто ж на самом деле убил Муху, Эдя? – тихо спросил Михаил.

– Теперь и я не знаю.

– Но про себя точно знаешь – ты убивал, так?

– Так.

–  И вот, «чистосердечное признание» Сереги Дробова только что прочитал, и он признает, что убивал, так?

– Так.

– Он пишет, что убивал вдвоем с тобой. Это правильно он пишет, или все же убил он и теперь на тебя наговаривает?

–   Нет, Серега не такой человек: раз написал, значит, так и было.

– То есть, если бы Дробов признал, что убивали втроем, то и ты бы это признал?

– Так он не признал? – с надеждой спросил Алиев.

– Признал. Но об этом потом. А пока вот сообрази, ты ж не олигофрен, не идиот, ты ж соображаешь, верно, Эдуард?

– Соображаю.

–   Вот читай данные судмедэкспертизы: выходит, что по характеру нанесенных Мухачеву ранений и травм убивали трое.

– Это они чего хочут, то и пишут.

– Нет, братец, тут наука. Читай, читай... Удары нанесены с разной высоты, то есть убивавшие Мухачева были людьми разного роста. Удары, ты читай, читай, нанесены с разной степенью силы, то есть убийцы были разного физического сложения. Вот этот удар мог нанести Дробов, он «качок», сильный, так? А вот этот – слабенький, узнаешь, это твой удар, Эдя. А вот этот удар ножом был нанесен человеком как бы среднего между вами двумя с Эдей физического сложения, но с яростью, и потом нож в ране повернут – это уже почерк. И такой почерк нами зафиксирован во время других убийств. Знаешь, кому этот почерк принадлежит?

– Откуда...

– Не ври, тебя наверняка восхищала манера Романа – всадить нож в тело жертвы и потом повернуть в ране. А? Ты и сам так пытался, да не хватало ни физической силы, ни

ярости. А Роман бил яростно? Так?

# * *

–  Что молчишь? Мало тебе криминалистической и судебно-медицинской экспертизы? А теперь сравни эти три рисунка.

–А что, рисунки как рисунки.

–  На них нарисован маршрут от города до биохимзавода, где вы предложили Ахтаеву убить Мухачева и спрятать его тело. И вы оба с Дробовым набросали, как умели, этот маршрут. Бумажка она и есть бумажка. Можешь сказать, кому какая принадлежит?

– Могу. Это я рисовал, это Серега, у него похожее вышло. А этот рисунок я не знаю.

– Правильно, его рисовал следователь, когда проводил следственный эксперимент с Дробовым, он вычертил маршрут со слов Дробова.

– Ну и что?

– А теперь скажи, где мы нашли два рисунка, сделанные тобой и Серегой?

– Откуда мне знать. У Сереги дома?

–  Нет, у Ахтаева. В квартире, которую они снимали в центре города с братом Вениамином. В мусорном ведре. Не очень, доложу я тебе, приятное это дело, в чужих отбросах, в дерьме возиться. Но такая у нас работа, пока такие как ты, Дробов, Ахтаевы, по земле ходят. Ничего, порылись, нашли рисунки, к делу подшили, руки вымыли... А вот у вас... сколько после убийства руки от крови ни оттирай, на них снова кровь проступает.

Алиев машинально вытянул перед собой руки, с ужасом на них посмотрел, понял, что это очередная следовательская «покупка», не понял, что метафора, вяло опустил руки вдоль туловища, прикрыл глаза.

Хреновато для него дела складывались. А главное, он никак не мог понять, есть ли выход, и если есть, то где он.

Вроде, насколько его соображаловка работала, надо признавать, что убили они вдвоем с Дробовым. Почерк Серега он помнил.

С другой стороны, если следователь не врал, то наука подтверждала: убивали втроем.

Может, сказать, что был третий? Ну, какой-нибудь бывший сокамерник, кент по Надвоицкой зоне, сходил с ними на «мокрое дело», и смылся из города. Имя? Да любое... Можно и одну кликуху назвать. Леха-«Керя», например. Было трое, говорите, так я вспомнил, что я в день убийства на вокзале случайно Леху-«Керю» встретил, уговорил его пойти на дело. Зачем пошел? А мы ему за это часы, которые с рук Мухи сняли, отдали. Он в тот же день выехал в Архангельск. Пусть там ищут.

– Подумал?

– Подумал: щас все расскажу, чистосердечно...

– Ага... А я твое чистосердечное на этот раз на магнитофон запишу, чтоб тебе стыднее потом было слушать, что ты мне тут врал.

–Да я, гражданин следователь, как на духу.

– Погоди. Чтоб тебе лишнего не врать, давай-ка я тебя еще кое с какими документиками познакомлю.

– А что... давайте... такая у вас бумажная работа.

–  Вот, смотри, протокол обыска в твоей квартире. Вот это место, читай, подтверждающее, что ты действительно ножом срезал веревку, натянутую над газовой плитой для сушки белья. Прочитал?

– А что? Дело нехитрое. Грамоте обучались.

– А теперь эту справку читай. Эксперты подтверждают, что веревка, которой душили Мухачева, и те фрагменты веревки, которые остались на гвоздях в кухне, идентичны.

– Это чего?

–  Значит, одинаковые, то есть подтверждаются твои слова, что срезал веревку, что принес ее с собой на место убийства. Но...

– И что «но»?

– А то, что микрочастицы пота, обнаруженные экспертами на той веревке, которой душили Мухачева, принадлежат не тебе, а Дробову. Значит...

– Значит, подтверждается, что и он участвовал в убийстве?

– Во, соображать начинаешь; дальше больше, доказали мы с тобой, что вы с Дробовым точно убивали Мухачева.

–Так мы этого уже и не отрицаем... Я дал чистосердечные, он тоже.

– Какие же это «чистосердечные», если ты брал все на себя одного, хотя убивали втроем, Дробов – на себя и на тебя все брал, а третьего-то и выгораживаете.

–Ладно, припер ты меня, начальник, к стенке. Колюсь. Пиши: «Я, Эдя Алиев, чистосердечно признаю, что нас было трое».

– Кто был третьим?

– Мой кент по Надвоицкой колонии. Случайно встретил его на вокзале в тот день. Показалось, что втроем надежнее. Позвал с собой. Серега не возражал. Тем более, что у моего кента тоже личная ненависть была против Клопа – он у него электробритву в колонии спер из тумбочки. Ну, значит, пошли на дело...

– Ты мне «романы» не пой тут. Короче. Он из неприязненных отношений с Мухачевым пошел или из корыстных?

– Имеет значение?

– Имеет.

– И – из корыстных: мы с Серегой обещали ему отдать часы Мухины.

– Какой марки, не помнишь?

– Помню. Марки «Заря» (кварц с браслетом)...

– Это вот не эти ли часы, № 756916?

– О, кажись эти! – растерялся Алиев. – Вы что же, задержали моего кента?

– Мы задержали его, твоего кента, только вот накладка вышла, в одной колонии с ним ты никогда не сидел. Мы его в колонии и нашли. Он там отбывал срок за незаконное хранение и ношение оружия. Вот с его руки мы там и сняли эти часики. Мать Мухачева их тоже однозначно признала, – даже царапины на оборотной стороне указала, не глядя.

– Значит, совпадает мое показание с натурой? – нагло спросил Алиев.

–  Не, Эдя, не совпадает. Часики-то мы с руки Романа Ахтаева сняли. Он и был третьим?

– Не... Часы, я, значит, перепутал, эти Серега, видно, я запамятовал, подарил Роману. Они в корешах.

– А какие же часы достались твоему кенту из Архангельска?

–  А может, эти... желтого металла, на кожаном ремешке?

– Нет, Эдя, эти часы сняты братьями Ахтаевыми и Дробовым с руки убитого ими Кордина. Значит, признаешь, что и ты в том убийстве участвовал?

– Мне лишнего не надо. Так и до «вышки» насобираете мне статей.

–  Насобираю, если правду не начнешь говорить. Ладно, чтобы не мучился, дам тебе еще один шанс на «чистосердечное». Послушай.

И Михаил включил магнитофон.

Из магнитофона полилась, как ни странно, довольно складная речь Сереги Дробова... Тихим, с хрипотцой голосом он рассказывал, как Алиев предложил, и они втроем – Алиев, он, Дробов, и Роман Ахтаев – осуществили убийство Мухачева в районе биохимзавода. Чем купили Дробова, чем его на испуг взяли, чем к стенке приперли, этого

Алиев не знал и узнать уже не мог. Но то, что это был точно голос Сереги, и что он первым сдавал «пахана», это было реально, как в морге. И запираться больше не было смысла.

В ушах его еще звучал голос Дробова:

– «По протоколу обыска признаю... найденные у меня связки ключей, подошедшие к проходящим по делу автомобилями «Москвич», «Жигули» и три «Волги», действительно оставлены мной в качестве трофеев, автомобили были нами взяты и проданы на Кавказ, а водители убиты».

– Признаю, – выдохнул горячо Алиев, – убили Муху втроем, третьим был... Роман Ахтаев.