Текст книги "Лучшая зарубежная научная фантастика: Звёзды не лгут"

Автор книги: Гарднер Дозуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 70 страниц)

Тедди не возражал, когда я, срезая с него колтуны, настриг немного лишнего на продажу. Бо к тому времени уже умер, но народ продолжал требовать шерсть. Кое-кто из соседей, наверное, разнес бы в щепки мои дом и сарай в поисках Бо, если б думал, что где-то здесь спрятано тело. Некоторые не угомонятся, пока лично не проверят труп, и я не мог подпустить к нему ученых с их пилами и склянками выпотрошить его: При одной только мысли об этом вспоминалась старая песня:

 
Старая лошадь коклюшем сдохла,
Сдохла корова, туша иссохла.
Коршуны пляшут на их костях.
 

Нет уж, сэр. Никаких плясок на костях. Я спрятал тело Бо в неглубокой пещере и едва не заполз следом, потому как сам почти умер, пока цеплял его ковшом трактора, поднимал и сбрасывал. А потом я так хорошо его замаскировал щебнем и собранным в округе камнями, что и сам уже не знаю, где то место среди всех этих булыжников и пещер.

Я скрыл ото всех смерть Бо. Народ начал роптать, чего это я его не демонстрирую, точно циркового мула, не даю поглазеть, потыкать, покататься верхом. Я сказал всем, якобы он не любит чужаков, и нагло соврал. Бо, добряк-переросток, сбивал меня с ног и облизывал, а кем, как не чужаком, я был для него в самом начале? Все мы были чужаками. И мешочки с шерстью Тедди – еще одна наглая ложь. Как и всякое другое, о чем я рассказывал, когда путался в собственной истории или не мог точно вспомнить, какое событие происходило между тем и иным, и вынужденно заполнял пробелы. Так же как заполнял щели между камнями, которыми отделил себя от Бо, дабы не подпустить коршунов и в надежде, что стена достаточно крепка и продержится целую вечность.

Вот только история не похожа на стену. Чем больше материала вы добавляете к стене – шпаклевка, дерево, плоские камни, – тем труднее ее обрушить. А когда годами дополняешь свою историю всякой всячиной, она становится лишь слабее. Тут кусочек, там кусочек, и со временем сам забываешь, где что должно находиться, а каждая добавка – шанс для какого-нибудь остолопа задать еще несколько вопросов, еще сильнее тебя запутать, вскрыть еще пару пробелов и заставить тебя заполнять и их, и так без конца и края. В итоге уже не хочется рассказывать ничего и никому, кроме себя, ведь ты – единственный, кто в эту историю действительно верит. По крайней мере, в какую-то ее часть. От прочих же, кто просто хочет посмеяться и позабавиться за твой счет, ты бежишь прочь, или отделываешься матом, или отво– рачиваешься, пока вопросы не заканчиваются, пока люди не забывают, пока им не становится все равно. И ты остаешься просто чокнутым старым фермером с Первого шоссе, чахлым, больным, рыдающим на полу чулана, чихающим от пыли и вытирающим сопли.

Хотя далеко не все было ложью.

Нет, сэр. Отнюдь не все.

И это самое страшное.

Потому что каждый год в июне репортеры возвращались. И охотники на уток, увидевшие одним глухим морозным утром в небе нечто чудное и с тех пор ищущие ответ. И отставные вояки, твердившие о «протоколах», «отчетах об инцидентах» и «нарушении системы безопасности». И напудренные старушки, которые утверждали, будто как-то днем обошли розовый куст и очутились на кольцах Сатурна. И битники из колледжа, и туристы в коротких штанишках и с «Полароидами», и женщины, продающие хворост и светящиеся в темноте космические фрисби, и юнцы с антеннами на головах, и соседи, просто хотевшие проверить, разорился ли старый Бак или еще годик продержится. Все они являлись точно в срок, как пересмешники. Но единственный, кто так и не пришел, ни одного проклятого раза с тысяча девятьсот пятьдесят шестого года от рождения Господа нашего, так это инопланетянин Боб Соломон собственной персоной. Сама суть чертовых пикников, виновник торжества, так и не показал носа. Вот почему я на самом деле отказался от пикников, разочаровался в индустрии летающих тарелок и с тех пор не высовывался. Не из-за долбаных болей в пояснице, Человека-мотылька, Барни и Бетти Хилл и их забав со страшилищем и не из-за унылых камней, привезенных с Луны и брошенных мне в лицо, точно уголь в рождественский чулок. Нет, причина в Бобе Соломоне, который обещал вернуться, остаться на связи, продолжить светить своим бело-голубым целительным лучом, потому что любит землян и любит меня, но не сдержал слово.

Что же помешало ему вернуться? Он не умер. Там, откуда он, смерти не существует. И Бо до сих пор бы резвился, если бы остался дома. Нет, какая-то беда стряслась между Маунтин-Вью и Бобом Соломоном, оттолкнула его. Я что-то сделал? Чего-то не сделал? Узнал то, чего не должен был знать? Или что-то забыл? Отмахнулся от того, что должен был бережно хранить и ценить? И вообще, найдет ли Боб Соломон Маунтин-Вью, если придется? Узнает ли меня? За двадцать с лишним лет Земля далеко уплыла, и мы вместе с ней.

Вытерев нос ладонью, я сунул Мэрилин обратно в полиэтилен, потянулся и выключил свет. И так и сидел в зябкой темноте, словно в холодном и ясном открытом космосе.

* * *

Я хорошо знал поворот к смотровой площадке у озера Клирвотер и все же едва не пропустил его той ночью – настолько непроглядно черной была дорога через лес. Лишь буквы, вырезанные на знаке-стрелке и заполненные белой отражающей краской, вспыхнув в свете фар, заставили меня ударить по тормозам и не дали проехать мимо. Я сидел и ждал, включив левый поворотник, хотя в обоих направлениях не было ни намека на другие машины. Тик-тик, тик-тик – зеленый свет вспыхивал на сосновых ветках. Затем я съехал с шоссе и, едва шины заворчали по гравийке, выключил сигнал. Каменную смотровую построил Гражданский корпус охраны окружающей среды еще в тридцатых, и дорога, проложенная туристами, с тех пор не улучшалась, так что я медленно поднялся на холм по этой узкой прямой тропе в чаще леса. Разок я разглядел глаза какой-то твари, бросившейся пикапу наперерез, но больше вокруг не было ни души, и, добравшись до площадки и низкой стены вдоль всего хребта, я подумал: может, не туда приехал. Но потом увидел две машины и фургон в дальнем конце, где обычно паркуется молодняк, когда приезжает потискаться, и слоняющиеся рядом темные человеческие фигуры. Я припарковался в стороне, заглушил мотор и выключил свет. Обзор сразу улучшился, и я смог рассмотреть пляшущие на земле лучи фонариков, когда люди шли от машин к каким-то темным силуэтам выше человеческого роста. Я захлопнул дверь и в наступившей тишине расслышал низкие голоса. Стоило подойти ближе, и невнятный шум сложился в слова:

– Гравиметр отстроен.

– Спасибо, Изабель. Уоллес, что там с анализатором спектра?

– Включается, док. Дайте ему минутку.

– У нас может не быть минутки, а может быть хоть десять часов. Кто знает? – Я направился к этому голосу, показавшемуся старше остальных. – Наши гости становятся непредсказуемыми.

– Гости? – переспросила девушка.

– Нет, ты права. Я нарушил собственное правило. Мы ведь не знаем, разумны ли они, а даже если разумны, они могут оказаться и не гостями вовсе. Вдруг они местные, коренные, не то что Уоллес. Ты ведь из Джорджии, Уоллес?

– У нас компания, док, – отозвался парень.

– Да, вижу, хоть и с трудом. Здравствуйте, сэр. Чем я могу вам помочь? Уоллес, прошу. Где твои манеры.

В лицо ударил луч фонаря, ослепив меня, но профессор выхватил его из рук парня, перевернул и направил себе под подбородок, как делают юнцы, строя страшные рожи, так что я увидел затененную версию его округлой челюсти, крупный нос и пышные усы.

– Я Харли Ратледж, – представился он. – Вы, должно быть, мистер Нельсон?

– Да.

Я протянул руку, и луч фонаря тут же ее поймал. Затем в свете появилась вторая ладонь и сжала мою. Костяшки были сухие, красные и потрескавшиеся.

– Очень приятно. – Профессор выключил фонарик. – Полагаю, наша общая знакомая объяснила, чем мы тут занимаемся? Простите за темноту, но мы поняли, что излишек света с нашей стороны, скорее, портит видимость и искажает эксперимент.

– Отпугивает их? – спросил я.

– М-м-м, нет, не совсем. Их способность пугаться в принципе под вопросом, но зато мы в какой-то мере доказали, что эти, э-э, световые явления… реагируют на наши огни. Мы машем, они мелькают в ответ. Мы светим в воду, они спускаются на воду. Очень увлекательно, но предполагает возможность отражения, визуального эха, которую мы скрепя сердце должны исключить. К тому же нам бы хотелось по мере возможностей увидеть, как ведут себя огни не под наблюдением. Хотя, кажется, их трудно обмануть. Есть даже фантастическое предположение, будто они могут читать мысли исследователей. Ах, Уоллес, неужто можем приступать? Очень хорошо, чудесно.

Мне в руку ткнулся твердый пластик, и я на секунду решил, что Ратледж предлагает мне выпить.

– Бинокль, мистер Нельсон? У нас всегда есть запасные, а вы можете помочь нам наблюдать.

– Нам говорили, вы всю жизнь видите блуждающие огни, – раздался голос девушки. – Правда?

– Наверное, можно и так сказать. – Я прищурился в бинокль.

Когда смотришь на темноту впритык, она становится еще темнее.

– Так клево, – сказала Изабель. – Я собираюсь написать диссертацию о ночных огнях на низкой высоте с явными признаками собственной воли. Я называю их носсволами для краткости. Блуждающие огни, светлячки сокровищ, огненные шары, призрачное сияние, шаровые молнии, бесовские вспышки, светильник Джека, блуднички. Я бы хотела как-нибудь взять у вас интервью. Подумать только, если вы все эти годы записывали свои наблюдения…

Некоторые заметки я и впрямь делал и почти сказал об этом, но Ратледж нас прервал:

– Изабель, не напирай на едва знакомого человека. Лучше помоги Уоллесу с магнитофоном. У тебя рука тверже, а мы ведь не хотим, чтобы он вновь порезался.

Девчонка утопала прочь, а я нашел, на чем сосредоточить взгляд: красный мигающий свет на пожарной вышке на горе Том-Сок.

– Вы должны простить Изабель, мистер Нельсон. Молодежь полна энтузиазма, и она упорно втискивает в этот ряд шаровую молнию, хотя я им объясняю, что молния – совершенно отдельное явление.

– Это вам рассказала наша общая знакомая? Девчонка-репортер? – спросил я. – Мол, я вижу блуждающие огни в этих местах с самого детства?

– Да, и о вашем интересе к нашим исследованиям, хотите сравнить свои народные знания с нашими несколько более научными изысканиями. Я сказал ей, вы можете присоединиться к нам сегодня, если не будете трогать оборудование и путаться под ногами, когда… эм, что-нибудь произойдет. Довольно неправильно пускать сюда неподготовленного местного наблюдателя… но, откровенно говоря, мистер Нельсон, все в этом проекте неправильно, по крайней мере по мнению Геологической службы США. Так что будем нарушать правила вместе, хех. – Сияющий зеленый круг вспыхнул и исчез на уровне груди Ратледжа: он проверил часы. – Если честно, я думал, мисс Рейнс приедет с вами. Я так понимаю, она скоро будет?

– Меня не спрашивайте. – отмахнулся я, пытаясь разглядеть саму башню под мигающим светом. Черный металл на фоне черного неба. Мне-то послышалась фамилия репортерши Хейнс, но не все ли равно. – Может, у нее есть дела поинтереснее.

– О, сомневаюсь, она не скрывала своей заинтересованности. Вы хорошо знаете мисс Рейнс, мистер Нельсон?

– Это точно не про меня. До сегодняшнего утра в жизни ее не видел. Нет, погодите. До вчерашнего дня.

– Чудесная девушка, – не унимался Ратледж. – И такая энергичная.

– Меня такие утомляют.

– Ага, что ж… еще раз – рад знакомству. Мне лучше проверить, как там справляются Изабель и Уоллес. В фургоне есть напитки и закуски, а также раскладные стулья и одеяла. Мы здесь на всю ночь, чувствуйте себя как дома.

«Я и так дома», – подумал я, пока возился с фокусом бинокля, а Ратледж трусил прочь, топая, как вспугнутая перепелка.

Я не позволял себе вглядываться в ночное небо – лишь мельком, убеждаясь в наличии Луны, Венеры, Ориона, Млечного Пути и всякого прочего и чувствуя легкое головокружение, оттого что смотреть больше некуда. И вот теперь ощутил себя излечившимся много лет назад пьяницей, который вдруг оказался заперт в пивной. Яркий клочок вон там – огни Пьемонта? А эти два, нет, три самолета направляются в Сент-Луис? Я не мог винить мисс Принцессу за то, что не рассказала профессору всю правду обо мне, иначе он имел бы все основания прогнать сумасшедшего старика прочь. Интересно, куда подевалась сама репортерша? Мы с Ратледжем оба были уверены, она к нам присоединится, но с чего я это взял? Она сказала или я просто предположил?

Я вновь сосредоточился на огне вышки, который больше не мигал. Вместо этого он разгорался, чуть угасал и опять разгорался, словно сердцебиение, но никогда не гас полностью. Казалось, он разрастается, занимая все больше места, словно приближаясь. Я так задумался о том, чем занимаются на вышке – тестируют оборудование, подают сигналы рейнджерам в патруле? – что, когда огонек сдвинулся в сторону севера, я развернул бинокль следом, дабы не потерять его из виду, и ничуть не удивился пожарной башне, отправившейся на небольшую прогулку, пока парнишка Уоллес не произнес:

– Один есть. Двигается.

Ученый люд заговорил одновременно:

– Камера включена.

– Магнитофон включен.

– Гравиметр – отрицательно.

Щелк-щелк, щелк-щелк – кто-то затрещал «Полароидом» так быстро, как только мог. Я же продолжал следить за блуждающим огоньком: он пролетел вдоль хребта, пульсируя и подпрыгивая, словно мяч или воздушный шарик. После всплеска разговоров все молча наблюдали и дурачились с техникой. А потом профессор прошептал мне на ухо:

– Знакомое зрелище, мистер Нельсон?

Это точно был не блик на космическом корабле Боба Соломона, но я знал, что Ратледж не его имеет в виду.

– Я видел блуднички гораздо ниже, – сказал я. – Под верхушками деревьев, чаще всего над самой землей. Этот двигается так же, но выше футов на пятьдесят.

– Возможно, – прошептал профессор, – а может, и нет. Глаза порой обманывают. Эй! – закричал он, когда медленно скачущий свет вдруг взмыл прямо в небеса.

Завис там на мгновение и, вновь спустившись к хребту, поплыл вниз по дальней стороне склона, между нами и стеной, прямо к озеру и к нам.

– Гравитационное поле? – спросил профессор.

– Без изменений, – отозвалась девчонка.

– Продолжай наблюдение.

Шар разделился на два, затем на три. И все три огонька направились к нам.

– Вот они! Приближаются!

Я не мог удержать в поле зрения все, так что сосредоточился на одном, мчащемся вниз по холму. Он озарял ветви деревьев, пролетая мимо, будто вертолет с прожектором, но шума двигателя не было – лишь шелест листвы на ветру и щелчки фотоаппарата. Даже корабль Боба Соломона издавал хоть какие-то звуки: он жужжал при движении и включался и выключался с легким треском, как вентиляторы в курятнике.

Форму огонька определить не получалось. Он пульсировал, и края словно растворялись в темноте. В полете он переливался сине-зеленым, но, останавливаясь, мерцал красным. На моих глазах блудничок проскакал к дальнему берегу озера, вспыхнул очень ярко и исчез. Я вовремя отпустил бинокль – успел увидеть, как два других ударились о воду и тоже вспыхнули, но один подтолкнул второй шар, поменьше, по озерной глади к нам. Вскоре тот замедлился и пошел на дно, точно камень – «блинчик», запущенный ребенком. Вода даже не всколыхнулась, а свет еще померцал внизу несколько секунд и пропал из виду.

– Потрясающе! – выдохнула Изабель.

– Ага, это было что-то, – согласился Уоллес. – Жаль, лодки нет. Док, может, в следующий раз захватим? Эй, а откуда свет?

– Луна взошла, – сказала Изабель. – Видишь наши тени?

От всех нас через стену к озеру тянулись длинные тени. Я слышал, что наступить на собственную лунную тень – к удаче, но попробовать не успел, прерванный словами профессора:

– Это не луна.

Он стоял спиной к воде и лицом к источнику света. За нами сияющий шар, огромный, как дом, двигался сквозь деревья. Стволы разрезали его на отдельные лучи, но те потом вновь сливались воедино, и вскоре свет выплыл на смотровую площадку и завис над гравием. Он напоминал перевернутую пылающую чашу – гигантскую, футов двадцать пять в высоту и сотню или больше в поперечнике, – скользящую над землей. Можно было четко увидеть ее освещенные внутренности, будто настольный аквариум с подсветкой в темной комнате. Но этот купол ни к чему не крепился. Над ним не висело ни прожектора, ни самолета – ничего, кроме ночного неба и звезд.

– Уоллес, бога ради, поверни камеру!

– Аппаратура ничего не фиксирует, док. Будто его тут нет.

– Может, так и есть. Нет, мистер Нельсон! Прошу, не приближайтесь!

Но я уже шагнул вперед, навстречу свету. Бинокль, висевший на боку на ремешке, ударился о ногу, когда я ступил под купол. Никаких физических ощущений я не испытал: никакого покалывания или тепла – не больше, чем от включенной в комнате лампы. Но в разуме моем что-то изменилось, кардинально изменилось. Стоя под этим светом, я чувствовал спокойствие и беззаботную радость, каких не знавал уже много лет, – как будто я вернулся в родные места, куда более родные, чем моя же ферма. Купол медленно двигался, и, оказавшись на краю, я неспешно пошагал следом, лишь бы купаться в этом сиянии так долго, как получится.

Остальные, за пределами светового круга, с точностью до наоборот – отшатнулись и отбежали к стене, но дальше отступать было некуда, и вскоре и их озарило. Всю ученую троицу, а также расставленные тут и там телескопы и прочее оборудование на раскладных столах и к злах. Я впервые смог рассмотреть людей, с которыми общался. Уоллес оказался кривоногим лохматым хиппи с лезущими в глаза волосами и клювовидным носом. Профессор был старше, чем я ожидал, но моложе меня, а еще с большим животом, который горцы назвали бы «многолетней инвестицией». Изабель порадовала длинными волосами, нуждающимися в помывке, широким задом и очками в черной оправе – такими толстыми, что подошли бы и сварщику, но она все равно была здесь самой милой.

Под куполом никто из нас не отбрасывал тени.

Я вскинул голову к ночному небу и звездам, но увидел их словно сквозь мыльную пленку или снежный покров. То, чего я не мог ни почувствовать, ни разглядеть, отделяло меня от неба. Так я и шел, пока не уперся в каменную стену высотой до бедра. А купол, конечно же, двинулся дальше, и, оказавшись на его границе – потому что ты либо идешь за светом, либо вылетаешь, – я едва не полез следом через стену. Вот только холм по ту сторону был слишком крут, а чаша дремуча и коварна. И я, дрожа, протянул еще несколько секунд, а потом свет покинул меня. Вновь очутившись в темноте, я обмяк на этой стене, будто утопленник, найденный в стоке после паводка. И только теперь ощутил легкий бриз с озера, так что световой купол, выходит, не пропускал воздух.

Он проплыл над командой ученых и сполз по стене и вниз по склону, всю дорогу оставаясь двадцати пяти футов в высоту. Затем вплыл на воду – но озеро осталось неподвижным, ни волны, ни легкой ряби – и начал гаснуть, сначала медленно, потом все быстрее, пока я не понял, что больше ничего не вижу. Купол исчез.

Профессор похлопал себя по щекам и шее, словно после бритья:

– Слава богу, ожогов нет. Вы как себе чувствуете?

Студенты повторили его жест.

– Нормально.

– И я, – сказала Изабель. – Счетчик Гейгера тоже не сработал.

Как чувствовал себя я? Хотел танцевать, прыгать, выделывать коленца и кричать во всю глотку. Глаза разбухли, словно я вот-вот разрыдаюсь. Я пялился на озеро, точно мог протереть в нем дыру и заставить купол вновь подняться.

Я прошептал:

– Спасибо.

И то была не молитва, не обращение к кому-то конкретному, просто благодарность минувшему – все равно что сорвать лист календаря или вспахать поле после сборки урожая.

Я повернулся к остальным, окрыленный возможностью наконец поговорить с кем-то, кто разделит все эти чувства, но, к моему удивлению, все они носились от прибора к прибору, одновременно тараторя о фосфоресценции, газовых выбросах и электромагнитных полях, Я и половины не понимал. Чем они заняты? Неужели все пропустили? Впервые за долгие годы я чувствовал: я должен рассказать об увиденном, поделиться ощущениями и знаниями, всей историей. Это им поможет. Подбодрит.

Я пошел к ним с протянутыми руками. Хотел их успокоить, привлечь внимание.

– О, спасибо, мистер Нельсон, – поблагодарил профессор, забирая у меня бинокль. – Давайте я возьму. Что ж. похоже, вы принесли нам удачу. Не так ли, Изабель, Уоллес? Довольно занимательно проявление, особенно второй объект. Как в Баия-де-Кино в Калифорнийском заливе, но в движении! Ионизация воздуха… вероятно. Но счетчик Гейгера молчит, м-м-м. Может, пониженное напряжение? – Он похлопал себя по карманам. – Нужно составить список покупок для следующей вахты. Наверное, портативный сцинтилляционный счетчик…

Я схватил Ратледжа за рукав:

– Я это видел.

– Да? Ну. мы все видели, мистер Нельсон. Действительно поразительный феномен… Если дальние огни и ближний свет связаны, то их совместное появление не может быть случайностью. Прежде чем вы уйдете, Изабель запишет ваши показания, а сейчас прошу меня извинить…

– Я говорю не про сегодня, не про блуждающие огни. Я видел настоящую, всамделишную летающую тарелку. В тысяча девятьсот пятьдесят шестом. На своей ферме за Маунтин-Вью. к западу отсюда. Вон там, – указал я. – Она выпустила луч света, и, окунувшись в него, я почувствовал себя лучше, боль и ломота уменьшились. И слушайте – я видел ее не раз, эту тарелку. Она все возвращалась и возвращалась.

Профессор отступил на шаг:

– Мистер Нельсон, право слово, я должен…

– И я познакомился с экипажем, – продолжил я. – Пилот вышел из тарелки пообщаться со мной. Верно, именно со мной. Внешне такой же человек, как мы с вами, только красивее. Он походил на того парнишку из «Боевого клича», Тэба Хантера. Но сказал, что его зовут…

– Мистер Нельсон. – Округу теперь заливало предрассветное серое свечение, и я прекрасно видел, что Ратледж хмурится. – Пожалуйста. Ночь выдалась длинная и напряженная. Вы устали и, простите за напоминание, уже немолоды. Вы несете бессмыслицу.

– Бессмыслицу?! – воскликнул я. – По-вашему, в сегодняшнем смысл есть?

– Признаю, у меня нет готовых ответов, но сегодня мы видели огни, мистер Нельсон, всего лишь огни. Никакого проявления разума, ни следа летательных аппаратов. И разумеется, никаких членов экипажа. Никаких зеленых человечков. Или серых. Или Тэба Хантера с Луны.

– Он жил на Марсе, – сказал я. – И его звали Боб Соломон.

Профессор уставился на меня. И парнишка Уоллес, таскавший за его спиной вещи в фургон, спотыкаясь о собственные ноги, тоже. Девчонка лишь покачала головой, отвернулась и ушла в лес.

– Я даже написал об этом небольшую книгу. Ну, я говорю, что написал. На самом деле просто наболтал и заплатил женщине в библиотеке, а она перепечатала текст. У меня есть копия в пикапе. Давайте принесу. Я быстро.

– Мистер Нельсон, – снова начал профессор, – мне жаль, правда жаль. Если вы напишете мне в университет и сообщите свой адрес, я пришлю вам копию нашей статьи в случае ее выхода. Мы рады, когда обывателей увлекает наше дело. Но сейчас, здесь, сегодня я вынужден попросить вас уйти.

– Уйти? Но девчонка сказала, что я могу помочь.

– До того как вы начали нести этот… бред, – припечатал Ратледж. – Прошу, осознайте же мою цель. Подобно Хайнеку, Валле и Маккаби, я пытаюсь утвердить эти исследования наравне с другими серьезными научными дисциплинами. Пытаюсь создать область, в которой Изабель и ее сверстники смогут работать и публиковаться, не опасаясь насмешек. А вы тут извергаете чушь о крутом пришельце по имени Боб! Сами-то слышите, как звучит? Вы превратите бедняжку в посмешище.

– Она не станет брать у меня интервью?

– Интервью? Господи, да вы себя слышите? Это же поставит крест на ее карьере! Пожалуйста, мистер Нельсон, пока солнце не взошло, поведите себя достойно – прыгайте в свой грузовик и уезжайте.

Я ощутил нарастающее безумие. Руки сами собой сжались в кулаки. Отвернувшись от профессора, я ткнул пальцем в мельтешащего парня и рявкнул:

– Ты!

Он застыл, будто я направил на него пистолет.

– Ты ведь снимал все? – спросил я.

– Кое-что да, сэр, – ответил Уоллес, и в то же время профессор велел:

– Не отвечай!

– Где фото? Хочу посмотреть.

За парнишкой стоял ломберный столик, заваленный тетрадками и бутылками «Маунтин Дью». Там же лежала камера «Полароид» и стопка квадратных снимков. Я подошел к столу, и профессор, ринувшись следом, присел на корточки и вытянул руки, как будто собрался со мной бороться:

– Не трогайте оборудование!

Я сделал ложный выпад в сторону, и Ратледж кинулся мне наперерез, но подскочивший Уоллес уже сцапал фотографии.

– Я хочу увидеть снимки, парень, – сказал я.

– Отправляйтесь домой, мистер Нельсон! Уоллес, спрячь фото.

Уоллес огляделся, словно не знал, как что-то «спрятать» на открытом пространстве возле озера, а затем начал рассовывать снимки по карманам, так что вскоре они комично торчали из каждого. Два квадрата даже упали на землю, а Уоллес схватил раскладной стул и выставил его перед собой, точно укротитель львов. Трафаретная надпись на обратной стороне сидушки гласила: «СОБСТВ. ПОХОРОННОГО БЮРО КУМБИ».

Я подхватил с земли камень и замахнулся, будто собирался его бросить. Парнишка испуганно отшатнулся. Устыдившись, я развернулся и прицелился в профессора, а когда он вздрогнул, не испытал ни капли стыда. Но лучшим решением оказалось нацелить камень на самый большой телескоп – и Уоллес, и Ратледж вскрикнули. Без слов, просто вопль паренька и хрип профессора, но такие громкие, что я едва не выронил камень.

– Снимки, снимки, – произнес я. – Толпе всегда нужны снимки. Моим словам никто не верит, так как во время первых визитов у меня не было камеры, а когда я ее арендовал, чтобы взять с собой на Венеру, ни одно фото не получилось! Все передержаны, сказал парень в печати. С тех пор, без снимков, я помалкивал, но один из этих заполучу, ей-богу, заполучу или выбью глазенки этой вашей подзорной трубе, вот увидите. Даже не приближайся ко мне с этим стулом, мальчишка! Поставь!

Я поднял еще один камень и теперь наслаждался приятной тяжестью в каждой руке. Затем постучал ими друг о друга, словно копытцами, и пошагал к рабочему концу телескопа, где находился окуляр и всякие ерундовины для настройки, ибо счел это самым уязвимым местом. Я развел руки в стороны, сделав вид, что собираюсь ударить камнем о камень и сплющить прибор между ними. Даже зубы оскалил в попытке выглядеть устрашающе, хотя было непросто, так как, едва забрезжил свет, мне вдруг неистово приспичило помочиться. Но, кажется, угроза сработала – Уоллес опустил стул, и в тот же миг из леса вышла Изабель.

Она заправляла рубашку, видимо, как раз отлучалась по нужде. Заметив нашу застывшую троицу, она тоже замерла с запущенной в штаны рукой. Живые умные глаза за стеклами очков расширились и заметались между нами.

– Что происходит? – спросила Изабель.

Ее передние зубы торчали, как у бурундука.

– Я хочу увидеть фотографии, – сказал я.

– Изабель, спустись в магазин для рыболовов и позвони в полицию, – велел профессор, а сам поднял дубовую ветку и начал отламывать мелкие отростки, словно она могла ему чем-то помочь. – Беги быстрее, милая. У нас с Уоллесом все под контролем.

– Черта с два, – возразил Уоллес. – Если я верну сломанный телескоп, то могу распрощаться со своим исследованием.

– Боже правый. – Изабель спустилась по склону, на ходу заправляя болтавшиеся концы рубахи. Глянула на стол, фотографий не нашла, но затем увидела парочку на земле у ног Уоллеса, подняла одну и, приблизившись ко мне, протянула.

– Изабель, не смей! – крикнул профессор. – Это собственность университета.

– Вот, мистер Нельсон, – не послушалась девчонка. – Берите и уходите.

Я не мог пошевелиться, опасаясь, что надую прямо в штаны. Глаза уже из орбит выскакивали. Наконец я бросил один из камней, взял снимок и не глядя сунул его в карман.

– Спасибо, – сказал.

И вдруг без всякой причины сунул Изабель второй камень, а она без всякой причины его приняла. Я развернулся и на негнущихся ногах пошел к грузовику, надеясь, что удержу зов природы хотя бы до ближайших деревьев. Не удалось. На полпути я не выдержал и, стоя спиной к остальным, расстегнул молнию и со стоном выпустил мощную струю мочи, она даже забрызгала короб стоящего рядом магнитофона.

Где-то позади охнул профессор:

– Мистер Нельсон! Это ужасно!

– Простите! – хныкнул я. – Я не нарочно, клянусь! Просто едва не взорвался.

И все же я бы, может, и попытался прицелиться еще в какое-нибудь дурацкое оборудование, но сил и дальности моей струе не хватало уже много лет. Она просто вытекала, будто кто пробку выдернул. Я мочился и мочился, закатив глаза от наслаждения («Молодчага, мистер Нельсон!» – крикнула Изабель), и, когда по камням у моих ног уже бежало множество ручейков, я увидел рыбака в весельной лодке посреди озера. Именно там, где этой ночью ушел под воду светящийся купол. Толком разглядеть человека не удалось, но он явно наблюдал за нами, пока его лодка дрейфовала. Казалось, блестящая вода ее обтекает, как всегда и бывает с водой на солнце, хотя на самом деле суденышко почти не двигалось.

– Ты б не ел отсюда рыбу, если б знал, что там внизу! – окликнул я.

А в ответ услышал лишь щелчок и шипение, которые разнеслись над озером громко, подобно фейерверку. Рыбак отбросил крышку, высоко поднял бутылку, словно говоря нам «Вздрогнем!», и надолго присосался к горлышку.

Наконец излившись, я даже не застегнул молнию – так и поплелся к пикапу. Голова вдруг стала легкой, а тело – пустым и измученным, и я забеспокоился, успею ли добраться до дома, прежде чем усну.

– Изабель, – возмущался за спиной профессор, – я просил тебя позвонить в полицию.

– О, бога ради, просто забейте, – отозвалась Изабель. – Ведете себя как засранец. Уоллес, дай мне руку.

Забравшись в пикап, я захлопнул дверь и открыл окно – стекло теперь не опускалось постепенно, просто падало в дверную щель, так что поднимать его приходилось двумя руками, – затем завел двигатель и поехал. Не оглядываясь на зубастую девицу, кривоногого парня, профессора, сжимавшего дубинку рукой с красными костяшками, и рыбака, пьющего свой завтрак над призрачной дырой. Я развернул машину под тень деревьев и направил к шоссе, напоследок поймав отблеск утреннего солнца на озерной глади. Свет, пробиваясь сквозь ветви, падал на ржавый капот, потрескавшуюся приборную панель и мой мешковатый комбинезон. Есть свет, который легко объяснить. Я выудил из кармана полароидный снимок и поднес к глазам. Но увидел лишь ослепительно-белое ничто, будто Уоллес впритык фотографировал сияющую лампочку в сотню ватт. Я выбросил снимок в окно. Очередной провал, прям как на Венере. Забавно, но квадратная картонка, отскочив на середину дороги, поймала солнечный луч и вспыхнула в зеркале заднего вида, точно крошечное блестящее окно в земле. И так и подмигивала мне, пока я не свернул направо, к дому.