Текст книги "Священная земля (ЛП)"

Автор книги: Гарри Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)

“Он сказал почти то же самое, что и отец”, – ответил его двоюродный брат. “Он пожелал нам удачи в путешествии. Я поблагодарил его”.

“Ах”. Менедем опустил голову. “Ты действительно выучил кое-что из этого варварского лепета, не так ли?”

“Немного”, – сказал Соклей. “Я умею считать. Я умею торговаться. Я могу достать еду или попросить комнату в гостинице. Я могу быть вежливым”.

“Этого должно быть достаточно”. Менедем указал на основание причала. “А вот и твой шурин”.

“Прощай”, – крикнул Дамонакс, слегка задыхаясь. “Боги даруют тебе хорошую погоду и много прибыли. Ты знаешь, что у тебя там есть великолепное масло на продажу”.

“Да, моя дорогая”, – сказал Соклей, доказывая, что может быть вежливым как на греческом, так и на арамейском. Менедем коротко склонил голову. Он все еще жалел, что они везут оливковое масло в Финикию.

Он отвернулся от Дамонакса и повернулся к Диоклесу. “Мы готовы идти?” он спросил келевстеса.

“Как только мы отчалим, так и есть, шкипер”, – ответил Диокл. Гребному мастеру было около сорока пяти, в его короткой бороде пробивалась седина. Он был лучшим моряком, которого Менедем когда-либо знал. То, чего он не мог добиться от команды и корабля, было там не для того, чтобы получить.

Двое мужчин на пирсе позаботились о последней детали, забросив в «Афродиту» канаты, которыми она была пришвартована к носу и корме. Матросы свернули канаты и закрепили их. Перед отплытием гребцы сидели на всех двадцати скамьях с каждой стороны торговой галеры. Они выжидательно оглянулись на Диокла, который стоял недалеко от Менедема на приподнятой корме.

“Как только ты будешь готов”, – пробормотал Менедем.

“Правильно”, – сказал Диокл. Он достал бронзовый квадрат, подвешенный на цепочке, и маленький молоток, которым он отбивал удары. Повысив голос, чтобы его услышали на всем пути до носа, он крикнул: “Ладно, вы, ленивые болваны, я знаю, что всю зиму вы не пользовались ничем, кроме своих собственных уколов. Но за нами наблюдают люди, и я не хочу, чтобы мы выглядели как кучка идиотов, а? Так что, даже если ты не знаешь, что делаешь, притворись, что знаешь, хорошо?”

“Он заставит их пожалеть, если они этого не сделают”, – сказал Соклей.

“Конечно, он это сделает”, – ответил Менедем. “Это его работа”.

Диокл поднял молоток. Менедем положил руки на штурвальные весла. Они были не такими гладкими, как ему хотелось бы, не отполированными долгим, интимным контактом с его мозолистой плотью: годом ранее "Афродита " потеряла оба рулевых весла в разных авариях, и замена их все еще оставляла шероховатый на ощупь вид, который ему не нравился. Время все исправит, подумал он.

Лязг! Диокл ударил кулаком по площади. В то же время он крикнул: “Риппапай! ” чтобы помочь гребцам управлять гребком. Лязг! “Риппапай! ” Лязг! “Риппапай!”

Он гордился людьми на веслах. Они гребли так, словно служили на триреме или пятерке в родосском флоте. Действительно, многие из них в то или иное время служили на родосском флоте. Сначала медленно, затем с нарастающей скоростью «Афродита» заскользила прочь от пирса.

“Прощай!” Отец Менедема крикнул в последний раз. Менедем поднял руку с румпеля, чтобы помахать ему, но не оглянулся.

“Удачи!” Сказал дядя Лисистратос.

“Да пребудет с тобой удача!” Добавил Дамонакс. С его оливковым маслом на борту «акатоса» у него были причины беспокоиться о «удаче».

Искусственные молы защищали Большую гавань Родоса от ветра и волн. Вода внутри гавани была гладкой, как тончайшая глазурованная керамика. На башне у основания восточного мола были установлены катапульты, метающие дротики и камни, чтобы сдерживать вражеские военные корабли. Солдат на башне, казавшийся издалека крошечным, как кукла, помахал в сторону Афродиты    . Менедем ответил на приветствие.

Все больше солдат в сверкающих бронзовых доспехах и шлемах маршировали вдоль мола к вершине. Раннее утреннее солнце отражалось от железных наконечников их копий. Тонко над водой донесся голос младшего офицера, командовавшего ими: “Прибавьте ходу, вы, извините, сонные ублюдки! Вы можете спать, когда будете мертвы”.

“Он говорит как Диокл”, – тихо сказал Соклей.

“Так оно и есть”, – согласился Менедем. “Его работа не сильно отличается, не так ли?”

Маленькие рыбацкие лодки тоже выходили из гавани. Они и близко не могли двигаться так быстро, как «Афродита», и поспешили убраться с ее пути. Никто из их капитанов не хотел, чтобы бронзовый таран цвета морской волны акатоса с хрустом врезался в борт или корму его лодки. Рыбаки и Менедем махали друг другу, когда торговая галера скользила к узкому выходу из Большой гавани.

К выходу направлялся также большой круглый корабль с балками, под завязку нагруженный пшеницей, вином или каким-то другим сыпучим товаром. Как и любой круглый корабль, этот был создан для плавания под парусом. Горстка членов экипажа напряглась на веслах, но толстый корабль только ковылял вперед. Ожидать, что он отойдет в сторону ради «Афродиты», было бы абсурдно. Менедем взялся за одно рулевое весло и оттолкнул от себя другое. Грациозная, как танцор, торговая галера повернула влево. Когда она проходила мимо круглого корабля, Менедем окликнул другого капитана: “Как называется твоя барахтающаяся шлюпка, Морская улитка?”

“Я бы предпочел оказаться на ее борту, чем на Многоножке Посейдона”, – парировал другой парень. Они обменивались дружескими оскорблениями, пока увеличившаяся    «Афродиты» не вывела ее из зоны досягаемости.

Другой круглый корабль, на этот раз с огромным квадратным парусом, спущенным с реи и наполненным северным бризом, как раз входил в гавань, когда «Афродита» отчаливала. И снова, поскольку его корабль был гораздо маневреннее другого, Менедем обошел его как можно дальше, хотя вход в гавань был всего в пару плетр шириной.

Как только «акатос» вышел в открытое море, его движение изменилось. Этот бриз гнал перед собой волны; торговая галера начала крениться. Менедем сохранил равновесие, не задумываясь. Соклей ухватился за перила, чтобы не упасть. Он вцепился в нее так, что побелели костяшки пальцев, на самом деле, потому что ему требовалось некоторое время в начале каждого торгового рейса, чтобы восстановить свои морские ноги – и свой морской желудок.

Некоторые гребцы тоже выглядели слегка позеленевшими. Возможно, это означало, что они слишком много выпили накануне вечером. Но, возможно, у них также были проблемы с движением корабля. Большинство из них, подобно Соклею, скоро овладеют ею. Что касается тех, кто не смог, то какое им было дело до выхода в море?

Менедем сказал: “Я думаю, теперь мы можем снять большинство людей с весел”.

“Ты прав, шкипер”, – ответил Диокл. Он крикнул: “О'Пи!” Гребцы налегли на весла. Менедем удерживал нос торговой галеры направленным на волну рулевыми веслами. Диокл спросил его: “Восемь человек на борту тебя устраивают?”

“Это должно быть прекрасно”. Менедем опустил голову. “Мы не хотим их изматывать”, «акатос» использовал полный комплект гребцов для шика, например, когда отправлялся в путь в начале каждого нового торгового рейса, и для максимальной скорости, например, когда убегал от пиратов или разворачивался, чтобы сразиться с ними. В остальном члены экипажа по очереди садились за весла.

Пока сменившиеся матросы заносили весла на борт и укладывали их, Менедем посмотрел на север, в сторону карианского побережья. Мы снова в пути, подумал он, и знакомое возбуждение от того, что он предоставлен самому себе, охватило его. И я вдали от Родоса, и от своего отца, и от Баукиса. Это было не совсем волнующе, но сойдет.

2

Прибыв в Каунос, на побережье Кариана, Соклей ощутил определенный прилив надежды. Так мог бы мужчина, возвращающийся в полис, где он жил двадцать лет назад, надеяться, что гетера, с которой он тогда водил компанию, все еще красива и все так же рада его видеть, как когда-то давным-давно. Он был на Кауносе всего год назад, но все равно…

“Ты полагаешь?..” – обратился он к Менедему.

Трех слов было достаточно, чтобы его кузен понял, о чем он говорит. “Нет, моя дорогая, боюсь, я не думаю”, – ответил Менедем. “Каковы шансы?”

Соклей гордился тем, что был рациональным человеком. Он знал, каковы были шансы – на самом деле, знал слишком хорошо. И все же, как человек, надеющийся, что давно умершая любовь может чудесным образом возродиться, он изо всех сил старался смотреть в сторону от них, а не в их направлении. “Мы нашли череп одного грифона здесь, на рыночной площади”, – сказал он. “Почему не другой?”

“Тебе лучше спросить, почему мы нашли его, не так ли, если в этих краях раньше ничего подобного не видели?” Сказал Менедем.

“Я полагаю, что я бы так и сделал”. Соклей испустил мелодраматический вздох. “После всех бед надежда появилась из Ящика Пандоры, и я буду цепляться за нее так долго, как смогу”.

“Конечно, как тебе угодно”, – ответил его кузен, направляя «Афродиту» вдоль причала с придирчивой точностью и мельчайшими регулировками рулевых весел. Наконец, удовлетворенный, Менедем опустил голову. “Этого должно хватить”.

“Назад весла!” Диоклес крикнул гребцам. После того, как они использовали пару гребков, чтобы остановить движение торговой галеры вперед, гребец поднял руку и сказал, “О'Пи!”

Гребцы отдыхали. Некоторые из них втирали в ладони оливковое масло. Их руки размякли за зиму, и в первые пару дней на борту корабля они болели и покрылись волдырями. И они плыли на веслах всю дорогу от Родоса. У них не было другого выбора, не тогда, когда ветер дул им в лицо всю дорогу на север.

Пара солдат зашагала по пирсу к "Афродите    ". “Это похоже на то, что было в прошлом году”, – сказал Соклей.

“Ты пытаешься сделать из этого предзнаменование?” Спросил Менедем. Внезапно смутившись, Соклей опустил голову. Менедем рассмеялся. “Знамения часто находятся там, где ты их находишь, я признаю, но не забывай, что в прошлом году люди, которые допрашивали нас, служили Антигону. Гоплиты Старого Одноглазого исчезли. Люди Птолемея вышвырнули их вон ”.

“Я вряд ли забуду это”, – едко сказал Соклей. “Солдаты Антигона чуть не поймали нас здесь, в гавани”.

“Тише”, – сказал ему Менедем. “Ты не хочешь говорить такие вещи там, где эти мальчики могут тебя услышать”.

Это, без сомнения, был хороший совет. “С какого вы корабля?” – окликнул солдат с более причудливым плюмажем на шлеме. “Откуда вы?" Каков ваш груз?“

“Мы Афродита    , лучшая из родосских”, – ответил Соклей. Родос старался поддерживать хорошие отношения со всеми склочными македонскими маршалами, но особенно дружелюбно относился к египетскому Птолемею, который перевозил через его гавань огромное количество пшеницы. “У нас есть духи, прекрасное масло, шелк Коана, книги ...”

“Дай мне посмотреть книгу”, – сказал солдат.

“Чего бы ты хотел? У нас есть несколько лучших отрывков из Илиады и Одиссеи , или поэмы, такой же, ах, пикантной, как все, что вы когда-либо читали ”.

Солдат Птолемея вскинул голову. “Я вообще никогда ничего не читал, потому что у меня нет писем”. Казалось, он тоже гордился своей неграмотностью. “Но если у вас действительно есть книги, я знаю, что вы торговцы, а не какие-то ненавистные богам шпионы”.

Может быть, в этом была логика. Может быть, это была просто глупость. Соклей никак не мог решить, что именно. Будут ли шпионы достаточно умны, чтобы захватить с собой книги на случай, если какой-нибудь назойливый младший офицер решит, что он хочет на них взглянуть? Кто мог догадаться? Соклей наклонился под скамьей гребца, открыл промасленный кожаный мешок и достал свиток папируса. Он повертел деревянные веретена, чтобы показать солдату, что на свитке действительно были написаны слова.

“Хорошо. Хорошо. Я верю тебе”. Парень жестом велел ему остановиться. “Убери эту глупую штуку. Клянусь Зевсом, ты тот, за кого себя выдаешь”. Он развернулся на каблуках и зашагал обратно по пирсу. Другой солдат, который не сказал ни слова, последовал за ним.

“Это было проще, чем я видел во многих местах”, – заметил Менедем.

“Я знаю”. Соклей посмотрел на форты на вершинах холмов к западу от Кауноса. Солдаты Антигона какое-то время продержались в одном из них, даже после того, как город пал под натиском людей Птолемея. “Интересно, возвращался ли сюда когда-нибудь родосский проксенос”.

“Если тебе действительно не все равно, мы можем спросить”, – сказал Менедем, пожимая плечами. За год до этого "Афродита " доставила каунианца, который защищал интересы Родоса в его городе, на сам Родос; он опасался ареста со стороны людей Антигона, когда пришло известие, что солдаты Птолемея продвигаются на запад вдоль южного побережья Анатолии. У него тоже были причины бояться; солдаты, которые пришли арестовать его, добрались до его дома слишком поздно, и они пришли в гавань слишком поздно, чтобы удержать «Афродиту» от отплытия.

Соклей вернулся за рулевые весла, поднял сходни и протянул их с палубы юта на причал. Обычно это была работа для обычного моряка, а не для тойхаркоса с торговой галеры. Соклеосу было все равно. Он был слишком нетерпелив, чтобы беспокоиться. Он приглашающе помахал Менедему рукой. “Пойдем, мой дорогой. Давай посмотрим, что здесь есть на что посмотреть”.

“Ты не найдешь еще один череп грифона”, – сказал ему его двоюродный брат.

“Если я не ищу ее, то уж точно не буду”, – с достоинством ответил Соклей. “Ты идешь?”

“О, да”, – сказал Менедем. “Если ты думаешь, что я упущу шанс увидеть, как ты ведешь себя глупо, можешь подумать еще раз”.

“Я не понимаю, насколько глупо искать то, что я хочу”, – сказал Соклей, более достойный, чем когда-либо. “Когда ты ищешь то, чего ты хочешь, оно обычно надевает прозрачный хитон и благоухает”.

“Что ж, я предпочел бы иметь живую девушку, чем мертвого грифона. Если это делает меня дураком, я откликаюсь на это имя”.

Каунос был старым городом. Его улицы петляли во все стороны, вместо того чтобы придерживаться аккуратной прямоугольной сетки, как на Родосе. Во всех надписях использовались греческие буквы, но не все были на греческом: несколько были на карианском языке, поскольку Каунос был карийским городом до того, как там поселились эллины, и он оставался местом, где жили люди обеих кровей. Указывая на надпись, которую он не мог прочитать, Соклей сказал: “Интересно, что это значит”.

“Какая-нибудь варварская болтовня”, – равнодушно сказал Менедем. “Если бы это было что-то важное, они бы написали это по-гречески”.

“Ты говоришь это по пути в Финикию?” Спросил Соклей. “Там вряд ли кто-нибудь знает греческий. Если бы больше людей знали, стал бы я всю зиму ломать голову над арамейским?”

“Если ты хочешь бороться, иди в палестру”, – ответил Менедем, намеренно неправильно поняв его. “Что касается финикийцев, что ж, до недавнего времени в их городах было не так уж много эллинов. Каунианцам нет оправдания”.

“Всегда готов посмотреть на вещи в свою пользу, не так ли?” Соклей сказал.

“Кому лучше?” вернулся его двоюродный брат.

Несмотря на извилистые дороги города, Соклей привел их обоих к агоре. “Вот мы и пришли!” – сказал он, когда улица вывела на рыночную площадь.

“Да, мы здесь”. Менедем почесал в затылке. “И как ты привел нас сюда?" Что касается меня, то мне пришлось бы вынуть изо рта оболос и отдать его кому-нибудь, чтобы заставить его указать нам дорогу ”.

“Почему?” Соклей удивленно спросил. “Мы были здесь в прошлом году. Разве ты не помнишь дорогу?”

“Если бы я знал, разве я сказал бы, что не знал?” Ответил Менедем. “Моя дорогая, бывают моменты, когда ты забываешь, что у обычных смертных нет твоей памяти, я не уверен, что у всемогущего Зевса есть твоя память”.

“Конечно, нет – у него есть своя”, – сказал Соклей. Похвала Менедема нисколько его не огорчила. Указав на агору, он продолжил: “У парня, который продал нам череп грифона, там был свой прилавок”.

“Ну, так он и сделал”. Менедем направился через площадь, пробираясь между фермером, продававшим сушеный инжир, и парнем, который собрал большую корзину грибов на лугах и в лесах за Кауносом. “Давайте покончим с этим”. Он немного просветлел. “В любом случае, может быть, у него найдется больше шкур, чтобы продать нам”.

Сердце Соклея колотилось от волнения, когда он спешил за своим двоюродным братом. На мгновение надежда возобладала над разумом. Там был прилавок, там был парень, который продал им череп грифона, там была выставлена львиная шкура… Черепа грифона не было. Соклей вздохнул. Он сделал все возможное, чтобы напомнить себе, что ему действительно не следовало ожидать увидеть еще одну, не тогда, когда первая пришла издалека, с востока, из-за края известного мира.

Его стараний было недостаточно, чтобы скрыть разочарование.

“Да это же родосцы!” – воскликнул местный житель. “Приветствую вас, о лучшие! Можем ли мы снова заняться бизнесом? Я надеюсь, что сможем”.

“Конечно, он знает”, – пробормотал Менедем, прикрываясь рукой. “Однажды он выставил нас дураками, сбросив на нас этот череп”.

“О, иди вой”, – сказал ему Соклей. Он спросил каунианца: “Ты случайно не видел череп другого грифона?”

“Прости, мой друг, но нет”. Парень тряхнул головой, разрушая надежды Соклея раз и навсегда. Менедем не сказал: «Я    же тебе говорил», что было к лучшему. Соклей подумал, что он мог бы взять камень и размозжить голову своему кузену за такую трещину прямо тогда.

Затем Менедем спросил каунианца: “Ты видел шкуру другого тигра?”

Местный житель снова вскинул голову. “Нет, тоже не из этих. Вам, ребята, нужны все эти странные вещи, не так ли? У меня здесь есть прекрасная львиная шкура, вы видите”. Он указал на нее.

“О, да”, – сказал Менедем, хотя его голос звучал совсем не впечатленно. “Я полагаю, мы купим это у вас, но мы заработали бы больше денег на более странных вещах”.

“Особенно в Финикии”, – добавил Соклей. “В этом году мы плывем на восток, и там у них есть свои львы. Насколько сильно их будет волновать еще одно укрытие, скажем, в Библе?”

“Я не знаю об этом, но если вы собираетесь в Финикию, то поедете через Кипр”, – сказал местный торговец. “Может быть, в Финикии и водятся львы, но на острове их нет. Вы могли бы получить хорошую цену, продавая их там”.

Он был прав. Ни Соклей, ни Менедем не собирались признавать это; это только подняло бы цену еще выше. Неохотно Менедем сказал: “Полагаю, я мог бы дать тебе за эту шкуру столько же, сколько заплатил за те, что были в прошлом году”.

“Не делай мне никаких одолжений, во имя богов!” – воскликнул каунианин. “Эта шкура больше любой из тех, что я тебе тогда продал. И посмотри на эту гриву! Геракл не сражался в Немее с более свирепым зверем.”

“Это львиная шкура”, – сказал Менедем пренебрежительным тоном. “Я не смогу больше брать за это плату, и ты сошел с ума, если думаешь, что я собираюсь платить за это еще больше”.

“Мы зря потратили время, приехав сюда”, – сказал Соклей. “Давай вернемся на корабль”.

Подобные слова были частью каждого торга. Чаще всего они были неискренними. Чаще всего обе стороны тоже это знали. Здесь Соклей имел в виду то, что сказал. Когда он увидел, что у торговца нет черепа грифона, он перестал заботиться о том, что у парня было. Чем скорее он уберется подальше от Кауноса и от воспоминаний о том, что было у местных, тем счастливее – или, по крайней мере, менее несчастен – он будет.

И каунианин услышал это в его голосе. “Не поднимайте шума, лучшие из лучших”, – сказал он. “Не делайте ничего поспешного, о чем бы вы потом пожалели. Вы заключили выгодную сделку в прошлом году, и она все еще будет выгодной по той же цене в этом году, не так ли?”

“Это может быть приемлемо по той же цене”, – сказал Соклей. “Возможно, имей в виду. Но минуту назад ты говорил о том, что хочешь за эту шкуру больше, чем за те. ‘Посмотри на эту гриву!“ – Он злобно передразнил каунианца.

“Хорошо!” Парень вскинул руки в воздух: “Ты торгуешься по-своему, я торгуюсь по-своему. Когда ты это делаешь, ты великолепен. Когда я это делаю, это преступление. Во всяком случае, так ты заставляешь это казаться ”.

Менедем ухмыльнулся ему. “Это наша работа, мой друг, такая же, как твоя работа – глумиться над каждым нашим предложением. Но у нас здесь действительно выгодная сделка, не так ли?”

“Да”. В голосе каунианина не было восторга, но он опустил голову и протянул руку. Соклей и Менедем по очереди пожали ее.

Менедем вернулся на корабль, чтобы забрать деньги – и прихватить с собой пару матросов, чтобы убедиться, что у него их не отняли, прежде чем вернуться на агору. Соклей бродил по рыночной площади, пока не вернулся его двоюродный брат. Он не подумал, что, возможно, у кого-то будет череп грифона. Он знал, насколько это маловероятно. Всякий раз, когда эта мысль пыталась подняться на вершину его сознания, он подавлял ее. Но он не мог не надеяться, совсем немного.

На что бы он ни надеялся, он был разочарован. На агоре было меньше сколько-нибудь примечательных вещей, чем годом ранее. Он потратил один оболос на пригоршню сушеного инжира и ел его, прогуливаясь. Если бы они были особенно хороши, он мог бы подумать о том, чтобы разместить больше на борту "Афродиты    . Но они были обычными – Родос вырос намного лучше. Он закончил те, что купил, и не вернулся к человеку, который их продавал.

После того, как Менедем вручил каунианцу в львиной шкуре мешок серебряных монет, Соклей был рад вернуться с ним в акатос. “Эта шкура лучше обработана, чем прошлогодняя”, – заметил он. “Вы не почувствуете ее запаха через половину комнаты”.

“Я знаю. Я тоже это заметил. Это одна из причин, по которой я хотел ее забрать”. Менедем склонил голову набок. “Мне жаль, что ты не разнюхала череп грифона, моя дорогая”.

Соклей вздохнул: “Я тоже, но я ничего не могу с этим поделать. Полагаю, я продолжу поиски. Может быть, в один прекрасный день мне снова повезет”. Может быть, подумал он. Но, может быть, и мне не повезет.

“Риппапай! ”Диокл, названный Афродитой, отплыл на восток и юг от Кауноса. “Риппапай! ”Весла торговой галеры поднимались и опускались, поднимались и опускались. Вскоре келевстес перестал назначать удар и удовлетворился тем, что выбил его своим молотком и бронзовым угольником. Это позволило ему спросить Менедема: “Шкипер, ты собираешься раздавать оружие людям?”

“Я должен на это надеяться!” – воскликнул Менедем. “Мы выглядели бы дураками, не так ли, отправляясь в ликийские воды без оружия в руках?”

Ликийское побережье укрывало пиратов, как грязный человек укрывает вшей. Она была скалистой и изрезанной, изобиловала мысами и маленькими бухточками, в которых мог спрятаться пентеконтер или гемиолия, и откуда пиратский корабль мог напасть на проходящее торговое судно. И сами ликийцы, казалось, придерживались позиции, что любой человек не их крови был честной добычей.

Не то чтобы ликийцы были единственными, кто обслуживал эти пиратские корабли, подумал Менедем. Некоторые из морских разбойников в этих краях происходили из других народов Анатолии: лидийцев, карийцев, памфилийцев, каппадокийцев и им подобных. И некоторые – слишком многие – были эллинами. Как и Каунос, города на ликийском побережье были наполовину, может быть, больше половины, эллинизированы. Но греческие пираты приходили в эти края не реже, чем честные поселенцы.

Моряки раздавали мечи, топоры, пики и бронзовые шлемы. Менедем позвал: “Аристидас!”

“Да, шкипер?” – ответил молодой человек на одном из весел.

“Пусть кто-нибудь займет твое место там и поднимется на носовую палубу”, – сказал ему Менедем. “У тебя лучшее зрение, чем у кого-либо на этом корабле, я хочу, чтобы ты видел, куда мы направляемся, а не где мы были”.

“Хорошо”, – согласился Аристидас. “Давай, Мосхион, потянешь за меня?”

Многие моряки разозлились бы, если бы их пригласили к тяжелой работе. Мосхион только опустил голову и сел на скамью гребцов, когда Аристидас поднялся. “Почему бы и нет?” он ответил. “Я бы предпочел заниматься этим в любой день, чем нырять за губками”.

Наверху, на носовой палубе, Аристидас ухватился одной рукой за форштевень, а другой прикрыл глаза, вглядываясь сначала прямо вперед, затем по левому, а затем по правому борту. Соклей усмехнулся. “Его глаза не только лучше наших, он показывает нам, насколько они лучше. Ему следовало бы быть наблюдателем в пьесе – скажем, в ”Агамемноне" Айсхилоса.

“Меня не волнует, насколько он эффектен”, – сказал Менедем. “Пока он замечает неприятности достаточно быстро, чтобы мы могли что-то с этим сделать, это то, что имеет значение”.

“О, конечно”, – сказал его двоюродный брат. “Я не жаловался на работу, которую он выполняет, только сказал, что у него более причудливый способ делать это, чем пару лет назад”.

“В этом нет ничего плохого”, – снова сказал Менедем,

Соклей посмотрел на него. “Мы оба говорим по-гречески?”

“Итак, что это должно означать?” Спросил Менедем. Соклей не ответил, раздражая его еще больше. Он знал, что его кузен не считал его таким умным, каким мог бы быть. Чаще всего это забавляло его, поскольку он думал, что Соклей получает от жизни меньше удовольствия, чем мог бы. Однако время от времени высокомерие Соклеоса задевало за живое, и это был один из тех случаев: “Что это должно означать?” Менедем повторил более резко, чем раньше.

“Если ты не можешь понять это сам, я не вижу особого смысла объяснять это”, – парировал Соклей.

Менедем кипел от злости. Обычному моряку, который разговаривал с ним так дерзко, могли заплатить и отпустить на следующей остановке. Он не мог так поступить со своим кузеном, каким бы заманчивым это ни было.

Прежде чем он успел рявкнуть на Соклея, Аристидас крикнул: “Эй, парус! Эй, парус по правому борту!”

Как и у всех остальных, глаза Менедема метнулись вправо. Ему понадобилось мгновение, чтобы рассмотреть маленький бледный прямоугольник; у Аристидаса действительно было зрение острее, чем у обычных людей. Заметив его, Менедем попытался разглядеть корпус, к которому он был прикреплен. Принадлежал ли он плывущему круглому кораблю или морскому волку, выслеживающему добычу?

Соклей сказал: “Я не думаю, что это пират”.

“О? Как ты можешь быть так уверен?” Огрызнулся Менедем. “Твои глаза даже не так хороши, как мои”.

“Я знаю это, но я также обращаю внимание на то, что вижу”, – ответил его двоюродный брат. “Большинство пиратов красят свои паруса и корпуса в цвета неба и моря, чтобы их было как можно труднее заметить. На этом корабле парус из простого, некрашеного полотна, и поэтому он, вероятно, не пиратский.”

Он говорил, словно с полоумным ребенком. Что действительно задело, так это то, что он был прав. Менедем об этом не подумал, и это было правдой. Однако, фурии забери меня, если я признаю это, подумал он.

Пару минут спустя Аристидас сказал: “Похоже, она отворачивается – может быть, она думает, что мы пираты, и не хочет иметь с нами ничего общего”.

“Мы видим это каждый год”, – сказал Менедем.

“Мы видим это каждый год, хотя все еще находимся недалеко от Родоса”, – сказал Соклей. “Вот что меня действительно огорчает, потому что наш флот делает все возможное, чтобы покончить с пиратами”.

“Капитаны Птолемея, похоже, тоже довольно усердно преследуют их”, – сказал Менедем. “Это одна из причин любить его больше, чем Антигона: говорят, старый Одноглазый нанимает пиратов, чтобы содержать свои собственные военные корабли. К воронам с этим, насколько я могу судить ”.

Соклей склонил голову. Тут два кузена полностью согласились. “Антигону все равно”, – сказал Соклей. “Для него пиратские флоты на море – то же самое, что полки наемников на суше”.

Менедем содрогнулся. Любой торговец сделал бы то же самое. “Полки наемников могут превратиться в бандитов – все знают, что это так. Но пираты с самого начала были бандитами. Они живут грабежом, разбоем и похищением людей с целью получения выкупа ”.

“Грабеж. Разграбление”. Соклей произнес эти слова так, как будто они были еще более мерзкими, чем было на самом деле. Мгновение спустя он объяснил почему: “Череп грифона”.

“Да, череп грифона”, – нетерпеливо сказал Менедем. “Но ты, кажется, забываешь: если бы эти ненавистные богам, оскверненные ублюдки добились своего, они бы не просто забрали твой драгоценный череп. Они бы ушли со всем, что было на «Афродите», и они убили бы нас или удерживали ради выкупа, который разорил бы семью, или же продали нас в рабство.”

“Это правда”, – задумчиво произнес Соклей. “Ты прав – обычно я помню это не так хорошо, как следовало бы”. Легче, чем кто-либо другой, кого знал Менедем, его кузен был готов признать, что он был неправ. Он продолжал: “Тем больше причин распять каждого пирата, когда-либо родившегося, я бы сам пригвоздил их к кресту”. Для него это имело больший вес, чем для другого человека, поскольку обычно он не испытывал пристрастия к крови.

Диокл сказал: “Прошу прощения, юный сэр, но я должен попросить вас подождать своей очереди там. Я ходил в море дольше, чем вы, и поэтому у меня есть первая заявка”.

Соклей поклонился. “Как ты и сказал, благороднейший. Я уступаю тебе, как герои Илиады уступали древнему Нестору”.

“Теперь подожди немного!” Воскликнул Диокл. “Я не настолько стар”.

“Ты уверен?” Лукаво спросил Менедем. Келевстес, который начал седеть – но не более чем седеть – бросил на него кислый взгляд. Гребцы, находившиеся достаточно близко к корме, чтобы слышать болтовню, ухмыльнулись в ответ Диоклу.

“Ты направляешься в Патару?” Спросил Соклей, когда «Афродита» направилась на юго-восток.

“Это верно”, – сказал Менедем. “Я не хочу останавливаться нигде на этом побережье, кроме как в городе. Это означало бы напрашиваться на неприятности. Я бы предпочел провести ночь в море. Мы говорили о бандитах некоторое время назад. Эта горная местность кишит ими, и там могут быть банды, достаточно большие, чтобы побить всю нашу команду. Зачем рисковать кораблем?”

“Вообще без причины”, – сказал его двоюродный брат. “Если бы ты был так же осторожен со своей собственной жизнью, как со здешними акатос ...”

Менедем нахмурился. “Ты знаешь, мы уже проходили через это раньше. Это становится утомительным”.

“Очень хорошо, наилучший; я больше не скажу ни слова”, – ответил Соклей. Затем, конечно, он сказал еще несколько слов: “Помощь в том, чтобы уберечь тебя от беды после того, как ты развратил жену другого мужчины, тоже становится утомительной”.

“Не для меня”, – возразил Менедем. “И обычно мне не нужна помощь”.

На этот раз Соклей ничего не сказал. Его молчание смутило Менедема больше, чем могла бы смутить речь, поскольку его собственный комментарий был не совсем правдив. Иногда ему сходили с рук его измены так же гладко, как Одиссею удавалось сбежать от Кирке в «Одиссее». Однако пару лет назад в Тарасе ему понадобилась помощь, а за год до этого – в Галикарнасе…