Текст книги "Серебряная пуля"

Автор книги: Гарри Стейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

На въезде в город перед ней возникло историческое здание, нарядное и сверкающее красками Рождества. Оно казалось сказочным среди «коробок» послевоенной постройки.

– Как он уцелел?

Водитель пожал плечами.

– Я слишком молод. Меня еще на свете не было. Но говорят, английским пилотам дали приказ не трогать собор. И люди очень скоро сообразили, куда бежать во время бомбежки. Вы пойдете внутрь?

– У меня нет времени. Не могли бы вы объехать вокруг него, чтобы я посмотрела?

Когда он остановился у края заполненной народом площади, она протянула ему клочок бумажки с адресом.

– Это очень далеко?

– Нет, фрейлейн. Это вот туда. – Он махнул рукой.

Они подъехали к кирпичному четырехэтажному зданию, и Сабрина почти не верила, что найдет его имя в списке жильцов. Но оно было, самое первое из восьми: «Р. Кистнер». Он жил внизу. Она нажала на звонок и слышала, как он заливается внутри квартиры по другую сторону стеклянной двери, но ответа не было. Она нажала еще раз. Ничего. Подавленная, Сабрина стояла в растерянности. Что теперь? Может, ей снять комнату в отеле и прийти позже? Или оставить записку?

Она вышла наружу, холодный порыв ветра налетел на нее. На скамейке через улицу громоздились фигуры. Дрожа от холода, она пошла туда.

– Простите, – обратилась девушка к пожилой женщине, сидевшей ближе всех. Та не двигалась. – Я ищу одного человека. Не можете ли вы мне помочь?

Женщина подняла на нее водянистые глаза.

– Вы не здешняя?

– Да, не здешняя. – Она помолчала. – Его зовут Рудольф Кистнер. Он живет в этом доме.

Женщина посмотрела на нее.

– Нет, не знаю.

– Может быть, – Сабрина с надеждой перевела взгляд на мужчину и женщину рядом с ней, – может, вы знаете?

Никто даже не повернул головы в ее сторону.

– Мы не знаем, – ответила женщина.

– Спасибо. – И, отходя от них, добавила: – Я оставлю ему записку.

Написав несколько слов на листе из записной книжки, она сунула его в почтовый ящик Кистнера и вышла из дома. Оглядываясь, нет ли такси, она обратила внимание на старика, поднявшегося со скамейки и идущего в ее сторону. Он опирался на палку, но шагал быстро. Отступив, она наблюдала, как он зашел в парадное, а потом, поймав ее взгляд, открыл почтовый ящик и принялся читать записку.

– Герр Кистнер? – спросила она, толкнув входную дверь.

Он оглядел ее долгим взглядом. Потом снова уставился на записку.

– Я могу сказать вам, кто я. Я из Американского института рака.

Если бы ее спросили, сколько ему лет, она бы сказала – девяносто. Лицо, испещренное сеткой глубоких морщин, белые как снег волосы.

– Американского?

Она кивнула.

– Я вам писала письма. Я занималась тем же исследованием, что и вы в свое время. С доктором Логаном. А почему вы не заговорили со мной там?

Он пропустил мимо ушей ее слова.

– А вы кто? Его помощница?

Сабрина была достаточна умна, чтобы не обидеться. Похоже, старику никогда не приходилось работать с женщиной на равных.

– В общем, да.

– Я очень стар. Я не люблю гостей.

– В своих письмах вы спрашивали о нашей работе. И поскольку я оказалась в Кельну, то подумала, что могу кое-что рассказать вам. – Не умея врать даже по мелочам, она заставила себя делать это, иначе ее могли просто выставить за дверь.

Его бледно-голубые глаза раскрылись шире.

– О да, я сделаю исключение.

Без слов он провел ее через прихожую в гостиную своей маленькой квартирки. Она вспомнила жилище своей бабушки в Ливорно. Такая же тяжелая мебель конца столетия, странный набор восточных ковров на полу, такой же удушливый запах пыли, исходящий от полок, уставленных тяжелыми книгами в коже.

– Извините, – сказал старик, поворачиваясь к Сабрине почти галантно. – Домработница приходит только раз в неделю. Может, чаю?

– Нет, спасибо.

Он сел на стул с жесткой спинкой. Она заметила на столе перед ним электронную шахматную доску. Партия была на середине.

– Вы играете?

– Немного.

– Хотите сделать ход? – Он повернул к ней доску.

Слегка покраснев, Сабрина изучила позицию. Она не была готова к такому испытанию. Но сделала ход.

Он улыбнулся.

– Хорошо. Очень хорошо. – Он посмотрел на Сабрину. – Теперь расскажите мне о вашем курсе. Ваш доктор Логан не сообщил никаких деталей.

– Мы получили, – ответила она осторожно, – очень обнадеживающие результаты. Лекарство действует. И в этом нет сомнений.

Он подался вперед так взволнованно, как отъявленный болельщик на соревнованиях.

– Так, понимаю.

– Но, к несчастью, очень высокая токсичность.

– Конечно. Как всегда. Сколько было женщин на курсе?

Итак, она начала с самого начала, широкими мазками нарисовала картину лечения соединением Q. Опустив лишь финал – уничижающий. Казалось, она намеренно давала ему понять, что эксперимент продолжается и что они с Логаном работают дальше.

– И вот поэтому я хотела спросить о Микио Накано, японском химике. Вы писали о нем с восхищением. – Ей показалось, что он испугался.

– Да? Может, и писал.

– Расскажите, что с ним случилось? И с его работой.

Он покачал головой.

– Нет-нет, я не знаю. После того как он ушел из нашей лаборатории, я его не видел.

Она с любопытством посмотрела на Кистнера.

– Ну, – напомнила она, нащупав в кармане ксерокопию письма, – вы же кое-что писали доктору Логану. Писали. – Она посмотрела на страницу. – «Я знаю, что он не прекратил работу над этой проблемой». Разве нет, господин Кистнер?

Он снова покачал головой.

– Это было очень давно. Извините.

– Но как вы узнали? – настаивала она. – До вас дошли какие-то слухи?

– Нет, ничего не слышал. Я очень старый. – Вцепившись в ручки кресла, он медленно заставил себя подняться. – Иногда я что-то пишу и сам не знаю почему.

Сабрина поняла: надо уходить.

– Извините, я вас утомила своими вопросами. Но мне это очень важно. Вы не знаете, что стало с этим человеком, Накано?

– Нет. Я очень извиняюсь, мисс. – Кистнер взяв палку, направился к двери.

Сабрина вынула свою визитную карточку.

– Пожалуйста, – она протянула ему, – еще одна просьба. Если вдруг что-то вспомните, будьте добры, дайте мне знать.

Он поднес карточку близко к лицу и сощурился. Потом удивленно повернулся к ней.

– Институт Регина Елена в Риме?

Она кивнула.

– С нашим исследованием вышли проблемы. Знаете ли, меня больше не захотели держать в институте. И доктора Логана тоже.

Настроение Логана слегка поднялось, когда он начал работать. По крайней мере, он пару часов в день должен был проводить с оборудованием Р-3, надежно изолированным от основной лаборатории. Здесь жил вирус спида. И надо было работать очень осторожно и тщательно. Любая ошибка грозила обернуться несчастьем. Не зря правила не разрешали держать острые предметы при себе, ничего нельзя вынести из комнаты без предварительной и весьма тщательной очистки. Так что его депрессия была непозволительной роскошью.

Да, он работал, но без малейшего элемента творчества. С тем, что делал Логан, мог справиться любой биохимик, образованный техник. По сути, его функция сводилась к приготовлению растворов, записи датчиками их действия на нормальные клетки и вирусы с целью установить, является ли разработанная здесь технология новым словом. Он не питал иллюзий, что обнаружит солидные данные, подтверждающие этот тезис.

Только после отработки положенных часов он мог заняться своим делом – соединением Q.

Однако примитивные условия смущали и стесняли его. Там, где он работал раньше, можно было в любой момент получить животных с опухолями. Здесь их надо было заказывать в специальной лаборатории в Массачусетсе. Причем их только разводили, но не обрабатывали. Плата, естественно, из своего кармана. Логан решил выбрать крыс с ослабленной иммунной системой по пятнадцать долларов за штуку (значит, девяносто долларов плюс перевозка минимальной партии из шести штук). Это составляло всего треть стоимости кроликов. Чтобы заразить их раком, нужна цепочка опухолевых клеток человека, их поставляло одно учреждение в пригороде Вашингтона – Американская коллекция тканей.

– Боже мой! – воскликнул Логан, заполняя бланк, – звучит так, будто речь идет об изящном нижнем белье для дам. Я даже не знаю, как вырастить опухоли у этих проклятых крыс. Никогда не делал такую работу.

– Я делал, – насмешливо бросил Перес.

– Ну что ж, значит, ты, – Логан старался смягчить ситуацию, – мне поможешь.

Перес хотя и не обладал дипломом по химии, но обладал здравым смыслом. Он ухватил главное – даже если теоретически возможно создать такое лекарство, то шанс, что это случится в этом несчастном подобии лаборатории, где он у Логана единственный помощник, практически нулевой.

– Правда в том, – с вызовом объявил он, – ты и сам не знаешь, что ищешь. Ты все это делаешь наобум.

– Нет, есть структура соединений.

– И сколько надо вариантов этой структуры сделать? Десять тысяч, сто тысяч? Даже в хороших условиях, в лучших лабораториях понадобились бы годы и годы. Ты ищешь иголку в стоге сена, а может, даже не в одном стоге, а на скошенном поле.

– Да, но у нас уже есть соединение Q-лайт.

– Дэн, это смертельное лекарство. Оно разрушает печень.

– Я в этом не убежден. – Он многозначительно помолчал. – Атлас крутился возле тех животных, Рубен. Клянусь жизнью.

– Ну и что, если так? Ты хочешь сказать, что он угробил подопытных животных? Ты так думаешь?

– Черт побери, именно так. Могу поклясться, дружище!

– Что ж, – сказал он, являя собой воплощенное спокойствие, – как раз это я и надеюсь выяснить.

Именно поэтому Перес начал опасаться за самочувствие друга. Неужели соединение Q принесло еще мало горя? Карьера парня сведена на нет. Личной жизни никакой. Логан губил себя. И это ясно каждому. Это его патологическое упорство продолжать начатое дело – доказательство тому.

– Слушай, Дэн, почему бы тебе все не бросить? По крайней мере, сейчас? Просто залечь на дно, расслабиться, поработать.

– Не могу, Рубен. И ты знаешь почему.

– Ну да, конечно. Потому что лекарство работает.

– Да, оно работает! Оно активное. И мы это доказали. – Он умоляюще посмотрел на Переса. – Ну давай, Рубен. Ты мне нужен. Я не справлюсь один.

Перес желал ему добра. Он хотел вернуть парня к реальности. Если Логан решил играть роль Дон-Кихота, он не собирался быть при нем Санчо Пансой.

– Слушай, – наморщил лоб Логан, – я понимаю, что ты говоришь. Правда. Неужели и ты думаешь, я не осознаю, каково сейчас мое положение?

– Нет. Расскажи мне.

Логан шумно выдохнул. Он неотступно думал об этом. Да, печально, горько, но не надо об этом вслух.

– У меня сейчас нет никакого веса в научном мире. Никакого. И, даже если мы чего-то добьемся с этим лекарством, у меня нет возможности его испробовать. Может, никогда и не будет. – Долгим взглядом он посмотрел на друга. – Ты знаешь, как эта сволочь Шейн всегда говорил об институтских?

– Как?

– Высшая лига. А я где-то там, на задворках. Доволен?

– Нет, – тихо проговорил Перес. И его сердце заныло от сочувствия. – Я не доволен. Мне просто жалко тебя.

– Хорошо. – Логан через силу улыбнулся. – Я не гордый. Принимаю сочувствие. Думай, что для меня это терапия, Рубен. Это удержит меня от падения.

И хотя Рубен никогда не давал официального согласия, но, когда через несколько дней появились крысы в картонных коробках с отверстиями и перегородками, Перес взял заботу о них на себя.

– Черт побери, что ты думаешь? Они же не могут так жить! Давай-ка иди в зоомагазин и купи несколько нормальных клеток.

Логан ухмыльнулся.

– Иду.

– И немного крысиной еды.

– Крысиной еды?

– Это подороже, но того стоит. – Он вынул крысу из коробки, почти лысую, ослабленную и жалкую. Даже еще более жалкую, чем ее сестры в канализационных трубах.

– Эти ублюдки обречены. Так что купи им еды недели на две.

Цепочки молекул опухолевых клеток груди, упакованные в сухой лед, были помещены в колбу. Через неделю Логан посеял их, смешав в солевом растворе. Потом его друг ввел по полмиллилитра в хвостовую вену каждой из шести крыс.

В течение недели первые опухоли стали заметны – маленькие шишки на коже. Через пять дней они все вырастут в довольно твердые уплотнения цвета жвачки.

– Ну что, гаденыш, – сказал Перес, разглядывая обреченную крысу, – поработаешь на науку, а?

Логан похлопал друга по спине.

– Давай смешаем новую партию соединения Q-лайт.

Процедура была идентична той, что Логан проделал раньше. Но на этот раз они не спешили.

Прошло пять дней. Из лаборатории они уходили каждый вечер не раньше половины одиннадцатого. Иногда после перерыва на ужин возвращались еще часа на два, на три. И вскоре вопреки своему желанию Перес увлекся работой. То, что для Логана было обыденным и нудным, для него стало ускоренным курсом обучения биохимии.

– А как с миссис Кобер? – спросил он как-то, когда они в последний вечер ждали, пока остынет их новое соединение. – Почему она выжила, а больше никто? Почему у нее сработало лекарство?

Логан и сам не раз думал про это, эта мысль не выходила из головы все последние пять месяцев.

– Не знаю. Я снова и снова просматриваю записи. Я даже звоню ей, чтобы убедиться, что у нее все хорошо. – Он пожал плечами. – Представляешь, у нее даже не болят уши, как раньше. Если бы я знал, в чем дело?..

– Значит, в этом что-то есть? Правда? Ведь такого не бывает без причины?

– Да. Не бывает. Но иногда причины так трудно понять, и от них отмахиваются, как от вызывающих идиосинкразию.

– Но не мы с тобой. – Он рассмеялся.

– Ты говоришь, как Сабрина. Снова как Сабрина.

– Это лучший комплимент.

– Ты думаешь, я слишком часто говорю о ней? – Логан озабоченно посмотрел на друга. – И выгляжу идиотом?

– Не-а. – Перес отмахнулся. – Я рад, если хоть немного заменяю ее тебе. – Он улыбнулся. – Ну, по крайней мере, в лаборатории.

– Ох, знал бы ты, в чьей лаборатории мы все это с ней сотворили. – Он помолчал. – Но я надеюсь, что ты так не привязываешься к животным, как она. – Он кивнул на клетки в углу. – Так, пора ввести дозы нашим друзьям.

* * *

Они не занимались любовью почти три месяца. Ей не хотелось, и Джон решил не настаивать.

– Эй, – сказала она, отложив книгу на столик у кровати и взяв его за руку, – это лучше, чем делать вид, что болит голова, правда?

– Ну, ты никогда не делала вид, – улыбнулся он с благодарностью за ее чувство юмора.

– А следовало бы. Тогда бы ты не задавал сейчас столько вопросов.

– Очень беспокоит? – тихо спросил он.

– Опять ты за свое.

Он погладил ее по лицу.

– Ну расскажи, что ты чувствуешь?

Делать вид перед другими, что она бодра по-прежнему и не падает духом, – это уже начало ее утомлять.

– Я чувствую себя так, как и выгляжу.

Ничего не надо было добавлять к этому ответу. Она уже не боялась, что облысеет, – два цикла стандартной химии лишь сделали ее волосы тоньше. Она никогда не могла подумать, что возможно испытывать такую непроходящую усталость. И не важно, сколько она спит: круги под глазами не исчезали. Они теперь такая же неотъемлемая часть ее изменившегося лица, как нос или губы. И солнечный свет не мог скрасить ее бледность и вернуть прежний цвет лица.

– Ну, значит, очень сильно ничего не болит?

– Только когда смотрю на себя в зеркало.

Она потянулась к мужу.

– О, Джон. Я так стараюсь не жаловаться. Пожалуйста, дай мне знать, если я начну напоминать тебе Камиллу.

Он улыбнулся.

– Не думаю, что такое может случиться.

– Ну, знаешь, мне столько раз хотелось пожаловаться. Я становлюсь сейчас сентиментальной. – Она помолчала, чувствуя, как поднимается раздражение, которое возникало всегда, когда она злилась на себя. Только сейчас это не забавляло, а мучило.

– Слушай, ну давай поговорим о чем-нибудь другом.

Ну конечно, в эти дни о чем бы они ни начинали говорить, все сводилось к одному и тому же. К примеру, даже последнее секретное официальное сообщение с Ближнего Востока о мирных переговорах обязательно кончалось замечаниями о медицинских свойствах перегноя. Или рассказ об упрямом лидере конгресса переходил на родственника законодателя, лечившегося в институте рака.

Правда, ей не надо было беспокоиться о другом. Ее состояние не охладило их взаимоотношений. Джон никогда не был особенно эмоционален даже со своей женой и не давал большего, чем требовала ситуация, но сейчас у него все чаще появлялись предлоги побыть с ней рядом.

– Хочешь, выключу свет? Может, ты поспишь?

– Да, пожалуйста.

Он потянулся и выключил лампу.

– Джон, – спросила она осторожно.

– Что, моя дорогая?

– Ты же не должен здесь спать.

– Да, я знаю. – Он помолчал. – А тебя могут побеспокоить звонки?

Он вообще не любил что-то откладывать на потом. И всегда давал указания горничным, чтобы его будили в любое время, если есть что-то важное. Он хотел быть в курсе всех дел.

– Нет. – Она тихо засмеялась. – Я просто хотела убедиться, что ты действительно испытываешь желание остаться здесь. Ты же знаешь, как я ненавижу просто жалость.

– Не волнуйся. Ты не вызываешь этого чувства. Ты вдохновляешь не на жалость.

– Я бы не хотела тебя смущать. Я очень боюсь подвести тебя.

Он повернулся на бок и посмотрел ей в лицо.

– Пожалуйста, Элизабет. Это мне надо беспокоиться, это я заставляю тебя быть все время на виду и в форме. Меня это возмущает. Иногда хочется сказать: все, хватит.

– Нет, я справляюсь. Просто старайся оградить меня от длинных пролетов лестниц, мне надоело объяснять, почему я задыхаюсь.

– Ты для меня важнее всего на свете, знаешь?

Она засмеялась. Но смех быстро перешел в кашель.

– Нет, не знаю. И, учитывая твое положение, я и не должна…

Он легонько поцеловал ее в щеку и обнял.

– Ну ты прямо не можешь иначе. Всегда скажешь что-то замечательно умное.

– Да нет, не такое уж и умное, честно говоря. Просто я пытаюсь не обманывать себя, Джон. И не обижаюсь на тебя тоже.

– А что насчет лестниц? Что говорит доктор?

– Стиллман? – Он не видел ее лица, но в голосе почувствовал отвращение. – Да о какой-то опухоли, которая мешает жидкости откачиваться из легких, она заполняет воздушные мешочки. На самом-то деле довольно интересно, если бы такое происходило с кем-то другим. И вообще мне бы не хотелось все это выдавливать из него по капле.

– Элизабет, он лучший в своей области. Все так говорят.

– Может быть.

– Нет, не может быть. Он специалист номер один в самом главном раковом институте мира.

– О’кей. Пока речь идет о науке.

– В каком смысле?

– Да в том, что, когда дело доходит до конкретных мешочков, он и понятия не имеет, как с этим бороться, и его коллеги тоже. Действует методом проб и ошибок. И это самый большой секрет, который они от всех нас скрывают.

Они долго лежали молча, просто держась за руки. Вдруг он почувствовал, что она плачет.

– Элизабет?

– Не обращай внимания. Это моя очередная глупость.

Он обнял ее. Лицо ее было влажным.

– Ты думаешь о детях?

Она закивала.

– Это так банально. Я хочу увидеть, как они будут жениться. Я хочу увидеть внуков. – Уткнувшись лицом ему в плечо, она откровенно разрыдалась.

– Ш-ш-ш… – успокаивал он ее и гладил по лицу. – Все будет хорошо.

Они оба понимали, что это ложь.

Но на этот раз, чувствуя себя в безопасности в его объятиях, хотя и испытывая уже ставший привычным страх, она пропустила это. Ну пусть.

* * *

Перес появился в лаборатории еще до Логана, и именно он обнаружил погром. Содержимое шкафов выброшено на пол, ящики перевернуты, мензурки и пробирки с реактивами разбиты. Через десять минут пришел Логан, его лицо стало пепельным.

– О, Бог мой!

– Да, ясно. – Перес разбирал обломки. – Не беспокойся, они не тронули вирус. И не тронули оборудование Р-3.

– А что с крысами?

– Никаких проблем. Лучше, чем когда-либо.

В общем-то уже через три дня после первой дозы эти животные показали замечательный результат. Опухоли стали уменьшаться и размягчаться. Все так, как и в первый раз.

Логан поспешил осмотреть крыс сам. Да, животные в порядке, клетки не тронуты.

Вернувшись в лабораторию, он тяжело опустился на стул.

– Даже не верится. Черт побери, я не могу в это поверить.

Перес, подметая, старался не смотреть на него.

– Слушай, это наркоманы. Такое случается, особенно в этом районе.

– Я знаю. – Логан старался, чтобы голос звучал как можно хладнокровнее. Он догадывался, что Перес воспринимает его как потенциального параноика.

– Ну, такова жизнь. Ничего не поделаешь. Даже в Клермонте раза два случалось подобное, несмотря на всю нашу систему безопасности. – Он опять принялся подметать. – Все можно восстановить, радуйся, могло быть и хуже.

Но Логан ничего не мог с собой поделать.

– Посмотрим.

– Что ты, черт побери, хочешь этим сказать? – Вопрос был лишним, Перес и так все прекрасно понимал.

– Слушай, старина, брось ты это. Здесь были наркоманы.

– А почему ничего не пропало?

– Просто нам повезло.

– Чтобы наркоманы ничего не взяли?

– Я не хочу с тобой говорить про это, Логан. Что-то во всем этом есть болезненное. Любую хорошую новость ты превращаешь в плохую.

– Может, ты и прав, – пожал плечами Логан. – Надеюсь, что так.

– Да ты просто не в себе.

– Посмотрим.

– Ты знаешь, почему я больше всего этого боялся? – спросил Перес через три месяца, держа в руках мертвую крысу.

Логан уставился на нее.

– Потому что я говорил: я был прав.

– Потому что ты принимал во внимание только сам факт – крыса сдохла – и неправильно его истолковывал.

– Здесь не было никакой диверсии, Логан. Посмотри правде в глаза. Лекарство убило животных. Как и раньше. Просто лекарство не работает.

– А почему тогда Стиллман в нем так заинтересован? Почему он хотел все простить, если мы согласимся работать на него?

– Но, Дэн, он исследователь рака и должен интересоваться лекарством.

– Почему они пытались погубить меня?

– Не преувеличивай, Дэн. Просто ты им не нравишься. А это другое. Может, на их месте ты делал бы то же самое.

– Неправда.

Перес отложил в сторону мертвую крысу.

– Все это бессмысленно. И ты хочешь потратиться на вскрытие?

Дэн утвердительно кивнул.

– Логан, спроси себя, ну что бы они выиграли, поступив так? Ты сам говорил мне, как лекарство, проявляющее активность на лабораторных животных, может быть таким же и в случае с людьми.

– Я хочу еще раз проделать этот эксперимент.

Перес всплеснул руками.

– Тьфу ты черт!

– У нас осталось еще немного этого соединения, я закажу новых крыс.

– Забудь про это. И знай, я больше в игре не участвую.

– Рубен, пожалуйста! Ты мне нужен. И нельзя их держать здесь. И у меня небезопасно.

– В своей квартире, Логан, я пытаюсь наладить нормальную жизнь.

– Рубен, пожалуйста, ради меня. Я тебя умоляю.

И он не преувеличивал.

– Ты переходишь все границы. Ты ненормальный.

Но Перес, говоря это, уже соображал, куда бы пристроить клетки, чтобы не слишком воняло.

Через десять недель после возвращения Сабрина получила письмо из Кельна. Даже если бы на конверте не была наклеена характерная по строгости немецкая марка, так непохожая на итальянские с птичками, цветочками, гончарными изделиями, она бы узнала адресанта по слегка дрожащему почерку, как бы воскрешающему элегантность начала века.

Рудольф Кистнер! Она закрыла дверь кабинета и разрезала конверт.

«Уважаемая доктор Комо! Привет и наилучшие пожелания.

Прежде всего я должен поблагодарить вас за вашу доброту, за ваш визит. Огромное спасибо за подробности, рассказанные о курсе доктора Логана. Я искренне надеюсь, что вы не сочли меня грубым. Сейчас я не принимаю гостей и, вероятно, разучился это делать. После вашего визита я много думал о том, о чем вы меня спрашивали. Да и сейчас я не знаю, смогу ли дать ответы, которых вы ждете. Это было так давно. В другом веке, когда люди думали совсем по-другому. Я надеюсь, вы это понимаете.

Господин Накано был великим химиком. Работа его была очень важной. Но я обязан сказать вам, что к нему в этой стране отнеслись не так, как следовало бы. И это позор для Германии.

Был ли господин Накано моим другом? В последние дни я долго думал над этим. Но, естественно, тогда я не воспринимал его так. Он был мастер, специалист высокого класса в области химии. А я – молодой поклонник, один из многих, работавших в „Кристиан Томас“. Я никогда не был у него дома. И даже до того, как его вынудили уйти из „Кристиан Томас“, я не знал, что фрау Накано была еврейкой. Все это было в 1936 году, и после я его ни разу не видел.

Поймите, я не поддерживаю взгляды национал-социалистов. Мало кто в нашей лаборатории их поддерживал. Мы высоко ценили профессора Накано, и его личные дела нас не касались. Некоторые даже переписывались с ним после его отъезда из Франкфурта, и поэтому я знал, что он продолжал работать над соединением Q.

Лично я не писал ему и был очень удивлен, получив от него письмо в ноябре 1938 года. Оно у меня сохранилось. Тогда он жил на Борнхаймерштрассе, 138. Письмо короткое, он просил помочь ему уехать из Германии. Не знаю, почему он выбрал именно меня. Конечно, может, такие же письма он разослал и другим людям. А может, вспомнил, что мой друг работал в шведской дипломатической миссии.

Конечно, я ничего не мог сделать. Понимаете, в то время это было невозможно. Моя последняя жена говорила, что, по ее мнению, это стало самым большим горем в моей жизни. Я так не думаю. Однако это до сих пор меня беспокоит. Работа профессора Накано была высокого класса. Вот почему я пишу вам теперь, как раньше писал доктору Логану. Может, еще не слишком поздно, и мне доведется увидеть, что его работу наконец признали».

Хотя в Нью-Йорке не было и пяти утра, Сабрина набрала номер Логана.

– Сабрина? – с трудом проговорил он, продираясь сквозь сон. – Что случилось?

– Логан, послушай. – Она прочитала ему письмо и умолкла, ожидая ответа.

Логан, все еще во власти сна, не знал, что сказать.

– И он ничего не написал об исследовании?

– Так ты считаешь, все это не важно? – спросила Сабрина.

– Я не знаю. А ты как думаешь?

– Я думаю, мне стоит поехать во Франкфурт. Сегодня же.

Успев на самолет в три сорок, вылетавший из римского аэропорта Леонардо да Винчи, она приземлилась в международном аэропорту Франкфурта почти через два с половиной часа. И в шесть тридцать стояла перед домом, в котором шестьдесят лет назад жил Микио Накано.

Как и соседние здания, этот трехэтажный, отделанный гранитом дом, казалось, знавал и лучшие времена. Тяжелый железный молоток у входной двери и медные перила лестницы, убегающие вверх, свидетельствовали о бюргерском вкусе девятнадцатого столетия. Сейчас углы дома были обшарпаны, несколько больших окон разбиты и неуклюже склеены, садовая дорожка заросла, и даже дверной молоток и косяк умоляли покрасить их.

Улочка тихая, узкая, не больше десятка подобных домов. Но в каждом наверняка несколько семей. Такси, привезшее Сабрину, помешало игре в футбол на проезжей части улицы, которую юные игроки считали полем. Сабрина окинула взглядом футболистов – с дюжину немецких и турецких мальчишек – и с удовольствием отметила, что одни ворота защищала девочка, и весьма вдохновенно.

Улыбнувшись, она повернулась к дому, поднялась по ступенькам и нажала кнопку звонка. Женщина средних лет с выкрашенными в соломенный цвет волосами ответила по-немецки:

– Да, пожалуйста.

– Простите, вы не знаете, где мне найти владельца этого дома?

На миг показалось, женщина смутилась – что могло понадобиться здесь этой элегантной иностранке?

– Хозяина? – наконец переспросила она.

Сабрина улыбнулась, давая понять, что не собирается беспокоить или смущать здесь кого-то.

– У меня был старый друг, он жил здесь много лет назад. И я пытаюсь узнать, что с ним случилось.

Женщина пристально оглядела незнакомку, потом оглянулась.

– Мам, пойди, пожалуйста, сюда! – Тишина. Она повторила громче: – Мама!

– Да?

– Тебя спрашивают.

Через минуту хрупкая пожилая женщина с добрым лицом шаркающей походкой приблизилась к ним. На ней был рваный халат, и Сабрина смутилась при виде чужой бедности. Она старательно объяснила, зачем пришла.

– Я – владелица, – наконец ответила женщина. – Скажите, что вы хотите?

Сабрина подавила волнение.

– Этот человек жил здесь очень давно.

– Когда?

– До войны.

Та покачала головой.

– Нет-нет, я владею им всего три года. После смерти мужа.

– А, понимаю. Извините. А не могли бы вы мне сказать, долго ли ваш муж…

– Только с 1969 года. Он купил его, чтобы вложить деньги. – Она улыбнулась. – Не лучшее, может быть, вложение, но я справляюсь.

Сабрина поняла – дело безнадежное.

– И вы не знаете, у кого он его купил?

– У господина Клауса. Он тоже умер, много лет назад.

– Ну что ж, большое спасибо, что вы уделили мне время.

Та кивнула.

– Война давно кончилась, и мы стараемся не думать о тех днях.

Ну и что теперь, подумала Сабрина, покидая дом. Она, конечно, не ожидала чего-то сверхъестественного, но считала, что, как только появится здесь, ситуация сама подскажет выход. Она понаблюдала за игрой в футбол, потом невольно обратила внимание на пожилую женщину, толкавшую перед собой детскую коляску.

– Извините, мадам. – Она снова отметила про себя – немцы определенного возраста пугаются незнакомцев. Женщина замедлила шаг и ничего не сказала.

– Вы не сможете мне помочь? – Сабрина пошла рядом с ней. – Я ищу одного японца, который когда-то жил здесь. В этом доме.

– Я не знаю, – последовал ответ, подчеркнуто холодный. И, не замедляя шага, женщина двинулась дальше.

У Сабрины не было выбора: она подходила к каждому прохожему, казавшемуся ей не моложе шестидесяти, и задавала свой вопрос.

С ее характером это был просто подвиг. Ей приходилось насиловать себя, держась так смело.

Ей стало легче, когда она решила притвориться студенткой-выпускницей, изучающей новейшую историю города. Она будто бы слышала, как трудно здесь жили люди во время войны, как наплыв турецких рабочих еще больше осложнил положение.

– Посмотрите вокруг, – сказала раздраженно одна женщина. Было восемь вечера, и в надвигающейся темноте Сабрина не могла разглядеть детали дома. – Когда-то все это выглядело очень респектабельно. Но эти люди понятия не имеют, что такое уважение к собственности. И мы за это должны расплачиваться.

– Но ведь и раньше здесь жили иностранцы? – заметила Сабрина.

Женщина покачала головой.

– Нет-нет. Только наши, немцы.

– А мне говорили, здесь жил какой-то японец, известный ученый, вот на этой улице.

Та смерила Сабрину удивленным и разочарованным взглядом.

– Не знаю. – И пошла дальше. – Нечего слушать всякую ерунду.

– Простите… – Сабрина обернулась. Рядом стояла девочка, которая только что играла в футбол. Ее хорошенькое личико обрамляли прядки грязноватых светлых волос.

– Вы хотите узнать об этом районе? Про тех, кто здесь жил?

– Да. Мне это очень интересно.

– Пойдемте. Мой дедушка все вам расскажет. Он живет здесь много-много лет. Всю жизнь. В этом доме.

Сабрина кивнула.

– А где он?

– Недалеко. – И она протянула ей маленькую ручку. – Меня зовут Агнета.

Сабрина подала свою.