Текст книги "Голова (Империя - 3)"

Автор книги: Генрих Манн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 35 страниц)

– Господин помощник статс-секретаря любезно подвез меня в своем автомобиле, – пояснил директор.

– Ну как? – задыхаясь, выкрикнули дельцы, выбежавшие из столовой.

– Министр отставлен, – сказал Мангольф.

Блахфельдер немедленно убежал.

– Войны не будет? – спросил смертельно разочарованный Мерзер. И тоже убежал. Но Блахфельдер опередил его: он раньше очутился у телефона.

– Дело в том, что мой автомобиль был неисправен, – заявил директор.

– А на мое жалование автомобиля не купишь, – сказала Леа.

– Поэтому я и здесь, фрейлейн Терра, – галантно отозвался директор.

– Войны не будет? – спросил возвратившийся Терра. – И между вами тоже?

Те, несмотря на телефонную перебранку, как ни в чем не бывало улыбались друг другу.

– Что это за вознаграждение? – говорила актриса. – Я для вас самый ценный член труппы, я одна делаю полные сборы.

И Неккер, теребя попеременно манжеты, носовой платок, жилет, со всем соглашался. Только просил ее безотлагательно ехать с ним в автомобиле помощника статс-секретаря.

– Через двенадцать минут мы должны начать!

Она побежала одеваться, и немедленно вслед за тем из спальни вылетели Блахфельдер и Мерзер.

Они набросились на Мангольфа с дополнительными вопросами.

– Ланна способствовал отставке министра и получил титул князя, подтвердил Мангольф.

– Если бы разразилась война, он все равно стал бы князем, – уверял Мерзер.

– Весьма возможно, – согласился Мангольф. – Отставленный министр просто послужил предлогом... Его падение было предрешено его же коллегами. Для этого не требовалось и Танжера.

– Последнее вы, господа, в собственных интересах ни в коем случае не должны разглашать, – решительно перебил Терра, и они испуганно дали слово, директор Неккер даже приложил руку к сердцу.

Директор Неккер принимал участие в общем разговоре, польщенный, но не очень заинтересованный; он все время охорашивался. Лично он признавал значение политики, однако был твердо убежден, что его театральные дела несравненно больше трогают не только его самого, но также публику и прессу. Терра держался одного мнения с директором.

– Для всех нас и для каждого в отдельности чрезвычайно важно, чтобы ваше детище, высокочтимый господин директор, не потерпело краха. Я содрогаюсь при мысли, какую бурю это вызвало бы в обществе. А вопрос – будет война или нет – всерьез не волнует никого.

Директор благодарил, тупо улыбаясь, как будто выслушивая привычные комплименты.

– Кто же читает газеты! – с пренебрежением сказал Мерзер. – Люди давно перестали обращать внимание на то, что там пишут. Там только и разговору что о войне. Им важно обделывать свои аферы, в наши они не суются.

Блахфельдер растерянно озирался.

– Значит, снова пронесло. Подумать, из чего мог возникнуть мировой пожар! Во рту какой-то приторный вкус. По меньшей мере как после интересного заезда на бегах! – заключил он и удалился вместе с Мерзером и директором, который побежал вперед, к автомобилю.

Леа крикнула ему из спальни, что сейчас идет. На пути ему попался молодой Клаудиус. Директор успел сказать через дверь:

– Ваш мальчик очарователен, фрейлейн Терра, вылитый ваш портрет. Он будет у меня лучшим молодым любовником.

Мангольф, не шевелясь, стоял перед Терра; вокруг все было пусто, двери распахнуты, стулья сдвинуты в беспорядке.

– Ты хотел мне что-то сказать?

Терра так же быстро, тихо, твердо:

– Дорогой Вольф, я понимаю тебя. Толлебен только что стал министром иностранных дел. Прими мое глубокое соболезнование, но тебе все-таки следовало бы настолько владеть собой, чтобы не разглашать государственных тайн. Нашему высокочтимому рейхсканцлеру и без того известно, что ты, безразлично по каким причинам, тесно связан с ненавистным ему зятем.

– Связан? Я? Таков был твой умысел, когда ты удержал меня от несравненно менее пагубного поединка с Толлебеном.

– Это было необходимо, – возразил Терра и опустил голову, ибо Мангольф сказал правду; таков был его умысел.

– Я связан? – стремительно и страстно заговорил Мангольф. – И это с сознанием, что мне никогда не занять первого места? Я все отмету. Я человек независимый. Я не ты, чтобы жиреть и продавать себя. И кому? Беспардонной государственной системе, которая по легкомыслию каждые полгода ставит нас под угрозу войны!

– Такие слова из твоих уст! – только и успел сказать Терра.

Мангольфа словно прорвало:

– Я никогда не отрицал войны, как явления предельной значимости, но я презираю ее, когда она становится игрушкой. Я знаю, убийство всегда будет крайней ступенью в борьбе за существование. Кровожадный людской сброд, порою утомившись, принимает цивилизованное, деликатное обличье, но кровавый угар неизбежно вновь охватывает его.

Хлопнула дверь. Шаги и шелест; светлое лицо Леи показалось на пороге:

– Браво! Настоящий характерный актер! – И она исчезла. Мангольф зашатался.

– О ней мы позабыли, – сказал Терра. – Во всем прочем ты прав, до единого слова. Ты обрел себя, теперь ты на прямом пути. Прими поздравления от продажного негодяя... Будь человеком! – сказал он уже по-иному, так как Мангольф закрыл глаза.

– Значит, развестись? – прошептал Мангольф, не открывая глаз. – Сразу всему положить конец?

– Из-за молодого Шеллена? Ерунда! Твоя жена просто хочет доказать тебе, что с помощью газетной рекламы ты, пожалуй, еще можешь выплыть. – Терра в испуге охнул и сжал губы: какое страшное предположение он высказал.

Но Мангольф открыл глаза и спросил:

– А Леа? – Как он беспокоится о Лее! Больше, чем об урожденной Кнак, больше, чем о своей карьере! – Если она захочет, если она еще хочет меня, сказал Мангольф нерешительно, – мы уедем куда глаза глядят.

Но Терра уже им не интересовался, он отошел к открытому окну.

Внизу стремительно подкатил второй автомобиль; еще на ходу дверца распахнулась, с подножки спрыгнула дама и вдруг очутилась лицом к лицу с Леей.

– Где мой сын? – крикнула она.

Княгиня Лили! Терра лишь сейчас понял, что происходит.

Леа, стоя на краю тротуара, огляделась по сторонам; юный Клаудиус исчез. Она посмотрела на директора Неккера, потом на остальных.

– Я не знаю, где он, – сказала она и пошла садиться в автомобиль.

Но княгиня Лили успела проскользнуть между нею и дверцей автомобиля. Терра невольно отметил эту гибкость, эту ловкость.

– Вы принимаете моего сына без меня, а потом отговариваетесь незнанием. Так не годится.

– Не годится задерживать меня.

И Леа попыталась отпихнуть ее. Но безуспешно. Напряженная пауза. Директор Неккер вынул часы.

– Осталось три с половиной минуты.

Блахфельдер и Мерзер не шевелились. Шофер застыл в иронической неподвижности.

Леа откинула голову, как перед драматическим уходом со сцены в третьем акте.

– Сударыня, отец мальчика счел, видимо, излишним вводить вас ко мне в дом.

– Ваш дом, сударыня, всем известен, – ответила княгиня Лили спокойно и фамильярно. При этом локти обеих дам соприкоснулись, грозила потасовка. По знаку директора автомобиль проехал два шага вперед. Леа прыгнула в машину. Неккер и Блахфельдер устремились следом. Только Мерзер замешкался.

– Одна и три четверти, – сказал Неккер, глядя на часы.

А Леа, отъезжая, крикнула громко, чтобы отвлечь внимание от недружелюбной выходки княгини Лили:

– Каким образом одна и три четверти? Мой выход только в третьей сцене, у меня полных двенадцать минут, а я уже загримирована. Как вы думаете, стала бы я иначе ломаться весь вечер? Ведь сегодня на спектакле будет антрепренер из Нью-Йорка.

Перед княгиней Лили почтительно расшаркался доктор Мерзер. Он сообщил свою фамилию, свой адрес и заговорил о сильнейшем впечатлении, о своей давнишней мечте; но она не смягчилась. Тогда он стал усердно звать юного Клаудиуса. Льстивый голос, видимо, убедил ее, она последовала за Мерзером.

Терра оторвался от окна. Происшествие внизу отшумело и рассеялось в мгновение ока, Терра слушал теперь Мангольфа. Друг все еще говорил, обращаясь к нему. Он снова услышал все сначала:

– Я никогда не отрицал войны, как явления предельной значимости...

На это он решил ответить.

– Не большей, чем ты сам, дорогой Вольф. Ты никогда не утрачиваешь своего идеала, потому что ты сам для себя идеал. Так должно быть, иначе нельзя считаться человеком. В свое оправдание могу только сказать, что, на мой взгляд, вся цель системы Ланна – устранять из жизни все значимые явления, и я от души приветствую это, прежде всего в твоих интересах. Что было бы с тобой, если бы разразилась война? Тебе пришлось бы иметь дело с кровожадным сбродом, а как бы ты это вынес? – Он не оглядывался на Мангольфа, он говорил наполовину в окно. – Тебе следует искренно желать, чтобы сброд и в дальнейшем сохранял цивилизованное и деликатное обличье. Представляй ему отечество исключительно в качестве солидного предприятия для капиталовложений, но отнюдь не для рискованных спекуляций. Для них оно не приспособлено, мне это виднее, я ведь человек деловой. То, чем ты хочешь стать...

Он хотел сказать: для таких, как ты, возможно только в эпоху нерушимого мира, – и обернулся. Как? Мангольф исчез. На его месте детская фигура. Клаудиус, но взгляд совсем не детский.

– Я хочу быть солдатом, – сказал сын.

– Это самое уважаемое сословие, – подтвердил отец.

– Несмотря на твои вечные насмешки, – сказал сын. Первый открытый вызов.

– Поговорим серьезно! – И отец шагнул ему навстречу. – Если ты хочешь быть солдатом, из этого еще не следует, что ты желаешь войны. Нельзя желать того, чего не знаешь, а никто из нас войны не знает.

– Я люблю свое отечество. – Жесткий молодой взгляд. – Мы, молодые, любим его не так, как любят дельцы.

– А как герои. Это ваша привилегия.

Но юноша не шел на примирение.

– И, кроме того, нам ненавистно ваше благоразумие. Ненавистна ваша расчетливость, ваша ирония. Вы сами ненавистны нам!

Его собственные стиснутые губы раскрылись, чтобы сказать ему это! Пораженный Терра смотрел, как вздымается грудь мальчика. Грудь слабая и вздымается от самоутверждения. Совсем новое воинственное племя заявляет здесь о себе. Как он ужасающе переигрывает – с этих пор! Терра был всецело поглощен сыном, а тот – самим собой. На парадном звонили, они не двигались.

– Вот уже и лето. В будущем месяце ты, сын мой, снова поедешь к морю.

– На твои деньги – нет.

– А у тебя есть другие деньги, сын мой?

Враждебное молчание.

– Что, если они не придут?

– Я все-таки буду знать, кто властен надо мной, – попеременно краснея и бледнея, с трудом выговорил сын.

– Разве не бог? – спросил отец.

– Да, и он тоже, – сказал сын. – Совершенно верно, я в ладах с небом. Терра казалось, будто он слышит самого себя из этих, столь знакомых ему уст. – Я не признаю бессмысленной иронии. То, что надо мной, пусть там и остается. Зато я сам буду отстаивать свое место. Если понадобится, даже против тебя!

– Я же буду молиться за тебя богу, – сказал Терра так многозначительно, что сын испугался... Тут на парадном поднялся такой оглушительный трезвон, что Клаудиусу пришлось пойти отворить: он очутился в объятиях матери. Он хотел немедленно уйти с ней, но она воспротивилась, желая во что бы то ни стало попасть в квартиру.

– Это и есть святилище? – заметила она пренебрежительно. – Здесь великая артистка принимает своих почитателей?

– И почитательниц. Ты приглашена на завтрашний семейный обед. – На ухо Терра шепнул ей: – Тебе следует прийти. Твой сын влюблен в Лею и рассказывает ей всякие небылицы.

Она испугалась: значит, она в курсе дела! Она поощряет фантастические мечты Клаудиуса и содействует его превращению в авантюриста! Терра уже поднял на нее руку, но вовремя вспомнил, кто все это затеял и ввел в соблазн как мать, так и сына. Рука его бессильно повисла, он застыл на месте, он увидел, что его страсть к мистификации порождает преступления. "Как бы мы вместе с сыном по неисповедимой воле божьей не кончили жизнь преступниками!" – осознал он с дрожью покорности.

Придя в себя, он увидел, что сын стоит в угрожающей позе, выставив одну руку против отца, другую отведя назад для защиты матери. Потом он предложил ей эту юную руку, выпрямился, чтобы быть одного с ней роста, и удалился вместе с ней, прямой, как стрела.

Но тут кто-то громко вздохнул с непритворным восхищением. То был доктор Мерзер; он покинул темный угол, он отворил перед прекрасной парочкой дверь в переднюю и почтительно последовал за ней. Княгине не пришлось призывать его в свидетели случившегося, он сам всецело предоставил себя в ее распоряжение. Прежде всего он испросил разрешения повезти княгиню и молодого графа отужинать. Молодой граф! Юноша Клаудиус от этих слов стал как будто еще выше. А лицо его, в благодарность за такие щедроты жизни, стало еще прекраснее.

– Соглашайся, мама! – попросил он вкрадчиво.

Княгиня Лили колебалась.

– Как зовут вашего обворожительного сына? – спросил доктор Мерзер.

– Вальдемар, – поспешно ответил Клаудиус.

Но мать отклонила приглашение. Она считает, что еще рано вывозить мальчика. Это было ложью; она, наоборот, считала, что ей уже поздно показываться с ним, он велик для сына. Кроме того, ее шокировала явная взаимная симпатия между мальчиком и выродком. Да, выродком! Она посмотрела на Мерзера, это слово было у нее как на губах, так и в глазах, он не мог ошибиться.

Мерзер только смущенно замигал, сохранив, однако, и достоинство манер и галантность обращения. Он привык к препятствиям, но зато знал, сколь податлива невинность! Как упоительно было кокетство этого мальчугана, его доверчивость, еще не осознанная им самим нежность, славшая новому другу ласку из-под длинных ресниц, в то время как он просил мать не лишать его удовольствия. "Детская жажда жизни! – думал Мерзер. – Здесь мне раздолье, здесь я могу осчастливить".

– Мама! – шептал мальчик. – Ты от него не избавишься. Он все время спрашивает о тебе, он в тебя влюблен.

Мать была побеждена, она обняла сына. Быть может, он уже лгал, как его отец? Ах, он умел льстить, как никто. Мужчины казались менее гнусным племенем из-за этого будущего мужчины, который принадлежал ей одной!

Движение ревности в сторону выродка, который незаметно кивнул своему шоферу. Как прекрасная влюбленная парочка, вошли они в его автомобиль; Мерзер следом, словно скромный гость или даже просто приживальщик. Он хотел сесть впереди. Княгиня не возражала; она думала о своих долгах и удвоила сдержанность.

Но мальчик шаловливо усадил выродка рядом со своей обожаемой матерью.

Вся эта грязная игра не укрылась от Терра.

Терра тут же решил прибрать к рукам Мерзера. Только частная жизнь сильных мира делает их уязвимыми, а у доктора Мерзера была весьма не двусмысленная частная жизнь.

– Что за достойный человек ваш высокочтимый дядюшка, – говорил Терра своей жертве однажды вечером в спальном вагоне первого класса по дороге в Кнакштадт. – Он делает вид, будто находится в связи с танцовщицей Кристалли, но на самом деле, как выяснилось, он из чистого рыцарства покрывает весьма высокопоставленную особу.

– Больше он ни на что не способен, – хихикая, произнес Мерзер.

– Вот вы, господин доктор Мерзер, другое дело! Вы не только галантно жертвовали собой, чтобы уберечь красавицу Швертмейер от более тяжких заблуждений, – целые аристократические клубы живут исключительно вами! Видя, что у Мерзера вытянулась физиономия и он хватается за уходящую из-под рук стену, Терра решил ободрить его: – Надеюсь, вы не считаете меня противником самых мужественных радостей? Только классы и народы, предназначенные властвовать, знают любовь мальчиков. – Последние слова он произнес слишком громко. Мерзер беспокойно оглядел коридор. Но час был поздний, другие промышленники уже разошлись по своим купе, Мерзер тоже собрался ретироваться, но Терра прислонился к его двери; Мерзеру пришлось опереться на дверь Терра.

– Вам это, верно, не дешево обходится, – заметил Терра.

– Говорите тише! – прошипел Мерзер. – Что вы знаете и чего хотите?

– Вот золотые слова! – Терра перевел дух, а у Мерзера дух захватило. Оба выжидали, прижавшись к дверям своих стремительно мчащихся спален. Нос у Мерзера так заострился от страха, что пенсне свалилось с него; тогда Терра заговорил.

Сперва он припомнил свой кабинет в Кнакштадте, украшенный портретами хозяев. Дедушка, основатель фирмы, был изображен в праздничном сюртуке, без синего фартука, в котором он еще иной раз работал. Лицо у него было суровое и благочестивое, руки, вероятно, в почерневших трещинах. Этими почерневшими руками он считал деньги в конторе до тех пор, пока его сын не стал настоящим крупным буржуа. Портрет сына с окладистой бородой, какие носили в семидесятых годах, говорил о просвещенности и благополучии, солидном благополучии и буржуазном свободомыслии, основанном на уверенности, что так мир задуман, таким он и пребудет.

– Это было недальновидно, – сказал Терра. – Но порядочные люди всегда недальновидны. Как мог второй Кнак предвидеть ставшее для нас уже привычным явление в лице Кнака-внука, когда сам он простодушно поставлял пушки своему королю?

– И другим лицам тоже, – заметил Мерзер.

– Неужели и враждебным державам? Но, наверное, не лучшие, – не лучшие враждебным державам? – настаивал Терра. – А разве второй Кнак тоже совал нос в государственные дела? Видите, как далеко мы шагнули вперед.

– У нас все возрастает потребность в сбыте, и удовлетворить ее становится все труднее.

– Это именно и я хотел сказать. Покупайте! Иначе мы втравим вас в войну. Народам же виден лишь облик миролюбивого гражданина. Какой глубокий смысл в том, что наш почтенный шеф страдает диабетом! Вы сами, господин доктор Мерзер, были в детстве рахитиком, следы остались до сих пор. Вы некрасивы до уродства и всю жизнь возитесь с тяжкой, неблагодарной задачей, как бы скрыть свои природные изъяны. Что это? Вы позволяете себе обнаруживать перед посторонним ваши безобразные подергивания мускулов лица! Я давно разгадал вас, покажите же, наконец, всему миру свой отвратительно кровожадный лик! – И скрежеща зубами: – Мой сын...

– Все это из-за сына! – взвизгнул Мерзер. – Вы городите вздор из-за сына.

Терра, снова овладев собой:

– Мой сын ничего против вас не имеет. Уродство Сократа тоже привлекало юношей. Я, со своей стороны, отношусь терпимо к причудам молодого поколения.

В ответ последовал презрительный смешок Мерзера. Затем Мерзер стал распространяться о своих нравственных устоях и под конец спросил, нуждается ли Терра в деньгах.

– Мои потребности много скромнее ваших, – сказал Терра. – Ведь вы превышаете свои возможности. Вы обкрадываете резервный фонд. – Тут мерзеровский тик стал поистине ужасным. Терра молча наблюдал его без всякого отвращения, даже с жалостью. – Вам прекрасно бы жилось, не будь вы племянником фирмы, а служи в ней за семьдесят пять марок в месяц. Только бессмысленное богатство сделало вас расточителем и в результате даже вором. – Терра говорил тоном наставника.

– Это вы тоже знаете? Разве вы состоите при моем дяде? – спросил Мерзер, даже не пытаясь возражать.

– Не слишком доверяйтесь ему!

Тут племянник совсем потерял голову.

– О нем тоже есть что порассказать, вы бы немало подивились.

– Я ничему не дивлюсь. Зато вы, господин доктор, не откажете взять на себя обязанность неукоснительно сообщать мне о всех секретных мошеннических сделках нашего почтенного шефа. Его частная жизнь поневоле безупречна. Мы оба знаем, что его можно поймать только на государственной измене в области крупной промышленности.

– Ну, ну, что за выражения! – заметил Мерзер, на самом деле даже довольный ими; он видел, что опасность для него лично миновала. – Чего вы, собственно, хотите? – спросил он с любопытством. – Живется вам как нельзя лучше. У нас в предприятии встречаются, конечно, сварливые субъекты, так называемые идеалисты, в силу своих ограниченных способностей пригодные лишь на средние должности и недовольные этим. Вы ведь стоите выше их.

– Я хочу подняться еще выше, – сказал Терра четко. – Я хочу власти.

– Это возможно, только если мы будем заодно. – И Мерзер хладнокровно предложил: – Поддержите меня!

Об этом они проговорили до рассвета.

Тем не менее Терра и в дальнейшем был настороже, опасаясь, как бы Мерзер не повредил ему в глазах Кнака. Вот уж поистине опасный противник, этот Кнак! Терра знал его. Они следили друг за другом, готовясь к нападению, но, вероятно, лишь собственная хитрость подсказывала промышленнику, что враг не смирился. Мерзер был тут ни при чем; против него Терра себя обезопасил, Мерзер мог красть больше прежнего. Так шли месяцы, когда Терра ездил в Кнакштадт, и еще другие, когда Кнак совещался с ним в своей берлинской конторе. В течение зимы Кнак неоднократно показывал ему запросы Пютуа-Лалуша. Предложения исходили от третьих лиц, но, несмотря на окольные пути, смысл их был ясен. Не видит ли Терра здесь западни? "В каком смысле?" В патриотическом. Алхесирасская конференция{448} открывает обширные деловые возможности, правда, небезопасные.

– Я юрист, патриотизм тут ни при чем, лишь бы меня не упрятали в тюрьму. – Последний довод показался Кнаку рискованным. А Терра долгое время терзался сомнением, не написан ли этот относительно безобидный документ по заказу – специально для него?

Он подумывал расспросить Мерзера, но письменные сообщения сына, адресованные князю Вальдемару, показывали, что Мерзеру доверять опасно. "Давно пора, чтобы князь Вальдемар самолично предостерег своего сына Клаудиуса. Но откуда мне раздобыть подходящего князя Вальдемара?"

Он приходил в отчаяние, не видя способов вернуть себе расположение мальчика. Только матери он мог открыть, что ее обманывают, посягая на ее сына. Но княгиня Лили уже и сама до этого додумалась, лишь создавшееся положение не позволяло ей вмешаться. Клаудиус исчезал, едва появлялся Терра. "Он отрекся от меня, – чувствовал Терра, как только захлопывалась дверь. – И совершенно справедливо. Я толкаю его на дурное, а потом теряю над ним власть. Ни один отец не вел себя так терпимо и в то же время так подло. Я гублю человеческую душу! Это будет самым тяжким из моих прегрешений".

– Ты давно уже не строил гримас, – заметила княгиня в зеркало, перед которым подправляла свою неувядаемую красоту.

Он застонал.

– Еще бы! Мне не часто приходилось одновременно сражаться со всеми кошмарными страшилищами, какие только порождает жизнь.

– Если это не пустая болтовня, очевидно, ты хватил через край в своих обычных сумасбродствах.

– Знала бы ты, какое благодеяние для жалкой твари вроде меня выслушивать заслуженные упреки от испытанного друга вроде тебя!

Она с сердобольным видом подошла к нему, кстати лицо ее было уже готово.

– Старый друг, тебе давно пора образумиться. В известные годы нельзя уже быть вне жизни, иначе это плохо кончится.

– На что ты намекаешь?

– Вот вопрос! Разумеется, я говорю о твоем романе. Всякий видит, чего он тебе стоит. Дитя, меня ты не проведешь, ты никогда не обладал этой женщиной.

– Однако все в этом уверены, – пролепетал он испуганно.

– Пусть их верят, – вам, мужчинам, так приятнее. А я стою на своем. Где же происходят ваши томительные встречи?

– За городом, – сознался Терра послушно, как дитя. – При нынешней погоде это несносно. Она безумно ненавидит мужа. Вот главная причина, почему мы терзаем друг друга и не находим удовлетворения.

Княгиня пожала прекрасными плечами.

– Ничего ты не понимаешь. Тебя она сводит с ума, а мужа тоже не упускает. Чем она для тебя рискует? Ну, а ты? В тебе самом нет настоящей страсти, иначе она давно была бы твоей.

– Вот истинный здравый смысл! – сказал он облегченно, меж тем как она уже снова вертелась перед зеркалом, оглядывая свой вечерний туалет.

– Я охотнее проводил бы ночь за ночью у тебя, – сознался он.

– Этого многие бы хотели, – сказала она, продолжая вертеться.

– Тут-то и кроется мое непостижимое раздвоение, – сказал он, вовсе не думая о ней.

Она же расхохоталась от души, невозмутимо и заразительно.

– Все равно тебе уже поздно меняться, – сказала она.

– Только ты не меняйся! – серьезно посоветовал Терра. – Ты безупречна, и как мать тоже. Береги наше возлюбленное дитя! – прибавил он умоляюще.

– Ты ходишь сюда лишь ради него, – заметила она в досаде. – Но что ты даешь ему, кроме твоих рискованных – ну, скажем, дурачеств? – закончила она первым попавшимся словом. – А я, старый друг, – добавила она, похлопывая себя по белоснежной шее, – я приспособляю его к себе.

Во время этой декларации на пороге появился мальчик. Терра вскочил от неожиданности: молодой человек во фраке. В черном он казался выше, хрупкость, изящество и нежность красок делали его похожим на переодетую девушку. Он помог матери накинуть манто Она взяла его под руку. Что за пара! Знатный юноша избрал себе в подруги многоопытную, но еще молодую женщину. То была пара, созданная для легких наслаждений, невозмутимая, неутомимая. Пара, за которой тянулись все взгляды, как за воплотившейся мечтой. Для каждого, в ком иссякал жизненный пыл, эта пара была прямо находкой. Ей цены не было.

– Желаю успеха, – пробормотал Терра.

– Можно сказать, что он мой сын? – спросила мать.

– Всем, что тебе свято, клянусь: нельзя! – сказал Терра. – И все это для господина доктора Мерзера? – спросил он.

У обоих губы сложились в пренебрежительную гримасу.

– Есть и другие кавалеры, – сказал пятнадцатилетний юноша и удалился со своей дамой.

– Это начало конца! – вскричал Терра спустя долгое время. Он был один и говорил вслух. – Ты этого хотел, прохвост! Коварный прохвост, ты щедро снабжаешь деньгами мать, чтобы она загубила и убрала с твоего пути твое собственное дитя. Ты боишься этого юноши. Он не чета тебе, он может стать наглядным доказательством твоей неудавшейся жизни. Подлый убийца, ты толкаешь его, снабдив деньгами, в первую попавшуюся пропасть!

Самообвинения сыпались градом. Но когда все было сказано: "В какой же момент следовало отнять его у матери?" И он решил про себя: "Такого момента не было. Мой Клаудиус – сын кокотки. В белокурой головке моего малыша, к которой я некогда прижимался лицом, всегда было темно. А почему бы только в головке? Должно быть, и в сердце у него тоже темно? Нет, я не в силах был изменить ни головы, ни сердца. Из мальчика, который послушно терпел меня и выжидал, вырос юноша и стал моим врагом. Но при этом я не шутя подозреваю, что, несмотря на все, мы любим друг друга... Судьба, свершай свой путь!" закончил он и ушел.

"Моя старая приятельница советует мне быть, как все! Пусть лучше оглянется на себя! Едем!" Он сел в свой автомобиль и поехал в Либвальде.

Что за путешествия зимними ночами ради часового свидания! Опасность была несравненно больше, чем если бы Алиса просто принимала его у себя в красной гостиной. Страх перед супругом? Не в этом дело. Но пусть супруг потеряет след, пусть, еще лучше, потеряет разум. Его шпионы, наверное, донесут ему, где происходят встречи, но они не раскроют ему смысла прогулок по грязи в самых неожиданных местах. Терра думал: "Собственно, все наши стремления сводятся к тому, чтобы он не мог сомневаться в нашей физической невинности? Мы совершаем самый ловкий обман, ибо он соответствует истине. Как тут распутаться какому-то Толлебену! Он, не задумываясь, предпочел бы, чтобы мы обманывали его попросту. Никакой улики. Он не может рассчитывать даже на такое реальное оскорбление, как в случае с Мангольфом. Дьявольски скомбинированный план, чтобы человек с подобной самоуверенностью лишился рассудка".

В этот миг посреди пустого шоссе, где завывает ветер, он ненавидел Алису. "Как можно до такой степени подчиниться женщине! Мужчина должен сохранить за собой хотя бы возможность борьбы. В сущности я больше уважаю Толлебена, чем эту женщину... Что, если повернуть назад?"

Но едва он вошел в парк Либвальде, как раскаяние овладело им. Деревья кряхтели и скрипели под ветром, влажная листва змеилась в темноте, студено журчала вода. "Все это хранит мою Алису, среди глухой пустынной непогоды я ищу мою Алису!"

Он выбрался на аллею, на большую аллею между террасой и рекой. Быть может, она стоит под деревьями в глубокой тьме, и те же докучные мысли сковывают ее и она не хочет знать, что он идет к ней?

На берегу реки тропинки пересекают сухой кустарник – все такое же безотрадное место! Колючки задевают его, так узок проход, в вязкой глине тонут ноги: здесь когда-то небо точно разверзлось перед ним. А вот и узкое пространство между кустами – и, скорчившись, растопырив узловатые руки, звероподобный силуэт дерева! Эмблема убийства. Терра узнавал все вновь. За кустами клокочет и бурлит вода, подобно проливающейся крови! Здесь он хотел убить ее и умереть вместе с ней. Но здесь все только началось... "Здесь я найду мою Алису!"

Она металась взад и вперед в темноте, как в тенетах. Ему пришлось дотронуться до нее; она ничего не видела и не слышала в тенетах своих мыслей.

– Сколько мы перестрадали с тех пор и доныне! – воскликнула она. – Как отплатить за это людям?

Он бережно обнял ее.

– Ты только что из Ниццы? Мою Алису окружала там сияющая синева, и оттуда она поспешила вернуться прямо сюда, в эти печальные места. Ради меня, Алиса, ради меня?

Она покоилась в его объятиях, сомкнув глаза.

– Я бежала в Ниццу. Мне все время хочется убежать, но для меня нет прибежища. Одну ночь я пролежала там без сна, проклиная все. Потом вернулась. Возьми меня!

Он опустился перед ней на колени в грязь. Но она отвернулась, плотно сомкнув глаза; он встал, а она так и не пошевелилась.

Идя по аллее, они заметили далеко впереди слабое поблескиванье калитка парка.

– Сюда мы бежали когда-то, потом разом остановились и едва перевели дух. Открыта она сегодня?

– Она всегда была открыта, но ты не увез меня.

– Так запрем же ее наконец! – сказал он. – И останемся на ночь в Либвальде.

– Поздно! – сказала она, не останавливаясь, но он преградил ей путь.

– Так больше нельзя. Все это превосходно – твоя непорочная месть, разговоры о самоуважении и о нашей исключительности, – но в один прекрасный день становишься просто человеком. В доме темно, ключ у тебя. Твой приятель-сторож ничего не услышит, а если жена разбудит его, он скажет, что мы привидения.

– Эту зиму дом был необитаем. Не надо в холодный дом! Если хочешь, лучше к тебе. – Этим она заставила его отпустить ее. Когда они уже садились в автомобиль, подбежал сторож: почему графиня не возвращается в дом? Его жена протопила там. Алиса не ответила ему; она подняла воротник шубки, так, чтобы и шофер не видел ее лица. Скорее прочь! Дорогой она пожаловалась, что сторож тоже подкуплен ее мужем. А Терра доверяет своему шоферу? "Она фантазирует!" – мечтательно думал Терра; у него было такое чувство, словно он увозит свою Алису. Время отодвинулось назад, на целую жизнь, до того далекого часа – и вот они отважились, они бежали. Но Алиса что-то выдумывала. О чем это она?..