Текст книги "Священная земля (ЛП)"

Автор книги: Гарри Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

“Когда вы все-таки отплывете в Финикию, я ожидаю, что вы выбьете у этих варваров сандалии”, – сказал Хремес.

“Я надеюсь на это”, – сказал Соклей, и его мнение о суждениях плотника заметно улучшилось.

Менедем был в ярости и предпринял лишь малейшую попытку скрыть это. “Оливковое масло?” Он вскинул руки в воздух. “Клянусь египетским псом, зачем мы везем оливковое масло в Финикию? Там тоже выращивают оливки, не так ли?”

“Да”. Соклей казался смущенным, что случалось не очень часто. “Мы берем оливковое масло, потому что...”

“Не говори мне”, – вмешался Менедем. “Дай угадаю. Мы берем "к", потому что это то, что готовит семья твоего нового шурина. Прав я или ошибаюсь?”

“Ты прав”, – с несчастным видом сказал его кузен. “Дамонакс использовал приданое Эринны, чтобы забрать часть урожая с Хока, и...”

“И теперь он ожидает, что мы продадим нефть и принесем ему хорошую прибыль”, – снова перебил Менедем. “Мы могли бы даже сделать это, если бы собирались в Александрию, поскольку там не выращивают оливки. Но это не то место, куда мы направляемся. Ты ему об этом рассказала?”

“Конечно, я знал”, – сказал Соклей. “Однако он не понимает, как эти вещи работают – по крайней мере, не совсем. Он не торговец. И ... разрази меня чума, он мой новый шурин, так что я не могу просто сказать ему: «К черту тебя», как я бы сказал кому-то, кто не является членом семьи. Поэтому мы должны сделать все, что в наших силах, вот и все ”.

“Я бы хотел сделать все возможное, чтобы столкнуть его прямо в гавань”, – прорычал Менедем, но затем неохотно сдался. “Семейные узы”. Он закатил глаза. “Моему отцу тоже противно, но он тоже не сказал Дамонаксу «нет». У него больше проблем с тем, чтобы сказать «нет» твоему шурину, чем он когда-либо делал мне, я тебе это скажу.” Проблема, с которой столкнулся его отец, сказав Дамонаксу «нет», раздражала, как и многое из того, что делал его отец.

“Поверь мне, могло быть хуже”, – сказал Соклей. “Когда Дамонакс впервые придумал эту схему, он хотел загрузить «Афродиту» нефтью по самые борта, не оставляя ни на йоту места для любого другого груза. У него была нефть, так почему бы нам не унести ее?”

“Почему?” Менедем воскликнул: “Я скажу тебе...”

Теперь Соклей прервал его: “Мы с отцом провели последние десять дней, уговаривая его отказаться. В любом случае, мы не утонем в нефти. Даже если у нас возникнут проблемы с разгрузкой, мы возьмем с собой другие вещи, которые, как мы знаем, сможем продать. С хорошими родосскими духами не ошибешься ”.

“Ну, нет”, – сказал Менедем. “И у нас все еще есть немного шелка с Коса, который мы получили прошлым летом. С востока приходят всевозможные странные вещи, но я думаю, финикийцам будет трудно соответствовать этому ”.

“Я должен так сказать”. Соклей опустил голову. “И кто знает, что мы подхватим по пути?" В прошлом году мы не ожидали черепа грифона, или львиных шкур, или шкуры тигра”.

“И мы получили реальные деньги за шкуры”, – сказал Менедем. “Череп...” Он писал Соклею о нем с тех пор, как увидел его на рыночной площади в Кауносе. “Держу пари, пират, укравший ее с «Афродиты”, еще не разделался со своими дружками».

“Очень жаль”, – проворчал его кузен. “Я все еще говорю, что мы могли бы купить что-нибудь за это в Афинах. В конце концов, Дамонакс пытался купить это за шесть миней прямо здесь, на Родосе”.

“И если это не докажет, что он понятия не имеет, что делать со своими деньгами, только боги знают, что будет”, – сказал Менедем.

“О, иди вой”. Соклей посмотрел на Менедема: “Тебе так же не терпится отправиться в плавание, как и год назад? Тогда ты не мог дождаться, когда уберешься с Родоса”.

“Я тоже не буду сожалеть, если увижу, как она скроется за горизонтом в этот парусный сезон”, – допустил Менедем. Прошлой зимой он пытался сделать это менее очевидным. Очевидно, ему это удалось.

Его кузен нахмурился и почесал в затылке. “Я никогда не понимал почему. Здесь за тобой не вынюхивают разгневанные мужья, по крайней мере, я о них не знаю”. Он изучал Менедема так, как будто Менедем был таким же интересным экземпляром, как череп грифона. Соклею не терпелось узнать, и он не успокоится, пока не поцарапает ее.

Все, что сказал Менедем, было: “Нет, здесь нет оскорбленных мужей”.

“Тогда что это?” Соклей ковырялся в том, что озадачивало его, как в коросте.

“Боже, не слишком ли мы любопытны сегодня?” – Пробормотал Менедем, и его кузен покраснел. Менедем вернул разговор к грузу, который должна была нести Афродита. Для Соклея это тоже было важно, поэтому он направил большую часть своего внушительного интеллекта на этот вопрос. Большинство, но не все – Менедем видел, как он раздумывает, не начать ли снова зондирование.

Ну, моя дорогая, я не собираюсь дарить тебе ее, подумал Менедем. Поговорим о оскорбленных мужьях -что бы произошло, если бы я оскорбил своего собственного отца своей мачехой? Я не хочу выяснять, и поэтому я не узнаю. Но, клянусь богами, я боюсь, что она тоже может захотеть лечь со мной в постель.

Что сделал бы Филодем? Нет, Менедем не хотел этого выяснять. Его отец никогда не переставал насмехаться над ним, преследовать его за его любовные похождения. Если пожилой мужчина обнаружит, что стал задницей одного из них… Конечно же, словами дело может не ограничиться. Менедем опасался, что этого не произойдет. Слишком вероятно, что все закончится кровью.

И поэтому я не буду спать с Баукис, как бы сильно я этого ни хотел – и как бы сильно она этого ни хотела. И, о мой двоюродный брат, меня тоже не волнует, насколько ты любопытен. Некоторые секреты останутся тайной, вот и все.

“Можем ли мы раздобыть еще папируса перед отплытием?” Спросил Соклей.

“Папирус?” Менедем повторил с некоторым удивлением. “Я уверен, что мы сможем – египетские корабли с зерном, которые заходят сюда, часто перевозят это добро. Но зачем нам беспокоиться? Финикия намного ближе к Египту, чем мы ”.

Его кузен не сказал: Ты тупоголовый! или что-нибудь в этом роде. Но взгляд, который он получил, заставил его пожалеть, что Соклей не вышел прямо и не назвал его идиотом. Не то чтобы Соклей так уж часто бывал прав, хотя так оно и было. Фактически, это делало его очень полезным. Но когда он смотрел на тебя с жалостью в глазах, потому что ты был слишком глуп, чтобы увидеть то, что было очевидно для него… Я    еще не свернул ему шею, подумал Менедем. Я не знаю, почему я этого не сделал, но я этого не сделал.

“Птолемей и Антигон снова воюют”, – сказал Соклей. “Корабли из Египта в наши дни не будут заходить в финикийские порты, не тогда, когда Антигон удерживает эти порты. Если мы сможем доставить туда папирус, за него должны выручить хорошую цену”.

И он снова был прав. Менедем не смог бы этого отрицать, даже если бы попытался. “Хорошо. Прекрасно”, – сказал он. “Тогда мы раздобудем немного папируса. С таким же успехом можно было бы взять с собой немного чернил. Мы и раньше неплохо справлялись с чернилами ”.

“Я позабочусь об этом”, – сказал Соклей. “Хотя я не уверен, каким будет рынок сбыта. Это не похоже на папирус; финикийцы знают, как делать свои собственные чернила. Они разбираются в таких вещах ”.

“Они копируют все, что делают их соседи”, – сказал Менедем с большим, чем просто презрением. “Они ничего не делают сами”.

“Химилкону не понравилось бы, если бы ты говорил такие вещи”, – заметил Соклей.

“Ну и что?” Спросил Менедем. “Ты хочешь сказать, что я ошибаюсь?”

Соклей вскинул голову. “Нет. Из того, что я видел, я бы сказал, что ты прав. Но это не значит, что Химилкон был бы прав”.

Менедем рассмеялся. “Любой, кто услышит тебя, догадается, что ты учился у философов. Никто из тех, кто не учился, не смог бы так тонко расщепить волосы”.

“Большое тебе спасибо, мой дорогой”, – сказал Соклей, и Менедем снова рассмеялся. Его двоюродный брат продолжил: “Когда ты планируешь отплыть?”

“Если бы это зависело от меня – и если бы у нас был весь наш груз на борту – мы могли бы отплыть завтра”, – ответил Менедем. “Однако я не думаю, что мой отец позволит мне взять ”Афродиту" так рано". Он фыркнул: “Он вышел в море в самом начале парусного сезона, когда был капитаном – я слышал, как он говорил об этом. Но он не думает, что я могу сделать то же самое”.

“Наш дедушка, вероятно, жаловался, что он был безрассудным мальчишкой”, – сказал Соклей.

“Полагаю, да”. Менедем ухмыльнулся; ему нравилась мысль о том, что его отцу в молодости приходилось выполнять приказы, вместо того чтобы высокомерно их отдавать.

“Я полагаю, так было с начала времен”, – сказал Соклей. “Мы тоже станем настоящими тиранами, когда наши бороды поседеют”.

“У меня не будет седой бороды”. Менедем потер свой выбритый подбородок.

“И ты обвинил меня в расщеплении волос – ты делаешь это буквально”, – сказал Соклей. Менедем застонал. Соклей продолжил более серьезно: “Интересно, как ты узнал о чем-то подобном”.

“Что? Если бы старики всегда были одинаковыми?” Сказал Менедем. “Я могу сказать тебе как – посмотри на Нестора в Илиаде. ” Он сделал паузу на мгновение, затем процитировал из эпоса:

“Он, хорошо думая о них, заговорил и обратился к ним:

“Приди сейчас – великий траур достиг земли Ахайян.

Приам и сыновья Приамоса и другие троянцы

Был бы в восторге и ликовал бы духом

Если бы они узнали обо всех этих ссорах-

С которой ты, лучший из данаоев в совете, сражался.

Но послушайте – вы оба моложе меня,

Ибо я водил компанию с людьми получше тебя.

И никогда они не думали обо мне плохо.

Я не вижу таких людей, каких видел тогда:

Такие, как Перитус и Дриас, пастыри народа

И Кайнеус, и Эксадиос, и богоподобный Полифем

И Тесей, сын Эгея, как и бессмертные”.‘ “

Его двоюродный брат рассмеялся и поднял руку. “Хорошо, хорошо – ты убедил меня. Старики есть старики, и они всегда такими были”.

“Хорошо, что ты остановил меня”, – сказал Менедем. “Нестор продолжает болтать гораздо дольше. Он милый парень… если он не вызывает у тебя желания ударить его. Большую часть времени со мной он так и делает ”.

“И почему это?” Спросил Соклей. Менедем не ответил, но они оба знали почему: отец Менедема напомнил ему о Несторе. Соклей сказал: “Если бы вы с дядей Филодемосом лучше ладили, Нестор нравился бы вам больше”.

“Может быть”. Менедем не хотел признавать больше, чем должен был, поэтому он попробовал сделать свой собственный выпад: “Если бы вы с дядей Лисистратом не ладили, Нестор нравился бы тебе меньше”.

“О, я думаю, Нестор тоже болтает чепуху – не поймите меня неправильно”. Соклей начал говорить что-то еще, вероятно, что-то, имеющее отношение к Илиаде, но затем остановился и щелкнул пальцами. “Клянусь богами, я знаю, что еще мы можем взять с собой в Финикию: книги!”

“Книги?” Эхом отозвался Менедем, и Соклей опустил голову.

Менедем вскинул свой. “Ты что, внезапно остолбенел? Большинство финикийцев даже не говорят по-гречески, не говоря уже о том, чтобы читать на нем”.

“Я не думал о финикийцах”, – ответил его двоюродный брат. “Я думал о гарнизонах эллинов в тех городах. Они должны быть приличных размеров; Антигон строит большую часть своего флота вдоль тамошнего побережья. И они не смогут купить книги ни у одного из местных писцов, потому что вы правы – эти писцы не пишут по-гречески. Те, кто умеет читать, вероятно, хорошо заплатили бы за несколько новых свитков, чтобы скоротать время ”.

Менедем потер подбородок, размышляя. “Знаешь, в конце концов, это может быть неплохой идеей”, – сказал он наконец. Затем он бросил на Соклеоса подозрительный взгляд. “Ты же не собирался брать с собой философию и историю, не так ли?”

“Нет, нет, нет”. Теперь Соклей тряхнул головой: “Мне нравятся такие вещи, но скольким солдатам это, вероятно, понравится? Нет, я думал о некоторых более захватывающих книгах из Илиады и Одиссеи. Любой, у кого есть его альфа-бета, может прочитать их, так что у нас будет больше желающих купить ”.

“Это хорошая идея. Это умная идея, клянусь Зевсом”. Менедем отдал должное там, где это было необходимо. “А книги легкие, и они не занимают много места, и мы можем получить за них хорошую цену”. Он опустил голову – фактически, он почти поклонился Соклеосу. “Мы сделаем это. Пойди поговори с писцами. Купи то, что у них написано, и посмотри, сколько они смогут скопировать до нашего отплытия”.

“Я позабочусь об этом”, – сказал Соклей.

Менедем рассмеялся. “Держу пари, что так и будет. Если бы в моем голосе звучало такое нетерпение, я бы отправился навестить модную гетеру, а не какого-то близорукого парня с чернильными пятнами на пальцах”.

Его двоюродный брат даже не пикнул, что доказывало его точку зрения. “Я всегда рад предлогу навестить писцов”, – сказал Соклей. “Никогда нельзя сказать, когда на Родосе появится что-то новое и интересное”.

“Счастливой охоты”, – сказал Менедем. Ему было интересно, слышал ли его Соклей; глаза его кузена были устремлены куда-то вдаль, как будто он думал о своей возлюбленной.

Даже такой большой и процветающий полис, как Родос, мог похвастаться не более чем горсткой людей, которые зарабатывали на жизнь переписыванием книг. Соклей знал их всех. Лучшим, без сомнения, был Глаукиас, сын Каллиме-дона. Он был быстрым, точным и разборчивым, и все это одновременно. Никто из остальных и близко не подходил к этому. Естественно, Соклей посетил его первым.

Каким бы хорошим ни был Главкиас, он не был богат. Его магазин занимал пару комнат на первом этаже в маленьком доме на улице недалеко от Большой гавани; он и его семья жили над ними. Магазин действительно выходил окнами на юг, что давало Глаукиасу лучшее освещение для копирования.

Тощий, сердитого вида мужчина диктовал ему письмо, когда Соклей подошел к магазину. Парень бросил на него такой подозрительный взгляд, что он поспешно ретировался за пределы слышимости. Только после того, как мужчина заплатил Главкиасу и пошел своей дорогой, Соклей подошел снова.

“Приветствую тебя, лучший”, – сказал Главкиас. Ему было около сорока, с большими ушами, торчащими зубами и, конечно же, близоруким взглядом и чернильными пальцами. “Спасибо, что отступили туда”, – продолжил он. “Теоклес, парень, который был здесь, уверен, что самийский торговец обманывает его, и что самиец нанял людей здесь, на Родосе, чтобы присматривать за ним и убедиться, что он не получит то, что принадлежит ему по праву”.

“Клянусь египетским псом!” Воскликнул Соклей. “Это правда?”

Главкиас закатил глаза. “В прошлом году он попал в подобную переделку с торговцем из Эфеса, а за год до этого с кем-то из Галикарнасоса… Я думаю, это был Галикарнас. Он ссорится с людьми так, как некоторые мужчины идут на петушиный бой. Если бы у него были его письма, он не имел бы со мной ничего общего – в половине случаев он думает, что я участвую в этих схемах, направленных на то, чтобы обмануть его ”.

“По-моему, он сумасшедший. Почему ты продолжаешь писать ему письма?”

“Почему?” Главкиас улыбнулся милой, грустной улыбкой. “Я скажу тебе почему: он платит мне, и мне нужно серебро. Кстати говоря, что я могу для вас сделать?”

Соклей объяснил свою идею, закончив: “Поэтому я с радостью куплю любые копии, которые вы сделали, о ссоре Ахиллеуса и Агамемнона, или о битве Ахиллеуса с сияющим Гектором, или о приключении Одиссея с циклопом, или о его возвращении и мести поклонникам – в таком роде”.

“Я понимаю”, – сказал Главкиас. “Ты хочешь все высокие моменты из эпосов”.

“Это верно”, – сказал Соклей. “Людям не обязательно покупать книги – я хочу те части, которые заставили бы их потратить свои деньги на Гомера, когда вместо этого они могли бы купить хианское вино или провести ночь с куртизанкой”.

“Людям не обязательно покупать книги”, – печально повторил писец. “Что ж, боги знают, что я убедился в истине этого. Но ты прав. Когда они покупают, это обычно то, чего они добиваются. И поэтому, когда у меня перед глазами нет чьего-либо заказа, я переписываю подобные книги из эпоса. Давай посмотрим, что у меня есть. Он исчез в задней комнате, вернувшись немного позже с десятью или двенадцатью свитками папируса.

“О, очень хорошо!” Воскликнул Соклей. “Это больше, чем я надеялся”.

“Я действительно постоянно занят”, – сказал Главкиас. “Мне лучше оставаться занятым. Если я не занят, я умираю с голоду. Лично я хотел бы, чтобы у меня было не так много булочек, чтобы продавать их вам. Это означало бы, что их купили другие люди ”.

“Что вообще у нас здесь есть?” Спросил Соклей.

“Возвышенности, как ты и сказал”, – ответил писец. “Большинство из тех, о которых вы говорили, но я также сделал пару копий предпоследней книги Илиады: ну, вы знаете, "погребальные игры Патрокла”.

“О, да. Это тоже хорошая книга”. Соклей развернул одну из книг и с восхищением оглядел написанное. “Хотел бы я быть таким же аккуратным с ручкой. Ваш почерк выглядит так, как будто его следовало бы высечь на мраморе, а не записывать на папирусе ”.

“Поверь мне, это только потому, что у меня так много практики”. Но Глаукиас не мог не казаться довольным.

“Я куплю их все”, – сказал Соклей. Лицо писца расплылось в довольной улыбке. Соклей продолжал: “Я куплю их все, если, конечно, ваша цена будет хоть сколько-нибудь разумной”.

“Что ж, наилучший, ты знаешь, чего стоят эти вещи”, – ответил Главкиас. “Если бы вы просто зашли с улицы, чтобы купить одну книгу, я бы попытался вытянуть из вас восемь или десять драхманов. Людям это нравится, большую часть времени они не имеют ни малейшего представления о том, что к чему, и вы хотите немного подзаработать. Но я продам вам их по пять драхм за штуку – шесть за два экземпляра "погребальных игр ", потому что это особенно длинная книга, и на нее уходит больше времени и больше папируса ”.

“Ты заключил выгодную сделку, мой друг”. Соклей действительно знал, сколько должны были стоить книги. Он рассмеялся. “Я не помню, когда в последний раз заключал сделку без торгов”.

“Для меня тоже прошло много времени”. Голос Главкиаса звучал почти легкомысленно. Того, что Соклей заплатил ему, хватило бы на пропитание ему и его семье в течение пары месяцев. Соклей задумался, сколько времени прошло с тех пор, как кто-то в последний раз покупал у него книгу, и в какое отчаяние он впал. Когда Главкиас снова ушел в заднюю комнату, вернувшись с парой кубков вина, чтобы отпраздновать, Соклей заподозрил, что он не впадает в отчаяние, а попал туда совсем недавно.

Вино было на грани непригодного для питья. Самое дешевое, что он мог купить, подумал Соклей. вслух он сказал: “Я всегда рад предложить тебе бизнес, Главкиас. Кем бы мы были без людей, которые делают крючки? Никем иным, как дикарями, вот кем”.

“Большое тебе спасибо”. Голос писца был хриплым от непролитых слез. Что-то бормоча, он провел тыльной стороной ладони по глазам. “Это очевидный факт, ты знаешь. Но кто-нибудь думает об этом? Вряд ли! Нет, я получаю только: ‘У тебя хватает наглости так много просить, чтобы написать что-то’. Если я буду голодать, если такие люди, как я, будут голодать, откуда возьмутся книги? Ты же знаешь, они не растут на деревьях ”.

“Конечно, нет”, – сказал Соклей. Главкиас говорил прямо сквозь него. Может быть, это из-за вина; может быть, замечание Соклей задело за живое. В любом случае, Соклей был рад сбежать из своего магазина.

Но это не означало, что он покончил с писцами. У Никандроса, сына Никона, был бизнес всего в нескольких кварталах от дома Главкиаса. Соклею не нравилась его работа так же, как другим писцам. Он писал быстро; он мог переписать книгу быстрее, чем Главкиас. С его скоростью, однако, получился небрежный почерк и больше ошибок, чем сделал бы Глаукиас.

Соклей не любил самого Никандроса так же, как ему нравился и Главкиас. У Никандроса было лицо хорька, скулящий голос и преувеличенное чувство собственной значимости. “Я бы не смог расстаться с книгой меньше чем за девять драхмай”, – сказал он.

“Прощай”. Соклей повернулся, чтобы уйти. “Если ты придешь в себя до того, как мы отплывем, отправь гонца на ”Афродиту    .

Он задавался вопросом, позовет ли его Никандрос обратно. Он почти решил, что писец не позовет, когда Никандрос все-таки сказал: “Подожди”.

После недолгого торга – Никандрос не предложил ему вина – он получил книги по той же цене, что заплатил Главкиасу. “Это не должно было занять так много времени”, – проворчал он. “Мы оба знаем, чего это стоит”.

“Что я знаю, так это то, что ты сдираешь с меня кожу”. Никандрос, однако, был не слишком серьезно ранен, чтобы собрать серебряные монеты и положить их в свой денежный ящик.

“Я плачу тебе ничуть не меньше, чем платил Главкиасу, – сказал Соклей, – но к черту меня, если я понимаю, почему я должен платить тебе больше”.

“О, Главкиас”. Никандрос фыркнул. “Я понимаю. Я плачу цену, потому что он не умеет лучше торговаться. Это справедливо. Это, безусловно, так ”.

“Твоя обычная книга – ”Пять драхм в Афинах", – сказал Соклей. “Ты знаешь это так же хорошо, как и я, о дивный. Почему здесь, на Родосе, должно быть по-другому?”

“А афинские писцы такие же тощие и голодные, как Главкиас”, – сказал Никандрос. “Я хочу для себя чего-нибудь получше. Я заслуживаю большего количества клиентов”.

“Я хочу всевозможных вещей. То, что я этого хочу, не означает, что я собираюсь это получить или даже что я должен это иметь”, – сказал Соклей.

Никандрос снова фыркнул. “Добрый день”, – холодно сказал он. Теперь, когда сделка была заключена, ему было трудно даже оставаться вежливым. Как вы получите тех клиентов, которых, по вашему мнению, заслуживаете, когда делаете все возможное, чтобы оттолкнуть людей?

Поликл, сын Аполлония, также зарабатывал на жизнь переписыванием книг, но когда Соклей зашел в его лавку, он обнаружил, что она закрыта. Плотник по соседству поднял глаза от табурета, к которому он пристраивал ножку. “Если он тебе нужен, ” сказал он Соклеосу, “ ты найдешь его в таверне дальше по улице”.

“О”, – сказал Соклей. Слово, казалось, повисло в воздухе: “Будет ли он чего-нибудь стоить, когда я его найду?”

“Никогда не могу сказать”, – ответил плотник и взял небольшой напильник.

В таверне пахло прокисшим вином и горячим жиром, в котором хозяин жарил закуски, купленные клиентами в другом месте. Кружка перед Поликлесом была почти такой же глубокой, как море. Писец – бледный мужчина с иссохшей левой рукой, которая, вероятно, делала его непригодным для более напряженного ремесла, – поднял такой затуманенный взгляд, что Соклей был уверен, что он тоже уже несколько раз опорожнил его.

“Приветствую”, – сказал Соклей.

“Приветствую и тебя”. Голос Поликла был хриплым и нечетким. Соклей с трудом понимал его. Писец моргнул, пытаясь сосредоточиться. “Я чистил тебе обувь где-то раньше, не так ли?” Он отхлебнул из той огромной кружки.

“Да”, – сказал Соклей без особой надежды. Он назвал свое имя.

Поликл опустил голову и чуть не упал. Когда он выпрямился, он сказал: “О, да. Я знаю тебя. Ты тот парень-торговец – один из тех парней-торговцев, чего ты хочешь?”

“Книги”, – ответил Соклей. “Захватывающие книги из Илиады и Одиссеи. У тебя есть какие-нибудь скопированные? Я куплю их, если ты это сделаешь”.

“Книжный магазин?” Поликл, возможно, никогда раньше не слышал этого слова. Затем он снова медленно опустил голову. На этот раз ему удалось устоять на ногах. “О, да”, – сказал он еще раз, – “я член тоше”.

“Хорошо. Поздравляю”. Он был так одурманен, что Соклей был поражен, что он что-то вспомнил. “У тебя что-нибудь есть?”

“Есть ли у меня что-нибудь?”

“Тебе лучше задать ему вопросы, когда он протрезвеет, приятель”, – сказал трактирщик.

“Он когда-нибудь протрезвеет?” Спросил Соклей. Мужчина только пожал плечами. Соклей снова обратил свое внимание на Поликлеса. “Давай. Давай вернемся к тебе домой. Если у тебя есть книги, которые мне нужны, я дам тебе за них денег ”.

“Деньги?” Эта идея, казалось, тоже застала писца врасплох.

“Деньги”, – повторил Соклей, а затем, словно разговаривая с идиотом, пьяным ребенком, объяснил: “Ты можешь использовать их, чтобы купить еще вина”. Мгновение спустя он познал стыд; разве он не поощрял Поликлеса к саморазрушению?

Что бы он ни делал, это сработало. Писец осушил кружку и, пошатываясь, направился к нему. “Пойдем. Возвращайся в дом. Не… вполне ... знаю, что у меня там есть. Мы можем ши”.

Он попытался пройти сквозь стену вместо дверного проема. Соклей поймал его и развернул в нужном направлении как раз перед тем, как он разбил нос о глинобитный кирпич. “Давай, друг. Мы можем доставить вас туда”, – сказал Соклей, задаваясь вопросом, сказал ли он правду.

Вести Поликла по улице было все равно что вести парусник по неспокойному морю с переменчивыми встречными ветрами. Писец дернулся, пошатнулся и чуть не опрокинулся в фонтане. Может быть, мне стоит дать ему хорошенько вымокнуть, подумал Соклей, снова хватая его. Это могло бы немного отрезвить его. Он тряхнул головой. Если он войдет в фонтан, он может утонуть.

Плотник, живший по соседству с Поликлесом, поднял взгляд со своего табурета. “Эугей”, сказал он Соклею. “Я никогда не думал, что ты вытащишь его из винной лавки”.

“На самом деле, я тоже”. Соклей не гордился тем, как он это сделал. “Теперь давайте посмотрим, стоило ли это делать”.

Как только они вошли внутрь, Поликлес порылся в свитках папируса. “Вот один”. Он сунул его Соклею. “Это то, что ты хочешь?”

Соклей развязал ленту, удерживающую свиток закрытым. Когда он развернул свиток, чтобы прочесть, что на нем, он испустил долгий вздох печали и боли. Он повернул свиток так, чтобы писец мог его видеть. Он был пуст.

“О, апештиленш”, – сказал Поликл. “Я прикончу тебя еще раз… Здесь!”

Без особой надежды Соклей взял новый свиток. Он открыл его. Это тоже был не Гомер. Это была своего рода поэма, написанная писателем, о котором Соклей никогда не слышал. Кроме того, как показали первые несколько строк, это была одна из самых поразительно непристойных вещей, которые он когда-либо читал. Аристофан покраснел бы.

Он начал возвращать ее Поликлесу. Затем заколебался. Если бы я был скучающим эллинским солдатом в Финикии, захотел бы я это прочитать? спросил он себя. Он опустил голову. Это казалось правдой без сомнения. На самом деле, он сам прочитал еще несколько строк. Просто чтобы убедиться, что все это одного сорта, подумал он. И так оно и было.

“Я возьму эту”, – сказал он писцу. “Что еще у тебя есть?”

“Я не знаю”, – сказал Поликлес, как будто у него не было ни малейшего представления о том, чем он занимался в последнее время, И, как бы он ни был пьян, возможно, он этого не делал. Он передал Соклею еще один свиток. “Вот. Этот новый”.

Соклей начал читать книгу. Это была часть трактата Ксенофонта о верховой езде, что-то еще, что солдат мог счесть интересным или, по крайней мере, полезным. Начиналось все очень хорошо, рукой такой же аккуратной, как у Главкиаса. Но Соклеосу не пришлось далеко ходить, прежде чем он обнаружил, что качество падает. Поликл, должно быть, работал, когда был пьян, печально подумал он. Почерк становился корявым. Строчки расходились то в одну сторону, то в другую. Появлялись ошибки в грамматике, ошибки, которые заслужили бы замену для мальчика, только что выучившего альфа-бета. Слова были вычеркнуты. Другие чернильные кляксы, казалось, были всего лишь кляксами. И, чуть более чем на середине свитка, слова исчезли совсем.

“Я хотел бы оставить себе эту, но она не годится”, – сказал он.

“Почему нет, во имя богов?” Потребовал ответа Поликл. Соклей показал ему дефекты в свитке. Писец отмахнулся от них. “Кто узнает? Кого это будет волновать?”

“Человек, который покупает ее у меня?” Сухо предположил Соклей.

“Шо за что?” Сказал Поликл. “К тому времени, как он найдет эту дрянь, тебя уже давно не будет. Давно исчезнувшая”, – повторил он и сделал хлопающие движения, как будто он был улетающей птицей. Это показалось ему забавным. Он хрипло рассмеялся.

“Прости, но нет. Я не вор”, – сказал Соклей.

“Ты волнуешься из-за каждой мелочи”, – сказал ему Поликл.

Продал ли писец пару книг, подобных Ксенофонту? Если бы он продал, и особенно если бы он продал их родосцам, у него не было бы большого бизнеса после этого. Если бы у него было не так много дел, он бы больше беспокоился. Если бы он больше беспокоился, он бы больше пил. Если бы он больше пил, он бы выпустил больше книг, таких как Ксенофонт… если у него вообще что-нибудь получится.

Соклей с большим сожалением поднял непристойное стихотворение и сказал: “Я дам тебе пять драхмай за это”, – во всяком случае, это было щедро, поскольку свиток был не очень длинным. Поликлес просто уставился на него. “Пять драхмай. Ты меня слышишь?”

“Да, ” сказал писец, “ Пять драхмай. Я шорри, бешт один. Хотел бы я, чтобы их было больше. Но...” Возможно, он пытался объяснить. Если бы он и сказал, у него не было слов. Но, с другой стороны, ему они тоже были не нужны.

Соклей положил пять серебряных монет так, чтобы Поликл не мог их не заметить. “Прощай”, – сказал он и вышел – почти выбежал – из офиса писца. Помогут ли эти пять драхмай Поликлесу хорошо жить? Помогут ли они ему вообще хорошо жить? Или он, что было гораздо более вероятно, просто использует их, чтобы купить еще вина, чтобы влить его в горло?

Он бы подумал, что все идет хорошо. Но Соклей покачал головой. Насколько то, что Поликлес по пьяни считал благополучным, походило на то, что на самом деле было бы хорошо для него? Соклей опасался, что не очень. И он помог писцу продолжить свой пьяный путь.

Он вздохнул и поспешил прочь от Поликла, поспешил обратно к комфортной жизни, которую тот вел. Он тоже поспешил прочь от того, что только что сделал. Хотя Поликл и не последовал за ним – на самом деле, вероятно, был настолько благодарен ему, насколько позволяло его промокшее состояние, – его собственная совесть последовала за ним.

“Прощай! “ – сказал отец Менедема, стоя на набережной

“Прощай!” Эхом отозвался дядя Лисистратос, добавив: “Безопасного путешествия туда, безопасного путешествия домой”.

“Спасибо тебе, отец. Спасибо тебе, дядя”, – крикнул Менедем с кормовой палубы "    ". Судно было готово к отплытию. Только пара веревок все еще привязывала его к Родосу. Ее груз был на борту, ее команда тоже. Скоро она отправится на разведку через море цвета черного вина, чтобы выяснить, какая выгода, если таковая вообще есть, лежит на востоке.

“Прощай!” Позвал финикиец Химилькон. Яркое весеннее солнце сверкало на тяжелых золотых кольцах, которые он носил в ушах. Двое гребцов "    ", хотя и были эллинами, носили свои богатства таким же образом. У другого была оторвана сморщенная мочка уха, что говорило о том, что когда-то давным-давно у него насильно отобрали часть его портативных ценностей.

Химилкон добавил что-то еще, не по-гречески, а на языке, полном шипящих и гортанных звуков. Соклей, стоявший всего в паре локтей от Менедема, запинаясь, ответил на том же языке. “Что он сказал?” Спросил Менедем. “Что ты сказал?”