Текст книги "Лучшая зарубежная научная фантастика: Звёзды не лгут"

Автор книги: Гарднер Дозуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 65 (всего у книги 70 страниц)

4

Первый свет дня пробился сквозь золотисто-серую кожу – выделанную шкуру необычайно крупного улита, как она поняла. Новые глаза смотрели вверх, внимательно изучая в первые секунды возвращенным зрением нитку из выделанных кишок и тонкие, красиво переплетенные вены, сохранившиеся в туго натянутой ткани. Затем она смежила веки и, оценив сознание, с удивлением обнаружила, что думается не только легко и просто, но и спокойно, если не радостно. Это была деятельность какого-то постороннего разума. Основу ее жизни составлял навязчивый, неизменный страх, но его кто-то похитил, и ей его недоставало. Как дотянуть до сумерек без тщательно взлелеянного ужаса? И все же, несмотря ни на что, она хладнокровно и бесстрастно задалась вопросом: какая сила причинила ей столь глубокий ущерб и как ходить по белу свету, если не думать, что каждый сделанный и каждый несделанный шаг чреваты трагедией и смертью?

Она снова открыла глаза, но на сей раз, проигнорировав увиденное, сосредоточилась на том, как ощущается мир через новую кожу. Нагая, она дотронулась левой рукой до бедра: новорожденная плоть была еще лишена волос, раны исчезли, а мышцы оказались налитыми, как, пожалуй, никогда прежде. Затем согнулась ее новая правая рука, и внутри крепкого кулака ощутились свежие кости. Нашлась и третья рука. Чья? Она мгновенно подумала, что приживила похищенную конечность. Отдохнувший, перезагруженный рассудок воспринял невозможность этого и создал подробную версию отмщения и победы. Но тут третья рука дрогнула, и женщина обратила внимание на тепло покоившегося рядом тела. Она очень осторожно повернула голову и смутно различила профиль мужчины, лежавшего на каменном полу какого-то тесного убежища.

Внезапно из потаенного логова вернулся ее старый приятель – страх.

Она подавила судорожный крик и острое желание вскочить. Лицо было ей незнакомо, и она понятия не имела, как очутилась здесь, в этой престранной обстановке. Она могла вообразить любой сценарий, и каждый был бы ошибочным: с тем же успехом она могла счесть, что это ее подлинная жизнь, мужчина – супруг, а все несчастья и немногочисленные удачи, какие помнились, были всего лишь сном.

Следующие невыносимые минуты ушли на изучение носа мужчины, его закрытых глаз и широкого, расслабленного рта, который время от времени подрагивал.

Его дыхание было затяжным, страдальческим и крайне поверхностным.

В убежище – очевидно, его палатке – пахло выдохнутым воздухом, телесными маслами и немного феромонами, для которых не существовало названия. Прямо над ее головой лежал большой полупустой рюкзак. Ноги почти достигали щели, ведущей наружу. Лежавший рядом мужчина был крупным даже по человеческим меркам – выше ее на добрые полкорпуса и широкий в груди, как никто из ее соплеменников. Одет тепло, по погоде: длинные штаны и просторная рубаха, сшитые из какого-то черного нотского материала. Ступни и огромные кисти – обнажены. Ржавые волосы, густые и жесткие, заплетены в хитроумную косу, исчезающую между спиной и каменным полом. Борода, тоже густая, – коротко подстрижена. Похожий на труп, мужчина выглядел неестественно мирно. Лишь раз он вздохнул глубоко, и она, приподняв голову, чтобы взглянуть на лицо, увидела, как влажные шары глаз перекатываются под бурыми веками и видят во сне что-то свое, о чем он, спящий, не догадывается.

Она протянула левую, старую руку и кончиками пальцев осторожно дотронулась до обоих век спящего.

Он проснулся мгновенно и полностью.

Ее раз и навсегда очаровало то, что он повел себя так же сконфуженно, как и она, пусть даже на пару секунд. Кто эта женщина? Как он сюда попал? Возможно, они были товарищами по несчастью – две души, заброшенные в одну палатку, вместе потерявшиеся и объединенные общим непониманием происходящего.

Чьи это были мысли?

Вряд ли ее, решила она. За свою бурную и короткую жизнь она не помнила, чтобы сознание так металось между субъектами и возможностями.

Мужчина негромко заговорил и вроде как улыбнулся.

Она не сразу осознала, что понимает слова, несмотря на сильный акцент и незнакомый голос. Он произнес сначала «Привет», а потом – «Как самочувствие?».

Такого самочувствия у нее не было никогда, и что тут ответить?

– Торгаш, – проговорил он тогда.

Она открыла восстановленный рот. Сильный язык прижался к новым, крепким зубам, и голосом, знакомым лишь отчасти, она спросила:

– Что ты сказал?

– Это мое имя. Торгаш.

Она медленно повторила слово.

– А твое?

– Греза, – ответила она.

Это была невинная шутка, придуманная машинально и наскоро. Она сообщала ему, что не верит в происходящее. Но он, похоже, принял ответ, приподнял голову и повернулся всем корпусом. Еще одна шкура улита, сложенная втрое и служившая обоим матрацем, скрипнула под его тяжестью. Он сжал новорожденную кисть женщины, отпустил, потянулся к ее обнаженному телу и резко осекся, убрал руку, повторил ее новое имя.

– Греза, – произнес он с чувством.

Возможно, он ей не поверил, но казался настроенным благодушно. Она знала мало мужчин, но даже небогатый опыт подсказывал, что это существо либо согласится почти на любой ее ответ, либо не поверит никакому.

– Где я? – спросила она.

– Ты знаешь, где находится Озеро Озер?

Замутненная память напряглась.

– Да, – сказала она.

– Это остров… затонувший хребет старой горной цепи, которая тянулась далеко от северо-восточного побережья.

– Остров?

– Мой остров.

Она проглотила эти странные новости.

– С кем ты живешь?

Ему, похоже, пришло в голову несколько вариантов ответа. Но вместо этого он задал ей свои, резонные вопросы:

– Откуда ты? Где твоя семья? И как ты зимой обошлась на воде без лодки?

В ее памяти всплыла целая повесть, но она рассказала только о том, что запомнила из последних дней, которые провела в сознании. Закончила огромными глазами, которые плавали под ней, и разинутой зубастой пастью, нацелившейся на ее беспомощное тело.

– Думаю, это была река Щекотунья, – предположил он.

Она впервые слышала такое название.

– Как выглядели твои ноты?

Она вспомнила, что фермеры были мельче большинства представителей своего вида, что кожа у них была красновато-лиловой, что они питали слабость к тростнику-окальнику и стрелам с сапфировыми наконечниками. Затем он поинтересовался их орудиями и конструкцией домов, а она обнаружила, что готова выложить массу деталей, и получила ответ, похожий на мнение специалиста.

– Они из Северного слоя, – заявил он. – Это изгои, а теперь, наверное, оседлый народ. Скорее всего, из какой-нибудь слабой секты-семьи, претендующей на те приграничные земли.

Она всегда знала, что между нотами существуют определенные отношения и нечто вроде культуры, но понятие «слой» ей мало о чем говорило. Термин «секта-семья» был знакомым, но его тонкий смысл находился за гранью ее понимания и интересов.

С искренним недоумением она спросила:

– Откуда ты знаешь?

Мужчина застенчиво улыбнулся в ответ.

Затем он сел и быстро, сноровисто разложил инструменты и пробирки по многочисленным кожаным мешочкам, которые, в свою очередь, затолкал в рюкзак. Она заметила ружейный приклад, но не поняла, прилажено ли к нему действующее оружие. На поясе мужчины было два маленьких пистолета, закрепленные в кобурах шнурами с замысловатыми узлами. Между пистолетами висела простая маска, вырезанная из ночного дерева. Отверстия для рта и глаз были обведены оранжевой краской. Мужчина надел маску и оглянулся. В оранжевых прорезях горели серые глаза.

– Будь здесь, – велел он.

Затем выбрался через щель и утянул за собой рюкзак.

Она подумала было пойти за ним или, возможно, вылезти с другого конца палатки и убежать. Но у нее сложилось впечатление, что Торгаш остановился невдалеке и сам предоставляет ей эту важную возможность ослушаться.

Через двадцать вдохов-выдохов он вернулся и бросил к ее ногам сложенную одежду и вторую черно-оранжевую маску. Тоном и радостным, и торопливым велел одеться, заявил, что маска важна, но пока не следует спрашивать почему. А когда она не проявила достаточной расторопности, объявил:

– Я хочу сейчас же пойти домой.

Одежда с его плеча была велика для ее нового тела.

Он стоял сзади, наблюдая, как она одевается. Затем негромко, почти ласково добавил:

– Я отведу тебя к себе и накормлю. Греза. Если позволишь оказать такую любезность.

Она позволит. Да. Почему бы и нет?

* * *

Торгаш разобрал палатку и упаковал обе шкуры улитов. Затем они спустились с нагромождения бурых корундовых булыжников и поспешили через низину, которая всего сотню вдохов назад скрывалась под водой. Мужчина шел впереди и легко нес свой огромный рюкзак. Они быстро покинули сырую прибрежную почву и повернули на широкую отмель, где прошлогодний дегтярник уступил место зимней растительности. Сердцекрылы летели рядом, и их крики сильно отличались от тех, что издавали материковые птицы и звери. Помедлив два вдоха-выдоха, мужчина взглянул на восток, изучая, казалось, ничем не примечательные крошечные купы деревьев. Затем продолжил путь на запад, ведя спутницу к огромной, наполовину недостроенной стене. Корундовые, сланцевые и известняковые кирпичи громоздились достаточно высоко, чтобы мешать двигаться дальше, а вертикальные шесты придавали барьеру иллюзию высоты.

За стеной мир изменился. Миг – и они уже пробирались через темные влажные дебри, не знавшие ни топора, ни огня. Задержались ровно настолько, чтобы снять маски, затем пошли широкими и быстрыми шагами. Сперва она решила, что среди тех деревьев, на которые глазел ее спутник, кто-то прятался. Их преследовали невидимые враги, они вот-вот должны были появиться, и встречи с ними требовалось любой ценой избежать. Иначе зачем так спешить, не разбирая толком пути и следуя очевидными тропками? Зачем так упорно игнорировать почву, по которой ступаешь, и черный полог крон высочайших деревьев из всех, какие она видела в жизни? В этих тенях могли таиться полчища нотов, но мужчина словно не видел ничего, кроме дороги на десять-двадцать шагов вперед, и не сбавлял изнуряющего темпа. На все, что находилось вокруг, он не обращал никакого внимания. А значит, был глупцом. Она пришла к этому уничтожающему выводу, и не одному еще дню предстояло миновать до того, как ошибочное впечатление улетучится, – по крайней мере до поры, когда перестанет подступать горечь при каждом взгляде на его лишенное возраста, почти бесстрастное лицо.

Идя босиком, они продрались сквозь древние чащи и достигли кручи как раз там, где перейти было легче всего. Судя по шуму, вся эта дикая местность полнилась жизнью. Голоса каркающие, голоса поющие, голоса, несомые крыльями, непрерывно болтали всякий вздор, а иногда и мужчина начинал издавать негромкие звуки, словно прикидываясь росомохом или каким-то жуком. Она не понимала смысла звуков и еще меньше понимала смысл этих усилий. Ее спаситель мог с тем же успехом делиться мыслями с дождем – пользы было бы не больше.

– Можно надеяться, что ты поведешь себя хорошо? – осведомился он.

– Да, – солгала она, почти убедив себя в своей честности.

И он, возможно, поверил ее жалкому обещанию. Хотя кривая ухмылка намекнула, что нет: такая глупость была бы чрезмерной даже для него.

Старый тракт охранялся грудами падали, которые она не знала, с чем и сравнить. Она почуяла запах смерти, а между серыми листьями вдовьих грибов разглядела блестящие белые останки. Сюда свалили скелеты животных. Нет, не животных, осознала она, заметив брошенный сверху одинокий труп нота: тощая трехпалая нога почти касалась земли, а разложившееся лицо смотрело в пустоту. Мягкий, похожий на белок череп еще не до конца проступил из-под лиловой плоти; сложные челюсти были распахнуты и обнажали хребет полового члена нота, который кто-то воткнул ему же в рот.

Она остановилась, уставившись на странное зрелище.

– Он был из моих, – сообщил Торгаш.

Она взглянула на него и снова уставилась на груду, пытаясь сосчитать тела, которые образовывали эту внушительную насыпь.

– Он был хорошим гражданином, – добавил мужчина.

– Из твоих?

Происходящее почему-то вызвало чувство мрачного удовлетворения. Но он не стал объяснять и вместо этого тоже спросил:

– Что еще ты заметила?

– Где?

– Где угодно.

Она увидела всё, что стоило заметить, а этот безумец не обращал внимания на большинство важных мелочей.

– Тракт, – подсказал он.

Она ненавидела утрамбованную почву. Ни одно разумное существо не станет ходить общими тропами.

– Угадай, – не отставал он, – сколько ног протоптало эту дорогу?

И, когда она опять не ответила, сказал:

– Две. Одна пара. А сколько, по-твоему, времени понадобилось этому человеку, чтобы получилось так гладко?

Она проследила за ходом вытянутой ступни, которой он расчертил желтоватый корунд.

– Понятия не имею, – спокойно проговорила она.

– Еще бы ты имела. Только один человек на свете знает, как измерить такую пропасть времени.

– Ты?

Он чуть не рассмеялся, но всё равно не стал объяснять и снова тронулся в путь, идя даже быстрее, чем прежде. Она с готовностью пошла следом, но на каждом шагу прикидывала, куда отскочить, если возникнет опасность, и куда бежать, и долго ли она пронесет этот разбухший, тяжеленный рюкзак, если спутник не выживет.

* * *

Его жилище скрывалось внутри старого холма – упрямой шишки на ровном месте. Передняя дверь была красной, массивной природной плитой рубинового камня, защищенной как минимум одной замаскированной ловушкой, которую хозяин потрудился обезвредить. Затем откатил по смазанному рельсу дверь. За ней оказались туннели, проделанные направленными взрывами разломов и природных пещер. Он с нескрываемой гордостью заметил, что построил дом сам, и тут же спросил у гостьи, что она думает о его скромном убежище.

– Мне его видно, – попеняла она.

Он оставил критику без внимания.

– К нему ведут все пути, – продолжила она. Потом добавила: – Так живут ноты. Всё открыто, легко отыскать.

Правда, она никогда не видела, чтобы ноты селились под землей и уж тем более жили с таким размахом. Было трудно переварить мысль, что одному человеку нужно столько пространства исключительно для собственного тела.

– К чему весь этот труд?

– Не догадываешься?

Она помотала головой.

В большинстве комнат не было ни мебели, ни отделки, и они соединялись между собой, но неизменно затейливыми и скрытыми проходами. Окна отсутствовали, помещения освещались ухоженными насаждениями холодно светившихся противотеневых грибов. В дверных проемах, коридорах и потайных темных камерах мог, вероятно, заблудиться не только нот, но даже и вторгшийся. Она рассудила, что это давало хозяину известные преимущества. Но стоят ли они таких хлопот?

– Безопасность – не главное для меня, – признался он.

Ему хотелось, чтобы она умоляла объяснить. Но вместо этого она спросила:

– Сколько времени ты потратил? Ну, чтоб построить все эти комнаты?

Он улыбнулся широко и сердечно.

– В среднем я добавляю по новой каждые десять лет.

Число получилось будто бы разбухшим – огромным, бессмысленным, с каким она никогда не имела дела за недолгую жизнь.

– Я не впечатлена, – солгала она.

И тут же переключилась на вопрос, который возник раньше:

– Сколько же ты ходил по своему тракту? Чтобы так стереть камень… сколько лет ты потратил на походы в одни и те же места?

Они вошли в просторное помещение, находившееся в глубине холма. В шарах из толстого стекла горели голубые огни, вымывая все тени до единой. В странных, подчас волшебного вида механизмах струились электрические токи. Гуляли сквознячки, и воздух был сухим и приятно теплым, в отличие от того, что снаружи. Всё вокруг пропахло человеком. Мебель выглядела подержанной и ухоженной. Каменные стены были отделаны отполированными и промасленными деревянными панелями. Но даже в глубине этих вырубленных в скале хором, похожих на замок, она различала отзвуки лесной суматошной жизни.

– Мы будем жить здесь и в двух соседних комнатах, – объявил Торгаш, сбросив наконец на пол свой огромный рюкзак. – Кухня набита битком, – заверил он. – Бери что захочешь. Выспись, а после я объясню тебе всё, что сможешь понять.

– Что я смогу понять?

– Нам может понадобиться время, чтобы в этом разобраться, – бросил он.

Затем достал из рюкзака короткоствольную винтовку – старинной модели, но с резным прикладом, который она уже видела. Рукоять была отделана черным пластиком, а длинный магазин, вероятно, наполнен разрывными пулями.

Она невольно пригляделась к такому сокровищу.

– У тебя еще не зажили раны, – предупредил он. – Твоему телу понадобится много терпения, чтобы забыть прошлую жизнь.

– Ты уходишь?

– До ночи, а может быть, дольше. – Взмахнув стволом винтовки, он добавил: – Сортир у меня в последнем помещении. Захочешь облегчиться – в углу стоит стул с водой. Не гадь прямо на пол.

Даже простейшие дела здесь были совершенно бессмысленны.

Мужчина вышел в коридор, оглянулся на гостью и сделал два внушения:

– Если ты куда-то уйдешь, хотя бы и недалеко, я узнаю. И рано или поздно выясню, чем ты занималась.

Она не поверила. Но кивнула и пообещала:

– Я останусь здесь.

– И будешь спать.

– Да.

Тогда он с нотой коварства добавил:

– Люди, похожие на тебя, нашли дорогу к моему острову. Некоторые были желанными гостями, иногда – очень подолгу.

В этих словах скрывалось безвременное и незамутненное чувство, а она знала достаточно, чтобы обратить на них пристальное внимание.

– Где эти гости сейчас? – спросила она.

– Полагаю, вернулись на материк.

Он фыркнул, рассмеялся и повернулся к ней спиной, добавив:

– Если только не кончили там же, где прочие. То есть в месте, о котором я мало что знаю, ты тоже мало что знаешь, и в ближайшее время нам совершенно незачем с ним знакомиться.

5

Что бы ни думал о ней хозяин, она не была невеждой. Она понимала, что мир ежегодно удаляется от солнца, а угасание света чревато холодом и сыростью, и это зима. И лучше некоторых осознавала, как трансформация жизни порождает сезон за сезоном. В жарком великолепии лета все озера и тихие реки подергивались черноватым покровом из спутанных водорослей и вздутыша. Эти плавучие джунгли поглощали солнечный свет и его незримого спутника – тепло. Живая кожа улавливала восходящие пары, как крышка кастрюли. Тучи вскоре исчезали. Дождь полностью прекращался. Леса питались из своих водных запасов, но к концу лета деревья часто горели. Однако мир неизменно убегал от солнца вновь. Пелена дыма и убывающий дневной свет приближали поворотный момент, когда рыба начинала сжирать водоросли быстрее, чем те росли, и это подавало вздутышу сигнал рассеивать семена и сморщиваться. После этого вода открывалась сухому воздуху. Тучи сгущались буквально за день. В мире внезапно становилось темнее и холоднее. А дальше начинались зимние бури, которые проносились по суше, тушили пожары и утоляли всеобщую жажду.

Ее мать была сиротой, скиталась всю жизнь и научила единственное выжившее дитя всему, что полагалось знать об их мире. Представь себе круглый череп с двумя лицами, говорила она. Лицо под ногами покрыто древними горами и отмелями, огромными мелкими озерами и бесконечными реками. Однако другое лицо меньше покрыто сушей, и каждая сухая поверхность груба, молода и усеяна острыми пиками, которые без всякого повода изрыгают в небеса пламя. У обоих небес одинаковые звезды и луны, но второе лицо смотрит в бескрайний и чрезвычайно странный мир. Создатель, исполненный естественной гордости, приберег для величайшего своего чада самые поразительные краски: прожилки кровавые, прожилки лиловые, пребывавшие в постоянном движении, без конца закручивавшиеся вокруг белых, как кость, облаков и бездонных ям, синева которых была пронзительнее, чем у молодого окальника. Мать никогда не видела этот гигантский мир собственными глазами, но уверенно расписывала, как обращается вокруг него их домишко. Когда же за великаном скрывалось солнце, самые зоркие могли разглядеть грозовые сполохи – огромные бесшумные молнии, способные испепелить всех обитавших в мире нотов и людей – тоже.

Их же мир был луной, во многом сходной с теми двумя, что становились видны в ясные летние ночи. Мать пыталась растолковать дочери, как страдал от них каменный монолит. Каждый вихрящийся оборот вокруг гигантского мира возбуждал в лунах-сестрах ревность, и они силились расколоть, раскрутить древнюю глыбу. Они хотели истребить этот мир, но его сердце билось благодаря ненависти, с которой они пытались его уничтожить. Вот почему возникали землетрясения, били гейзеры и извергались легендарные огненные горы. Правда, девочка не понимала, как луна может ненавидеть другую луну, и ее не раз осаживали, запрещая забивать голову вопросами, на которые не бывает ответов.

Однажды Торгаш спросил, что она думает о небе, и внимательно ознакомился с ее взглядами на времена года, предназначение газового мира и последствия зависти лун-сестер. Он ни разу не перебил ее и не выдал своих мыслей даже взглядом выразительных серых глаз. Когда она наконец договорила, он произнес: «Хорошо» – и подался ближе.

– А как насчет остального?

– А что там еще?

– То, что за лунами, – пояснил он. – Давай же, Греза. Расскажи о небе.

Звучным, уверенным, очень похожим на материнский голосом она повторила усвоенные в детстве уроки. Звезды – это такие же, как их, солнца, но в большинстве своем бездетные. А между звездами нет ничего, кроме черного песка и выдохов мертвецов. Она с убежденностью расписала, как в ясную ночь можно узреть этот огромный бесплодный мир. Давать этим далеким огням имена было бессмысленно. Смотреть на небо – прискорбная трата времени, это нужно только для навигации.

Торгаш как будто ждал таких слов. Он покачал головой, негромко рассмеялся и, глядя в пол, спросил:

– Откуда взялась эта унылая, никчемная модель вселенной?

– Из уст моей матери, – отрезала она. – И что ты имеешь в виду? Почему мне нельзя не обращать внимания на вещи, которые незачем знать?

Он кротко принял ее отповедь и какое-то время бессмысленно улыбался. Затем елейным голосом напомнил:

– Мы говорили о погоде. У каждого человека есть любимое время года. У тебя это, по-моему, лето.

– Почему?

– Потому что я люблю зиму, а мы, похоже, сделаны из разного теста.

По везению или в силу мудрости, но он был прав: она родилась посреди пожара. С тех пор и любила неистовое, честное зарево каждого дня. Будь ее воля, она предпочла бы возможность красться по пропеченным лесам и жарким полянам всякой растительности, разбухшей от припасенной дождевой воды и огнестойких соков. Опасность видна яснее, когда всё живое страдает одинаково. Пусть солнце было расплывшимся монстром, а каждое дерево грозило взорваться и обратиться в огонь и пепел, но мир умудрялся выживать, и разве это не величайшее благословение? И да, летние ночи бывали ясными, а к рассвету – холодными, но терпимо, и она, идя в одиночку по бескрайнему живучему миру, могла радоваться ночам хорошим, а иногда – и замечательным.

Но солнце неизменно уменьшалось, тускнело, затем скрывалось за бесконечными зимними бурями, и студеные зимние дни несли с собой новые опасности и угрозы.

– Пожар, – ни с того ни с сего повторил Торгаш.

Она умолкла.

Тогда он произнес слово, которое ничего для нее не значило.

– Что ты сказал?

– Кислород, – повторил он.

Она ждала объяснения.

– В атмосфере его много, – сообщил Торгаш и подмигнул. – Что вполне понятно. Вокруг слишком мало железа, чтобы возникло ощутимое количество ржавчины. Не говоря о том, как эта растительность расщепляет воду и двуокись углерода, создавая в качестве побочных продуктов сложные сахара и оксиданты.

Она рассматривала его заросший подбородок, ясные серые глаза, то, как складывались в чашечки его кисти, как прямо он сидел, утонув в кресле из скрепленного бечевками серого плавникового дерева.

– Мать когда-нибудь рассказывала тебе?.. – начал он.

И замолчал.

– О чем? – в конце концов спросила она. – О чем рассказывала?

– О том, откуда мы взялись, – ответил он размеренно и серьезно. – Мы, род человеческий.

Она знала три легенды, все одинаково неправдоподобные. В каждой из них людской род спускался с небес. Ее любимой была легенда о Золотой Луне, и только поэтому глубоко за полночь, в полнолуние она ловила себя на том, что попусту тратит время, взирая на ее прекрасный гладкий лик.

Она объяснила, что та или иная из лун и была прежде домом людей. А может быть, они происходят из мира газа и молний. Как ее предки оттуда выбрались и зачем подались в этот почти не пригодный для жизни мир, оставалось загадкой, на которую не было и не могло быть ответа. Но она сомневалась, что всё настолько просто, как гласили предания – те сваливали всё на шутку, которую сыграло с наивными людьми какое-то злобное неназываемое божество.

Торгаш дружески рассмеялся и кивнул, как будто согласился.

– Ты знаешь другую историю. Так?

– Но расскажу не сегодня, – отозвался он. – Сейчас у нас речь о временах года.

Больше ей было нечего предложить.

Улыбка Торгаша изменилась. Разница была тонкой, но она поняла, что скрывалось за приветливыми глазами и крепкими белыми зубами. Он улыбался так же, как и все мужчины при виде женщин – наверное, с первого дня Творения. Не сводя с нее взгляда и притворяясь, будто не говорит ничего важного, он прошептал:

– Зима – хорошая пора для зачатия.

– Лучше ее начало, – подхватила она. – Тогда ребенок рождается с приходом нового лета, когда всё растет, но еще не горит.

Она доводила до его сведения, что этот удачный момент миновал.

Торгаш кивнул, как бы согласный с ее мудрыми доводами, но не перестал улыбаться. Он подался вперед, бечевки кресла скрипнули, а голос чуть повысился:

– Не думаю, что ты достаточно долго пробыла в добром здравии. Куда тебе зачинать, а уж тем более – успешно вынашивать ребенка. Неважно, зима сейчас или лето: ты слишком истощена и не способна к деторождению.

Да, она тоже так считала.

– Нам не о чем беспокоиться, – заметил он. – Я уточняю на случай, если между нами что-то произойдет.

«Что-то» назревало. Она поняла это, едва очнулась под шкурой улита. Ей удастся отвертеться от домогательств сегодня и, может быть, завтра, но спать они будут вместе, пока она не окажется готова заплатить пугающую цену за свое упрямство. Именно так и поступала она в похожих случаях на протяжении всей своей бурной и недолгой жизни.

Она встала.

Для этого мужчины не было большей реальности, чем женщина, которую он спас на каменистом берегу. Еда и сон исцелили тело, не бывшее целым прежде: сильное, красивое создание с короткими черными волосами и глазами, в сравнении с которыми волосы блекли. Поскольку он ограничивался тем, что пялился, она сняла его одежду, которую ей пришлось подогнать под себя, и в этот миг – насыщенный, идеальный миг грубого равновесия между влечением и удивлением – произнесла:

– Я не получу от этого никакого удовольствия.

Это была полезная ложь.

Торгаш вдруг застеснялся – странный старик, битком набитый историями, которых он никогда не рассказывал толком. Откинувшись в кресле, он выдавил:

– Значит, тебе не понравится?

– Но если таков мой долг, я подчинюсь.

Он судорожно, как раненый, вздохнул. Наверное, теперь его планы изменятся. Но он поднялся и приблизился к ней, нервничая и, может быть, намереваясь взять ее силой, и вскоре понял, что она не столь бесстрастный сосуд, как пытается предупредить.

Потом, когда он еще и еще раз на нее взгромоздился, она увидела в его расширенных глазах интерес. И не исключено, ей могло пойти на пользу то, что он был малость впечатлен подарком, который принес ему океан.