Текст книги "Голова (Империя - 3)"

Автор книги: Генрих Манн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

Но другой, более смелый голос возмутился в нем: "Нет! Ты будешь жить во имя многих. В этом твое отличие". Он отворил окно навстречу шуму стихий, и сразу его внутренняя тишь замутилась и заволновалась. Все мышцы его коренастого тела напряглись, он расставил ноги и уперся руками в обе стороны оконной ниши, словно силой удерживая распахнутые ворота, в которые должна хлынуть улица, в которые должны хлынуть все улицы.

– Аминь, – сказал Терра, снова усаживаясь за стол. – У меня своя определенная задача, скажем между нами: призвание свыше, миссия вождя. Обстоятельства требуют, чтобы она осуществлялась в будничной обстановке, как обыденное дело. А потому лукавить неизбежно. Моя миссия гласит: "Да не будет у вас нужды убивать друг друга". Аминь. А теперь за работу, чтобы выбиться из неизвестности! – И он придвинул отброшенный документ.

Так как о невесте не было ни слуху ни духу, он пошел к ней. Она оказалась дома. "Недавно?"

– Нет, порядочно, – сказала она. – Но с нашим объяснением нечего было спешить.

– Ты помолодела, если только возможно было стать еще моложе. Как ты этого добилась?

– Так я тебе снова нравлюсь?

– Когда мы поженимся?

– Ты еще не раздумал? Тогда лучше поговорим начистоту. Ты не можешь требовать, чтобы я ради тебя разорилась. Своя рубашка к телу ближе.

И тут Терра узнал, что в истории с Каппусом он сглупил непростительнейшим образом. Всякий другой не стал бы выносить дело в суд, а столковался бы с самим Каппусом. Пусть бы изобретатель обрел, что ему причиталось, а Терра, естественно, должен был потребовать у Каппуса свою долю, – иначе к чему вся затея? Он не понял, как ему следует действовать, невесту его это ужасно поразило. Счастье, что она вовремя уберегла себя от такой ненадежной опоры.

– Выйти за тебя, дружок, равноценно самоубийству.

Терра, не без сожаления, согласился с ней.

– Такая достойная женщина, – я говорю, а сердце у меня кровью обливается, – имеет бесспорное право на нормального мужа из самого нормального буржуазного круга. За всю твою благословенную жизнь ты не сделала для своего преуспеяния ничего такого, что буржуазное общество не вменяло бы в обязанность своим сочленам. Ты только придавала элегантность своим подлостям, но и это оно тебе со временем простит.

Она не выдержала и рассмеялась:

– Какой ты чудак! Приходи почаще! Только предупреждаю – мои дела в полном расцвете. Спальня остается у меня, я продаю лишь мавританский кабинет. В полумраке я больше не нуждаюсь.

– В том бог свидетель, – сказал он торжественно. Он смотрел, как она на полном свету высоко вытянула руки над копной своих огненных волос и поднялась на носки. Формам вернулась прежняя мягкая пластичность и мускулистая упругость, а краскам – свежесть, как от притока обновленной крови: неувядаемая стояла она, сдвинув носки, словно балансируя на шаре, и медленно вращалась вокруг самой себя.

– Чудо из чудес, – сказал он. – Как ты этого добилась?

В ответ она загадочно усмехнулась и звонким, равнодушным голосом позвала кормилицу.

Кормилица? Ну, разумеется. В этом и было все дело. Отсюда ее тогдашнее состояние, ее уныние и затея выйти за него замуж... Кормилица явилась с новорожденным на руках. Старший мальчуган держался за ее подол.

– Это девочка, – сказала мать.

– Я вел себя как форменный осел, – признал Терра.

Она лишь пожала плечами. Она не ставила глупость в укор мужчинам, их глупость подразумевалась сама собой.

– Отца ты знаешь, – сказала она на случай, если бы ему потребовалось и это разъяснение. Действительно, ему только сейчас пришло в голову имя отца; он вспыхнул.

– Мой сын и дочь господина фон Толлебена – брат и сестра? Этого в условии не было.

Тут явно удивилась она.

– Что ж теперь поделаешь! – пробормотала она с запинкой.

– Я не желаю, чтобы они воспитывались вместе. Идем со мной, сын мой, решительно заявил он и протянул руку.

Мать забеспокоилась.

– Перестань, пожалуйста! Кстати, ребенок вовсе не от Толлебена, а от Мангольфа. – И так как он уставился на нее, словно собираясь наброситься: Ну да, от твоего друга. Но ты навел меня на хорошую мысль. Я уверю Толлебена, что ребенок от него. Ему это польстит, он обеспечит дочь, а твой друг окажется в стороне. Все участники будут удовлетворены. – Она отошла, напевая, чтобы скрыть остаток беспокойства; вид у него по-прежнему был грозный. Но вдруг он резко повернулся.

– Идем, мой сын! – повторил он.

Пауза. Мать сразу успокоилась и обменялась взглядом с кормилицей.

– Ну что? Идет он? – спросила она даже без насмешки.

Тщетно нагибался Терра, протягивая руку, – под его жгуче-суровым взглядом мальчик обошел, от складки к складке, всю юбку кормилицы. Выглядывая из-за нее, шестилетний мальчуган сжимал рот точь-в-точь, как сам Терра.

– Папа хочет взять тебя с собой, – повторил Терра.

– А может, ты лучше останешься у мамы? – Она раскрыла объятия. – К кому ты пойдешь? – И мальчик бросился к ней. – Он слишком похож на тебя, сказала мать торжествующе и примирительно. – Потому он так привязан ко мне.

– Впечатления, которые ждут его в твоем доме, бесконечно ценны для многих, но только, пожалуй, не для подрастающего мальчика, – учтиво заметил Терра.

– Ты находишь, что в почтенном доме твоих родителей тебя столь блестяще подготовили к жизни? – возразила она. И так как он молчал, открыв рот: Ведь ты же до сих пор не уразумел, что такое жизнь!

Она сочла вопрос исчерпанным и занялась прерванными делами. Терра сказал сыну: "Давай мириться", и предложил поиграть с ним.

Мысленно он решил: "Сегодняшний урок я себе зарублю на носу. Пора образумиться. Я повсюду умудрился наглупить и всем стал в тягость".

Итак, он продолжал успешно работать, не падал духом, запросы высшего порядка оставлял втуне и, проверяя в конце недели свой моральный инвентарь, радовался, что ему удалось избегнуть унижений и, не слишком срамясь, приспособиться к окружающему миру. Принцип его был таков: "Лишь трезвый житейский опыт позволит мне с успехом привить окружающему миру свои взгляды, не свойственные ему".

После двухгодичной страды однажды утром к нему в контору явился Каппус.

– Господин адвокат, – начал знаменитый ростовщик, – вы человек по мне, ибо вы на редкость честный человек. – Не слушая возражений, он продолжал: Но вы и трудолюбивый человек, вы рано встаете и приходите в контору задолго до ваших служащих. Это тоже хорошо, господин адвокат, таким образом нас никто не потревожит или, чего доброго, не подслушает. Иначе нам не поздоровилось бы, господин адвокат. – Он говорил настойчиво и горячо, таков был, очевидно, его характер. Сюртук у него был наглухо застегнут, кожа на лице очень белая и нежная. Когда он наклонил голову и описал цилиндром плавный полукруг, у него появилось сходство с благостным духовным пастырем. – Давайте присядем! – сказал он, поставил цилиндр под стул и вместо него надел ермолку.

Он был уже старик, но волосы красил. Мягкие голубые глаза блестели из-под крашеных бровей. Ростовщик – и вдруг дородный!

Вид его говорил наблюдателю: "И ты обманывался на мой счет!" Внезапно он всем своим существом изобразил горестное сожаление.

– Могли бы вы подумать, что граф Ланна проведет старика Каппуса?

Терра недоумевающе посмотрел на него, потом встал и запер обитую войлоком дверь.

– А сейчас выкладывайте все и говорите так, как будто имеете дело с адвокатом вашего противника! – вернувшись, потребовал он.

– Да и с самим собою я говорю не иначе как от имени противника, наставительно ответил Каппус.

И тотчас, вновь изобразив горестное сожаление и смягчив голос до кроткого шепота, он посвятил Терра в суть дела. Молодой граф Эрвин оставил ему в залог брильянтовое колье, но впоследствии оказалось, что брильянты фальшивые.

– Почему вы раньше не выяснили, какие они?

– В первый раз за всю мою жизнь не выяснил. Что вы думаете, конечно же, из уважения к новому рейхсканцлеру, из доверия к нему и потому еще, что считал: сыну первого после императора человека это ни к чему.

– Вы лучше, чем кто-либо, знали, что у графа Эрвина много долгов, ведь должен-то он главным образом вам.

Каппус понял: его подозревают, будто он сразу увидел, что камни поддельные, и на этом построил всю махинацию. Тем настойчивее и горячее уверял он, что никогда бы и не помыслил запутать одного из графов Ланна в грязную историю.

– Стоит влипнуть одному из членов семьи, так уж влипнут и остальные, и тогда это будет стоить нам рейхсканцлера. Но кому это будет стоить рейхсканцлера? Нашей возлюбленной Германии. Нет, господин адвокат, на это я не способен! Скорее я махну рукой на деньги.

– Сколько там всего? – спросил Терра. Но определенного ответа не добился.

– Сумма значительная, не будем пока говорить о цифрах, – сказал Каппус и продолжал разглагольствовать о морально-политических последствиях. Терра оборвал его. Он поговорит с противной стороной. Он возьмет на себя это дело лишь в том случае, если его вмешательство будет желательным и противной стороне.

– Не беспокойтесь, даже очень желательным, – сказал Каппус задушевно. Ведь вы, господин адвокат, в семье у Ланна совсем как родное дитя, вы имеете влияние на старика. Почему бы я иначе обратился именно к вам?

С этим заключительным доводом он исчез за обитой войлоком дверью.

Терра только собрался написать Эрвину Ланна, как тот сам явился к нему.

– Произошло неприятное недоразумение, – сказал он, поеживаясь, как от озноба. – Особенно неприятное для моей сестры.

Терра почувствовал, как сердце его бешено заколотилось у самого горла. Он ничего подобного не ожидал и теперь не мог выговорить ни слова.

– Ведь она таким образом узнала, что колье фальшивое, – пояснил Эрвин. – А это единственная крупная вещь, которую она унаследовала от матери!

– Раньше вам это не было известно? Ну, понятно, нет. Но Каппус не верит – или делает вид, будто не верит, что не менее скверно. Расскажите мне все подробно и разрешите покорнейше просить вас...

Терра говорил, лишь бы говорить и таким образом совладать со своим волнением. Как мало изменился молодой Ланна! И сейчас еще трудно понять, куда направлен его взгляд – взгляд двух полудрагоценных камней. Губы красные, как у совсем юного мальчика, а лицо гладкое и бледное, ничуть не тронутое временем.

– Нам нужны деньги, – начал он. – Алисе деньги всегда нужны для полезных дел, мне – для самых бесполезных. Так уж повелось. Мы хотели дождаться наследства. Знаете, того большого наследства, которое отец должен получить от своей богатой родни. К несчастью, мы в безвыходном положении. Алиса, понятно, хорошо взвесила этот шаг. Раз она со мной о чем-то заговорила, значит у нее все обдумано. "Мы продадим колье", – сказала она.

– Говорите прямо, без утайки! – сурово потребовал Терра.

– Она оценила его у Бервальда на Унтерденлинден.

– О! – бессознательно вырвалось у Терра.

– Тогда она мне ничего не сказала. Она говорит мне только то, что ей угодно. Она думала, что я продам фальшивое колье за ту цену, какую оно стоит. Платина там настоящая.

– Ну да, так она и думала, – подтвердил, сам того не сознавая, Терра.

– И все из-за моей глупости. Я в свою очередь решил оценить колье и тоже пошел к Бервальду. Он был очень удивлен. Вероятно, он подумал, что я в курсе дела, и ничего мне не сказал. Он только отсоветовал продавать, время якобы неблагоприятное. Я его не понял и, к несчастью, пошел к Каппусу. Тот, как всегда, дал мне немного. Но... – И Эрвин протянул Терра какую-то бумагу. – Тут ясно сказано, что он дал взаймы под залог настоящего колье.

– Это и есть ловушка, – догадался Терра. – Теперь он, несомненно, потребует огромную сумму с наследства вашего отца.

Эрвин подтвердил это.

– Потому-то я и пришел к вам, – так закончил он рассказ о своих рассеянных блужданиях и повел плечами, как в ознобе.

– Я постараюсь добиться соглашения, благоприятного для вас и для ваших близких, – без всяких колебаний заявил Терра. – Мне многое известно о Каппусе. Он меня боится. Он уже побывал здесь.

– Будет он молчать?

– Только пока он молчит, у него есть надежда что-нибудь выудить у вас.

– Он должен молчать ради моей сестры, – сказал брат живее, чем обычно; и словно испугавшись, что предал ее: – Никто не знает, как ей приходится бороться за свое положение. Она честолюбива. Нам не хватало денег, а папе мы не могли сказать. Что ей было делать?

– Я твердо убежден, что графиню Алису ждет высокий удел, – с пафосом заявил Терра. – Для начала – самый блистательный брак, какой можно придумать.

– Так рассуждаете вы, – возразил Эрвин, – но, по-видимому, мы для этого еще недостаточно прочно сидим в седле. Подумайте, мы даже не смеем пока порвать с Толлебеном. Он хочет жениться на Алисе. Сами понимаете, как ей это по душе. Но просто отказать – нельзя. Она тянет с ним. Она чего-то ждет, но чего – понять не могу.

У Терра снова заколотилось сердце, он не ответил. Они молчали, пока молодой Ланна не поднялся.

– Вот еще к вашему сведению, – добавил он, – перед отцом я всю вину беру на себя. Я будто бы стащил у сестры колье и обманул ростовщика. Спасет это Алису, если дело дойдет до крайности?

– Конечно. А вы сами?

– Ну, я могу уйти из жизни, – сказал заблудившийся мечтатель и, округлив большой и указательный пальцы в форме дула, поднес их к виску.

Терра поторопился разъяснить ему, что это было бы крайне неблагоразумно. Сейчас самое важное так разделаться с Каппусом, чтобы граф Ланна ничего не узнал об истории с ожерельем.

В соответствии с этим он и стал действовать. Ланна выкупил колье, как настоящее, за гораздо меньшую сумму, чем хотелось Каппусу, но добавил к ней орден. Все участники были удовлетворены, и всех больше Каппус. У старика слезы стояли на глазах.

– Я не из-за ордена плачу, – всхлипывал он, – а оттого, что наша возлюбленная Германия спасена от ужасающего скандала.

Ланна, как всегда, беспечно и в счастливом неведении миновавший бездну, удостоил Терра нескольких дружеских строк. Терра был приглашен явиться запросто, но не пошел.

По почте прибыло извещение о помолвке Мангольфа. В приписке он просил своего старейшего, чтобы не сказать – единственного, друга быть свидетелем при бракосочетании. Вторым свидетелем будет господин рейхсканцлер. Краткие и горделивые слова; чувствовалось, сколько сознательного, подчеркнутого самоутверждения в том, что в самый торжественный день своей жизни Мангольф решается показаться рядом с каким-то адвокатом Терра. Под влиянием гордыни он, очевидно, позабыл, что этот свидетель – брат его покинутой любовницы.

Словно громом пораженный, Терра отправился к Лее. Он давно знал о надвигающемся на нее горе, но теперь оно представилось ему безысходным и непоправимым бедствием.

Он не застал ее дома. Ему открыла прислуга, которая кончила дела и собиралась уходить. Он решил подождать сестру в той комнате, где даже без нее все жило ее трудами и мечтаниями. Что она делает сейчас? Где, среди каких грозных химер и жестоких соблазнов блуждает она? "Держать тебя в объятиях, сестра! Ты поплакала бы в этом прибежище, как оно ни утло. Мы бы и на сей раз справились с бедой". Увы! Вместо этого она была у другого, он знал – у кого: у того, единственного, и он не смел последовать туда за ней. Когда он очутился у телефона и держал себя за руку, чтобы не позвонить, раздался звонок.

Говорила она:

– Я у него, а его все нет. Подожди меня!

Он крикнул в трубку:

– Иди сюда, ко мне! – Но она уже дала отбой.

Итак, они оба – она там, он здесь – бегали по комнате, где нависла тучей их тревога, бежали навстречу року и все же отпрянули бы перед его появлением. Вдруг крик! Сквозь даль и шум города брат услышал, как она вскрикнула. Ее возлюбленный стоял позади нее, она взметнулась.

– Я испугал тебя? – сказал возлюбленный спокойным тоном.

– Я хочу думать, что все это пустая болтовня! – гневно выкрикнула она.

– Ты этого не можешь думать. Ты знаешь факты, – пожимая плечами, ответил он.

С заученной красивостью жеста она презрительно бросила через плечо:

– Все это с нами уже бывало. Помнишь, милый, во Франкфурте, когда я собиралась замуж? Ты примчался туда и ни за что не хотел отстать.

– Радуйся: теперь я от тебя отстану.

– А другие разы? А история с Толлебеном? Ты все мне прощал, как и я тебе. Могли бы мы столько долгих лет быть вместе, если бы это не было суждено? О, сколько унижений! Все от тебя, так было суждено. И вдруг конец? Это невозможно, милый! Ты сам знаешь, милый, что невозможно. Я не желаю тебе несчастья, но если ты покинешь меня, тебе его не миновать. Другую ты любить не можешь. Это твои собственные слова, ты сказал их не мне. У нас все общее, даже слова. Помнишь, что ты сказал? "У нас с тобой это до конца жизни!"

Куда девались презрение и гнев! Она то вкладывала всю свою волю в эти бессильные слова, то смиренно обнажала перед ним душу. Лицо ее и все тело попеременно выражали то борьбу, то покорность, прекрасные гибкие руки дополняли то, что она говорила, заклинали, тянулись, дрожа от желания схватить и удержать. Но он уклонился от них.

Тогда она поникла без сил.

– Что я сделала тебе?

Он стал позади ее кресла. Он гладил светлые волосы, рука его чаровала по-прежнему.

– Я люблю тебя одну, Леа. У меня не было мужества откровенно поговорить с тобой. Ты придаешь мне его. Я зависим и честолюбив, потому я и решаюсь на такой мучительный шаг. Только потому. Я и сам бы хотел отказаться.

Они увидели друг друга в зеркале, ее лицо просияло.

– Так откажись! – надрывно-ликующе выкрикнула она и уже откинулась в ожидании поцелуя. Он поцеловал ее и сказал:

– Ведь ничто не изменится. Все будет по-прежнему.

Тогда она вырвалась от него и вскочила.

– Чего ты хочешь? Жениться и сохранить меня? – спросила она, глядя на него невидящими глазами.

Он понял, что надвигается гроза, и протянул руку. Но она успела отбежать в дальний угол и, вынув из сумочки какой-то предмет, поднесла его к губам. Любовник едва успел схватить ее за руку.

– Оставь! – сурово сказал он.

– Это повредило бы тебе! – Она пронзительно захохотала. – Но это всего лишь губная помада, милый.

Тогда он отстранился, и она опустилась на пол, чтобы наплакаться вволю. А он шагал взад и вперед, хмуря лоб, в глубоком волнении. Вдруг он услышал, что она говорит и голос у нее, как у ребенка.

– Я не желаю тебе несчастья, – говорила она так смиренно, не вставая с пола. – Но что, если твое несчастье во мне? Тогда я отпущу тебя. Только зачем именно под конец ты мне дал столько счастья! – Покинутое дитя плакало там, на полу.

"Надо быть настороже! – про себя решил мужчина. – Сцена со слезами в третьем акте. Кто поймается на удочку, тому несдобровать". Он скрестил руки.

Не слыша от него ни звука, она кротко поднялась и, поправляя прическу, заговорила:

– Я просто зло подшутила над тобой. Поверь мне. – Тон был какой-то уж очень многозначительный, он насторожился. – Будь у меня настоящий яд, я все равно ни за что не позволила бы себе принять его здесь. Знакомая актриса найдена мертвой у тебя на ковре: это могло бы всерьез повредить тебе. Прости! – Ирония в голосе, а взгляд, манящий исподтишка. Он еще больше нахмурился. Она собралась уходить.

– Это нигде бы не доставило мне удовольствия, дорогая моя. Ни на моем ковре, ни в любом другом месте, – успел он сказать, когда она была уже в дверях.

– Охотно верю, – проговорила она, совсем уже не скрывая иронии, иронии высокодраматической. – Но все-таки я не знаю, удастся ли тебе избежать полицейского протокола.

И она исчезла, а он остался один с ее угрозой, связанный по рукам и ногам, во власти ее угрозы.

Когда она пришла домой, уже стемнело, но она различила сидящего на диване брата, который ждал ее. Он сидел, сгорбившись, склонясь лбом на руки, и ничего не слышал, совсем как в те времена, когда он сосредоточенно вникал в тот пресловутый договор. Вдруг он поднялся и произнес: – Отдай мне яд!

– У меня нет никакого яда, – ответила сестра.

– Ты хотела только запугать его? Говори правду!

Сестра, ничуть не удивившись:

– Тебе я могу сказать. Мне хотелось бы иметь яд, но и мужество в придачу к нему.

Он усадил ее на диван.

– Дитя мое, бойся согрешить перед господом. На основании непреложных данных могу тебя уверить, что любовь к богу абсолютно равнозначна любви к самому себе. Глупо было бы нам кончать с собой: бог и жизнь с готовностью берут на себя всю ответственность в этом вопросе.

Но он чувствовал, что рука ее безучастно лежит у него в руке. Он весь затрясся; она повернулась к нему, стараясь в темноте встретиться с ним взглядом. Крупные слезы тяжело выкатились у него из глаз. Голос был придушен, речь бессвязна:

– Кто же мы такие? Избитые истины ничему не помогут! Мы не настолько молоды, чтобы дурачить себя отжившими бреднями. Послушай: я буду рассказывать тебе сказки, как, помнишь, когда-то о красных туфельках.

Ее рука перестала быть безучастной. Она с дрожью прильнула к его руке.

– Ты будешь счастлива по-прежнему, – горячо прошептал брат.

– Я больше ничего не хочу. Верь мне, я рада, что все кончилось, – тоже шепотом ответила сестра и после паузы: – А кто она, эта женщина?

Он облегченно вздохнул; жизнь снова завладела ею!

Повернувшись к освещенному окну, вперив глаза в пустоту, слушала она его описание Беллоны Кнак.

И с надменной улыбкой:

– Пожалуй, мне в самом деле нечего волноваться.

Брат с готовностью:

– Брак по расчету, в полном смысле слова. Ручаюсь тебе, он будет глубоко несчастен. – А про себя: "Не вполне. Ты примешь его и в роли чужого супруга".

– Он тебе не написал? Не послал извещения? – спросила она, как будто совсем равнодушно; но едва у нее в руках очутилось письмо, как она бросилась зажигать свет, склонилась у стола над листком бумаги, фиксируя его застывшим взглядом, впитывая всем существом.

– Ты нынче не играешь? – окликнул ее брат. И вспомнил. – В это время обычно является Куршмид.

– Куршмид не показывается, – сказала она как во сне.

– Давно?

– Не помню. Он всегда был здесь. И вдруг его не стало. Ах, да, – с того вечера, как я ему сказала, что Мангольф помолвлен.

– С того самого вечера?

– Он еще погремел посудой на кухне, а потом исчез, словно провалился.

– Ты не видала его лица?

– Его лица? Почему?

– Я разыщу его, – сказал Терра и ушел, не медля ни минуты. В театре он узнал адрес актера. Оказалось, тот съехал неизвестно куда. По слухам, выехал даже из города, – может быть, в провинцию, на гастроли? Терра отыскал агентов, которые могли дать какие-нибудь сведения, но и это ни к чему не привело.

В назначенный час он явился к Мангольфу. Мангольф взволнованно бросился ему навстречу, но подавил вопрос, который чуть не вырвался у него, и от усилия воли даже побледнел. Но тут же постарался сгладить свой порыв светской беспечностью. Лишь когда друг напомнил: "Урожденная Кнак ждет", лицо его омрачилось.

– Прошу тебя, помоги мне соблюсти декорум, – сказал он официальным тоном. – Впрочем, госпожу фон Толлебен я люблю. "В довершение всего, он даже влюбился в ту, что воплощает для него успех!"

– Что делает Леа? – неожиданно спросил он на улице и сбился при этом с шага.

– Она великолепно настроена и желает тебе счастья, за недостатком времени через меня, – весело, тоном человека, понятия не имеющего о всяких сложных взаимоотношениях, ответил Терра и с удовольствием констатировал, что друг побледнел больше прежнего.

Они заехали за невестой и ее родней. Второй свидетель, рейхсканцлер, должен был прибыть прямо в ратушу к заключению гражданского брака. Он появился в самую подходящую минуту. Все были в сборе, и наступила пауза. Ничего лучше жених не мог бы пожелать.

Затем внушительной вереницей карет все двинулись к церкви. У входа в ризницу, от самой мостовой стройными шпалерами выстроились зрители. Дальше тянулся коридор, уставленный растениями в кадках. Дверь в глубине была, по недоразумению, закрыта, рейхсканцлер собственноручно распахнул ее перед дамами из родни невесты. В то время как он сам проследовал за ними, а на другом конце коридора показались первые приглашенные, жених и невеста очутились одни, сбоку, спиной к группе пальм. Только Терра, сменивший у двери рейхсканцлера, заметил, как пальмовые листья заколебались и из-за них высунулась рука. Рука сжимала кинжал и уже направила его в спину Мангольфа, когда Терра схватил эту руку и отвел. Кинжал упал на землю. В тот же миг пальмы рухнули, и показался отчаянно сопротивляющийся Куршмид.

– Образумьтесь вы, сумасшедший! – прохрипел Терра.

Мангольф пригнулся, спасаясь от кинжала, который уже не грозил ему. Его молодая супруга в первый миг забыла о нем; она отскочила в сторону, заботясь лишь о собственной безопасности. Потом она спохватилась и упала без чувств, как раз на руки возвращавшегося рейхсканцлера. Тот передал ее отцу, и Кнак, не владея собой от гнева на судьбу, преследовавшую замужество его дочери, торопливо поволок ее в ризницу.

Рейхсканцлер тем временем решительно и прямо направился к зрителям, как по команде ринувшимся с противоположного конца. Несколько негромких, но внушительных слов – и он уже был господином положения, Любопытные отскочили, словно их дернули за веревочку. Они даже поспешили уверить напирающих сзади, что ничего не произошло. Мангольф искал Терра, он хотел что-то сказать ему, но Терра уже исчез вместе с Куршмидом.

Он вовремя обнаружил дверь в сад. Твердым шагом вышел он за ограду, на улицу. Куршмид еле плелся рядом с ним. Терра все еще держал его как в тисках, но это было уже ни к чему, Куршмид сдался.

– У вас всегда хромало чувство такта, – сказал Терра, ища глазами, на чем бы сплавить Куршмида. Боковая улица была пустынна.

– Я не помнил себя, – сказал Куршмид сокрушенно. И добавил с гордостью: – Леа была бы отомщена!

– Опозорена, – поправил Терра и махнул рукой подъезжавшему экипажу.

Куршмид был водворен в экипаж.

– Проваливайте! – грозно прошипел ему Терра прямо в осунувшееся лицо. Проваливайте! Поняли?

– Учитель, я ваш до последнего вздоха. – Под глазами у него мерцали синеватые полукруги. С тем он и отбыл.

Когда Терра вошел в ризницу, ситуация была такова: несчастная жертва, Беллона, возлежала на скамье для хора, скрытая стаей дам, успокаивавших ее. Господа Ланна и Кнак защищали вход от свадебных гостей, шумевших в церкви. Свадьба будто бы отложена, в воздухе пахло скандалом. Рейхсканцлер опровергал слухи. Кнак убеждал гостей поверить слову такого человека.

Всеми забытый новобрачный одиноко жался за раскрытой створкой двери.

Хмурясь, он подозвал Терра:

– Я сразу же хотел тебе сказать: твое вмешательство было лишним... Ну, все равно благодарю тебя. А его нет? – спросил он и, не в силах дождаться ответа: – Все уже известно?

Терра отер лоб; он был возмущен за друга, равно как и за сестру.

– Этот субъект всех нас подвел.

– Слава богу, что он не выбрал время перед гражданским бракосочетанием! – сказал Мангольф.

– Для Леи это просто смерть, – подхватил Терра тоном искусителя. – Даже идиоту понятно, что после сегодняшнего скандала вам надо бежать друг от друга, как от чумы, иначе в самом деле одному из вас несдобровать. – А взгляд его впивался в глаза Мангольфа.

Мангольф ничего не возразил.

– Его уже нет? – помолчав, спросил он снова, и Терра утвердительно кивнул.

Потом заговорил, глядя прямо в глаза Мангольфу:

– Этот субъект явился в мир, как воплощенное недоразумение, каждый факт он неизменно умудрялся толковать самым извращенным образом. Стоит ли проявлять столько осмотрительности и такта в житейских делах, чтобы в итоге какой-то фанатичный болван размахивал у тебя под носом кинжалом?

– Именно кинжалом, какая пошлость! – пробормотал Мангольф, при этом он становился все бледнее и бледнее, взгляд Терра жег его.

– Пошлость можно бы еще перенести, если бы она была доведена до конца, – изрек Терра замогильным голосом. Он показал, что кинжал у него в кармане. – Тогда бы и Леа не зависела от превратностей твоей карьеры, – добавил он, скрежеща зубами.

Обороняясь, Мангольф выставил вперед руку, но сейчас же опомнился:

– Нет уж, только не ты, – сказал он, заискивающе смеясь. – На твою дружбу я рассчитываю больше, чем когда-либо. Надо избежать огласки. Пусть газеты в крайнем случае опубликуют ложные сведения. – Он схватил друга за лацканы сюртука, жест совсем ему непривычный. – Вспомни, что благодаря своей женитьбе я ближайший кандидат на пост помощника статс-секретаря.

Терра стоял обезоруженный, раскрыв рот. "Браво!" – произнес он затем. Оба облегченно вздохнули и отошли друг от друга.

– Только спаси меня! – напоследок повторил Мангольф.

Дверь, скрывавшая их, затворилась. Рейхсканцлер увидел Терра и отвел его в сторону. Лицо его, сиявшее доброжелательством, пока он закрывал дверь, сразу стало обиженным и очень недовольным.

– Нужно мне было для этого являться! – заявил он с видом дамы, которая не встретила привычного уважения.

– Весьма прискорбное неуважение к особе вашего сиятельства, – в тон ответил Терра.

– А все моя пресловутая любезность. Другой бы не попал в подобную историю, да еще ради подчиненного, – проворчал Ланна со злобным взглядом в сторону Мангольфа, который сделал вид, будто ничего не замечает. Рейхсканцлер круто повернулся к нему спиной, а Мангольф настойчиво повторил одними губами: "Спаси меня!", и Терра внял ему.

– Я беру на себя смелость почтительнейше представить вашему сиятельству краткий отчет. Преступник у меня на глазах был отправлен в наемном экипаже.

– Надеюсь, без участия полиции?

– Без чьего-либо содействия. Преступник исчезнет бесследно, я отвечаю за это перед вашим сиятельством.

– Благодарю вас, господин адвокат. С этой стороны я теперь совершенно спокоен. Я знаю вас.

– А вот другая сторона дела! – сказал Терра, не ожидая приглашения. Многим репортерам я уже изложил происшествие в самом невинном свете.

– Вы мне друг, – почти непроизвольно вырвалось у Ланна. – И почему именно друзей никогда не видишь у себя? Однажды я уже хотел лично поблагодарить вас, но вы не пришли. Если вы не придете и после сегодняшнего вашего одолжения, я сочту это признаком враждебности. – И добавил, в то время как Терра отвешивал глубокий поклон: – Мне кажется, я смогу порадовать вас.

У него снова появилась ямочка. Он самолично подвел ожившую новобрачную к супругу и даже похлопал Мангольфа по плечу.

Венчание сошло благополучно, завтрак в отеле начался блистательно, но Терра поспешил удалиться.

Он провел день со знакомыми репортерами, стараясь каждому сообщить о ходе событий по-иному. Он разузнал, что говорят, и прежде всего позаботился дать слухам такое направление, которое отвлекло бы их от Леи. Последняя его версия гласила, что зубной врач средних лет, с давних пор страдавший душевным расстройством из-за измены невесты, в силу болезненного состояния видел под каждым венчальным убором обманувшую его девицу. Случайно он именно сегодня сбежал из убежища для умалишенных. Вот причина, по которой на свадьбе одного из чинов министерства иностранных дел перед самым венчанием произошло легкое замешательство, почти никем, впрочем, не замеченное.