Текст книги "Голова (Империя - 3)"

Автор книги: Генрих Манн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

– Простите мою нескромность, Мангольф: в свое время вы, кажется, румянились. Вы были тогда молоды. Вас не огорчает, что молодость уходит? А я не сплю целыми ночами. – И с решительным жестом: – Перейдем к политике! Танжерская поездка императора{420} оказала магическое действие.

– Вас она трогает? – спокойно спросил Мангольф.

– Я только представляю себе: синее море, белая яхта, на носу фигура в каске с орлом... он умеет бить на эффект.

– Как и все мы. Германия умеет бить на эффект. Если бы больше ничего не требовалось...

– Откуда такой скептицизм? – Видно было, что Блахфельдер внутренне насторожился. – Господин помощник статс-секретаря, вам бы следовало проявить предусмотрительность. Вы должны заранее знать, принесет ли танжерская поездка хорошие результаты.

– Принесет, я это знаю. – Мангольф оживился. – И даже уже принесла. Танжерская поездка побудила, наконец, Францию всерьез подумать о союзе с Англией, который давно был ей предложен. После чего мы послали запрос нашим друзьям в Рим. Вслед за тем началась неимоверная сумятица в Париже. Неужели они допустят, чтобы их бешеный министр иностранных дел начал войну?

– Мы хотим мира, – заверил Блахфельдер. – Мы на все готовы ради него.

– Мы подвергаем его всяческим испытаниям. Настоящий мир должен быть прочен. – Вместо ответа Блахфельдер пытливо взглянул на него, но Мангольф был непроницаем. Вдруг он заявил, что ему пора ехать; именно сейчас в министерстве ждут решения из Парижа: либо отставка французского министра, либо девять шансов против одного за войну... – Если он падет, Ланна получит титул князя, – бросил Мангольф напоследок.

Блахфельдер только теперь вышел из равновесия.

– Как? Князя? Значит, это правда? Скажите, это безусловно верно? Можно уже поздравить его? Подождите, Мангольф! – Но тот не внял ему, и Блахфельдер остался один. – Мы переживаем исторический момент, – произнес он торжественно и подошел к открытому окну, высоко над суетящейся в ясном июльском солнце площадью, где никто не был в курсе таких новостей. Но, едва бросив взгляд на площадь, он ринулся в прихожую вслед за помощником статс-секретаря и втащил его назад за плечи: – При этом вам не мешает присутствовать.

Мангольф увидел свою собственную жену вместе с Алисой Ланна. Они как раз входили в подъезд. С ними вернулся только что ушедший Эрвин Ланна.

Их появление вызвало минутное взволнованное затишье. Крики у телефона смолкли, Шеллен усердно целовал руки. Мерзер впал в подлое раболепство, каким бывал одержим и его дядюшка Кнак перед сильными мира. Мангольф сделал вид, будто сговорился с женой встретиться здесь, и усадил ее подле Леи, когда Леа пригласила к чайному столу. Сама Белла пустила в ход все чары, чтобы усадить рядом с собой господина Шеллена. А немного погодя привлекла к себе также Блахфельдера, Мерзера и даже графа Эрвина, в то время как Леа с Алисой скрылись в маленьком будуаре. Мангольфу пришлось наблюдать, как его жена в гостиной его возлюбленной флиртует с четырьмя мужчинами. Те совсем потеряли головы, настолько вызывающе держала себя Белла; несомненно, Шеллен не преминул бы стать нахальным. Мангольф предпочел поскорее ретироваться.

Леа и Алиса разглядывали друг друга, сидя в пестром будуарчике с лакированной мебелью, фарфоровой люстрой и ярко разрисованными шелковыми обоями.

Леа, обводя взглядом комнату:

– Вы – здесь у меня?! Я не выхожу, – знаете, у меня мигрень... Нет, я знала, что придете вы!

– От вашего брата? Неужто я вижу вас? Вас, его сестру! Знаете, вы совсем другая, чем на сцене.

– Потому что там я играю все, только не восхищение, только не... смирение. – И Леа хотела коснуться губами руки гостьи. Но Алиса привлекла Лею к себе на грудь.

За дверью резвилась Белла:

– Руки прочь, Шеллен! Мы с вами в гостях у актрисы, которая славится своими брильянтами. Вот как нынче живут! Все, кто на виду, селятся в новом западном районе. Только я одна кисну в своем Меллендорфском дворце. А здесь все сплошь дворцы! – Прыжок на подоконник, еле удалось ее удержать.

Блахфельдер рассказал, что в Генуе есть улица, состоящая из десяти старинных дворцов. Но куда лучше – сто шестьдесят новых. Шеллен воспользовался этой темой для самых неприкрытых намеков на первое свадебное путешествие Беллы, когда жених один доехал до Италии, а невесте пришлось повернуть назад. Она от смеха чуть не вывалилась из окна; Эрвин Ланна, давно с тревогой следивший за ней, втащил ее в комнату. Словно обессилев, она минутку полежала у него на плече. "Боже! до чего я несчастна!" – как будто послышалось ему. Но она уже снова резвилась, сама не замечая с кем. Однако молодой Шеллен успел прикинуть, какие перед ним открываются возможности.

Алиса и Леа спаслись от шума в спальню. Спальня белая с серебром; кровать такая низкая, что пушистые белые меха, разбросанные по полу, чуть не касаются подушек.

– Кровать односпальная, – заметила Алиса.

– Что тем не менее ничего не доказывает, – заметила Леа.

– Ну, все же, – возразила Алиса. И робко добавила: – Вы в жизни гораздо больше играете, чем чувствуете.

Лицо актрисы приняло злое и печальное выражение.

– Если хотите, это так: моя воля, мой темперамент, все мои способности к жизни и любви поглощены игрой на подмостках – актерским ремеслом. Мои безумства – это маска, страх, бесплодная алчная тоска об упущенном. Дорого мне обошлось ненавистное, неблагодарное, тираническое актерское ремесло. И сейчас, когда пришло время наверстывать, я заставляю молодых людей ждать меня за кулисами. Тех молодых людей, чьи чувства целый день волновали мое воображение: и вот они передо мной, я же, усталая, исчерпанная игрой, отсылаю их прочь! Мерзость! – твержу я себе, опускаясь без сил на кровать. Сказав это, она опустилась на край кровати и сжала голову руками. – Ведь я говорю с целомудренной женщиной, – пробормотала она. – Иначе б я молчала.

– Скажите, как это возможно всю жизнь любить одного мужчину, которому никогда не будешь принадлежать? – шепнула Алиса ей на ухо.

– Именно потому его и любишь, – промолвила актриса.

Она принялась рассказывать гостье, которая так плохо знала жизнь, что значит обмануть и потерять того, кто в сущности был единственным. Потом снова прежние отношения, новая измена, его, ее, в сочетании с ненавистью, сопротивлением, верностью. Удовлетворение? Счастье? Почти нет – из-за неустанной борьбы. Но верность нерушимая, наперекор всем житейским законам, ценой унижений и потери своего "я". – Нахмурив лоб и отчеканивая слова: – Не будь я опустошена игрой, я, пожалуй, могла бы любить других. А так он стал моей жизнью.

Но Алиса Ланна, думая о себе.

– Только поэтому? – Она погрузилась в размышления: "Неужели и у меня это так, оттого что и я предпочитаю властвовать, а не любить?" Честолюбие высшая ступень жалкого снобизма, всеобщего и всеобъемлющего увлечения. Но даже Белла способна любить! Даже урожденная Кнак на своих прочно укрепленных жизненных высотах позволяла себе любить и идти запретными путями. Алиса Ланна прижалась к актрисе.

– Я часто задаю себе вопрос, почему я не принадлежу вашему брату? Я не религиозна... Что же еще? Положение в свете? Пример для народа? Боже ты мой, долог ли наш век, – надо спешить урвать свое. И как бы это было просто! Она замолчала, смущенная безотчетным ощущением, что это было бы слишком просто и что воздержанием она глубже мстит своей судьбе... И, зарывшись в пушистые белые меха, они тесно прижались друг к другу – Алиса и Леа.

Тут как-то особенно настойчиво зазвонил телефон. Одновременно ворвалась госпожа Гаунфест-Блахфельдер и тотчас же бросилась к телефону.

– Из театра? Опять? Хорошо. – И под диктовку Леи: – Она даже не собирается, у нее мигрень... Вероятно, до тех пор, пока вы не увеличите жалованья.

– Совершенно верно! – крикнула Леа.

А урожденная Блахфельдер еще бесцеремоннее:

– Ищите Шумскую. Если она должна заменять Лею, вам ее не найти, мы спрятали ее. Да, да, здесь в ванной. Итак, всего наилучшего. Выпутывайтесь сами как знаете, а я хочу выпить.

Блахфельдер обняла Лею; Алиса Ланна с огорчением заметила, что даже сильный запах алкоголя не отталкивал от нее Лею, не говоря уже о липких руках и щуплой фигурке, истерически извивавшейся от прикосновений подруги.

– Через три четверти часа он должен начать спектакль. Как же ему быть? – воскликнул Блахфельдер-младший, меж тем как сестрица его собственноручно готовила себе коктейль.

Яичный желток обрызгал ей платье, но она тем не менее отклонила всякую помощь. Впрочем, она уже успела оборвать себе подол. Жемчуг у нее отстегнулся; всем бросилось в глаза, с какой нежностью Леа поправила его.

– Ваша сестрица обаятельное существо, – с огорчением услышала Алиса ее слова.

Блахфельдер возразил:

– Если бы только у нее вечно не расплывались румяна! Достаньте ей румяна, на которые не действует алкоголь. – И он занялся госпожой фон Толлебен.

Доктор Мерзер тоже был весьма галантен. Стараясь заинтересовать обоих сразу – супругу дипломата и очаровательного отпрыска газетного треста, он сообщал сведения о международном кризисе. Сведения, полученные фирмой Кнак, носили тревожный характер. От совета министров, заседавшего в данный момент в Париже, уступчивости ждать не приходится: кнаковские доверенные знали об этом из первых рук.

Шеллен заметил, что его газеты все равно это опубликуют.

– Только бы не отстать от других!

– Промышленность готовится к войне, – сказал Мерзер, брызгая слюной. Его грязно-желтое лицо покрылось до самой лысины сетью алчных морщин.

Но Блахфельдер-младший откинулся на спинку стула и провел рукой по лбу.

– Ах, да, чуть не забыл: в данную минуту французский министр иностранных дел{425} подает в отставку. Одновременно господин рейхсканцлер становится князем.

Молчание. Блахфельдер упивался произведенным им эффектом. Он взглянул на Алису Ланна, ища подтверждения. Доктор Мерзер склонился перед ней.

– Ваш высокочтимый папаша станет князем в момент объявления войны! Как раз сейчас! – с уверенностью сказал он и взглянул на часы.

– А мы сидим здесь, словно позабытые нашим веком, – заметил потрясенный Блахфельдер; вслед за тем несколько минут раздавались возгласы изумления, тревоги, безоговорочной готовности, – последние из уст Беллоны, урожденной Кнак. Леа Терра, правда, примешивала к воинственному пылу Европы свой собственный; она заявила, что не подумает переступить порог театра, пока директор Неккер не увеличит ей жалованья.

– Неккера надо тоже сместить! – крикнул Шеллен.

– Все решает соотношение сил! – воскликнула Леа, между тем как Алиса и ее брат переглянулись. Ему она говорила, что у нее болит голова, а новой подруге – что осталась дома исключительно ради нее.

– Все решает соотношение сил, – повторил в дверях чей-то певучий голос, и появилась графиня Альтгот в сопровождении депутата Швертмейера. Они искали господина Мангольфа. Рейхсканцлер не принимал никого, даже свою старую приятельницу.

– Правда, что вопрос о пожаловании ему княжеского титула решен? А господин фон Толлебен назначается статс-секретарем?

К Алисе Ланна тотчас же вернулась обычная насмешливая сдержанность. Альтгот знала ее и потому оставила в покое; от себя она добавила:

– Во всяком случае, ясно, что стадия переговоров позади. Теперь все решает соотношение сил.

– Разве я этого не говорила? – воскликнула Леа.

Блахфельдер, намешавшая себе во второй коктейль все виды настоек, шумно поддержала ее. Каждый с кем-нибудь соглашался, сам не зная, о каком конфликте идет речь – о театральном или другом. Швертмейер тщетно пытался внести ясность. Его лисья физиономия сунулась своим острым носом в общую беседу и, оскалясь, отпрянула.

– Почему вы так волнуетесь? – спросил его Шеллен. – Взгляните на Блахфельдера! Он спокойно дожидается Мангольфа. А Мангольф возвратится непременно, его здесь крепко держат.

– Так или иначе, я узнаю об этом на четверть часа раньше, чем биржа, сказал Блахфельдер.

– А мне надо знать на полчаса раньше! – выкрикнул Швертмейер вне себя.

– Для кого? – спросил Шеллен. – Для банкирской конторы Бербериц? Для Кнака? Ведь блистательной патриотической речью, которую вы произнесли вчера, сыт не будешь! – бросил он дерзко.

Депутат старался перекричать его:

– Вам легко рассуждать, молодой человек. Пусть ваши информации будут неверны, вы все равно заработаете на них. Если же мои окажутся ложными, мне крышка.

Их обоих заглушил телефонный звонок. Должно быть, Мангольф? Графиня Альтгот раньше всех схватила трубку и крикнула в нее певучим, но срывающимся голосом:

– Значит, правда? Стадия переговоров позади. Теперь все решает соотношение сил. – Но она тотчас отшатнулась. – Господи, силы небесные, кто это? – Она прижала руки к щекам. – Этот человек крикнул мне такое слово, которого я за всю свою жизнь не слыхала.

– Вы давно покинули сцену и потому забыли его, – резко сказала Леа и сама взяла трубку.

Изменившимся до неузнаваемости голосом она стала выкрикивать ответные оскорбления. Друзья, в полном составе последовавшие за ней в спальню, с ужимками помогали ей изобретать новые. Вдали от общего оживления, на пороге передней стояли только что пришедшие Терра с юношей сыном.

– Вот смотри, сын мой Клаудиус, – сказал Терра. – Такова жизнь, таков свет. Ты должен питать к ним огромное, глубочайшее уважение. Ты видишь перед собой в натуре цвет политики, искусства, промышленности. У них нет дурных побуждений. Просто они таковы!

Алиса Ланна, собравшаяся уйти, натолкнулась на них.

– Мой сын Клаудиус, – произнес Терра. Он говорил с подчеркнутым достоинством, так как видел, что Алиса готова расплакаться. – Я хотел в этот знаменательный день представить его вам. Сын мой, графиня удостоит тебя неоценимой милости взглянуть на тебя.

Они втроем прошли из передней в столовую. Одной стеной она примыкала к гостиной, оттуда появился Эрвин. Он ждал, чтобы его заметили. Но Терра стоял, почтительно склонившись к госпоже фон Толлебен, а она, сидя у стола, рассматривала его сына. Она заглянула в прекрасное лицо мальчика, ее собственное лицо при этом все передернулось.

– Открой же глаза! – сказала она и таким тоном, будто сама не сознавая, что говорит, добавила: – Ты любишь свою мать? – Мальчик откинулся назад, стараясь вырваться от нее; он открыл глаза и плотно сомкнул рот. Она узнала эти стиснутые губы, этот страх перед жизнью. – А отца? – спросила она. Он оглянулся. Какой недоверчивый взгляд! Терра отступил, пораженный, и тут натолкнулся на Эрвина.

– Простите меня! – произнес Эрвин. – Я что-то плохо соображаю. Сколько тяжелого с Леей! – И в ответ на жест Терра: – Да у Алисы тоже плохой вид. Но о ней мне незачем заботиться: тот, кто считает, будто подчинил ее своей власти, глубоко заблуждается. Отнять у нее свободу никто не сможет. Иногда я вижу, как она выходит из дому пешком, и невольно улыбаюсь.

– Куда она идет? – спросил Терра.

– К вам.

– Вы не в своем уме! – в ужасе прошептал Терра.

Эрвин тоже шепотом:

– Если бы это было не так, мне пришлось бы убить господина фон Толлебена.

– Неплохая мысль, – пробормотал Терра.

– Но Леа! Ее мучают беспрерывно, с отчаяния она готова махнуть на себя рукой. А тот, кто мучает ее, тоже теперь не виноват, я это отлично понимаю. Мука стала для нее самой жизнью, которая неотвратимее любимого человека. Что с ней будет?

Молчаливый стон; Терра скорее прочел его в глазах Эрвина, чем услышал из его уст. Он испугался. Увидев, что он потрясен, Эрвин собрал все силы.

– Помогите мне! Вместе мы спасем ее. И Алису тоже. Мы увезем обеих куда-нибудь далеко. Например, на острова Океании, где мало людей и люди еще не развращены. Поедемте, Терра!..

– В самом деле? Туда, где нет ни телефона, ни совета министров? Где не надо волноваться, одержат ли верх те прохвосты, которые требуют немедленной международной бойни, или другие, которые хотят сперва откормить убойную скотинку?

– Где нет ни алчности, ни утомления, ни предательства, главное предательства! А опасности только такие, какими грозит природа, но ведь она добра.

– Только не наша. Наша человеческая природа иная, – как сладить с ней?

– Физическим трудом, – сказал Эрвин. – Отдыхом без сновидений.

Тут Терра рассмеялся. Алиса издали повернула к ним растерянный взгляд, а юноша – неприступно замкнутый. Затем обе стороны возобновили тихие настойчивые переговоры.

– Убедите Лею! – молил Эрвин. – Если бы я смел сказать ей все! – И прислушиваясь к приближающемуся из соседних комнат шуму: – Нельзя терять ни минуты. Поедем вместе на острова Океании!

Но их прервали.

– Был такой момент в моей жизни... – успел только произнести Терра. Теперь я связан неразрывными путами... Все бродят друг вокруг друга. И никто никого не находит.

Альтгот отбыла вместе со Швертмейером, остальные искали госпожу фон Толлебен. На молодого Клаудиуса никто сперва не обратил внимания, но потом Мерзер заприметил его и повел есть пирожные.

Леа увидела это и хотела пойти следом, но брат удержал ее.

– Уважаемая актриса, – начал он, запинаясь. – Граф Эрвин поделился со мной такими душераздирающими переживаниями, до каких тебе не следовало бы доводить даже последнего из твоих верноподданных.

– Что ему нужно? Ведь он мой друг.

– Это, вероятно, труд, который по силам лишь молодому Геркулесу.

– Больше у тебя нет никаких новостей?

– Леонора! – строго сказал брат. – Разумно оценивая твои интересы, я настоятельно советую тебе прекратить неуместные шутки с обществом, в котором мы живем. Если ты недовольна им, когда оно благоволит к тебе, то имей в виду, что во вражде оно исключительно упорно.

– Какая я есть, такой останусь.

– Странно, что чаще всего так рассуждают артисты, то есть люди, которые должны быть только тем, кем их желает видеть общество. Лишь общество своею властью дает тебе возможность проявлять твое дарование, взамен чего оно ждет от тебя и в жизни самого совершенного воплощения его собственных склонностей. Но оно ни в коем случае не разрешит тебе превысить ту меру порока и преступления, которую на данный момент считает для себя допустимой.

– Вот как! – заметила сестра.

– Ты можешь доходить до самых пределов, этого от тебя даже ждут, но только не вздумай переступать их. Это право остается за теми, кто могущественней нас. Поведение госпожи фон Гаунфест-Блахфельдер для тебя безусловно недопустимо.

– А разве сам ты всегда был таким благоразумным? – спросила она, испытующе глядя на него.

– Дитя мое, каковы бы ни были наши планы в отношении существующего общественного строя, мы его нахлебники, – ответил брат с угрюмой откровенностью. – Берегись заронить в нем подозрение, будто ты выше его!

– Я дивлюсь перемене, происходящей в тебе, но для меня это недоступно, – смиренно и с легкой грустью сказала Леа. – И тут же непосредственно: – А теперь пойду спасать твоего мальчугана от посягательств выродка, это будет вполне в духе твоих советов!

В своих ухаживаниях за молодым Клаудиусом доктор Мерзер держался вполне благопристойно. По-видимому, он соображался не только с раскрытыми дверьми, но и с чувством собственного достоинства. Подбитый особенно добротным шелком сюртук его был расстегнут и ничуть не помят, рукам он тоже не давал воли. Грязно-желтый цвет лица и глаз и сетка алчных морщин вплоть до лысины были присущи ему всегда. Гораздо сомнительнее держал себя юноша. В своем неведении он ощущал вожделение мужчины и откликался на него! Длинные ресницы были невинно подняты, шея кокетливо изогнута, ясный взгляд застыл вопросительно. Лицо такое чистое, над чистым лбом такой крупный золотистый локон, а первый, еще не осознанный взгляд любви достался выродку.

Это ему поставила на вид Леа после того, как отослала Мерзера. Она в ярком свете выставила перед мальчиком уродство этого мужчины. Он же снова опустил ресницы, – кто знает, понял ли он ее?

– Тебе нравятся женщины? Ну, например, я? – спросила Леа. Перед робко вскинутым детским взглядом разом засверкала вся прославленная игра ее глаз. – Ты мне очень нравишься, – сказала она, но не своим обычным тоном, а как будто от его имени. Он же решительно сжал губы; она недоумевала, что с ним.

– Оставим глупости, тетя Леа, – потребовал он. – Мне надо что-то сказать тебе. Больше некому. Маму я спрашивать не могу, она сама тут замешана.

– У тебя есть секрет?

Он несколько раз открывал рот, который и открытым был все так же невинен, все так же прекрасен; но едва Леа собралась поцеловать его, как мальчик отвел голову и тихо произнес:

– Мне пишет один господин. – Она выпустила его и хотела отстраниться, но он добавил: – Мой отец.

Долгая пауза. Леа ничего не поняла, но испугалась: что еще он преподнесет? Она поспешно огляделась: Блахфельдер собиралась уходить и тащила с собой несчастного Эрвина Ланна. Белла Мангольф исчезла с Шелленом, у которого был удовлетворенный вид. За чайным столом, друг против друга, самозабвенно отдаваясь скудным мгновениям, сидели Терра и Алиса. Из столовой, где совещались Блахфельдер и доктор Мерзер, были видны обе стороны – влюбленная пара и исповедующийся мальчик.

– Как вы могли это сделать? – шептала Алиса самозабвенно. – Вы смелы до безрассудства. Так играть любовью сына! Чего же нам, бедным женщинам, ждать от вас?

Выражение ее лица, такое самозабвенное в страхе и нежности, не ускользнуло от совещающихся дельцов. Оперируя в беседе крупными цифрами, они в то же время думали: "Там что-то не клеится". Мерзер думал: "Может быть, отношения порваны? Тогда он много потеряет в глазах дядюшки Кнака, и мне нечего остерегаться его". Блахфельдер думал: "Тоже шлюха! – И тут же изысканно: – Нет ничего противоречивее женской души". Но соображения свои они оставили при себе и продолжали беседу, оперируя цифрами.

– Теперь я понимаю его мать, – шепнула Алиса. Она, такая гордая, унижалась до сравнения с княгиней Лили!

Поэтому он возразил:

– Его мать женщина незаурядных душевных качеств, и не только отрицательных, как я полагал. Она без устали пользуется своим природным даром окружать себя фальшивым блеском, вечно меняться, молодеть по желанию, быть возбудительницей все новых иллюзий и первой их жертвой. У меня есть веские основания предполагать у сына те же способности. Клаудиус – сын кокотки!

– Взгляните на него! – сказала Алиса. – У него вид прозелита, еще совсем наивного, совсем юного прозелита. У отрока Иоанна Крестителя в новом музее императора Фридриха точно так же ниспадает локон, точно так же подняты ресницы. Но губы ваш сын сжимает, совсем как вы.

– Тетя Леа, – шептал мальчик, – я знаю, что это правда. Он мой настоящий отец. Никем другим он быть не может. Он пишет о том, чего никто не знает, даже и господин Терра.

– Господин Терра? Но ведь содержит тебя не кто иной, как он.

– Теперь нет. Я хочу, чтобы мама все ему вернула. Мой настоящий отец посылает нам деньги. Посылает секретно, потому что он, наверно, очень знатный и высокопоставленный человек. – Он не слушал ее возражений. – Я это знаю. Я и во сне это видел, да и вообще знаю. Мне это подсказывает моя кровь, – заявил он, широко раскрывая ясные серые материнские глаза и тут же с несокрушимым упрямством сжимая губы.

– Ты с ума сошел! – сказала Леа.

Но он, не слушая:

– После его писем я все вижу в Другом свете. Осенью он послал меня к морю. Раньше я даже летом никуда не хотел ехать без мамы. А теперь я закалился, прямо другой человек, – пощупай, какие мускулы!

– Может статься, – говорил Терра Алисе, – он будет тем, чем не пришлось сделаться мне: настоящим деятельным рыцарем святого духа. А может статься, он до конца дней не проявит себя ничем, кроме убогих сумасбродных порывов. Однако я склонен уверовать в силу его чувства при виде того, с каким жаром он ухватился за мой пошлый обман.

– Бога ради, прекратите это, – умоляла Алиса.

Но Терра с горечью:

– Он не вынес бы разочарования. Я хотел узнать его. Теперь я его знаю.

– О! Но я-то вас знаю еще лучше, – сказала Алиса. – Вам покоя не было, пока вы не выяснили, устоит ли он. Теперь дело сделано. Вы не зря писали ему от имени его высокопоставленного отца. Вас он теперь возненавидит. – И в ответ на испуг Терра: – Вы любите проделывать опыты над теми, кто в вашей власти. Но ваши опыты могут кончиться трагически.

– Трагически? – переспросил он.

– Вам не приходит в голову, что мы можем разлюбить вас? – И она строго, испытующе взглянула на него, во взгляде у нее было такое же недоверие, как недавно у сына. – Это предостережение, – прошептала она и, видя, что он испугался еще больше: – Вы однажды уже предали меня моим друзьям Мангольфам, я этого не забываю.

В другой комнате Леа протестовала, энергично жестикулируя:

– Неужто у тебя нет ни капли здравого смысла? Одумайся, глупый ты мальчик! Я в ужасе! Ведь ты даже не знаешь имени человека, который так зло подшутил над тобой.

– Ты умеешь хранить тайны, тетя Леа? – И, хотя она вместо ответа только пожала плечами, он открылся ей. – Я его знаю, это князь Вальдемар, – да, супруг моей матери. Я его законный сын. Он намекает мне между строк, почему он до сих пор не может взять меня к себе и дать мне воспитание, соответствующее моему рождению. Он в руках какой-то женщины, от которой хочет уберечь меня.

– Это на него не похоже, – сухо сказала Леа. – Я его всегда знала как законченного мерзавца.

– Ты знаешь его? – Глаза мальчика вспыхнули сладостным и суеверным трепетом перед этим откровением. Отец, о котором он только грезил, был живой человек, кто-то знал его: больше он ничего не слышал. Актрисе стало жаль юношеской мечты, она обняла Клаудиуса. Это увидел доктор Мерзер.

– Кажется, наша Леа переходит на мальчиков, – сказал он коммерции советнику фон Блахфельдеру, а тот только спросил:

– Откуда она ваша Леа?

Они закончили совещание; а Мангольфа все нет? Что ж, на очереди искусство и любовь.

– Как актриса она не увлекает, – заявил доктор Мерзер, потому что как женщина она не склонна была увлечься им.

– Вы не первый так говорите, – заметил Блахфельдер. – Однако смею вас уверить, это ошибка. Просто она женщина своего века, – а ведь только такие и могут нас интересовать. Чего вам надо? Разве наши любовницы лунатические девы? Мы знаем таких когтистых и зубастых женщин, которые пожирают мужчин, нимало не портя себе пищеварения. Искренняя любовь у них граничит с чудом. Блахфельдер явно на что-то намекал. – Кто пережил нечто подобное... добавил он с чувством.

"Как же, похоже это на тебя!" – подумал Мерзер.

Вслух, но приглушенно, он сказал:

– А разве самая умная женщина Берлина не делает глупостей? – с кивком в сторону Алисы. Взгляд коммерции советника призвал его к порядку; тогда Мерзер, не теряя времени, перешел к Терра: – Этот Терра со своим непомерным самомнением и какой-то сверхморалью не слишком импонирующая фигура для промышленности.

Блахфельдер и здесь проявил широту взглядов, как он это называл.

– Памятуя о благородном несравненном мастерстве Леи Терра, я считаю своим долгом проявить широту взглядов и в отношении ее брата. Он случайно столкнулся с экономикой, но в душе остался мечтателем. Кто это знает по себе... – добавил он с чувством.

"Как же, похоже это на тебя!" – подумал Мерзер.

Алиса и Терра переходили с места на место. Они делали вид, будто рассматривают картины. Имя художника произносилось громко; тихо и с жестами, выдававшими совсем иные слова, они говорили:

– Недоверие! От тебя!

– Ваша мысль изворотлива, вы скрываете свои истинные цели. Неужели господин Мангольф вам дороже меня? Ты пугаешь меня! Кто же ты наконец?

Терра громко:

– Как подумаешь, что не так давно Дега можно было приобрести за пятьсот франков, прямо повеситься хочется. – И тихо: – Я тот, кто с первого дня любил тебя и кто когда-нибудь вместо последнего вздоха выдохнет твое имя! Но тут новые страхи одолели его. Естественно, что в любви она хочет идти вперед! Ведь она женщина! Вечно довольствоваться воспоминаниями, нежностью и отсрочками?

– Что ты, бескорыстен или холоден? – спросила она его в этот миг.

"Значит, лирикой ее больше не убедишь?"

– Какая нам польза от того, что господа Мерзер и Блахфельдер смотрят на нас как на преступнейших счастливцев? – произнес он, пожалуй, чересчур громко. – Счастливцы – так будем же ими, черт возьми! Что мешает мне, сударыня, сегодня ночью спать с вами?

– Очевидно, мы знаем, что нам мешает, – мягко сказала она. – У нас столько других дел!

– В сущности я не одобряю этого направления, – возразил он, повернувшись к картине. – Честолюбивая бравада не имеет ничего общего с жизнью. Простота чувств! Непоколебимая воля брать счастье и давать его! – А страх, сжавший сердце, исподтишка нашептывал ему: "Я люблю ее, а между тем, строго говоря, не хочу с ней спать. Что это значит?.. Неужели я люблю ее меньше, чем какую-нибудь княгиню Лили? – допрашивал он себя. – Только бы она ничего не поняла! Боже мой, только бы не поняла!" Но она сказала испытующе:

– Вероятно, нам просто следовало пожениться.

– Я не создан для того, чтобы женитьбой на единственной дочери рейхсканцлера князя Ланна возвысить и упрочить свое общественное положение, – напрямик заявил Терра. – Я создан, чтобы любить мою Алису, – добавил он, нагнувшись над картиной.

Она наклонилась, ее голова коснулась его.

– Вы один любите так. Вы не верите, что я могу пожертвовать своим положением. Тогда мне еще серьезнее приходится задуматься, почему мы не принадлежим друг другу, наперекор всему, – сказала она и, отстранившись внешне, внутренне тоже отстранилась от него. Ему послышалась насмешка в ее тоне. А может быть, и ненависть? Хотя в сущности она сама всегда всеми силами противилась как разводу, так и нарушению супружеской верности.

– Эту загадку, – прошипел Терра, – мы унесем с собой в могилу, – и проводил свою даму вниз, к ее экипажу.

– Теперь он уже не опасен для промышленности, – говорил в столовой доктор Мерзер коммерции советнику. – Он еще мнит себя духовным светочем, озаряющим нашу темную обитель. Но я считаю его подлинным филистером, то есть человеком, который не преминет стать таковым, едва отрастит брюшко. Мы его купили со всеми потрохами. Он сам не заметит, как потеряет всю свою загадочность.

– А мальчик? – спросил Блахфельдер язвительно, поймав плотоядный взгляд Мерзера. – Какие загадки таятся в нем?

Леа Терра оттолкнула юношу и встала.

– С тобой не столкуешься, ты ненавидишь своего отца. Но помни: тогда я тоже отказываюсь от тебя.

– Тетя Леа! – умолял мальчик. – Ведь он мне не отец.

– Значит, у тебя нет и тети Леи, – заключила она и оставила его одного, так как раздался звонок.

Мальчик стоял озадаченный, такого вывода он не предвидел.

Все бросились в переднюю. Да, это Мангольф, и вместе с ним директор театра Неккер.