Текст книги "Голова (Империя - 3)"

Автор книги: Генрих Манн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)

В ответ другие ученые высказались определенно "против", и много решительнее, чем первые. Вслед за тем сторонники "за" выступили вновь – тем энергичнее, чем меньше был их служебный или общественный вес. Борьба перекинулась уже и в периодическую печать, правда, пока только в фельетоны, и тогда на лисьей физиономии депутата Швертмейера мелькнула ехидная улыбка.

– Многоуважаемый коллега Терра, ваша карта бита, возьмите отпуск для поправления здоровья, – сказал он.

Так как Терра не понял, Швертмейер взглянул на него еще язвительнее:

– Каждое практическое предложение, которое попадает в колею принципиальных споров, обречено на неминуемую гибель. Раз начался обмен мнений, значит делу конец: так у нас водится. Разве вы этого еще не заметили?

– Господин доктор Швертмейер, я верю в свой народ, – сказал Терра вызывающим тоном.

– А я разве не верю! – поспешил оправдаться либерал-патриот.

Так обстояли дела, когда Терра прочел во влиятельной правительственной газете, а именно в "Локаль анцейгере": "Что же, собственно, кроется за такой страстной защитой единичной человеческой жизни? Страх смерти, господин Терра! И более того: нежелание сражаться с оружием в руках, страх, чуждый германскому духу! Но все это ни к чему не приведет – несмотря на временный успех депутата Терра". При этом личном выпаде Терра насторожился, он перечел статью еще раз. Где на самом деле отменили смертную казнь? В одном из романских государств; а в другом этот вопрос бесконечно дебатируется. Только человек совершенно чуждого образа мыслей мог стремиться отвратить немца от того, чем он гордится перед всем миром: его чисто германским пренебрежением к жизни как таковой, его германской готовностью беззаветно жертвовать жизнью. "Будьте настороже: вас ведут к вырождению. И ради кого же?" Эти два слова даны курсивом. "Такой вопрос должен задать себе и господин рейхсканцлер".

Какая осведомленность, какое провидение и проникновение! Сколько глубокого понимания в этой идейной вражде! Аноним говорил еще об обезьянах и о прочих жителях южных стран, которые, правда, никого не казнят, но зато заранее обречены на поражение в предстоящей войне германской расы господ с чуждой воинственному духу цивилизацией. Затем следовало пространное восхваление грядущей войны – хотя, как понимал Терра, для его враждебного наперсника дело было не в ней. Все сводилось к тому, чтобы поразить, скомпрометировать, уничтожить его лично. На его успехе заранее поставлен крест. Он сам взят под подозрение, как человек, чужой по существу, и если внимательнее вчитаться, даже подкупленный.

Терра видел: вот она – общественная жизнь. Этот интимный враг по духу, некогда столь чуткий в своей ненависти, но с недостаточно чуткой совестью, вынужден теперь пускаться на вульгарную ложь, иначе его прямая цель не будет достигнута. Успех – и ничего больше! Вот что нужно общественному мнению. Ты или я!

Исполняя свое обещание, он в один из вечеров направился в салон Альтгот, но с поникшей головой. Опасности завтрашнего дня казались несравненно страшнее, нежели вчерашние, – и разве не угрожали они уже сегодня? Развязка могла произойти именно нынче вечером, в том доме, куда он шел. Алиса будет там, непременно будет сегодня, потому что туда должен явиться некто, приятный господин, который сядет подле нее и не уйдет от нее никогда. Смятенному воображению рисовалось, как тот склоняется к ней, рисовались его редкие волосы, его исполинский торс. Приятного господина ничто не удерживало взять руку, которую предлагала ему Алиса Ланна, предлагала не потому, что любила его, а ради карьеры – его и своей. Этого господина не удерживало ничто!

Идя по улице, Терра строил мучительные гримасы. Только когда его кто-то окликнул, он заметил, что прошел мимо цели. Окликнувший был Ланна.

– Теперь уж я вас не отпущу, – сказал он улыбаясь.

Несколько шагов до Фосштрассе он прошел пешком и, несмотря на холод, распахнул пальто, – видимо, его согревало радостное возбуждение. Его лицо казалось освещенным задумчивым светом. На нем был написан успех явный, беззаботный.

– Ну-с, милый друг, что вы скажете? – выразительно спросил рейхсканцлер, когда они подходили к дому.

– Позвольте мне, ваше сиятельство, принести вам мои самые искренние поздравления, – наобум ответил Терра. Не зная, как быть, люди на всякий случай поздравляли Ланна.

– Охотно принимаю, – ответил Ланна, кладя руку на плечо Терра. Радость делала его участливым. – У вас неважный вид, мой милый. Между нами, я полагаю, что вам недолго уж придется ломать копья: по человеческому разумению, ваше дело складывается благоприятно. – Первые слова, которые обнаруживали, что он знает об этом деле, признает его!

– Услышать нечто подобное от главы правительства... – пролепетал Терра.

– Когда все препятствия будут устранены, тогда я готов возглавить дело, – перебил Ланна и продолжал, покачав головой: – Перед лицом общественного мнения вам придется выдержать еще одно испытание. Как знать, может быть, даже сегодня вечером... Остается его величество. Как решит император – это всегда лотерея. – Внезапно он принял озабоченный вид. – Говорят, что благодаря моему умению и ловкости его величество в большинстве случаев вынимает нужный номер.

Он вздохнул и сбросил пальто на руки подоспевших лакеев.

Лакеи были в золотистых ливреях; двойная лестница вела наверх мимо поблекших гобеленов; дальше, насколько мог охватить взгляд, открывалась анфилада гостиных. Проходя, Терра по достоинству оценил их высоту и уединенность, глянцевито-белые двери, старинные штофные обои нежных тонов. В одной из гостиных вместо всякой мебели посередине стояла ваза, а высокие узкие окна были завешены драпировками, которые, казалось, недвижимо провисели здесь сто лет. Приглушенная роскошь – полная противоположность кричащей роскоши в гостиных рейхсканцлера. Терра восхитился выдержанностью стиля; Ланна принял его похвалы с улыбкой. Разбогатевшему рейхсканцлеру стоило немалых стараний устроить театральной графине такую обстановку, какая была испокон века в зале у родителей Терра.

– Не сердитесь на меня за орден, – еще раз попросил Ланна. – Здесь это несущественно, здесь бывают исключительно культурные люди.

Тем не менее, когда они вошли в четвертую, и последнюю, комнату, Терра заметил, что взгляды большинства присутствующих немедленно устремились на его петлицу, только не взгляд графини Ланна. Она внимательно следила за тем, что происходит между ее отцом и Толлебеном. Толлебен сидел подле нее, наклонившись к ней в позе признанного претендента. Он поднялся при виде своего начальника. Взгляд отца даже побудил его отойти в сторону. Алиса Ланна прикусила губу и опустила глаза; она не подняла их и тогда, когда отец самолично подвел к ней ее приятеля, Терра. Он так и сказал: "Твой приятель". Она протянула Терра руку, но тотчас же отдернула ее, словно подала по ошибке. Затем она все-таки подняла глаза: насмешливые глаза. Все происшедшее не ускользнуло от общего внимания. Альтгот обнаружила явное беспокойство, что в свою очередь заметила старуха фон Иерихов, которая как раз входила в гостиную. Она немедленно обменялась мнениями со своей приятельницей, графиней Бейтин. Так как глухие старухи не могли кричать, они обменивались мнениями с помощью мимики.

Зато Альтгот говорила много и громко, она тоже поздравила Ланна – с чем, собственно? Терра удивлялся ей. Малокультурная, ограниченная, какой он ее помнил, – теперь она в своем политическом салоне болтала с рейхсканцлером об английском короле, который с Клемансо{305} в отеле Ритц... Ланна подвинулся ближе, ему хотелось неустанно слушать об этом, может быть, он только потому и приехал так рано. Каждый раз, как упоминались король и Клемансо, у него делалось то же лицо, с каким он принимал поздравления. У Терра зародилась догадка.

Меж тем Беллона Кнак-Мангольф покоилась в собственном величии. Ни одна царица придворных балов, ни одна театральная королева никогда не достигала такого совершенства в изысканности, какое являла собой она. Сидя в реставрированном кресле ампир, как на троне, она изощрялась в обдуманных жестах и самодовольно-рассеянных гримасках. Богиня самовлюбленности царила здесь в образе Белонны – и это в трех шагах от Толлебена, который хихикал исподтишка... Урожденную Кнак он бросил во время свадебного путешествия, у того мозгляка только что вырвал из-под носа невесту, а старику Ланна, который считал себя хитрее всех хитрых, он еще покажет кавалерийские фокусы!

Беллона благодаря деньгам могла свысока взирать на кавалериста, но Терра это было недоступно, и он воспринимал хихиканье, как удары хлыста, а насмешку графини Алисы – как соль на кровавых рубцах. Он стоял неподвижно, скованный паническим ужасом, мысленно обращаясь в бегство, но на деле застыв на месте, открытый всем взглядам и опозоренный.

"Вот она, смертная мука. Сам дьявол надоумил меня связаться с девицей из высшего общества, чтобы ей во славу укрепить нравственные устои человеческого рода!"

Он прижал кулак к манишке и, оскалив зубы, прошипел Беллоне Кнак-Мангольф, смотревшей поверх него:

– Сударыня, ваш супруг наклеветал на меня, будто я негодяй, подкупленный иностранцами.

Урожденная Кнак и после этого нисколько не поступилась изысканностью своего тона.

– Совершенно неправдоподобно. Скорей бы вы брали деньги у нас, произнесла она, как заученный урок.

Неожиданно подле них очутился сам Мангольф.

– Он смеется над тобой, – сказал Мангольф страдальчески и раздраженно.

Он протянул руку и с напряженным страхом ждал, пожмет ли тот ее, или нет... Вид его говорил о бессонных ночах, внутренних противоречиях и раскаянии. Взъерошенные брови, провалившиеся виски. Ненависть, светившаяся в глазах, была какая-то робкая. Мангольф постарался даже прикрыть ее одобрительной улыбкой.

– Мое почтение, – сказал он. – До тебя теперь рукой не достанешь.

– Милый Вольф, – ответил Терра, выразительно и сердечно. – Я искренно обрадовался нашей честной, мужественной борьбе. Это опять прежние мы!

У Мангольфа дрогнули веки, и губы тоже только дрогнули, как парализованные. Беллона, к которой вновь вернулось сознание своего величия, помогла ему овладеть собой.

– Ведь денег у вас нет? – спросила она у Терра. – Тогда и не воображайте, что добьетесь успеха! Без денег не может быть успеха, – заявила урожденная Кнак.

– Ты как будто удивлен, мой милый? – с трудом выдавил из себя Мангольф. – Неужели дама должна тебе преподавать такие элементарные истины? У твоих противников, может быть, нет твоей душевной страстности, – прибавил он уже с иронией и указал на входную дверь. – Зато у них есть деньги.

В салон входили обер-адмирал фон Фишер, грубый и неотесанный с головы до начищенных сапог, под руку с седенькой женой; рядом с ним фон Гекерот, генерал-майор и председатель пангерманского союза, за ними двое штатских, один бритый, другой – с окладистой бородой.

Ланна встал; он встретил шествие, стоя посреди комнаты. Подняв голову со сверкающим пробором, он, как лицо высокопоставленное, не сделал ни шагу дальше середины, но все же заискивающе протянул руку навстречу этим представителям другой породы, которые не ответили на его улыбку. Они как будто бы вторглись сюда, чтобы очистить местность от неприятеля. Только седенькая обер-адмиральша несколько разряжала атмосферу, сопутствуя мужу как эмблема уюта и семейственности. Зато поведение четверых мужчин с первой же минуты не оставляло места никаким сомнениям. Им к тому же предшествовал не вполне определившийся, но угрожающий запах.

Обер-адмирал, должно быть, понял, что вторжение было слишком решительным.

– Сегодня я не мог устоять, чтобы не поглядеть на него, – сказал он, склоняясь перед Альтгот, как прирученный медведь, и простодушно сгреб в свою лапу руку рейхсканцлера.

– Ну-с, милый друг, что вы скажете! – воскликнул Ланна, весь изнутри пронизанный солнцем; таким Терра уже видел его сегодня.

Генерал фон Гекерот заскрежетал, прежде чем разжать челюсти:

– Поздравляю, ваше сиятельство, вы нас опередили. – Прилив крови к лицу и снова скрежет.

– Что было бы с нами, – зарычал Фишер, призывая дам в свидетели, – если бы в силки Англии попался он, а не Франция?

Предположение Терра подтверждалось. А Гекерот тем временем скрежетал:

– Наше предостережение не было напрасным. Сами видите.

Тогда Ланна перешел на деловой тон.

– Англия постаралась сблизиться с Францией, отсюда явствует, сколь искренно было ее дружелюбие к нам. Но, господа, разве вы не знаете, чего нам стоило вывести на чистую воду этих голубчиков! – заключил он необычно для него грубо, почти вульгарно.

Терра оцепенел. Так вот тот успех, по поводу которого Ланна принимал поздравления! Правда, Терра взяли уже сомнения насчет внутреннего сияния; глаза рейхсканцлера не глядели прямо, а вульгарный тон был рассчитан на слушателей. Но и тут он не достиг полного успеха: оба штатских не принимали участия в общем хоре восхищения. От рейхсканцлера это не укрылось; он вывел обросший бородой экземпляр на середину комнаты, чтобы тот показал себя.

– Многоуважаемый профессор Тассе, – обратился он к экземпляру, – вы как заместитель председателя пангерманского союза, конечно, вполне солидарны с вашим генералом?

– Я ни с кем не бываю солидарен, – ответил Тассе и неожиданно стал поводить своим большим рыхлым животом, так что рейхсканцлеру пришлось отстраниться. – А действуем мы всегда заодно, – закончил Тассе со злобной усмешкой в своих густых зарослях.

– Господин генерал, ваш коллега настоящий диалектик, – сказал Ланна, но тотчас же понял, что его двусмысленная шутка не достигла цели. Фон Гекерот совсем недвусмысленно сдвинул перед Тассе каблуки и ждал, что тот еще изречет. И тот без церемоний изрек:

– Весь наш союз во главе с господином генералом уже, как вам известно, высказал свои высокие убеждения. А как мы будем действовать, это мы знаем про себя. – То же непредвиденное раскачивание живота; на сей раз пострадал Толлебен, случайно приблизившийся к странному феномену.

– Ну, разумеется, – сказал второй штатский, в то время как Гекерот стоял навытяжку. Обер-адмирал позволил себе оговорку.

– Мой флотский союз тоже должен быть принят в расчет, – сказал он простодушно.

– Это опять-таки мы, – коротко пояснил Тассе.

Теперь он один занимал центр салона. Мужчины дружно отодвинулись к стенам. Только полукруг дам в сиреневом, бледно-зеленом, желтом и белом тонах мерцал вокруг Тассе и его помятого фрака. От него исходил запах йодоформа, теперь это всем стало ясно.

– Итак, чего же вы хотите, господин профессор? – спросил Ланна, стоя на почтительном расстоянии.

– Чтобы нас не смели дурачить! – заявил Тассе.

– Жиды! – выкрикнул второй штатский. – Англия ожидовела, Франция тоже ожидовела. Потому они и объединились против нас.

– Коллега Пильниц тоже не дурак, – снисходительно заметил Тассе.

– Наш известный ориенталист, – пояснил предупредительно Ланна.

На лице гладко выбритого немедленно отразилась его знаменитость. Тассе напрягал свой сдавленный голос, чтобы пресечь отклонение от темы.

– Англия подлая стерва! – воскликнул он. – Она думает: мне бы только снять пенки, и примазывается к Франции, которая киснет на суше и совсем сдает на море. С ней ужиться куда легче, чем с растущей во все стороны Германией. – Тассе наставительно поднял палец. – Но о чем забывает коварный Альбион{309}? О том, что мы еще существуем.

– Что существует наш Тассе! – пылко выкрикнул Пильниц, а Фишер и Гекерот одобрительно закивали.

– Когда нам удастся, наконец, свести кровавые счеты с нашим исконным врагом, – поучал Тассе, – мы заодно прикончим и Англию. Тогда уж у нее не будет никаких уверток, пожалуйте к ответу. Только нечего нас дурачить! Флот у нас должен быть! – Припав на одну ногу, Тассе красовался во всем своем величии и сверкал очками.

– Хейль! – выкрикнул Пильниц.

– Правильно, правильно! – подхватили Гекерот и Фишер.

Наступила тишина. Лорнеты дам устремились на Тассе. Тассе, нимало не смущаясь, засунул в вырез жилета вылезшую во время представления сорочку и облюбовал себе удобное место в соседней комнате, – очевидно, он сказал свое последнее слово.

Его коллеги последовали за ним, спустя некоторое время к ним присоединился и Мангольф. Толлебен был явно растерян.

– Поухаживайте за новой великой державой! – посоветовала ему Алиса Ланна, и он отошел. Рейхсканцлер нерешительно поднялся.

– Ваше сиятельство, – заметил Терра, – вам так или иначе придется считаться с этим явлением.

– Рано или поздно придется, – согласился Ланна, но поспешил сразу же направиться туда.

Оставшиеся в одиночестве дамы теснее сдвинули стулья.

– Милая госпожа Фишер, наконец-то, – сказала Альтгот, обращаясь к жене обер-адмирала, – я давно уже стремлюсь поговорить с вами. Что вы, с присущей вам трезвой объективностью, скажете по поводу короля, который с Клемансо у Ритца...

– Милая графиня, – приветливо, но строго перебила ее седенькая женщина, – послушайте лучше, что я вам скажу: нынче на рынке торговка запросила за пару голубей...

Альтгот осеклась и от смущения засмеялась.

Потом поняла: это был урок – и собралась восстать. Но она увидела неподалеку Ланна, который смиренно сносил поучения Тассе. И тоже решила смириться.

Беллона Кнак-Мангольф предоставила дамам беседовать по выбору – о домашнем хозяйстве или о политике. Сама же с виду равнодушно следила за маневрами своей приятельницы Алисы Ланна и Терра. Алиса встала, Терра встретился с ней. Они не сели, они бродили. Расстояние между обеими группами – дам и мужчин – позволяло им на ходу обмениваться признаниями, никто ничего толком не слышал; лишь когда они проходили мимо, долетало какое-нибудь отдельное слово. Беллона не доверяла им, хотя выражение лица у них было вполне корректное.

– Вы довольны? Вы меня отхлестали, – сказал Терра. "Отхлестали", услышала Беллона, и ее фантазия заработала за их спиной. – Умоляю вас, не делайте ничего непоправимого! Я уже не говорю о том, что вы очертя голову бросаетесь навстречу собственному несчастью. Заклинаю вас всеми силами, уцелевшими у меня от вашей неумолимой мстительности, – спасите мою неудавшуюся жизнь, которая рушится подо мной. Не отворачивайте от меня ваше прелестное ушко, я еще никому не грозил самоубийством.

– Сегодня вы весьма галантны. Поэтому я вас прощаю, хотя все то, что вы мне сказали, совершенно непозволительно.

Теперь они проходили мимо группы мужчин. Толлебен в упор смотрел им навстречу, стремясь помериться взглядом с Терра. Однако это ему не удалось, как не удалось и встретить взгляд молодой графини. Те двое обособленно и неприступно шли своим путем. Раздраженный и обескураженный, Толлебен прислушался к тому, что говорил его шеф.

Ланна, получивший, наконец, возможность вставить слово, рассказывал анекдот об Эдуарде Седьмом. В заключение он сообщил, что английский король оказывает ему честь своей исключительной ненавистью. Рейхсканцлер особенно подчеркнул это; взгляд у него был патетический, как в рейхстаге, когда он от постамента к постаменту обращался к Англии. Правда, дочь ему не удалось обмануть.

– Папа хочет пленить пангерманских мещан, – отметила она. – Вот видите, – а я, по-вашему, не должна позаботиться о своем будущем? У меня нет ни малейшего желания спуститься ниже. Вы знаете это.

Теперь они попали опять в поле зрения дам. Белла Кнак-Мангольф поспешно отвела взгляд; придворные дамы Иерихов и Бейтин даже не потрудились последовать ее примеру. Они обменивались многозначительными улыбками и закатывали глаза: "Здесь дело нечисто. Алиса Ланна обманывает бедного Толлебена еще до свадьбы. А отец словно ослеп".

– Господи боже мой! – воскликнула возмущенная Иерихов.

– Quel* спектакль! – вторила ей старуха Бейтин.

______________

* Какое зрелище! (франц.).

Терра сделал вид, словно услышал невинную шутку.

– То, что происходило между нами, графиня, было непозволительно с самого первого дня. Теперь я раскаиваюсь единственно в том, что у меня в свое время не хватило трезвого эгоизма и я не скомпрометировал вас бесповоротно. Тогда вопрос о том, спуститься ли ниже, или подняться выше, не причинял бы в данную минуту никаких страданий ни вам, ни мне. Двоюродный брат Толлебена был бы тогда совершенно напрасно личным адъютантом у его величества.

"Скомпрометировал вас", – услышала Беллона и так взволновалась, что ей с трудом удалось сохранить обычную манерную позу.

– Да, надо сознаться, я никогда не думала, что в день помолвки мне придется выслушивать подобные речи, – заметила Алиса, повернув назад в сторону мужчин.

– Вы хотите надругаться над моей гибелью.

Оба заставили себя принять светский вид, потому что Толлебен смотрел на них, – правда, украдкой и с явным намерением пока ничем себя не тревожить. Он знал, чего хотел. Сперва отпраздновать свадьбу, а там стать господином и повелевать. В кружке мужчин Ланна убеждался, что перед ним ни более ни менее как второе правительство, у которого глаза и уши во всех министерствах. Его подозрительный взгляд упал на Мангольфа, тот поспешно отвернулся и пошел навстречу тестю. Кнак явился с двумя молодыми людьми; он выступал как главнокомандующий впереди своей гвардии. "Вы едите мой хлеб, вы и работаете на меня", – говорил каждый его шаг. Ланна понял ясно: у него здесь нет ни одного настоящего друга.

– Милый друг, – начал он ласково и весело, как всегда.

– Допустим, вы без этого не можете жить, Алиса. Но зачем именно этот гроб повапленный? – спросил Терра умоляюще.

– Вы мой друг, – сказала она примирительно, – вы имеете право спрашивать. Я мысленно сделала смотр всем влиятельным людям в стране. Со всяким другим мне пришлось бы еще хуже, чем с гробом повапленным. А потому устроимся в нем по-семейному.

– И меня вы берете с собой? – дерзко спросил он.

– Вы же сами сказали: то, что мы делали, с самого начала было непозволительно. Предъявляйте свои права, я безоружна.

Тут он беззвучно зарыдал; Беллона увидела это.

– Боже милосердный, что с нами будет!

Алиса еще владела собой.

– Примем это так, как оно есть, – сказала она кротко. – Ведь каждый из нас живет соизволеньем другого.

Но теперь и ей пришлось сесть. Они сели на расстоянии друг от друга, оба смотрели в пространство и молчали.

Для Ланна дело повернулось так, что теперь с победой над Англией поздравляли не его, а Кнака. Тассе и Кнак вмиг столковались. "Ну-с? Франция и Англия в одной ловушке! Результат хоть куда!" И Ланна остался в стороне. Тогда он занялся приемом вновь прибывающих гостей.

– Он ничего не говорил об отмене смертной казни?.. – шептал за его спиной Кнак. – Не смейтесь, Тассе, я тоже смеялся. Но мой зять, помощник статс-секретаря Мангольф, предостерегает от отмены, ведь это незаменимое средство воздействия на людей. – На что Тассе уже открыто захохотал.

– Гекерот, слышите? Пильниц, Фишер, слышите? Есть такие простаки, которые рассуждают о воздействии на людей. Вот именно, о воздействии на людей. Ну, уж этому им придется поучиться у нас! Как зовут того депутата? Фамилия у него что-то не немецкая.

– Терра, – сказал Кнак и с сомнением покачал головой.

Молодые люди из свиты Кнака набросились на госпожу Швертмейер, оттеснив депутата от его обольстительной жены. Стройная рыжеволосая женщина глазами щекотала обоих. На их непристойности она отвечала совершенно невозмутимо:

– Дети, на что вы рассчитываете? И на каком основании? Тайный советник Кнак иногда посылает вас, господин доктор Мерзер, к моему мужу. Ну, и что же? Вы племянник тайного советника, а мой муж влиятельный политический деятель. В Пруссии становится интересно.

При этом она так близко наклонилась к юному пролазе, что ресницами коснулась его преждевременной плеши. Он плотоядно заржал. Рослый сын газетного короля Шеллена громко смеялся.

– Золотые слова, сударыня. Будут приняты во внимание. – И еще решительнее добавил: – Честное слово офицера, завтра посвятим вашему супругу хвалебный гимн.

Стреляя глазами во все стороны, Швертмейер задумалась над тем, что он сказал. Тут она увидела, что зять Кнака, помощник статс-секретаря Мангольф, устремился к ее мужу; Швертмейер при этом даже бросил в ее сторону поспешный взгляд; и она решительно обратилась к пролазе; лейтенант запаса был на сегодня отставлен.

Все происшедшее не укрылось от внимания почтенных дам, сидевших в третьей гостиной. Так как народу было много и стало шумно, они могли, наконец, беспрепятственно кричать.

– Смотришь и глазам своим не веришь, – кричала госпожа фон Иерихов прямо в ухо своей приятельнице Бейтин.

– C'est la каналья!* – кричала в ответ старая графиня.

______________

* Это чернь! (франц.).

Тут встрепенулась и седенькая жена обер-адмирала.

– Мы, буржуазия, истинный оплот нравственности и приличий, – закричала она в другое ухо Бейтин, на которое та, по-видимому, была абсолютно глуха. Вскоре госпожа фон Фишер совсем возликовала: вошел ротмистр граф Гаунфест, за которым, как всегда, неотступно следовала его разведенная жена, Блахфельдер. Всем видом и движениями он напоминал неисправную куклу, ни один мужчина не был застрахован от его мечтательного взгляда. Об этом обер-адмиральша громким голосом сообщила старым придворным дамам. Они же, напротив, старались подчеркнуть поведение урожденной Блахфельдер. Богачка энергично протискивалась сквозь толпу, румяна у нее на лице расплылись, жемчуг болтался сам по себе, она уже успела оборвать что-то у себя на платье. Альтгот, стараясь в качестве хозяйки ублаготворить дочь калийного магната, подвела ее к буфету в боковой галерее, куда из всех салонов двери были открыты настежь.

– Ну, опять напьется, – заметили пожилые дамы и пока что обратили внимание на "него".

Граф Гаунфест явно был обворожен видом юного Шеллена, который со своей стороны сосредоточил все внимание на обособленной группе Ланна – Мангольф Швертмейер. "Кажется, там кто-то обронил слова "смертная казнь"?

– Скоро будут интересные новости, – сулил всем отпрыск газетного треста, и эта весть мигом облетела всех.

Жизнерадостный юноша не замечал бедного гвардейца и его нежной влюбленности. Но племянник Кнака смотрел на того так выразительно, что его дама возмутилась.

– Господин доктор Мерзер! – заметила Швертмейер. – Вы удостоены чести разговаривать со мной. Я женщина, о которой говорят.

– И что же, собственно, говорят? – спросил он рассеянно и продолжал энергично кокетничать с Гаунфестом. Его сероватое лицо до самой лысины покрылось тонкими жадными морщинками, глаза затуманились от волнения, одно плечо, то, что было выше, задергалось.

– Вы настоящий выродок, доктор Мерзер! – не вытерпела красавица Швертмейер. – Я, женщина, могла бы одним пальцем повалить вас, а вы еще хотите чего-то особенного? Потому что это шикарно! Потому что это аристократично! Вы – сноб! Выродок и сноб!

После чего, насмерть обиженная, повернулась к нему спиной. А граф Гаунфест был в экстазе, душа его, отделившись от покинутого тела, витала вокруг жизнерадостного юноши. Рейхсканцлер самолично подозвал к себе молодого Шеллена и с невольным почтением в голосе спросил о его отце:

– Какой еще орден должен я дать вашему отцу, чтобы он вышел из своего уединения? Ни один живой человек его не видел, и вы, господин Шеллен, верно, не видели тоже. Он существует? Или он миф? Вымысел, созданный его газетами?

– Тем виднее сын... Подготовляется нечто новое, ваше сиятельство! воспользовавшись случаем, сообщил отпрыск газетного треста. У рейхсканцлера сейчас же появилась лукавая ямочка.

– Такой слух дошел и до меня. – И с этими словами он удалился. Около Шеллена очутился граф Гаунфест, но не сразу заговорил от волнения.

– Вы не видите, где рейхсканцлер, господин Шеллен? – наконец пролепетал он.

– Ведь он только что говорил со мной, граф Гаунфест.

– О боже! Я видел только вас, – краснея под легким искусственным румянцем. Юноша громко смеялся.

– Простите, что я в форме! – шептал влюбленный, движимый бог весть какими деликатными чувствами. – Я намереваюсь переменить карьеру на дипломатическую, за границей как-то свободнее. – Все это говорилось под аккомпанемент веселого смеха, и тем не менее какое неожиданное счастье беседовать с прекрасным юношей! Но тот положил конец беседе.

– Если вы ищете рейхсканцлера, то легко узнаете, где он, по запаху йодоформа... Нет, он здоров, но там, где творится политика, так пахнет. В Пруссии становится интересно, – дерзко добавил он.

Граф Гаунфест осмелился прикоснуться к руке своего избранника и даже пожать ее... Расшаркавшись, они разошлись, и каждого поглотила холодная, равнодушная человеческая волна.

Несколько минут спустя Алиса Ланна у всех на глазах пробежала через гостиную, неожиданно покинув господина фон Толлебена. Кажется, ссора. Недурное начало, или попросту конец? Несчастная Альтгот то бледнела, то краснела. Какой скандал! Положение Алисы не таково, чтобы ей можно было выпускать Толлебена. Ланна, по доброте сердечной, совершил большую ошибку. Он был против Толлебена, ибо чувствовал, что Алиса в сущности его не любит. Ну, а эта игра с сомнительным другом юности? Тут дело не так уж невинно, и отцу не следовало это поощрять. Растерявшаяся Альтгот не знала, что предпринять. Следовало ли ей прикрыть своей особой покинутого Толлебена? Или только наблюдать за всем издали, как было угодно Ланна?

Алиса Ланна начала буйствовать.

– Прямо буйствует, – кричала старуха Иерихов. – А с кем буйствует? С пьяной Блахфельдер!

– C'est le fin de la monde!* – кричала старуха Бейтин.

______________

* Это светопреставление! (франц.).

Но Алиса Ланна пробилась сквозь толпу мужчин и внезапно приняла такой вид, словно и не знала никакой Блахфельдер. Без намека на буйство, с самой высокомерной миной подошла она к госпоже Мангольф, которая умышленно прошла мимо своего мужа и бросила ему как бы мимоходом:

– Я теперь знаю наверно, что Алиса и Терра...

– Меньше чем когда-либо, Беллона, – сказала Алиса и остановила ее на минутку. – Я даже благоразумнее тебя. Если бы я любила кого-нибудь, я бы не вышла за него замуж в тот момент, когда он уже на вернем пути к блестящей карьере, потому что в будущем неизбежны взаимные упреки либо из-за карьеры, либо из-за любви. Скорей тогда, когда он был ничем.

– Этот момент ты уже упустила, – ответила подруга.

Публика из гостиных хлынула в галерею; даже самые спаянные группы могущественных богачей, которые старались извлечь друг из друга какую-нибудь пользу, распались и покинули лощеный паркет. Упорно не расходились только те, что окружали Тассе. Они загородили одну из дверей в буфет и перехватывали слуг с бокалами и бутылками. Кнак коленом дал пинка одному из лакеев. Он доставил себе это удовольствие, – ведь лакей служил родовой знати! Развеселившийся обер-адмирал рассказывал во всеуслышание о своей встрече с английским коллегой.