Текст книги "Священная земля (ЛП)"

Автор книги: Гарри Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

“Береги себя”, – крикнула ему вслед Эринна.

“И ты, моя дорогая”, – ответил Соклей. “И ты”. Затем он поспешил прочь, не желая оглядываться.

Филодем сидел в андроне, пил вино и ел оливки. Когда Менедем выходил из дома, он хотел притвориться, что не заметил, как отец помахал ему рукой. Он хотел, да, но у него не хватило смелости. Он остановился и помахал в ответ. “Привет, отец”, – сказал он. “Что я могу для тебя сделать?”

“Иди сюда”. Филодемос звучал так же безапелляционно, как обычно. “Тебе ведь не нужно идти пить или распутничать прямо сию минуту, не так ли?”

Шерсть Менедема встала дыбом. Его отец всегда считал, что он неправ. Иногда он, конечно, ошибался, но не всегда. “Я иду”, – ответил он со всем достоинством, на которое был способен. “На самом деле, однако, я собирался на агору, а не выпивать или распутничать”.

“Тебе достаточно легко это говорить”. Филодем закатил глаза к небесам. “Я не могу доказать, что ты неправ”. Судя по его тону, вопрос доказательства был всего лишь деталью.

Взяв оливку из чаши, стоявшей на столе перед его отцом, Менедем попробовал сделать свой собственный выпад: “Это у тебя здесь кубок с вином”.

“Да, и она также должным образом полита”, – отрезал его отец. “Хочешь попробовать, чтобы ты мог убедиться сам?”

“Нет, не бери в голову”, – сказал Менедем. “Зачем ты позвал меня?” Разве что придраться ко мне, добавил он, но только про себя. Это сделало бы все еще хуже.

“Зачем я позвал тебя?” Эхом отозвался Филодем. Он сам сделал глоток из кубка, возможно, чтобы скрыть свое замешательство. Менедем задавался вопросом, позвонил ли он по какой-то реальной причине вообще или просто для того, чтобы вывести его из себя. Наконец Филодем сказал: “По поводу восточного маршрута. Да, именно так – о восточном маршруте. Как ты думаешь, мы сможем пользоваться им каждый год?”

Это был законный вопрос; Менедем вряд ли мог это отрицать. Он сказал: “Мы можем, господин, но я не думаю, что это было бы мудро. Это не просто пираты. Война между Антигоном и Птолемеем, похоже, разгорается. В наши дни любой корабль, направляющийся в Финикию, рискует ”.

Филодем хмыкнул. “Если ты так говоришь, нам не следовало посылать Афродиту    .”

“Возможно, нам не следовало этого делать”, – согласился Менедем.

На этот раз его отец не просто хмыкнул. Он изумленно моргнул. “Ты действительно так говоришь? Ты, парень, который провел корабль через карфагенскую осаду в Сиракузы пару лет назад?”

Уши Менедема загорелись, он опустил голову. “Да, отец, я действительно так говорю. Доставить «Афродиту» в Сиракузы было одним из рисков. Как только мы миновали карфагенский флот, все было в порядке. Но на каждом отрезке пути отсюда до Финикии есть риск от пиратов и македонских маршалов. Мы попали в беду, и я думаю, что почти любой корабль, направляющийся в ту сторону, попал бы в беду. Мы вышли с другой стороны, все в порядке. Выйдет ли другой корабль… Ну, кто знает?”

“Может быть, ты действительно начинаешь немного взрослеть”, – пробормотал Филодем, скорее себе, чем Менедему. “Кто бы в это поверил ?”

“Отец...” Менедем замолчал. Он не хотел ссориться, если мог этого избежать. Поскольку это было так, он продолжал говорить о борьбе между маршалами: “Сестра Александра Македонского когда-нибудь выбралась из Сард? Когда мы направлялись на восток, ходили разговоры, что она хотела сбежать с Антигона и перебраться к Птолемею. Неужели старый Одноглазый позволил Клеопатре выйти сухой из воды? После этого мы ничего не слышали о том, чтобы отправиться в Сидон или вернуться ”.

“Клеопатра мертва. Это ответ на твой вопрос?” Ответил Филодем.

“Оймой!” Воскликнул Менедем, хотя на самом деле не был сильно удивлен. “Так Антигон прикончил ее?”

“Он говорит , что нет”, – ответил Филодем. “Но когда она попыталась покинуть Сардис, его тамошний губернатор не позволил ей уехать. Позже несколько ее служанок убили ее. Они бы не сделали этого, если бы губернатор не приказал им, и он не приказал бы им, если бы Антигон не приказал ему. Он устроил шоу, предавая их смерти впоследствии, но тогда он бы это сделал ”.

“Да”. Менедем прищелкнул языком между зубами. “Соклей позвонил этому человеку, когда мы впервые услышали, что Клеопатра хочет сбежать с Антигона. Она не вышла бы за него замуж, и она была слишком ценным призом для него, чтобы позволить кому-либо из других маршалов заполучить ее ”. Он вздохнул. “Итак, теперь никого из родственников Александра не осталось в живых. Эти македонцы – кровожадные ублюдки, не так ли?”

“Так оно и есть”. Филодемос опустил голову. “А твой кузен умный парень”. Что означает, что ты им не являешься. Менедем услышал добавление, хотя его отец этого не произносил. Это задело. Так было всегда. А потом Филодем вздрогнул, как собака, почуявшая запах. “Или ты хочешь сказать мне, что мы не должны возвращаться в Сидон, потому что ты сделал невозможным возвращение ни одного корабля из нашей семьи в Сидон? Чью жену ты развратил, пока был там? Может быть, командира гарнизона?”

“Ничья, клянусь богами”, – сказал Менедем.

“Это правда?” Но Филодем сдержался, прежде чем Менедем по-настоящему разозлился. “Ты не лжешь о своих изменах; я скажу это. Если уж на то пошло, ты наслаждаешься ими. Тогда ладно. Это хорошие новости ”.

“Как я уже сказал, у меня не было никаких прелюбодеяний, которыми можно было бы наслаждаться”, – ответил Менедем. “Соклей сделал – жена трактирщика в Иудайе – но не я”.

“Соклей… твой кузен... соблазнил жену другого мужчины?” – спросил его отец. Менедем опустил голову. Филодем хлопнул себя ладонью по лбу. “Papai! К чему приходит молодое поколение?”

“Вероятно, примерно то же, что и ваша, и та, что была до вашей, и та, что была до этого, и та, что была до этого”, – сказал Менедем с веселой усмешкой. “Аристофан жаловался на молодое поколение сто лет назад”.

“Ну, а что, если бы он это сделал?” Возразил Филодем. “Он был афинянином, и все знают о них. Ты и твой двоюродный брат – родосцы. Хорошие люди. Разумные люди ”.

“А как насчет Нестора в Илиаде?” Сказал Менедем. “Он тоже жаловался на молодое поколение”.

Это заставило Филодемоса задуматься. Он любил Гомера не меньше, чем Менедем; любовь к Илиаде и Одиссее Менедем унаследовал от своего отца. Филодем ответил наилучшим образом, на какой был способен: “Вы не можете сказать мне, что мы, эллины, не скатились со времен героев”.

“Может быть”, – сказал Менедем. “Говоря о спуске, сколько речей произнес Ксантос в Ассамблее, пока меня не было?“

Его отец бросил на него кислый взгляд. Ксантос был человеком поколения Филодемоса: фактически, был другом Филодемоса. Он также был большим и невыносимым занудой. Филодем едва ли мог это отрицать. К его чести, он и не пытался. “Вероятно, слишком много”, – ответил он. Затем, чтобы опередить Менедема, он добавил: “И да, он дал им все снова, при первом же удобном случае, как только увидел меня”.

“А как Сикон?” Спросил Менедем. “У меня едва ли была возможность пожелать ему доброго дня, но вчера вечером были очень вкусные угри, ты не находишь?”

“Я всегда любил угрей”, – сказал Филодемос. “А Сикон настолько хороший повар, насколько это вообще возможно”. Он снова закатил глаза. Повара имели – и заслуживали – репутацию тиранов в семьях, в которых они жили.

“Он все еще ссорится с твоей женой?” Осторожно спросил Менедем. Чем меньше он будет говорить о Баукисе в присутствии своего отца, тем лучше. Он был уверен в этом. Но он не мог игнорировать ее вражду с Сиконом. То, как они набросились друг на друга, заставило всю округу с трудом игнорировать это.

“Они... все еще не ладят так хорошо, как могли бы”, – сказал Филодемос.

“Ты действительно должен что-то с этим сделать, отец”. Менедем снова воспользовался шансом перейти в наступление.

“Подожди, пока у тебя не будет жены. Подожди, пока ты не начнешь вести домашнее хозяйство с темпераментным поваром – и другого сорта не будет”, – сказал Филодемос. “Лучше, если они будут орать друг на друга, чем если они оба будут орать на меня”.

Менедему это показалось советом труса. Он сказал: “Лучше бы они не кричали. Тебе следовало бы опустить ногу”.

“Ха!” – сказал его отец. “Сколько раз я вступался за тебя? Сколько пользы это принесло мне?”

“Этим летом не я преследовал женщин”, – сказал Менедем. Его отец фыркнул на такое уточнение, но продолжил: “И Афродиту    тоже заливал столько оливкового масла не я. Нет – я был тем, кто не только продал ее, но и получил за нее чертовски хорошую цену ”.

“Я говорил тебе раньше – нам больше не придется беспокоиться об этом”, – сказал Филодемос. “Дамонаксу и его семье нужно было серебро, которое приносила нефть. Иногда ничем нельзя помочь. Иногда родственники ничем не могут помочь, что у тебя есть ”.

Судя по тому, как он смотрел на Менедема, он думал не только о Дамонаксе. “Если ты извинишь меня, отец ...”, – сказал Менедем и покинул андрон, прежде чем узнал, простит ли его Филодем. Он тоже выбежал из дома. Если Филодем и пытался позвать его обратно, он заставил себя не слышать.

Почему я беспокоюсь? он задавался вопросом. Что бы я ни делал, это никогда не удовлетворит его. И, зная, что это никогда не удовлетворит его, почему я так злюсь, когда это не так? Но ответ на этот вопрос был слишком очевиден. Он мой отец. Если мужчина не может угодить собственному отцу, что он за человек?

Вокруг прыгали воробьи, расклевывая землю в поисках всего, что им удавалось найти. Менедем указал на одну из них, которая улетела на несколько локтей, но затем снова зажглась и вернулась к клеванию. Твой отец сердится на тебя, потому что ты не собираешь достаточно семян, чтобы удовлетворить его потребности? Птица прыгала туда-сюда. Какие бы у нее ни были заботы – пустельги, змеи, хорьки, – ее отца среди них не было. Ах, маленькая птичка, ты не знаешь, когда тебе хорошо.

День был теплым и ярким. Ставни на окнах верхнего этажа были открыты, чтобы впускать воздух и свет. Из них доносилась музыка: Баукис тихо напевала себе под нос, прядя шерсть в нить. Эту песню могла бы спеть любая девушка, чтобы скоротать время, выполняя работу, которая требовала выполнения, но была не очень интересной. В ее голосе, хотя и достаточно правдивом, не было ничего необычного.

Однако, слушая ее, Менедем пожалел, что его уши не заткнуты воском, как у Одиссея, когда он проплывал мимо сладко поющих Сирен. Он сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Всегда хуже, когда я злюсь на Отца ... а я злюсь на него так часто. Он сбежал из собственного дома, как будто Фурии преследовали его. И, возможно, так оно и было.

Соклей поклонился Химилькону в переполненном портовом складе «Финикийца». “Мир тебе, мой господин”, – сказал он по-арамейски.

“И тебе также мир”, – ответил торговец на том же языке, отвечая на его поклон. “Твой раб надеется, что скудное обучение, которое он дал тебе, принесло хоть какую-то пользу в твоем путешествии”.

“Действительно”. Соклей намеренно кивнул, вместо того чтобы опустить голову. “Твой слуга пришел сюда, чтобы поблагодарить за твою щедрую помощь”.

Химилкон приподнял густую темную бровь. “Сейчас ты говоришь лучше, намного лучше, чем тогда, когда плыл в Финикию. Ты не только говоришь более свободно, но и твой акцент улучшился”.

“Я полагаю, это происходит от того, что я так много слышу и говорю на этом языке”, – сказал Соклей, все еще на арамейском. “Однако я не смог бы этого сделать, если бы ты не наставил меня на путь истинный”.

“Ты добр, мой господин, более добр, чем нужно”. На лице Химилкона все еще было то оценивающее выражение. Он почесал свою курчавую черную бороду. “Я думаю, большинство людей вообще не смогли бы этого сделать. Особенно это касается ионийцев, которые ожидают, что все должны знать греческий, и не одобряют идею изучения иностранного языка”.

“Это не совсем так”, – сказал Соклей, хотя и знал, что это в значительной степени так. “Даже Менедем выучил несколько слов, пока был в Сидоне”.

“В самом деле?” Химилкон снова приподнял бровь. “Должно быть, он встретил там хорошенькую женщину, а?”

“Ну, нет, или я так не думаю”. Соклей был слишком честен, чтобы лгать финикийцу. “На самом деле, это я встретил там хорошенькую женщину – в Иерусалиме, а не в Сидоне”.

“Правда? Это меня удивляет”, – сказал Химилкон. “Я бы и не подумал, что у Иудаиои есть красивые женщины”. Он не потрудился скрыть свое презрение. “Ты видел, какие странные и глупые у них обычаи?”

“Они без ума от своего бога, в этом нет сомнений”, – сказал Соклей. “Но все же, мой господин, зачем беспокоиться о них? Они никогда ничего не добьются, по крайней мере, когда окажутся в ловушке вдали от моря на маленьком участке земли, который больше никому не нужен ”.

“Ты можешь сказать это – ты иониец”, – ответил Химилкон. “У твоего народа никогда не было с ними особых проблем. У нас, финикийцев, были”.

“Расскажи мне больше, мой учитель”, – сказал Соклей.

“Было время, например, когда мелкий царь среди иудеев женился на дочери царя Сидона – ее звали Иезавель”, – сказал Химилкон. “Она хотела продолжать оказывать почтение своим собственным богам, пока жила среди иудаиои. Они позволили ей? Нет! Когда она продолжила попытки, они убили ее и скормили своим собакам. Ее, дочь короля и жену короля! Они скормили ее собакам! Можете ли вы представить себе такой народ?”

“Шокирует”, – сказал Соклей. Но его это не сильно удивило. Он легко мог представить Иудаистов, делающих такие вещи. Он продолжил: “Я думаю, однако, что они станут более цивилизованными, когда будут иметь дело с нами, ионийцами”.

“Возможно”, – сказал Химилкон: возможно человека, слишком вежливого, чтобы сказать: «Чепуха!» тому, кто ему нравился. “Я, например, поверю в это, когда увижу”.

Соклей тоже не хотел спорить, не тогда, когда он пришел поблагодарить финикийца за уроки арамейского. Снова поклонившись, он сказал: “Твой раб благодарен за то, что ты выслушал его, и теперь должен уйти”.

“Пусть боги хранят тебя в безопасности”, – сказал Химилкон, кланяясь ему в ответ. Соклей вышел со склада, мимо полок, заваленных сокровищами, и других, заваленных мусором еще выше. Химилкон, без сомнения, был бы так же увлечен продажей мусора, как и сокровищ. Он был торговцем до кончиков пальцев ног.

После полумрака в логове Химилкона яркое утреннее солнце, отражающееся от воды Великой Гавани, заставило Соклеоса моргать и тереть глаза, пока он не привык к этому. Он увидел Менедема, разговаривающего с плотником у основания причала примерно в плетроне от него. Помахав рукой, он направился к ним.

Его двоюродный брат хлопнул плотника по спине, сказав: “Увидимся позже, Хремес”, и подошел к нему. “Привет. Как дела?”

“Неплохо”, – ответил Соклей. “Сам?”

“Я мог быть хуже”, – сказал Менедем. “Я мог быть лучше, но мог быть и хуже. Ты издавал ужасные рычащие и шипящие звуки с Химилконом?”

“Да, я говорил по-арамейски. Вы не можете сказать, что мое обучение этому не пригодилось”.

“Нет, я не думаю, что смогу”, – согласился Менедем. “В конце концов, ты никогда не смог бы соблазнить жену того трактирщика, если бы не умел говорить на ее языке”.

“Это не то, что я имел в виду”, – сказал Соклей. “Я говорил о пчелином воске, бальзаме, вышитой ткани и помощи, которую я оказал тебе в Сидоне. Я думаю об этих вещах, и о чем вы говорите? О чем еще, как не о женщине?”

“Я имею право говорить о ней. Я не ложился с ней в постель”, – сказал Менедем. “Я ни с кем не ложился в постель в этот парусный сезон, если не считать шлюх – и я бы не стал, поверь мне. Ты был единственным, кто хорошо провел время”.

“Это было не такое уж хорошее время”, – сказал Соклей. “Это было странно и печально”.

Его двоюродный брат начал петь меланхоличную песню о любви. Объектом привязанности влюбленного в песне был симпатичный мальчик, но это не остановило Менедема. “О, иди выть!” Сказал Соклей. “Это тоже было не так”. Сами по себе занятия любовью были прекрасны. Он бы вспоминал об этом с нежностью, если бы Зилпа не изменила свое мнение о нем в тот момент, когда они закончили. Но она изменила, и он ничего не мог с этим поделать сейчас.

“Ну, и на что было это похоже?” Спросил Менедем с ухмылкой.

Чтобы не отвечать, Соклей посмотрел на море. Он указал. “Привет!” – сказал он. “Что это за корабль?”

Такой вопрос всегда привлек бы внимание шкипера торгового судна. Менедем повернулся и тоже посмотрел на море, прикрывая глаза ладонью. “К черту ворон со мной, если это не Дикаиозина, возвращающаяся из своего круиза”, – ответил он. “Может быть, мы отправимся в военно-морскую гавань и посмотрим на нее поближе?”

“Почему бы и нет, лучший?” Сказал Соклей, хотя не смог удержаться и добавил: “Мы почти смогли рассмотреть ее ближе, чем хотели, когда возвращались на Родос”.

“О, ерунда”, – сказал Менедем. “Трихемиолия создана для охоты на пиратов – в этом весь смысл этого типа. Конечно, она собирается подойти к любому камбузу, который заметит, и принюхаться, как собака к заду другой собаки ”.

“У тебя всегда был дар к едким фигурам речи”, – сказал Соклей, после чего его кузен зажал нос.

Посмеиваясь, они подошли к военно-морской гавани, которая лежала к северу от Великой гавани. Как и у последней, у нее были длинные мели, защищающие ее воды от ветра и непогоды. Вдоль нее выстроились корабельные сараи, чтобы родосские военные суда можно было вытаскивать из моря, сохраняя их древесину сухой, а сами они – легкими и быстроходными. Более узкие ангары укрывали триремы, охотящиеся на пиратов; более широкие защищали пятерки, которые сражались бы против любого флота, осмелившегося двинуться против Родоса.

Указывая на “Дикаиозину", которая вошла в гавань через северный вход, Менедем сказал: "Им не пришлось строить для нее ничего особенного: она поместится в том же ангаре, что и любая трирема”.

“Верно”. Соклей опустил голову. «трихемиолия» напомнила ему о триреме, лишенной всего, что добавляло лишнего веса даже драхме. В наши дни на триремах были установлены выступающие ящики для весел, через которые гребли верхние, или транитные, гребцы, прикрытые досками для защиты от стрел. Не Дикаиозина: ее корабль был открыт. Он также не был полностью экипирован, чтобы разместить на нем максимальное количество морских пехотинцев. Только узкая полоса настила проходила по средней линии судна от носовой палубы до юта.

Налегая на весла, команда Dikaiosyne расположила судно прямо перед корабельным сараем. Двое обнаженных рабов вышли из сарая и прикрепили прочный трос к корме корабля. Один из них повернул голову и крикнул в сторону сарая. Еще больше рабов внутри тянули за огромный трос. Трос натянулся. Мало-помалу рабочая бригада вытащила trihemiolia из моря и подняла по наклонному трапу внутри корабельного сарая. Буковая обшивка ее защитного фальшкиля заскрежетала по бревнам трапа.

Как только корма корабля показалась из воды, рабы у шпиля остановились. Моряки и морские пехотинцы начали покидать Дикайосину, облегчая ее, чтобы перевозчикам было легче. Легче, однако, было относительным понятием; Соклей не стал бы напрягаться, чтобы согнуть спину и надавить на один из огромных прутьев троса.

Он и Менедем помахали команде «трихемиолии». “Приветствую вас, лучшие!” – Позвал Менедем. “ Как прошла охота?”

“Хорошо”, – ответил моряк, на котором была только набедренная повязка. Он засмеялся. “Когда мы направлялись прочь от Родоса, мы до смерти напугали одну из наших торговых галер, возвращавшихся домой. Она выглядела как пират, пока мы не подошли поближе. Мы все были готовы потопить ее и позволить ее команде попытаться доплыть обратно до Родоса, но у них были правильные ответы, поэтому мы позволили им уйти ”. Он говорил с некоторым грубым сожалением.

Соклей тоже мог бы посмеяться над этим – сейчас. Он поклонился моряку. “К вашим услугам, сэр. Мы тойхархи и капитан с ”Афродиты    . "

“Это правда?” Парень еще немного посмеялся, отвечая на поклон. “Ну, тогда, держу пари, ты рад, что мы остановились и задали вопросы”.

“О, можно и так сказать”, – согласился Менедем. “Да, можно и так сказать. Как пошли дела, когда вы добрались до ликийского побережья?”

“Довольно хорошо”, – ответил моряк с "Дикаиозины ". “Она быстра, как скачущая лошадь, эта Справедливость . Мы отправились за одним гемиолием, который не мог быть никем иным, кроме как пиратом. В большинстве случаев эти ублюдки готовы показать пятки чему угодно, даже триреме. Но мы не просто не отставали – мы обогнали ее. Наконец, главный парень вытащил ее на берег. Пираты на ее борту бросились в лес и спаслись, но мы послали людей на берег и сожгли корабль ”.

“Euge!” Сказал Соклей. “К воронам – на крест – с пиратами”.

“Жаль, что ты не мог сжечь их тоже”, – добавил Менедем.

“Мы потопили еще пару человек, и много прощаний с достойными кнута негодяями, которых они везли”, – сказал моряк. “Позвольте мне сказать вам, что тот, кто придумал идею для Дикаиозины , был довольно умным парнем. А теперь прощайте, друзья – я ухожу выпить вина и зайти пару раз в мужской бордель ”. Помахав рукой и улыбнувшись, он поспешил прочь.

“Ну, ты довольно умный парень, что ты об этом думаешь?” Спросил Соклей.

“Мне это нравится”, – сказал Менедем. “Пусть пираты остерегаются, клянусь богами. Вот корабль, с которым они не могут надеяться сразиться, и тот, который может выследить их, даже когда они пытаются бежать. Я надеюсь, что мы построим флот трихемиоли, большой флот. Это сделало бы вещи намного безопаснее для шкиперов торговых судов. Что ты думаешь, моя дорогая?”

“Я с тобой”, – ответил Соклей. “Если хоть немного повезет, твое имя будет жить вечно – и ты этого заслуживаешь”.

Он ожидал, что его двоюродный брат после этого будет важничать еще больше. Он не каждый день восхвалял Менедема. Когда он это сделал, Менедем должен был знать, что он имел в виду именно это, и быть уверенным, что такая похвала была вполне заслуженной. Но Менедем, как это случилось, думал не о нем в тот момент. Со вздохом он сказал: “Я мог бы стать таким же знаменитым, как Александр, и этого было бы недостаточно, чтобы удовлетворить моего отца. Он был бы убежден, что никто никогда не слышал обо мне”.

“Ты, должно быть, преувеличиваешь”, – сказал Соклей. “Не может быть, чтобы все было так плохо”.

“На самом деле, может быть и хуже. Это может быть – и это так”, – сказал Менедем.

“Это... прискорбно”, – сказал Соклей. “И ты не дал ему повода жаловаться на этот парусный сезон. Видишь, какой удобной вещью была твоя клятва?”

“О, да”. Но это был сарказм его двоюродного брата, а не согласие. “Он начал ругать все молодое поколение, не только меня”.

“Почему он начал ругаться на...?” Соклей осекся. “Ты рассказал ему о Зилпе?” – спросил он в смятении.

“Боюсь, что так и было, о лучший. Мне жаль. В любом случае, часть меня сожалеет. Он выставлял тебя образцом, и я хотел показать ему, что ты тоже сделана из плоти и крови, а не отлита из бронзы или высечена из мрамора. Но это был не тот урок, который он извлек. Полагаю, я должен был знать, что этого не будет ”.

“Да, ты должен был”. На мгновение Соклей пришел в ярость. Однако он обнаружил, что не может сдержать свой гнев. “Неважно. С этим ничего не поделаешь, и это не значит, что ты рассказала ему о чем-то, чего я не делал.” Он пнул камешек тыльной стороной ноги. “Теперь я понимаю искушение, которого никогда не понимал раньше. Когда женщина хочет тебя настолько, что готова отдаться тебе, невзирая на риск, – это мощная приманка. Неудивительно, что тебе нравится ловить рыбу в этих водах”.

“Неудивительно”, – согласился Менедем. “Однако на рыбалке ты ешь то, что поймал. С женщинами, если хочешь, то то, что ты поймал, съедает тебя”.

Соклей скорчил ему гримасу. “Я должен был знать лучше. Здесь я пытался сказать тебе, что нашел некоторое сочувствие к тому, что ты делаешь, и что я получаю за это? Непристойный каламбур, вот что. Я думаю, весь твой Аристофан ударил тебе в голову – или куда-то еще.”

“Почему, что ты можешь иметь в виду, моя дорогая?” Лукаво спросил Менедем. Соклей скорчил другую гримасу. Менедем продолжил в более серьезном ключе: “Хотя ты прав. Вот что делает жен более забавными, чем шлюх – они действительно этого хотят. Любой может купить пизду шлюхи. Жены бывают разные. Во всяком случае, некоторые жены такие ”.

“Совершенно верно. Некоторые жены остаются верны своим мужьям”.

“Ну, да, но это не те, что я имел в виду”, – сказал Менедем. “Некоторые жены тоже готовы отдать это кому угодно. Они того не стоят. Эта ужасная гарпия Эмаштарт...” Он содрогнулся. “В этой поездке тебе везло с женщинами, поверь мне”.

“У меня не все было хорошо”, – сказал Соклей.

“Моя была почти совсем плоха”, – сказал Менедем. “Я мог бы сделать ее лучше, но...” Он тряхнул головой.

“Что ты имеешь в виду?” Спросил Соклей.

“Ничего. Совсем ничего. Ничего”, – быстро ответил Менедем.

Он лгал. Соклей в этом не сомневался. Но, какой бы ни была правда, его кузен не отдал бы ее ему.

Из кухни доносился восхитительный запах. Менедем направился туда, принюхиваясь, как охотничья собака, идущая по следу зайца. Он просунул нос в дверь. “Что это такое?” – спросил он повара. “Что бы это ни было, ты превзошел самого себя”.

“Спасибо, молодой господин”, – ответил Сикон. “Ничего особенного – просто креветки, запеченные с небольшим количеством масла, тмина и лука-порея”.

“Ничего особенного", – говорит он. Менедем проделал весь этот путь до конца. “Если бы у богов был ты в качестве повара, они были бы добрее, чем есть”.

“Это любезно с твоей стороны – очень любезно”. Сикон зачерпнул креветку, все еще в панцире, с глиняной формы для запекания и протянул ее Менедему. “Вот. Почему бы тебе не попробовать что-нибудь? Ужин будет еще не скоро, и я полагаю, ты проголодался ”.

“Умираю с голоду”, – согласился Менедем. Как это часто бывало, лесть была вознаграждена. Держа креветку за хвост, он вышел из кухни. Он остановился у входа, чтобы очистить от скорлупы и откусить большой кусок, затем восторженно вздохнул. На вкус все было так же вкусно, как и пахло. Он не мог представить себе более высокой похвалы. Еще один кусочек доставил ему до хвоста. Он взял креветку за самый кончик, аккуратно откусил и вытащил изо рта. Мякоть, застрявшая в хвосте, высвободилась. Смакуя последний вкусный кусочек, он бросил пустой хвост на землю рядом с остальной скорлупой.

“Надеюсь, тебе это понравилось”.

Судя по голосу Баукис, она надеялась, что Менедем подавился креветками. “О. Привет, ” сказал он молодой жене своего отца. Внезапно угощение перестало казаться таким сладким и сочным. Он продолжил: “Я не заметил, как вы вошли во двор”.

“Я уверена в этом”. Ее голос звучал еще холоднее. “У тебя были закрыты глаза, когда ты пускал слюни над морепродуктами”.

Это задело. “Я не пускаю слюни”, – сказал Менедем. “И это было вкусно. Ты сам увидишь – ужин не заставит себя долго ждать”.

“Я уверен, что Сикон дал тебе эту креветку по доброте душевной”.

Менедем задавался вопросом, где Баукис, которая была очень молода и которая, как любая женщина из хорошей семьи, вела уединенную жизнь, научилась такой иронии. “Ну, а почему еще?” он спросил.

“Чтобы тебе было сладко, вот почему!” Баукис вспыхнул. “Пока ты время от времени получаешь маленькие лакомые кусочки, тебе все равно, сколько они стоят. Твой язык доволен, твой животик доволен, а воронам – все остальное”.

“Это несправедливо”, – сказал он неловко. Был ли Сикон достаточно хитер, чтобы сделать такое? Легко. Следующий вопрос, который задал себе Менедем, был сложнее. Настолько ли я глуп, чтобы поддаться на подобную уловку? Он вздохнул. Ответ на этот вопрос выглядел таким же, как и предыдущий: легко.

“Ты прав – это не справедливо, но что я могу с этим поделать?” Баукис выглядел и говорил на грани слез. “Если рабы в моем собственном доме не повинуются мне, кто я – жена или просто ребенок? И если никто другой в семье не поддержит меня против рабыни, то я вообще ребенок или только сам раб?”

В ее словах была болезненная доля правды – определенно болезненная для нее. Но Менедем сказал: “Моя дорогая, ты останешься без союзников, если выберешь неправильный бой. Боюсь, именно это здесь и произошло. Мы действительно можем позволить себе хорошо питаться, так почему бы и нет?”

Она уставилась на него, а затем действительно начала плакать. “О! Ты ненавидишь меня! Все меня ненавидят!” – бушевала она. Она отвернулась от него и бросилась к лестнице. Она поднялась. Мгновение спустя хлопнула дверь в женскую половину.

“О, чума”, – пробормотал Менедем. Теперь он был готов к тому, что на него разозлится не только Баукис, но и его отец. Филодем мог найти любое оправдание, чтобы разозлиться на него, но Баукис… Он пробормотал еще что-то. То, что она умчалась от него, было последним, чего он хотел – даже если это может быть лучшим и безопасным решением для тебя, сказал он себе.

Хлопнувшая дверь вывела его отца во двор. “Во имя богов, что теперь?” Нахмурившись, спросил Филодем.

Несмотря на этот хмурый вид, Менедем испытал определенное облегчение оттого, что он мог первым рассказать своему отцу о случившемся. Если бы Филодем сначала прислушался к Баукису, он, вероятно, не обратил бы внимания ни на кого другого впоследствии. Менедем кратко изложил’ что привело к внезапному уходу Баукиса. Когда он закончил, он ждал, что Филодем начнет ругать его.

Но все, что сделал Филодем, это медленно опустил голову. “Что ж, может быть, это и к лучшему”, – сказал он.

“Господин?” Менедем разинул рот, едва веря своим ушам.

“Может быть, это и к лучшему”, – повторил Филодем. “Ее ссора с Сиконом длится слишком долго. Я не хотел совать туда свой нос; одна или другая из них откусила бы его. Но, может быть, она обратит на тебя внимание. Она относится к тебе серьезно, хотя я уверен, что не могу представить почему.”

“Большое тебе спасибо”, – пробормотал Менедем. Его отец не мог похвалить его, не подмешав немного уксуса в мед. Несмотря на это, он был рад узнать, что Баукис действительно отнесся к нему серьезно.

Она не спустилась к ужину. Сикон прислал ей несколько креветок, а также прекрасные белые ячменные булочки для сайтоса и кубок вина. Когда рабыня принесла блюдо, на котором не осталось ни одной креветки, повар выглядел почти невыносимо самодовольным. Менедему захотелось дать ему затрещину. Даже Филодем заметил это и сказал: “Злорадствовать – плохая идея”.

Каким бы суровым он ни был со своим собственным сыном, обычно он был мягок с поваром. Сикон уловил суть. “Хорошо, хозяин, я запомню”, – пообещал он.

“Смотри, чтобы ты это сделал”, – сказал Филодем.

Тучи, опускающиеся с севера, не только предупреждали о начале осенних дождей, но и принесли темноту раньше, чем она наступила бы при хорошей погоде. Менедем был так же рад вернуться на Родос. Он бы не хотел пытаться вести «Афродиту» сквозь дождь, туман и, в лучшем случае, при слабом освещении. Он тряхнул головой. Нет, он бы совсем этого не хотел. Слишком легко оказаться на мели, даже не узнав, что у тебя проблемы.