Текст книги "Голова (Империя - 3)"

Автор книги: Генрих Манн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)

– Значит, не очень хорошо?

– Да, нехорошо. – Сейчас она вернулась после гастролей в одном придворном театре. Успех большой, но ангажемента не предложили, потому что голос у нее сел. Она протянула "и" в нос, чтобы проверить себя.

Брат стоял перед ней, он чувствовал: наконец-то минута передышки, можно исповедаться друг другу, пожалуй, поплакать вместе. Сестра спросила:

– Почему ты ни разу не приехал посмотреть меня?

– Дитя мое, даже тебе я не могу навязывать ответственность за мои дела, а тем паче за мой образ жизни, – ответил он добродушно.

Она улыбнулась печальной улыбкой.

– Ты делаешь вид, будто уже на всем поставил крест. Нам еще далеко до этого.

– Иначе у нас были бы локти покрепче – и был бы успех.

– Правда ведь? – И она на секунду закрыла глаза. – Сколько ни решай, что пойдешь на все, ну положительно на все, ради успеха, – она сделала немного театральный жест, – ничего не помогает.

– Можешь хоть людей убивать, – раскатисто сказал брат. – Тебе это мало что даст.

– А кому-то даст, – пробормотала она про себя.

– Давно ты его не видала? – осторожно спросил брат. Он был уверен, что она пришла к нему прямо от Мангольфа. Но она сказала:

– С тех пор как не имею успеха.

Он замолчал, водя языком по губам. Ее лицо было затенено абажуром. Неужто у нее на самом деле глаза полны слез? "Не о нас, а о нем?.. Ну да, она стала актриской и оплакивает свою юношескую любовь... но чем бы она ни становилась, она остается Леей". – И он быстро подсел к сестре.

– Горевать о нем? Такой красавице, как ты? – ласково сказал он.

Он оглядел ее, расхвалил все ее данные в отдельности, потом сказал:

– Я не ханжа, а потому выкладывай все без стеснения. – И посмотрев на нее искоса: – Куршмид, например?

– О! – всполошилась она. – Он мне друг, настоящий друг!

– А есть и такие, что больше друзей? – И так как она многозначительно молчала: – Ну, слава богу. – Он потер руки. – Милейший Вольф рогат! Я был бы последним ничтожеством, если бы мне не удалось доказать ему, что он глуп и смешон.

– Что ты замышляешь? – спросила она скорее с любопытством, чем с тревогой.

– Злую шутку. – Он встал, чтобы поразмяться. – Некто, верящий в высшие силы, может от нее лишиться рассудка.

– Это жестоко, – сказала она без большого волнения. – Ты мстишь ему за себя?

– Нет, за тебя! – пылко вскричал он. – Ты добьешься успеха в тот самый момент, когда заветные мечты его самолюбивой юности потерпят позорнейший крах. Я организую театр, ты будешь премьершей.

Тут встала она.

– Ты не шутишь?

Он ласково взял ее руку, он расписал ей все, что у него произошло с Пильцем и Ланна. Масштабы разрастались; ему и самому вдруг стало ясно, что это дело стоящее.

– Сегодня вечером ты увидишь: от простодушия этих добряков становится прямо неловко, они даже слишком облегчают нам задачу. Не к чему было проходить через огонь и воду. – Он зашептал ей на ухо: – Мыловара Пильца, у которого при одной мысли о тебе слюнки текут, ты годами можешь водить за нос. А тем временем наши дела наладятся. – Он злобно захохотал, засмеялась и она наигранным, театральным смехом.

Она переменила позу и, закинув голову, ждала реплики. Но он уселся на диван и молчал, пока она снова не села рядом с ним.

– Помнишь, все это мы уже пережили детьми.

– Ты имеешь в виду танцкласс?

– Я рассказал маленькому Вольфу Мангольфу, что тебе хочется танцевать с ним. А тебе было ужасно стыдно.

Сестре, по-видимому, и сейчас еще было стыдно. Брат сказал:

– Дом наш сломали. Осталась ли хотя бы скамейка в саду?

– На этой скамейке ты читал мне сказку о красных туфельках. Я их боялась. И теперь еще, когда я думаю, чем это все кончится, мне кажется, что на ногах у меня красные туфельки и они, танцуя, увлекают меня.

Раздался стук в дверь. Их соединенные руки разжались.

Это был Куршмид. Он приветствовал товарку со стоическим спокойствием, которое должно было свидетельствовать о пережитых страданиях, а брата – с подчеркнутой холодностью. Он пришел за ними от их общего друга, Мангольфа: тот устраивает вечеринку по случаю радостной встречи. Сам Мангольф, по его словам, с трудом отказал себе в удовольствии присутствовать при первом свидании брата и сестры.

– Он сторонится всех, – заметил Терра. – Он ждет перемен в своей судьбе.

– У меня такое же впечатление, – подтвердил Куршмид. И они пошли.

В ресторане был заказан отдельный кабинет. Куршмид, войдя, не закрыл двери; Леа Терра видела снаружи в зеркале, как долговязый человек робкими и жадными глазами поглядывает на нее из кабинета. Она не отходила от зеркала, хотя уже привела себя в порядок. "Он немыслим!" – сказала она, не размыкая губ, и поправила на себе длинное жемчужное ожерелье. Брат помог ей, галантно улыбнулся и сквозь зубы пробормотал:

– Долгов у тебя нет? И жемчуг настоящий?

В кабинете граф Ланна сказал, как раз когда она входила:

– В самом деле, великолепная женщина.

Богач Пильц не находил слов, как нетерпеливый жених, и рука его, коснувшаяся ее руки, была влажной. Пильц, Ланна и оба художника стали по сторонам почетным караулом, Мангольф провел актрису посредине.

– Леа, я ни на миг не забывал, – шепнул он, подвигая ей кресло во главе стола.

– Я тоже кой-что помню, – сказала она, не понижая голоса. И обращаясь ко всем: – Леа меня зовут по сцене. Неплохо звучит, можно с таким именем чего-нибудь добиться?

– Как будто у вас только имя, фрейлейн Леа, – пролепетал Пильц справа от нее, а Мангольф, слева, склонил высокий лоб, на который словно случайно упала волнистая прядь. Посреди стола Терра обстоятельно совершал возлияния, привлекая к участию и сидевшего напротив графа Ланна. Оба художника, рядом с ними, издали приветствовали бокалами фрейлейн Лею. Куршмид, на другом конце, уставился поверх ее головы в стену, пока Леа не окликнула его:

– Вы видели меня в травести. Ну, как?

Он выдавил из себя бледную улыбку.

– Советую не зевать! – обратился он к мужчинам и, вспыхнув, нагнулся над своей тарелкой.

Брат чокнулся с сестрой.

– За твои ноги, – сказал он звучно и четко.

Тотчас у всех мужчин лица стали натянутыми. Граф Ланна незаметно наблюдал за братом. Пильц заявил:

– Мы интересовались только с точки зрения натурализма.

– Отлично, – сказал Терра и заставил Мангольфа, взгляд которого выражал скорбь и презрение, чокнуться с ним.

Мужчины охотно поддержали заданный братом тон. Граф Ланна, мимо Мангольфа, завладел рукой сестры, чтобы, – он поежился, как в ознобе, полюбоваться ее розовыми отполированными ногтями, ничего больше.

– А глазами? – спросила она и за руку притянула его; он вежливо и рассеянно заглянул ей в глаза. – Странно, – сказала она, мгновенно став серьезной. – На свете еще существует деликатность.

Пильц, неспособный воспринять такие тонкости, срывающимся голосом высказал свое восхищение пурпуром губ и выразительно подрисованным взором. Сестра засмеялась певуче и безучастно. Мангольф смотрел и морщился.

– Мангольф нагоняет тоску, – услышал он и твердо решил положить этому конец.

Брат постучал по столу.

– Все это прелиминарные переговоры. Господа, наша артистка собирается подписать контракт с одним из первых придворных театров. Кто может предложить больше?

У графа Ланна был недоуменный вид, он уже все позабыл. Но Пильц мог предложить больше.

– Вот смета. Высший оклад получает Леа Терра... от меня, – сказал Пильц и стал предприимчивым. Получив отпор, он пожелал выпить на "ты" со своим директором.

Терра резко пресек его фамильярность:

– Это еще успеется, после того как мы подпишем контракт, – и заказал шампанского.

– Куршмида вы приглашаете? – спросила актриса.

Сам Куршмид не отрывал глаз от стены.

– Я все равно бы отклонил такое оскорбительное предложение, – сказал он, бледнея.

Вытянутые лица; но тут впервые заговорил Мангольф:

– Я имею возможность объяснить вам, господа, поведение господина Куршмида.

– Валяй, – сказал Терра и посмотрел на него.

Мангольф не отвел взгляда. Затем серьезным, почти страдальческим тоном сказал, что больше не может отвечать за то, что здесь происходит.

Напряженное внимание, все взоры устремлены на Мангольфа. Терра в одиночестве пил шампанское бокал за бокалом, корча гримасы.

Сестра растерянно смеялась.

– Друг моей юности самым невероятным образом опустился, – сказал Мангольф глухо и скорбно, наморщив лоб. – Как именно? Мне не хочется говорить это вслух. Господин Куршмид покажет вам все наглядно.

Оба художника уже держали в руках снимки карусели. Они вытаращили глаза и передали фотографии дальше. Только после этого они фыркнули в салфетки, между тем как Пильц и Ланна неохотно вникали в серьезность положения. Сестра высмеяла их.

– А я-то? Я даже с уличными певцами выступала. Это честно заработанные деньги. – Она потянулась, и глаза у нее стали словно хмельными. Богач Пильц не мог устоять, он признал, что и владелец карусели честно зарабатывает свой хлеб.

– К сожалению, нет, – сказал Мангольф. Они ждали дальнейшего уже с неудовольствием. Он почувствовал это. – Я всем в тягость своей щепетильностью в вопросах морали. И себе самому тоже.

Все видели его внутреннюю борьбу. Губы сжаты, виски пульсируют, и глаза закрыты, – таким сидел Мангольф перед лицом всего света. Он хотел заговорить и не смог: поднес руку ко лбу и взглянул на друга последним, молящим, страждущим, покаянным взглядом, потом поборол себя и заговорил.

– Мой друг живет на средства женщины, – сказал он сухо. – Он сам сознался мне.

Все стулья отодвинулись. Кольцо ужаса окружило Терра, который пригнулся и оскалился.

– Кончено, – сказал граф Ланна с робким сожалением.

– Благодарю вас. – Пильц протянул Мангольфу руку.

В этот миг общее внимание привлек к себе Куршмид. Он круто поднялся, хрипя, как будто кто-то душит его. Глаза его блуждали от Мангольфа к Терра. Вдруг он закрыл лицо руками и, дико взвыв, бросился бежать.

Оба художника восприняли это комически, двум же другим господам его поведение показало, как неуместны всякие крайности.

– Это не должно служить нам помехой, – сказал Пильц решительно и чокнулся с сестрой. Выпивая бокал, она переглянулась с братом, после чего бросилась на шею Пильцу. Он попытался обнять ее, но она высвободилась.

– Не хватало еще, чтобы вы порвали мой жемчуг! Это подарок князя Иффингена. Я получаю из княжеской казны пожизненную ренту. Клаус, сколько тебе нужно?

– Это многое меняет, – заметил Пильц.

– Не возражаю, – сказал граф Ланна и радостно подвинул свой стул на место Мангольфа, который сидел теперь в тени, позади Леи.

Мангольф убитым взглядом, словно удар получил он, смотрел на ее ярко освещенные волосы и шею, на игру ее рук, отстранявших и манивших. Она стала еще развязнее.

– Я привлеку к вам в театр всю золотую молодежь.

Брату послышался в ее интонациях звонкий пустой голос женщины с той стороны.

– Дитя мое! – крикнул он громко. – Ты в трико? Так потанцуй! – Он захлопал в ладоши.

Она и в самом деле встала.

– Господин доктор Мангольф, за рояль!

Он послушался.

– "Тристана"! – потребовал Терра.

Мангольф заиграл вальс, и Леа, закинув голову, скользнула руками вдоль платья, будто сбрасывая его. Мужчины пришли в восторг, будто увидели ее нагой; один граф Ланна посмотрел на нее, словно не желая верить этому.

– Сперва договор! – сказала она в такт вальсу.

– Идет! – сказал Пильц, взял у Терра договор и подписал.

Терра вытащил его из-под рук богача и бережно сложил, бросая по сторонам вызывающие взгляды. А затем разорвал договор.

– Правильно, Леа? Нам довольно победы! – Он позвал кельнера. Пильц хотел заплатить за шампанское, хотя бы частично, но Терра и слушать не стал.

– Господа, за то, что я заказывал, и платить буду я, – заявил он строго и внушительно.

Сестре он сам помог надеть манто. В коридоре Мангольф сказал ему на ухо, сдавленно:

– Я должен был так поступить.

– Знаю, – сказал Терра. – Тебе было указано свыше. Не забудь, завтра в пять.

Из переулка выскочил Куршмид, он остановил Терра. Мангольф, воспользовавшись задержкой, пошел с Леей вперед.

– Я все знаю, – пылко зашептал Куршмид. – Хотите, я стану перед вами на колени?

– Я не заметил, чтобы вы много пили.

– Я жертва трагического недоразумения.

– Да говорите же, наконец, как в реалистической роли!

– Я прошел черным ходом. Пильц жалуется, что вы одурачили его. Нет, никогда в жизни не стали бы вы толкать сестру в его объятья! Но предательство вашего мнимого друга было так дьявольски подстроено, что я едва не рехнулся, когда понял, куда меня вовлекли. Вы, кого я считал самым распутным человеком под солнцем...

– Вы льстите мне.

– ...оказались благороднейшим из всех. Вы проходите через жизнь с неутолимой жаждой нравственного совершенства.

– Почем вы знаете!.. – Терра пристальнее вгляделся в актера. У него были синеватые круги под глазами, переносица отливала белизной.

Мангольф шел впереди с Леей, но на полшага отступя, как Куршмид с братом, и умоляюще склонялся над полями ее шляпы. Она бросила через плечо:

– Почему вы ни разу не приехали? Скажите мне причину, за которую я могла бы ухватиться.

– Подумайте хорошенько, – сказал Терра Куршмиду. – Ведь я все-таки беру деньги от ярмарочной девки, вы сами видели.

– А кто знает, для кого вы берете их? Я знаю! Для вашей сестры: вы купили ей фальшивый жемчуг, чтобы она получила ангажемент.

– Вы меня прямо пугаете своей проницательностью!

Мангольф тем временем говорил Лее:

– Ну, а если я в самом деле боялся, что вы повредите моей будущности?

– Я добьюсь успеха!

– Тем более. Такие успехи, как ваши и вашего брата, пагубны, к ним относятся с подозрением. Вы не знаете борьбы. Почему я люблю тебя?

– Потому что ненавидишь его, – сказала сестра.

Куршмид заклинающим жестом протянул руки:

– Отныне я ваш друг, с этой минуты я предан вам телом и душой. Проживи я хоть восемьдесят лет – я ваш друг неизменно!

Терра пожал протянутые руки, заглянул ему в глаза и молча пошел дальше. "Так приобретаются друзья", – подумал он.

Мангольф говорил Лее у дома, перед которым она остановилась:

– Ты никого другого не любишь, я знаю.

Она беспечно засмеялась; тогда он стал теснить ее к подъезду и при этом коснулся грудью ее груди; ей пришлось откинуть назад голову.

– Не растрачивай себя, – сказал он у самых ее губ. – У нас с тобой это на всю жизнь.

Куда девалась ее беспечность, на лице смешались смех и мука, она вздохнула. "Я знаю". И вдруг оттолкнула его, но он потребовал, чтобы она ждала его в подъезде, и поспешил прочь, так как брат ее был уже совсем близко.

– Вы хорошо умеете гримироваться? – спросил Терра Куршмида. – Тогда приходите ко мне завтра в четыре часа и захватите с собой все необходимое, чтобы по указанному образцу превратиться в важного господина лет пятидесяти, прическа на пробор, без бороды, упитанный. Спокойной ночи.

С этим он оставил Куршмида и подошел к сестре. Он увидел убогий дом и перед ним ее, воплощение роскоши и красоты. Тем бодрее сказал он:

– Ты убедилась сама, – мы можем все, чего хотим.

– Ах, милый, все случилось так, как должно было случиться, пробормотала она и отошла, словно прячась, в угол за дверью. Брат хотел проводить ее наверх, она отрицательно покачала головой. Он спросил, чего она ждет, она промолчала. Тогда умолк и он, постоял безмолвно и расстался с сестрой.

На дальнем углу улицы кто-то скрылся в тень. Терра, хотя его путь лежал именно в ту сторону, пошел в противоположную. Он думал: "Предавать и покидать друг друга. Бороться друг с другом, обретать и отрицать друг друга. Ненавидеть друг друга, быть обреченными друг другу, – а ведь нам нет и двадцати пяти лет".

Напротив отеля "Карлсбад", у окна маленького ресторанчика, Терра подкарауливал Мангольфа. Пять часов; в самом деле, вот и он, только с целой компанией. Веселые дамы и мужчины, Мангольф смешил их всех. Смеясь, он распрощался на несколько шагов дальше. Никто бы не подумал, что лицо у него тотчас омрачится, что он долго будет шагать мимо отеля и, наконец, мучительно поборов себя, войдет туда, как для тяжелой операции.

"Боже правый, перенесет ли он это?" – думал Терра, корча насмешливые гримасы и по пятам следуя за ним в холл отеля. Мангольф не заметил его; с видом равнодушного приезжего он уселся в кресло. Терра спрятался за пальмой, против лестницы. С правой стороны разветвленной лестницы медленно и уверенно спускался господин зрелого возраста. Терра кивнул ему из своего убежища, а тот и бровью не повел. Мангольф вскочил с места. Но тут с левой стороны появился тот же пожилой господин и стал тоже спускаться, только гораздо быстрее. Второй увидел первого, который не заметил его. Второй остановился, потом поспешно укрылся за лифтом. Когда первый повернул к холлу и к столикам, его двойник ринулся к выходу, словно спасаясь бегством. Портье, вытаращив глаза, смотрел ему вслед из-за своей конторки. Так как Терра вышел из-за пальмы, портье спросил:

– Что это было? Дважды один и тот же?

– У вас двоится в глазах, – ответил Терра. – Никому не говорите об этом.

Какая-то супружеская чета спросила взволнованно:

– Кто вон тот господин?

– Его сиятельство граф Ланна, – сказал портье.

– А другой, точь-в-точь такой же?

– Другого у нас нет, – сказал портье.

Позади Терра стоял Мангольф, страшно бледный.

– Шарлатан! А я был на волосок от того, чтобы поверить тебе! – прошипел он.

– Сейчас увидишь, – уверил Терра, но и у него самого сорвался голос. Возле господина зрелого возраста стояла барышня с ярмарочной площади. Овладев собою, Терра спросил портье: – Фрейлейн фон Ланна?

– Да, это графиня фон Ланна, – сказал портье.

Тогда Терра достал из кармана пальто книгу, чинно прошел по ковру и церемонным жестом протянул книгу графине, которая сперва чуть было не взяла ее. Но потом узнала Терра и замерла. Граф Ланна отставил чашку с чаем.

– Курьер? – быстро осведомился он.

– К сожалению, нет, господин статс-секретарь, – старательно выговорил Терра и низко поклонился.

– Я не статс-секретарь. – Граф Ланна нахмурил гладкий лоб.

– Прошу прощения, – сказал Терра.

– А книга? – Отец взглянул на дочь, при этом у него появилась ямочка. Графиня уже овладела собой.

– У Милы. Мы читали Ариосто. Это господин...

– Терра, студент-юрист. – Он добавил с экспрессией: – Я, ваше сиятельство, имею честь быть старшим другом и ментором вашего сына, графа Эрвина.

– Тогда мне надо поговорить с вами. Мой сын делает глупости.

– На него не всегда оказывают благотворное влияние, – сказал Терра, оглядываясь.

– Я имею возможность... – подойдя, начал Мангольф.

– Курьер? – спросил посол. Чтобы загладить свою повторную ошибку, он предложил сесть.

– Посмей еще усомниться во мне! – прошипел Терра.

Но Мангольф был явно потрясен. Это перст судьбы! Терра хотел подшутить над ним, а на самом деле он был орудием судьбы. "Вот я, наконец, перед лицом власти. Я давно у нее на примете. Быть может, тому причиной граф Эрвин?"

Граф Ланна благожелательно расспросил молодых людей о семье, занятиях, общественном положении и тем временем съел целую тарелку пирожных. Прерывая себя, он то и дело осведомлялся о курьере. Мангольф встал.

– Я готов к услугам, если вам, ваше сиятельство, нужно послать верного человека в министерство иностранных дел. Министра сейчас там нет, я могу перехватить курьера.

Дипломат удивился. Потом одобрительно кивнул Мангольфу.

– Неплохо. Вы, видимо, заранее подготовились. – У него вновь появилась ямочка. – Если вы, господа, хотели посетить меня, говорите прямо!

– Ты еще скажешь, папа, будто я потеряла своего Ариосто нарочно, чтобы молодые люди могли представиться тебе, – вставила молодая графиня.

– А в самом деле, почему он должен читать вслух тебе одной... Хорошо он читает? Тогда и я послушаю.

Он зевнул, снова взглянул на часы и на входную дверь, а затем пригласил молодых людей к себе в номер. С легкой одышкой, ввиду большого количества пирожных, вошел он в лифт, с ним Мангольф. Графиня успела взбежать наверх, когда Терра, на которого она не оглядывалась, нагнал ее:

– Что вы натворили! Я не знаю итальянского.

– Это на вас похоже, – произнесла она сквозь зубы.

Тут они встретились с отцом.

Когда посол увидел Терра, он насупился, словно обдумывая что-то важное. У своего номера он схватил студента за пуговицу и прижал его к стене.

– Почему вы назвали меня статс-секретарем? – спросил он.

Терра поглядел на него, едва удержался, чтобы не сказать: "Потому что я не осел", и сказал:

– Пусть у вашего сиятельства ни на миг не возникнет подозрение, что граф Эрвин способен проговориться, а я – злоупотребить его доверием.

После такой речи граф даже пропустил его вперед.

Мангольф между тем решил помочь молодому графу, как тот помогал ему. Таким путем оплата векселя будет обеспечена. Поэтому он расписал старому графу его сына как человека слабохарактерного, но не легкомысленного, нуждающегося лишь в серьезном руководителе, чтобы не порывать связи с обществом. Последовало перечисление лучших семейств и громких имен.

– Личные связи, – одобрительно сказал граф Ланна. – А что же наш Ариосто?

Графиня огляделась.

– Книга, вероятно, осталась внизу.

– Вот она, – сказал Терра, незаметно вытаскивая книгу из ее кармана. Он читал так хорошо, что граф Ланна все глубже погружался в кресло. Но вот он стряхнул с себя блаженное оцепенение:

– Не прерывайте, читайте дальше! Вы читаете слишком выразительно, в ущерб музыкальности.

– Я мало музыкален, – сказал Терра и взглянул на графиню. Она держала указательный палец у нежной щеки и морщила лоб.

Посол, кряхтя, разбирал на столе бумаги.

– Мне пришлось услать до завтра своего личного секретаря. Читайте дальше, молодой человек!.. Куда он задевал документ FH шесть тысяч двести тридцать пять? – Посол искал в поте лица.

Вдруг из соседней комнаты появился Мангольф. С изящным поклоном он протянул требуемую бумагу. Он нашел ее в комнате рядом, на письменном столе секретаря. Все лежит открытым. Чтобы документ не попал на глаза посторонним, он позволил себе...

– Черт побери! – сказал посол и, не отрываясь от документа, добавил: Мой секретарь никуда не годится. Вы референдарий?

Тут постучали в дверь. Мангольф пошел открыть, как будто бы он уже состоял на службе.

– Это курьер, – доложил он.

Несмотря на свое нетерпеливое ожидание, посол, казалось, был недоволен, что надо заняться делом. Он кивком велел Мангольфу провести курьера в комнату секретаря. Затем сам проследовал туда.

Терра прочел еще одну строфу и при этом хмурился, чувствуя себя смешным. Но, подняв взгляд, он увидел на ее лице не насмешку, а гнев.

– Вы бестактны. После того, что я говорила вам, вы не смели попадаться мне на глаза.

– Я все забыл. Я помню лишь то, что вы мне разрешили.

Ответом был сердитый взгляд. Затем она отвернулась, и Терра продолжал читать вслух. Дверь в соседнюю комнату была полуоткрыта, оттуда слышался шелест бумаг.

– Вы завладели всеми моими мыслями, – сказал Терра между двумя стихами и вскинул на нее пламенный взгляд. Она резко отшатнулась, потом прикусила губу.

– Это был чистый случай, – заявила она.

– Нет, графиня. Случай не внушил бы мне храбрости представиться вашему отцу.

Тут глаза ее впервые улыбнулись и блеснули умом. Тогда он сказал тем же тоном, что на карусели:

– Кстати, вы этого ждали.

– Ловко. Вы многого достигнете, – заметила она снова вызывающе. И в ответ на его гримасу: – Если пожелаете.

– У меня могла бы быть одна только причина желать... – И он подался вперед.

Она не пошевелилась и сидела, дерзко улыбаясь.

– Не говорите какая! В нашем знакомстве это была бы первая банальность.

– Все, что дает счастье, – банально. – С этим он поднялся. Когда граф Ланна вернулся, он стоял почтительно в стороне.

Посол отер лоб и с облегчением опустился в кресло.

– Вы заперли там? – обратился он к Мангольфу, вошедшему вслед за ним. Кстати, милый доктор, пусть все это будет погребено в вашем сердце!

Мангольф приложил руку к сердцу. Посол совсем успокоился, он велел налить в рюмки ликеру и предложил сигар. Терра наблюдал за усердствующим Мангольфом, который увиливал от его взгляда; сам он уселся напротив посла, расставив ноги, положив руки на колени, и заговорил громко, в нос:

– Если бы вы, ваше сиятельство, разрешили мне, человеку низкого рождения и совершенному профану, выделяющемуся из misera plebs* разве что своим почтительнейшим преклонением перед особой вашего сиятельства, – так вот, повторяю, если бы вы разрешили мне задать краткий вопрос, то я осмелился бы спросить: для чего существуют дипломаты? – И так как посол только мотнул головой: – Я сознаю, что решительно недостоин развить свою мысль более подробно.

______________

* Жалкая чернь (лат.).

Вид у него был самый смиренный. Граф Ланна проявил снисходительность.

– Вы, вероятно, принадлежите к категории тех молодых людей, которым хотелось бы, чтобы даже международные договоры открыто обсуждались в парламентах. – Несмотря на возмущенный протест Терра, он продолжал с той же мягкой авторитетностью: – Молодое поколение необыкновенно самоуверенно, что я лично даже весьма ценю. Мы имеем счастье жить в государстве, где ни один талант, повторяю, ни одно полезное дарование не пропадает без пользы.

Мангольф понял теперь, откуда молодой граф заимствовал свои разглагольствования. Приводя в порядок разбросанные бумаги, он поклоном вбок подтвердил, что не сомневается в правоте его сиятельства. Граф Ланна все-таки пустился в пространные пояснения специально для глубоко взволнованного Терра, который благоговейно внимал поучению свыше, от усердия раскрыв рот и водя по губам языком.

Гласность международных договоров, так поучал граф Ланна, – это требование демократии. Ее последнее, завершающее требование. Но какова ее собственная суть?

– Я ценю демократию. Однако кому не ясно, что она бесцеремоннее, жаднее, грубее более или менее ублаготворенных представителей к счастью пока неколебимой императорской власти.

Посол поднялся, обошел вокруг стола и, говоря, разбрасывал правой рукой лежащие на нем предметы; голос его из плавного превратился в крикливый:

– Господа! Вы еще, пожалуй, будете свидетелями того, как придут в губительное столкновение выпущенные на волю инстинкты различных наций. Мы пока обуздываем их. Империя – это мир{77}.

Терра почел уместным сидеть смирно и молчать. Мангольф спросил деловым тоном:

– Документ FH шесть тысяч двести тридцать пять связан с оккупацией пункта..?

– Совершенно верно. Мы посылаем туда войска.

– Империя – это мир, – убежденно повторил Терра.

– Игру ведем мы! – сказал завтрашний руководитель государственной политики и сделал в воздухе жест фокусника, развертывающего веером карты. От удовольствия по поводу собственной ловкости рук у него даже появилась ямочка.

Вдруг он припомнил, что у него назначено свидание. Попросту он осознал, перед какой ничтожной аудиторией расточал образцы своего искусства. Он наспех, холодно попрощался и крикнул уже из коридора:

– Алиса, я тебя жду.

Мангольф поспешил за ним; он понимал: за ним любыми правдами и неправдами, сейчас – или никогда! Терра оглянулся, графиня стояла к нему спиною. Он подошел и стал настойчиво что-то нашептывать ей через плечо. Она не отвечала; он чувствовал, что она дрожит. Но дверь была открыта, он не решился закрыть ее и вышел.

В тот же миг Мангольф показался из двери напротив; недоверчиво оглядел он Терра, который оглядел его насмешливо.

– Карьера начинается, – сказал Терра.

Вечером, выезжая одна, без провожатых, графиня думала: "Чем я особенно рискую? Этого можно держать в руках. Куда опаснее было с..." Она перебрала воспоминания своих восемнадцати лет. "Но этот не похож на других... Он такой, как мне хочется. С ним мне, верно, придется пережить много интересного, – сезон ведь был неудачный, – а беспокойства в сущности никакого". Тут экипаж остановился у входа на ярмарку.

Уверенным, легким шагом проникла графиня в замерший город балаганов. Раз она в темноте наткнулась на спящего или пьяного, спряталась за угол и несколько минут стояла не шевелясь. Непонятные сооружения загораживали небо со всех сторон. Где же американские горки, откуда съезжаешь в две секунды? "Ах, я стою под ними, а там..." Она затаила дыхание, из тени, вероятно скрывавшей карусель, вынырнула фигура.

– Вы пунктуальны, графиня. – Терра поклонился, как в светском салоне. Итак, я буду иметь честь показать вам ярмарку ночью.

– Я уже видела, ничего интересного.

– Что же нам тогда предпринять? Бесплатное катание?

– Старо.

Свисток, какая-то беготня во мраке, – и женщина, медленно поднявшаяся позади них с земли, скользнула голубоватой тенью через световой круг вслед бегущим. Графиня отпрянула назад и натолкнулась на вытянутую мужскую руку.

– Пойдем, детка, – сказал Терра, окутывая ее своим плащом.

Под одним из фонарей они остановились.

– Не надо, – сказала она и все же потянулась к нему, а он к ней. На парусиновой стене балагана рядом с ними стройно выросла их слившаяся тень. Напряженно вглядывались они в разоблаченные светом фонаря лица друг друга. Он отнял руку от ее бедра и заключил между ладонями ее нежные, тонко очерченные щеки. Под мечтательным пламенем его взгляда ее юные, детские черты смягчились, лукавые искры погасли в глазах и губы раскрылись. Он склонялся все ниже над блестящими, еще стиснутыми зубками, склонялся так медленно, что под конец почти остановился.

В этом упоенном и просветленном лице он, содрогаясь, увидел глубочайшее сходство со своей сестрой. Вчера еще, когда она тревожно ждала в подъезде... Тем крепче, тем страстнее приник он к этим губам.

Прерывистое дыхание – не его и не ее. Оно приближалось, превратилось в хрипение, и вот какое-то странное тело покатилось к их ногам. За ним женщина, – она не видала их, она загородила распростертыми руками упавшего. А вот и преследователь, полуголое чудовище, размахивающее толстым железным брусом. Девушка пригнулась; тогда разъяренное чудовище ринулось вперед, железный брус полетел со звоном.

Графиня вскрикнула; девушка подняла голову, протянула руки, словно моля: только не это! Потом подошла, шатаясь. Ей воочию надо было увидеть самое страшное, более страшное, чем то, что люди убивают друг друга. Она оцепенела от ужаса; застыли и те двое вместе со своими слившимися тенями. Тут девушка встрепенулась, закружилась на месте и побежала, как будто преследуемая погоней.

Оба силача ползли по земле, навстречу друг другу. И вдруг они вскочили и стали друг против друга, сжав кулаки.

– Сейчас начнется представление! – радостно шепнула графиня и шмыгнула в башню. Терра поспешил за ней, потерял ее в поворотах спирали, не нашел и на верхней площадке, а внизу, в кровавом свете фонаря, клокотала борьба, клокотанье долетало доверху, перешло в рев.

"Они прикончат друг друга. Скорее вмешаться!" Он сел в санки и спиралью помчался вниз. Во время спуска, быстрого и нескончаемого, как мысли, он думал: "Они убивают друг друга. Таково у нас, людей, начало отношений, завязка, кровавый след". В нем вспыхнула ненависть к Мангольфу. Где сейчас был Мангольф с Леей, чьей смертью он был? Сестра! Ее лицо в лицах других женщин – графини, женщины с той стороны, – и та ночь в порту, когда другая, как ныне эта, лежала у него на груди, а рядом тоже лилась кровь! Значит, все переплетается в том головокружительном ночном спуске, который мы совершаем: одно переходит в другое, подобно кольцам спирали, и ведет в пустоту... Тут он очутился на земле.