Текст книги "Священная земля (ЛП)"

Автор книги: Гарри Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

“Доверься мне, я получу слишком много того, чего не хочу”, – пробормотал он, сидя на своем муле. Животное ему тоже не понравилось.

“Что это?” Спросил Аристидас.

“Ничего”, – сказал Соклей, смущенный тем, что его подслушали. Ему нравился Аристидас, и он прекрасно ладил с ним на борту "Афродиты    ", не в последнюю очередь потому, что там ему почти никогда не приходилось отдавать ему приказы. Однако здесь, на суше, почти все, что он говорил, приобретало характер приказа.

Копыта мула и осла, а также ноги сопровождавших его моряков поднимали дорожную пыль. Солнце палило вовсю, погода была теплее, чем в Элладе в то же время года. Соклей был рад широкополой шляпе путешественника, которую он носил вместо шлема. Он подумал, что без нее его мозги могли бы свариться.

Однако, если не считать жары, сельская местность вполне могла быть заселена эллинами. Хлебные поля лежали спокойно. Их засевали осенью, когда шли дожди, для сбора урожая в начале весны. Оливковые рощи с их серебристо-зелеными листьями и узловатыми, искривленными стволами деревьев выглядели почти так же, как на Родосе или в Аттике. Виноградники тоже. Даже резкие силуэты гор на горизонте могли появиться прямо из земли, где жили эллины.

Но фермеры, ухаживающие за оливковыми деревьями и виноградной лозой, уставились на мужчин с "Афродиты    ". Как и сидоняне, мужчины в глубине страны носили одежды, доходившие до лодыжек. Большинство из них просто накинули ткань на голову, чтобы защитить себя от солнца. Туники эллинов, оставлявшие их руки обнаженными и не доходившие до колен, выдавали в них чужаков. Даже шляпа Соклея казалась неуместной.

Телеуты не хотели возиться со своим хитоном. “Почему я не могу сбросить его и ходить голой?” – сказал он. “Эта погода слишком вонючая для одежды”.

“Эти люди устраивают истерики, если ты бегаешь голышом, и это их страна”, – сказал Соклей. “Так что нет”.

“Теперь это не их страна – это страна Антигона”, – сказал Телеутас. “Ты думаешь, старого Одноглазого хоть капельку волнует, надену я свой хитон или нет?”

Соклей задавался вопросом, почему он позволил Телеутасу уговорить себя отправиться с ним в это путешествие. Они были здесь, всего в дне пути от Сидона, а моряк уже начал ныть и суетиться. Соклей сказал: “Что я думаю, так это то, что Антигон вернулся в Анатолию, присматривая за Птолемеем. Финикийцы, однако, финикийцы здесь. Им не нравится, когда люди ходят голыми. Я не хочу, чтобы они бросали в нас камни или что еще они решат сделать ”.

“Откуда ты знаешь, что они это сделают?” Потребовал ответа Телеутас. “Откуда ты-

“Я не знаю , что они бы так поступили”, – сказал Соклей. “Что я точно знаю, о дивный, так это то, что ты примерно на расстоянии пальца от того, чтобы вернуться в Сидон и объяснить моему кузену, что я все-таки не смог бы использовать тебя здесь. Если ты собираешься отправиться со мной, ты будешь делать то, что я тебе скажу, так же, как ты делаешь то, что говорит тебе Менедем, когда мы в море. Ты понял это?” К тому времени, как он закончил, он тяжело дышал. Ему не нравилось разражаться подобной тирадой. Он надеялся, что ему не придется этого делать. И, может быть, я бы этого не сделал, обиженно подумал он, если бы выбрал кого-нибудь, кроме Телеутаса.

Но он выбрал Телеутаса, и поэтому он застрял с ним. Моряк тоже выглядел обиженным. Он явно не имел ни малейшего представления, почему Соклей обрушился на него с такой жестокостью. Если бы он понимал такие вещи, он бы вообще не раздражал Соклей. Теперь, сверкая глазами, он сказал то, что должен был сказать: “Хорошо. Хорошо. Я не сниму свой хитон. Ты счастлив?”

“Восхищен”, – ответил Соклей. Аристид хихикнул. Даже Мосхион улыбнулся, а он вряд ли был человеком, способным замечать тонкости. Но Телеутас просто продолжал свирепо смотреть. Либо он не мог распознать сарказм, когда слышал его, либо он был более защищен от него, чем кто-либо, кого Соклей когда-либо встречал.

Аристидас указал и спросил: “Что это там впереди?”

Как обычно, он увидел кое-что раньше,чем кто-либо другой. Проехав немного, Соклей сказал: “Я думаю, это маленькое придорожное святилище, вроде гермы на перекрестке в Элладе”.

Стела из песчаника была примерно в половину роста человека. На каждой из ее четырех сторон низким рельефом было вырезано изображение бога, теперь сильно пострадавшего от непогоды. Под изображениями бога были буквы, но они были слишком изношены, чтобы их можно было разобрать, по крайней мере, для человека, столь мало знакомого с финикийской письменностью, как Соклей.

У основания стелы лежали пара пучков сухих цветов и буханка хлеба, теперь наполовину съеденная животными. “Давайте оставим немного нашего собственного хлеба”, – сказал Мосхион. “Мы должны привлечь богов на нашу сторону, если сможем”.

Соклей сомневался, что жертвоприношение принесет что-либо подобное, но он не предполагал, что это может повредить. Если Мосхиону и другим морякам от этого станет лучше, возможно, это даже принесет какую-то пользу. “Вперед”, – сказал он бывшему ловцу губок.

Мосхион достал ячменную лепешку из кожаного мешка на спине вьючного осла. Он положил ее рядом со старой буханкой. “Я не знаю, к каким молитвам ты привык, – сказал он богу, чье изображение украшало стелу, – но я надеюсь, что ты будешь благосклонно смотреть на эллинов, проходящих через твою землю”. Он покачал головой вверх-вниз. “Э-э, спасибо”.

Это была не самая худшая молитва, которую слышал Соклей. “Да будет так”, – добавил он. “Теперь мы продолжим?”

Никто не сказал «нет». Вскоре финикиец, ведущий осла, поднялся по дороге к эллинам. Он уставился на них. Очевидно, он редко видел людей, которые выглядели как они или одевались как они. Но их было четверо против его одного, поэтому он держал при себе все мнения, которые у него могли быть.

“Мир вам”, – сказал Соклей по-арамейски – фраза, наиболее часто используемая в качестве приветствия или прощания на этом языке.

Финикиец моргнул. Должно быть, он не ожидал, что иностранец воспользуется его языком. “И вам тоже мира”, – ответил он. “Что вы за люди?”

“Мы эллины”, – сказал Соклей. Во всяком случае, так это и означало; как всегда на арамейском, буквальное значение было таким: Мы ионийцы. “Кто ты, мой хозяин? Что несет твой зверь? Может быть, мы сможем поменяться”.

“Эллины!” Темные брови финикийца приподнялись. “Я видел солдат, которые называли себя этим именем, но никогда до сих пор не торговали. Я думал, что все эллины были солдатами и грабителями. Моему сердцу приятно узнать, что я неправ ”. Это сказало Соклеосу больше, чем он, возможно, хотел бы услышать о том, как вели себя его соотечественники в здешних краях. Финикиец поклонился и продолжил: “Твой слуга – Бодаштарт, сын Табнита. А ты, господин?”

“Меня зовут Соклей, сын Лисистрата”, – ответил Соклей. “Я родом с острова Родос”. Он указал на запад.

“И вы прибыли сюда с этого острова торговать?” Спросил Бодаштарт. Соклей начал опускать голову, затем вспомнил, что нужно кивнуть, как сделал бы варвар. Бодаштарт указал на вьючного осла. “Что ты там несешь?”

“Среди прочего, прекрасные духи. Родос славится ими”, – сказал ему Соклей. “Название острова – и название города на острове – означает ‘роза’.“

“Ах. Духи”. Финикиец снова кивнул. “Если это не слишком дорого, я мог бы захотеть немного для своей наложницы, а может быть, и для своей жены тоже”.

Мужчина, который мог позволить себе содержать и наложницу, и жену, вероятно, мог позволить себе и духи. Соклей отвесил ему еще один поклон, спросив: “Не мог бы ты купить за серебро, мой господин? Или ты бы поменялся?” Бодаштарт не сказал ему, что везет его осел.

“Мой господин, у меня с собой пчелиный воск и тонкое вышитое полотно с востока”, – сказал теперь мужчина. Ему пришлось сделать паузу и объяснить, что такое пчелиный воск; Соклей не слышал этого слова раньше. Покончив с этим, он продолжил: “Я вез их в Сидон, чтобы продать за то, что они могут принести. Поистине, Шамаш озаряет час нашей встречи”.

Шамаш, вспомнил Соклей, было финикийским именем Аполлона, бога солнца. “Действительно”, – эхом повторил он. “Думаю, я могу использовать пчелиный воск. Вы покупаете духи только для себя? Или хотите немного продать позже?”

“Возможно, я захочу кое-что продать. Действительно, мой господин, я могу”, – ответил Бодаштарт. “Но это зависит от цены и качества, а?”

“А что нет?” Этим Соклей заслужил первую улыбку, которую он получил от финикийца. Он соскользнул со своего мула. Мышцы на внутренней стороне бедер не пожалели о том, что избежали зверя. Стараясь не показывать, как у него болит, он подошел к вьючному ослу.

“Что происходит?” Спросил Аристидас. “Мы не понимаем ни слова из того, что ты говоришь, помни”.

“У него есть пчелиный воск и вышитое полотно”, – ответил Соклей. “Он интересуется парфюмерией. Посмотрим, что мы сможем придумать”.

“О, это прекрасно, сэр. Это очень хорошо”, – сказал остроглазый молодой моряк. “Но помни, что тебе захочется, чтобы у тебя осталось немного духов, когда мы доберемся до того места в Энгеди, чтобы ты могла обменять их на бальзам”.

“Я запомню”, – пообещал Соклей. Он колебался; Аристидас заслуживал лучшего, чем быть отвергнутым подобным образом. “Хорошо, что ты тоже вспомнил”, – сказал Соклей. “Если ты сможешь помнить о таких вещах, возможно, однажды ты сам станешь торговцем”.

“Я?” Аристид выглядел удивленным. Затем он пожал плечами. “Не уверен, что я хотел бы этого. Мне нравится выходить в море так, как я это делаю”.

“Хорошо. Я не говорил, что ты должен стать торговцем. Я сказал, что ты мог бы”. Соклей возился с кусками веревки, которыми была привязана поклажа вьючного осла к его спине. Бодаштарт наблюдал за происходящим с растущим весельем, что только усугубляло неловкость Соклеоса. Он собирался вытащить свой нож и разрешить проблему так, как Александр разрешил гордиев узел, когда Мосхион подошел и помог развязать узлы. “Спасибо”, – пробормотал Соклей, наполовину благодарный, наполовину униженный.

В одном большом кожаном мешке находились баночки с духами, которые лежали, укрытые шерстью и соломой, чтобы они не стукались друг о друга и не разбивались. Соклей вытащил баночку и поднял ее. Бодаштарт нахмурился. “Она не очень большая, не так ли?”

“Мой господин, аромат... сильный”. Соклей хотел сказать «сосредоточенный», но понятия не имел, как это сделать по-арамейски, или даже существовало ли такое слово в этом языке. Это был не первый раз, когда ему приходилось пытаться обходить пробелы в своем словарном запасе. Он вытащил пробку из банки. “Вот, понюхай сам”.

“Спасибо”. Бодаштарт поднес баночку к его носу, длинному, тонкому и крючковатому. Вопреки себе, он улыбнулся аромату. “Да, это очень сладко”.

“И запах остается”, – сказал Соклей. “Духи содержатся в оливковом масле, а не в воде. Их нелегко смыть”.

“Это хорошо. Это умно”, – сказал Бодаштарт. “Я слышал, что вы, эллины, полны умных идей. Теперь я вижу, что это так. Вот, позвольте мне показать вам пчелиный воск, который у меня есть ”.

“Пожалуйста”, – сказал Соклей. У финикийца не было проблем с веревками, закрепляющими груз его задницы. Соклей вздохнул. Он думал, что привык к мысли, что большинство людей более грациозны и ловки, чем он. Однако время от времени это подстегивало и кусало его. Это был один из таких случаев.

“Вот ты где, мой господин”. Бодаштарт поднял кусок воска размером больше головы Соклея. “Ты когда-нибудь видел такой прекрасный и белый? Белая, как груди девственницы, не так ли?” Ему пришлось подкреплять свои слова жестами; это был не тот словарный запас, которому Химилкон научил Соклея.

Когда родосец понял, он усмехнулся. Он не думал, что эллин попытался бы продать ему воск с таким специфическим рекламным тоном. С его точки зрения, финикийцы были даже хуже, чем плохие трагики, из-за преувеличенных сравнений и фигур речи. Конечно, они, вероятно, находили большинство эллинов пресными и скучными. Обычай – превыше всего, Соклей еще раз напомнил себе. Обращаясь к Бодаштарту, он сказал: “Дай мне взглянуть на этот воск, если не возражаешь”.

“Я твой раб”, – ответил финикиец и протянул ему комок.

Он понюхал ее. У нее был характерный, слегка сладковатый запах хорошего воска. Бодаштарт не удешевил ее жиром, как это, как известно, делали некоторые беспринципные эллины. Соклей достал из ножен свой поясной нож и глубоко погрузил его в массу воска, снова и снова.

“Я не мошенник”, – сказал Бодаштарт. “Я не прятал камни или что-то еще посреди пчелиного воска”.

“Так я вижу”, – согласился Соклей. “Ты не видел. Но я тебя не знаю. Я встретил тебя на дороге. Я должен быть уверен”.

“Должен ли я открывать каждую баночку духов, которую получу от тебя, чтобы убедиться, что ты не дал мне наполовину пустую?” Спросил Бодаштарт.

“Да, мой господин, если хочешь”, – ответил Соклей. “Честно есть честно. Как я могу сказать «не обеспечивай себе безопасность»? Я не могу”.

“Справедливо есть справедливо”, – эхом повторил Бодаштарт. Он поклонился Соклею. “Я слышал, что все эллины были лжецами и мошенниками. Я вижу, что это не так. Я рад”.

Соклей вежливо поклонился в ответ. “Ты тоже кажешься честным. Я хочу этот пчелиный воск. Сколько баночек духов за него?” Он имел хорошее представление о цене, которую он мог бы получить примерно за десять мин пчелиного воска на Родосе. Скульпторы, ювелиры и другие, кто отливал металл, использовали столько материала, сколько могли достать, и хорошо за это платили.

Бодаштарт сказал: “Десять кувшинов, кажется, подойдет”.

“Десять?” Соклей вскинул голову, затем покачал ею взад-вперед в варварском стиле. “Ты не мошенник, мой господин. Ты вор”.

“Ты так думаешь, не так ли?” – спросил финикиец. “Хорошо, сколько банок ты дал бы мне за мой воск?”

“Трое”, – ответил Соклей.

“Трое?” Бодаштарт презрительно рассмеялся. “И ты называешь меня вором? Ты пытаешься обокрасть меня, и я этого не потерплю. ” Он выпрямился во весь рост, но все равно был более чем на ладонь ниже Соклея.

“Возможно, у нас нет сделки”, – сказал Соклей. “Даже если сделки нет, я рад встретиться с вами”.

Он ждал, что будет дальше. Если Бодаштарт не захочет торговать, он заберет пчелиный воск и продолжит свой путь к Сидону. Если бы он это сделал, то сделал бы другое предложение. Финикиец оскалил зубы в чем угодно, только не в дружелюбной усмешке. “Ты бандит, разбойник, негодяй”, – сказал он. “Но чтобы показать, что я справедлив, что я сторонник честных сделок, я возьму всего девять баночек духов за этот великолепный, драгоценный воск”.

Теперь Бодаштарт ждал, сдвинется ли с места родосец. “Возможно, я дам четыре кувшина”, – неохотно сказал Соклей.

Они снова кричали друг на друга и обвиняли друг друга в воровских привычках. Бодаштарт сел на валун у обочины дороги. Соклей сел на другой в паре локтей от него. Сопровождавшие его матросы начали бросать костяшки для оболоя, пока он торговался. Его мул, осел и ослица Бодаштарта начали пастись.

После изрядного количества оскорблений Соклей получил до шести баночек духов, а Бодаштарт – до семи. Там они и застряли. Соклей подозревал, что шесть с половиной были бы неплохой сделкой, но духи, за исключением мошенников, не выпускались в полубанчиках. Бодаштарт не проявил склонности принимать только шесть, а Соклей не хотел расставаться с семью. Рынок пчелиного воска не был огромным и колебался. Если бы кто-то, близкий к дому, придумал много духов, он потерял бы деньги, даже заплатив всего за шесть баночек духов за этот кусок.

Они с Бодаштартом посмотрели друг на друга, оба расстроенные. Затем финикиец сказал: “Посмотри на ткань, которую я должен продать. Если я дам тебе кусочек этого – он примерно в три локтя длиной – вместе с воском, ты дашь мне семь баночек своих духов?”

“Я не знаю”, – ответил Соклей. “Дай мне увидеть это”.

Бодаштарт встал и открыл кожаный мешок на спине осла. Соклей тоже носил бы тонкую ткань в промасленном кожаном мешке, чтобы убедиться, что вода ее не повредит. Дождь в это время года был бы маловероятен в Элладе, а здесь, по его мнению, и подавно, но ослу Бодаштарта, возможно, пришлось бы переходить вброд несколько ручьев отсюда до Сидона.

Когда финикиец протянул кусок ткани, все трое сопровождающих Соклеоса резко вдохнули. Соклеос рявкнул по-гречески: “Молчи, вы, богопротивные глупцы! Ты хочешь все испортить ради меня? Повернись спиной. Притворись, что высматриваешь на холмах бандитов, если не можешь сохранять невозмутимое выражение лица.”

К его облегчению, они подчинились. Бодаштарт спросил: “Что ты им сказал? И подойдет ли ткань?”

“Я сказал, что они должны следить за бандитами в горах”. Соклей испугался, что допустил путаницу в косвенных высказываниях; арамейская конструкция сильно отличалась от винительного падежа и инфинитива, которые использовались в греческом, чтобы показать это. Но Бодаштарт кивнул, так что, должно быть, его поняли. Он продолжил: “Дайте мне взглянуть получше, пожалуйста”.

“Как ты скажешь, мой господин, так и будет”, – ответил Бодаштарт и поднес это к нему.

Чем ближе подходил финикиец, тем великолепнее казалась ткань. Соклей не думал, что когда-либо видел более изысканную вышивку. Сцена охоты, возможно, была взята прямо из реальной жизни: испуганные зайцы, колючие кусты, под которыми они притаились, пятнистые гончие с высунутыми красными языками, мужчины вдалеке с луками и дротиками. Детали были поразительными. Как и цвета, которые были ярче и насыщеннее, чем те, что использовались в Элладе.

Ему удалось удержать своих людей от восторгов по поводу этого куска. Теперь ему приходилось бороться, чтобы самому не воскликнуть по этому поводу. Для него это должно было стоить больше, чем пчелиный воск. Изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал небрежно, он спросил: “Откуда это взялось?”

“С востока, из земли между реками”, – сказал ему Бодаштарт.

“Между какими реками?” Спросил Соклей. Но затем в его сознании сформировался греческий эквивалент того, что сказал финикиец. “О”, – сказал он. “Из Месопотамии”. Это, конечно, ничего не значило для Бодаштарта.

Соклей знал, что Месопотамия лежит слишком далеко на востоке, чтобы он мог отправиться туда сам. Ему пришлось бы получить эту работу у посредников, подобных тому парню, с которым он торговался.

“Подойдет?” С тревогой спросил Бодаштарт. Ему вышивка не казалась чем-то необычным: просто небольшая добавка, которую он мог бы добавить, чтобы подсластить цену духов, которые он действительно хотел.

“Я... полагаю, да”. Соклеосу было трудно говорить так неохотно, как, он знал, следовало бы. Он хотел вышитую ткань по крайней мере так же сильно, как и воск. Только позже он понял, что мог бы попросить две ткани. Менедем подумал бы об этом сразу и тоже сделал бы это. Менедем автоматически мыслил как торговец, в то время как Соклею приходилось заставлять себя поступать так.

Бодаштарт, к счастью, не заметил ничего неправильного в ответе Соклея. Он улыбнулся. “Тогда у нас выгодная сделка – ткань и воск за семь баночек духов”. Он протянул руку.

Соклей забрал ее. “Да, сделка”, – согласился он. “Семь баночек духов за воск и ткань”. Они обменялись товарами. Финикиец положил благовония в кожаный мешок и повел своего осла дальше в сторону Сидона.

“Ты здорово его надул”, – сказал Телеутас, когда Соклей погрузил пчелиный воск и вышитую ткань на своего вьючного осла.

“Я думаю, что я взял над ним верх, да”, – ответил Соклей. “Но если он получает прибыль от духов, тогда никто никого не обманывал. Я надеюсь, что эта сделка сработает именно так ”.

“Почему?” – спросил моряк. “Почему бы не надеяться, что ты обошелся с ним как следует?” У него была простая, эгоистичная алчность, которая была бы уместна для пирата.

Соклей терпеливо ответил: “Если обе стороны получат прибыль, они оба захотят заключить сделку снова, и торговля продолжится. Если один обманет другого, та сторона, которая будет обманута, не захочет иметь дело с другим во второй раз ”.

Телеутас только пожал плечами. Ему было все равно. Он не рассчитывал на долгосрочную перспективу, только на быструю наживу. Некоторые торговцы тоже были такими. Обычно они не задерживались в бизнесе надолго, и они загрязняли гнездо для всех остальных. Соклей был рад, что у него было больше здравого смысла. Даже у Менедема было больше здравого смысла. Соклей все равно надеялся, что у его кузена было больше здравого смысла.

Он подошел к мулу. “Кто-нибудь, подсадите меня”, – сказал он. “Мы можем еще немного попутешествовать до захода солнца”.

Менедем начинал чувствовать себя как дома в казармах, в которых размещался гарнизон Антигона в Сидоне. Он предпочитал работать в казармах, а не выходить на рыночную площадь. В Сидоне недостаточно людей говорили по-гречески, чтобы ему стоило торговать на агоре. В казармах он имел дело с себе подобными. Он даже начал немного понимать по-македонски. Это было не таким большим достижением, как изучение Соклеем арамейского, но Менедем гордился им.

Когда однажды утром он подошел к казармам, охранник, который видел его раньше, спросил: “Ты еще не продал все свои книги?”

“У меня еще осталась пара”, – ответил Менедем. “Хочешь купить одну?”

Солдат вскинул голову. “Не я. Единственное, что я мог бы использовать для папируса, это подтирать задницу, потому что я не умею читать”.

“Тебе бы она не понадобилась для этого. Она колючая”, – сказал Менедем, и часовой рассмеялся. Старательно сохраняя небрежный тон, Менедем спросил: “Как зовут вашего здешнего квартирмейстера, а?”

“О чем ты хочешь поговорить с Андроникосом?” – ответил солдат. “С его сморщенной душонкой, похожей на дерьмо, он не захочет покупать ваши книги”.

“Что ж, может быть, ты прав, а может быть, и нет”, – легко сказал Менедем. “Я все еще хотел бы выяснить это сам”.

“Хорошо, родианец”. Часовой посторонился, чтобы пропустить его в здание. “У него кабинет на втором этаже. Но не говори, что я тебя не предупреждал”.

Менедему пришлось довольствоваться этим менее чем звонким одобрением. Он остановился внутри казармы, чтобы дать глазам привыкнуть к полумраку. Кто-то на первом этаже читал вслух историю битвы Ахиллеуса с Гектором. Менедем смел надеяться, что это была копия соответствующей книги Илиады , которую он продал. Однако он не остановился, чтобы выяснить. Он направился к лестнице и поднялся по ней.

“Я ищу кабинет Андроникоса”, – сказал он первому эллину, которого увидел, когда вышел на второй этаж. Мужчина ткнул большим пальцем вправо. “Спасибо”, – сказал Менедем и пошел по коридору, ведущему в указанном направлении.

Перед ним стояли четыре или пять человек. Он ждал, наверное, полчаса, пока квартирмейстер разбирался с ними по очереди. Они не вышли из кабинета Андроникоса счастливыми, хотя Андроникос редко, если вообще когда-либо, повышал голос.

В должное время настала очередь Менедема. К тому времени еще пара эллинов присоединились к очереди позади него. Когда Андроникос крикнул: “Следующий”, – он поспешил в офис с широкой дружелюбной улыбкой на лице.

Эта улыбка пережила его первый взгляд на квартирмейстера, но едва ли. Андроникосу было под сорок, и на его изможденных чертах лица постоянно была суетливая хмурость. “Кто ты?” – спросил он. “Не видел тебя раньше. Чего ты хочешь? Что бы это ни было, сделай это быстро. У меня нет времени, чтобы тратить его впустую”.

“Приветствую тебя, о наилучший. Я Менедем, сын Филодема с Родоса”, – сказал Менедем. “Держу пари, у вас больше проблем с тем, чтобы прокормить этот гарнизон, чем вам хотелось бы. Прав я или нет?”

“Ты родосец, да? Приветствую”. Андроникос наградил его сухой гримасой, несомненно, предназначенной для улыбки. “Какая тебе разница, что едят солдаты? Вы не можете продать им папирус”.

“Действительно, нет, благороднейший, хотя я могу продать вам папирус и первоклассные родосские чернила для ведения записей, если вы так склонны”. Менедем продолжал изо всех сил стараться быть обаятельным. Неизменно кислое выражение лица Андроникоса говорило ему, что он зря тратит время. Он продолжил: “Причина, по которой я спрашиваю, заключается в том, что у меня также есть на борту моего «акатоса» первоклассное оливковое масло, подходящее для самых высокопоставленных офицеров здешнего гарнизона. И еще у меня есть отличная патаранская ветчина и несколько копченых угрей из Фазелиса ”.

“Если офицерам нужна изысканная жратва, они покупают большую ее часть сами. Что касается вас – вы приплыли сюда на «акатосе» с Родоса и везете нефть?” От неожиданности слова квартирмейстера прозвучали удивительно правдоподобно. “Вы верите в то, что нужно рисковать, не так ли?”

Менедем поморщился. Не то чтобы он не говорил себе то же самое – он говорил. Но то, что кто-то, кого он только что встретил, бросил это ему в лицо, раздражало. Я собираюсь ударить Дамонакса кирпичом по голове, когда мы вернемся домой, подумал он. вслух все, что он мог сказать, было: “Это масло высшего качества, поверьте мне, так оно и есть”.

“Я могу достать много обычного масла за небольшую плату”, – указал Андроникос. “Зачем мне тратить серебро, когда в этом нет необходимости? Скажи мне это, и быстро, или же уходи ”.

“Потому что это не обычное масло”, – ответил Менедем. “Это лучшее масло с Родоса, одно из лучших масел где бы то ни было. Вы можете давать простым солдатам обычное масло с хлебом, и они будут вам за это благодарны. Но как насчет ваших офицеров? Разве они не заслуживают лучшего? Разве они не просят у вас лучшего?”

Он надеялся, что офицеры Антигона попросят у квартирмейстера лучшего. Если они этого не сделают, он не имел ни малейшего представления, что он будет делать со всем этим маслом. Андроникос что-то пробормотал себе под нос. Менедем не мог разобрать всего; то, что он мог слышать, было явно нелестным по отношению к офицерам на службе Антигона, в основном потому, что они заставляли его тратить слишком много денег.

Наконец, с видом человека, у которого болит живот, Андроникос сказал: “Принеси мне амфору этого чудесного масла. Мы позволим дюжине солдат макать хлеб в то, что они используют сейчас, и в то, что вы принесете. Если они смогут заметить разницу, мы поговорим еще. Если они не смогут, – он ткнул большим пальцем в сторону двери, через которую вошел Менедем, – то прощаюсь с тобой.

“А как насчет ветчины и угрей?”

“Я уже говорил тебе, меня это не интересует. Может быть, кто-то из офицеров будет заинтересован – со своим серебром, конечно”.

“Хорошо, благороднейший. Достаточно справедливо. Шанс показать, насколько хороша моя нефть, – это все, чего я прошу”. Как обычно, Менедем говорил смело. Он сделал все возможное, чтобы скрыть тревогу, которую чувствовал внутри. Насколько хороша была нефть, которую новый шурин Соклея всучил "    ""? Достаточно хороша, чтобы позволить мужчинам почувствовать разницу с первого взгляда? Он не знал. Он собирался выяснить. Он сказал: “Поскольку вы будете покупать масло в основном для офицеров, некоторые из тех, кто его попробует, тоже должны быть офицерами”.

Андроникос подумал, затем опустил голову. “Согласен”, – сказал он. “Иди за своим маслом. Я соберу людей, и немного хлеба, и немного нашего местного масла. И тогда, родианец, мы увидим то, что увидим”.

“Так и будет”, – сказал Менедем, как он надеялся, не слишком глухим голосом. Он поспешил обратно в гавань и освободил кувшин с оливковым маслом от веревочной обвязки и навала из веток, которые не давали ему удариться о другие амфоры и разбиться.

“Что происходит, шкипер?” Спросил Диокл. Менедем объяснил. Келевст присвистнул и сказал: “Это бросок костей, не так ли?" Однако, как бы то ни было, вы не сможете сами дотащить эту банку обратно в казармы. Как бы это выглядело, если бы капитан выполнял работу грузчика? Лафейдес!”

“Что это?” – спросил матрос, который не обращал никакого внимания на разговор между гребцом и капитаном.

“Подойди, возьми эту амфору и отнеси ее шкиперу”, – ответил Диокл.

Лафейдес выглядел не более обрадованным этой перспективой, чем кто-либо другой на его месте, но он подошел и схватил кувшин за ручки. “Куда?” он спросил Менедема.

“Казармы”, – сказал ему Менедем. “Просто следуй за мной. У тебя все получится”. Он надеялся, что у Лафейдеса все получится. Моряк был тощим человечком, и полная амфора весила, вероятно, вдвое меньше, чем он сам.

К тому времени, как они вернулись в казармы, Лафейдес был весь в поту, но он проделал хорошую игровую работу по переносу амфоры. Менедем дал ему три оболоя в награду за его тяжелую работу. “Спасибо, шкипер”, – сказал он и сунул монеты в рот.

Один из часовых, явно предупрежденный заранее, сопроводил Менедема и Лафейдеса в кабинет Андроникоса. В соседней комнате квартирмейстер накрыл стол, на котором стояли буханка хлеба и полдюжины неглубоких мисок. Он – или, что более вероятно, раб – налил желтого масла в три чаши. Остальные три ждали, пустые.

Менедем использовал свой поясной нож, чтобы нарезать смолу вокруг глиняной горки для амфоры, которую он попросил принести Лафейдеса. Как только пробка была вынута, он налил масло Дамонакса в пустые чаши. Оно было зеленее, чем масло, которое Андроникос добывал на месте; Ноздри Менедема затрепетали от его запаха – свежего, фруктового, почти пряного. Родосец тихо вздохнул с облегчением. По всем признакам, это было хорошее масло.

Он кивнул Андроникосу. “Приведи своих людей, о лучший”.

“Я намерен”. Квартирмейстер прошел по коридору, вернувшись мгновение спустя с тем, что выглядело как смесь обычных солдат и офицеров. Обращаясь к ним, он сказал: “Вот, друзья мои, у нас в этих чашах одно масло, а в этих – другое. Попробуйте оба и скажите мне, какое из них лучше”.

“Пожалуйста, подождите, пока вы все отведаете и то, и другое, прежде чем говорить”, – добавил Менедем. “Мы не хотим, чтобы слова одного человека влияли на мысли другого”.

Двое солдат почесали в затылках. Но мужчины, не теряя времени, разломали хлеб на куски и обмакнули эти куски сначала в одно оливковое масло, затем в другое. Они жевали торжественно и вдумчиво, переводя взгляд с одного на другого, чтобы посмотреть, когда все отведают оба масла. К тому времени от буханки осталось всего несколько крошек.

Покрытый шрамами ветеран с толстым золотым обручем в правом ухе указал на одну из чаш, наполненных Менедемом. “Вон то масло лучше”, – сказал он. “На вкус как будто выжата из самых первых оливок сезона. Когда я был мальчиком, я провел много осенних дней, колотя палками по оливковым деревьям, чтобы сбить плоды, я так и делал. Думаю, я узнаю первоклассное раннее масло, когда попробую его ”.

Другой мужчина склонил голову. “Гиппоклес прав, клянусь Зевсом. Я не пробовал такого масла с тех пор, как покинул ферму своего старика и пошел в солдаты. На вкус, как будто это вышло вчера из прессы, к черту меня, если это не так. Он причмокнул губами.