Текст книги "Лучшая зарубежная научная фантастика: Звёзды не лгут"

Автор книги: Гарднер Дозуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 64 (всего у книги 70 страниц)

Она умерла, но только на мгновение.

Затем очнулась достаточно, чтобы понять: спина обуглена, одежду и волосы содрало взрывом, а внутренности разорваны или отсутствуют напрочь. Она вернулась к жизни, не зная, сколько прошло времени, но после, сев, осознала, что выпало не больше пары секунд. Мужчина только-только сорвался с места, его симпатичная самка стояла, улыбаясь, а упрятанная в ранец отсеченная рука извивалась и хваталась за воздух – слепые рефлекторные движения, которые не могли продлиться долго.

Каким-то чудом женщина поднялась на ноги.

От живота осталось так мало, что ей пришлось поддерживать себя в вертикальном положении рукой, а пережеванный воск вывалился, едва остановилось кровотечение. Повернувшись, она пустилась бежать, если это можно было назвать так. Она взяла курс на открытый простор, и бег ее не был ни быстрым, ни грациозным. Единственным плюсом стало то, что боль и увечья лишили ее всякого здравого смысла. Любое здравомыслящее существо уже сдалось бы. Но в ней не осталось ничего, кроме инстинкта, и ноги были целы, а охотники, возможно, чересчур уверились в себе или слишком страдали от ран, чтобы покончить с этой гонкой. Возможно, и ноты двинулись в контратаку. Она не знала. Пересекая ниву, засеянную мохнатым горошком, она в какой-то момент заковыляла по открытой жиле гнейса, которая быстро сузилась. Но видела она всего на два шага, так как дождь зарядил вовсю, невидимое солнце садилось, а ее саму одолевало тупое желание не делать ничего и только прикрыть глаза, колеблясь на грани сна, – до тех пор пока ее левая нога не шагнула в пустоту, увлекая вторую вместе с туловищем за неожиданно возникший край скалы.

Кувыркаясь в полете, женщина дважды ударилась о камни. Затем скала отдалилась, и беглянка упала подле толстых пластов сланца, подъеденных океаном, которого она никогда не видела и не разглядела сейчас, – царства глубоких, холодных, почти живых вод, подернутых зимней кожей, треснувшей, когда тело, ведомое отключившейся головой, наконец в нее врезалось.

2

Безжизненное, обожженное тело было слишком роскошным даром, чтобы его игнорировать. Рыбы лизали соленую плоть и вгрызались в красную ржавчину мышц. Но даже крохотные куски обжигали глотки, возмущали желудки, и несъедобное часто выплевывалось. Ее белки отличались от натуральных, будучи сплетены из аминокислот, специфичных для отдаленных миров и бессмертных существ. Ее своенравная кровь была полна антиоксидантов, зачастую токсичных для местной живности. В цепочки молекул были встроены редчайшие, опаснейшие металлы, лантаниды и тяжелые галогены. А главное – между ее мертвыми клетками спали полчища роботоподобных фагов. Стоило хотя бы одному такому проглоченному фагу утратить свой древний предохранитель, как он с ошеломляющей скоростью множился, и в результате миллионы машинок усердно старались преобразовать исходную плоть в здоровое тело человеческой самки. Но даже при том, что в ней таились все эти опасности, ее продолжали надкусывать, и пережевывать, и выблевывать. Нервная система отказала, обмен веществ прекратился. Дрейфующий труп образовал вокруг себя зону бедствия: темная зимняя вода полнилась как суетливыми плавниками вперемешку с исторгнутой взвесью, так и убоиной всё более зловещего вида. Однако некоторые особи сумели пережить эту бойню, а самые везучие пировали, как никогда. Обитатели глубин пробовали месиво и, как только густой суп оказывался достаточно разбавлен, всплывали и вволю пили. На водную кожу спикировала стая хакалинов; они рассекали когтями покров и тянули длинные шеи туда, где плавали драгоценные крохи пищи. Спустя две ночи и день глубокая бухта поглотила значительную часть ее калия и фосфора, а похищенные железо и кальций разожгли миллион безмолвных войн; на день второй приметное зимнее цветение наполнило воду живым молочным светом.

Как и при жизни, тело женщины продолжало скитаться, обескровленное и обожженное, изжеванное и выпотрошенное. Однако она ничего не чувствовала. Многие дни и ночи прошли незаметно. Иногда приоткрывался темный глаз, но затаившееся за ним сознание не воспринимало ничего, кроме холодного серого тумана. Внутренние механизмы мельчайшими, безуспешными шажками пытались починить организм или хотя бы зафиксировать стойкий ущерб. Спавший орган мог на мгновение пробудиться, направить в нужное место ионы и синтезировать несколько новых белков, но малейшее действие становилось затратным, и работа быстро прерывалась. Возобладало гниение, и ее плоть раздулась. Она плавала спиной вверх и мертвым лицом вниз, широко раскинув ноги и оставшуюся руку. Метаболизм был практически на нуле, и температура тела стала такой же, как зимнего моря. Безымянная река придала ей первый толчок, который вынес ее из бухты, и течения оттащили ее дальше от суши. Затем разразилась неистовая буря, содравшая остатки летней кожи. Волны вздымались высокими ровными рядами и маршировали к горизонту, который она не могла ни увидеть, ни представить, и то немногое, что осталось от женщины, неслось в пустой и черный, как космос, мир.

Каждый сезон отличался своим урожаем, своими победителями. Зима была темной, но отрадно влажной, и кислород беспрепятственно проникал в самую глубину, благо ветер отшелушивал с воды кожу. На илистом океаническом дне обитал целый народ, тысяча невообразимых тварей, во всяком случае, невообразимых для мертвой. Это были гигантские существа, по любым меркам наделенные недюжинным разумом. Зимой они поднимались к поверхности, кормились и размножались, а вскоре постигали секрет плавания вдали от дома, наверху, и теперь, при помощи сначала сонаров, а после – огромных черно-синих глаз, настороженно изучали чужое тело. При некотором сходстве с нотами это был все же не нот. В этом они оставались единодушны. В древних преданиях говорилось о монстрах, сходящих с небес, но, наверное, речь шла о других созданиях. У этого тела не было ни малейших признаков крыльев. В нем не усматривалось ничего величественного и выдающегося, а после стольких истязаний даже его исходные очертания вызвали немалые споры.

– Ешь его, – предложила одна из тварей.

– Не буду, – ответил ее спутник.

– Почему?

– Оно не мертвое.

В пищу годились только детрит и собственное потомство.

– Да нет же, оно мертвое, – возразило первое существо. – Ты видел, чтобы оно двигалось? Разве оно сделало хоть что-нибудь, пока мы тут вьемся?

Тут ее неживые глаза открылись.

Возможно, ее разбудили свистящие голоса. Возможно, всё вышло случайно. По той или иной причине ожил правый глаз, следом – левый, и таившееся за ними сознание выпало из комы ровно настолько, чтобы воспринять две гигантские туши, которые зависли внизу и старались держаться подальше.

Две водные твари глазели на нее озадаченно и заинтригованно.

Она слабо дернула обеими разложившимися, вздувшимися ногами. Уцелевшие на руке ошметки мышц подтянули кисть к животу, и пальцы опасливо прикоснулись к краю так и зиявшей дыры.

– Оно живое, – решила первая тварь.

Но у другой оставались сомнения.

– Может, это рефлекс.

Чем бы ни был остов, он представлял собой нечто ненатуральное. И в нем заключалось зло. Другое мнение исключалось.

– Мы должны его уничтожить, – сказала первая тварь.

– Но почему?

– Чтобы очистить мир от скверны.

Да, логика этого мнения подкупала.

– Подумай, какая это честь, – поднажала первая тварь.

– Предоставляю эту честь тебе, – ответила вторая.

Первое существо медленно устремилось вверх, разинуло широкую пасть и вдохнуло, аккуратно утягивая остов в просторную глотку и дальше, во чрево. Затем лживым тоном произнесло:

– Восхитительно.

– В самом деле?

– Следующее съешь обязательно. Клянусь, ты в жизни ничего подобного не пробовал.

Внезапно проснулись фаги, призванные защищать и восстанавливать человеческую кровь. Омытые кислородом, они с готовностью принялись за дело. Но еще хуже оказались редкие элементы, содержавшиеся в мертвой крови: тяжелые металлы, высвобожденные желудочными кислотами, беспрепятственно внедрились в каждую клетку этого необычайно длинного тела. Глубины огласились горестными воплями. Всё, что недавно было съедено, исторглось из раззявленной в ужасе пасти и ануса. Но к ночи несчастной твари повезло – она скончалась.

Разъеденное кислотами и уменьшившееся как никогда человеческое тело спокойно вернулось к плаванию ничком.

Выжившая тварь, удрученная гибелью второй и одолеваемая чувством вины, в момент отчаянной храбрости поклялась удалить этого монстра из океана, раз уж его нельзя уничтожить.

Ближайшей сушей стал остров, суровый, черный, насквозь пропитанный дождем, и в час прилива вода у его берега была доступна и очень глубока. Влача чудовище на собственной голове, тварь подплыла поближе, а после поспешила как можно дальше убраться от опасности и с удовлетворением проследила, как бессмертное тело выбросило на высоко нагроможденные камни. Там оно и осталось лежать неподвижной грудой; его нездешние черные глазки не были ни закрыты, ни открыты – им оказалось не на что взирать, кроме дождя и мрака, принимая свою неизбежную участь.

3

Цистерна была переполнена, и перед закупоркой туда оставалось добавить медной соли: полезная уловка для отпугивания воров от запасов дождевой воды. Вот почему мужчина стоял на коленях в лотке. Его заметили сердцекрылы: они сорвались с высоких деревьев, крича какой-то вздор о загадочном визитере. Затем белогорлая старейшина стаи уселась на склон и расправила широкие крылья. Ее горло дрогнуло, выдавливая одно-единственное чуждое слово.

– Человек, – хрипло проклекотала птица. – Человек, человек, человек!

Мужчина влил остаток соли. После этого поднял глаза и на грубом подобии языка сердцекрылов осведомился:

– Где?

– Гняздовье, внязу, опоры, – доложила птица на своем языке. И, не увидев никакой реакции, повторила: – Человек.

У его сподвижников были благие намерения, но в подобных делах они почти всегда ошибались. Их находка могла оказаться какой-нибудь выброшенной на берег тварью, а могло выйти и так, чтоб там и вовсе ничего не было. Но, скорее всего, там лежал мертвый нот – наверное, какой-то рыбак, вывалившийся из лодки. Сердцекрылы были неисправимыми оптимистами. Они любили наобещать с три короба, надеясь вкусить похвалы.

Ему осталось заткнуть цистерну сапфировой пробкой, а после прикрыть затычку пластиком, глиной и камнями, чтобы никто не нашел. После этого он наконец выпрямился со словами:

– Спасибо. Человек пойдет взглянет.

Стая пришла в восторг от того, что старый друг ей поверил. Птицы начали выписывать над его головой огромные круги, крича ликующе и ободряюще. До гнездовья было легко долететь, но далеко идти, а пресловутые опоры стояли за баррикадой. Следовало подготовиться. Мало надеясь на то, что птицы правы, человек спустился с холма и вошел в свой дом. Там он набил припасами большой рюкзак, один пистолет взял в руку, еще два повесил на пояс. Затем набросил чистое пончо, запер дверь и вышел под ледяной дождь из тени старого вихорника.

Следующую тысячу шагов он мог пройти с закрытыми глазами. Эта часть острова была настолько родной, что душа словно простиралась за пределы плоти, охватывая корундовые холмы, сланцевые плато и зрелый черный лес, который кормил дикую живность, существовавшую как ей угодно и знать ничего не знавшую о настоящей опасности. Здесь находилось убежище, частный рай. Тут правило только одно существо, и репутация у существа была серьезная: огромный и бесстрашный монстр, хорошо знакомый местным нотам. Они называли своего человека Великаном или присвистывали, что означало то же самое. Он был огромен и силен даже для своего ужасного племени – монстр до мозга костей, и крохотные аборигены не отваживались соваться в его темную вотчину.

Мужчина вышагивал плавно, расчетливо и грациозно; рюкзак трещал, когда натягивались лямки и смешалось содержимое.

Сердцекрылы летели следом; они выслали вперед разведчиков, чтобы проверить, лежит ли тело над волнами прибоя. Те один за другим возвращались и заполошно докладывали, что с прошлого раза ничего не изменилось.

Ему же порой начинало казаться, что там и правда человек. Но даже если и так, то что дальше? Мирная беседа была маловероятна. А даже если им удастся вежливо потолковать, каковы шансы, что можно будет довериться этому чужаку?

В общем и целом люди действительно были монстрами.

Очутившись на краю леса, он объявил о своем присутствии пронзительным криком, знакомым каждому окрестному ноту, а после нацепил подобающую маску и вышел на простор. Он перебросил рюкзак через баррикаду и плавно перескочил следом.

Опоры и черные приливные отмели были обнажены. Стоя на возвышенности, он заглянул в телескоп и увидел достаточно для того, чтобы хрупкие надежды рухнули. Опоры представляли собой скопления корунда, бледно-коричневые и грубые после того, как миновала их мучительная молодость: страдали они вовсе не от какой-нибудь древней ржавчины. Он четко помнил время, когда эти вехи еще были частью острова и обнажались не только в отлив. Он изучил местность между ними и собой. Потом взглянул на море, темное и весьма неспокойное: буран вздымал волны, пучками вырывавшие черные и прочные, как проволока, усиковые водоросли. Те приземлялись на опоры, и даже с такого расстояния он видел, какое из сплетений смутило его друзей. Комок, похожий очертаниями на тело, лежал на виду: одна нога вытянута, другая совершенно неестественно согнута. То, что казалось единственной костлявой рукой, с обрубками вместо пальцев, торчало и омывалось дождем. Ошибка была простительна. Сердцекрылы слишком уважали людей, чтобы приблизиться без приглашения, а потому кружили в вышине. Стая радостно заклекотала, когда он бросил рюкзак, прошлепал по грязи и, босой, с голыми руками, взобрался на естественный стол.

Тело не шелохнулось.

Он подошел, опустился на колени и на протяжении десяти вдохов-выдохов не видел ничего, кроме клубка усиковых водорослей какой-то неведомой разновидности. Человеческая плоть не могла быть подобного цвета и текстуры; мало того, она, даже столь изуродованная, все равно активно боролась бы с многочисленными повреждениями…

Затем рот женщины открылся, и она выдохнула.

Он так и сел.

А вдохнула она медленно, без особого толку, после чего рот захлопнулся вновь, а обезображенное лицо опять превратилось в грубые черные водоросли.

Еще десять вдохов мужчина мог только сидеть и оценивать раны, не озадачиваясь их происхождением. Да, он видывал худшее. Неоднократно. Но в тех, других случаях была уже перейдена черта, за которой помочь жертве было нечем. Он и ему подобные этого не могли, нет. Да, истинная смерть встречалась крайне редко, но между Вечностью и увечьями находилось бессчетное множество близких к угасанию состояний.

– Ты слышишь меня? – спросил он.

Губы дрогнули и медленно разомкнулись, но справились только с новым вздохом, подпитывая едва теплившийся метаболизм.

Правая рука отсутствовала. Живот был вспорот. Левая нога была раздроблена сильным ударом, а тело несчастной – изжевано, досуха высосано и обожжено желудочными кислотами. Но хуже всяких ран было общее состояние. Он осторожно приподнял раздробленную ногу и гнилые мясные лохмотья. Кость человека не так-то легко сломать, если она не ослаблена голодом, и голодом лютым. А мякоть, оставшуюся от мышцы, он без труда размял в пальцах – выжатую, лишившуюся железа ткань, которая, видно, находилась при последнем издыхании.

Обозначились два возможных выхода.

Будучи осторожен по натуре, он принял решение не сразу и рассмотрел оба варианта. Взял рюкзак, быстро вынул всё необходимое. Взяв для опоры небольшие камни, соорудил для своей гостьи и припасов палатку, которая укрыла обоих от дождя и позволила уединиться, чтобы снять маску.

Начинался прилив. Мужчина осмотрел берег, прикидывая, сколько нотов засело в лесу.

– Охраняйте, – велел он друзьям.

Сердцекрылы разлетелись, подарив ему толику тишины.

У него имелось много режущих инструментов и хорошая пища, но в данном случае не требовалось ничего хитрого. В рюкзаке лежала аптечка, а в ней – пробирки с ярлычками, шифрованные надписи на которых были понятны только ему. Действуя больше по наитию, чем по опыту, он взял из каждой пробирки понемногу порошка и размешал в емкости, долив до половины чистой воды. Смесь стоила целого состояния. Впервые за века смешав ингредиенты, он вскрыл грудную клетку женщины алмазным кинжалом и приставил емкость к очередной, не замеченной до сих пор ране. Затем стал отсчитывать капли – по пятьдесят пять.

Пациентка не шелохнулось, и ее дыхание не ускорилось, но, если на то пошло, и не замедлилось.

Но после двухсот двадцати отмеренных капель кое-что изменилось. Первой шевельнулась культя руки. Этого он и ждал. Дернувшись раз, рука немного подрожала, а после все тело содрогнулось как бы от мук. Он снова вставил женщине в грудь кинжал и придержал рукоять; дождался удара сердца, посчитал слабый пульс, затем извлек лезвие и добавил еще немного металлического супа.

Сколько времени проголодала его гостья?

И что за невзгоды пережила?

Поскольку подобного случая не выдавалось давно, он с нею заговорил. Она бы разобрала в лучшем случае пару слов, а шансы на понимание были мизерные. Но обращаться к слушательнице, которой некуда деться, оказалось легче и забавнее, чем он думал.

– Тебя, дочка, левиафан проглотил? И ты заставила несчастного гада поплатиться за его глупость?

Ее сотрясли судороги.

Он вставил три обнаженных пальца в дыру, зиявшую у нее в животе, оценил ущерб и прикинул, чем лучше помочь.

Едой, решил он.

Он подкрепился сам из своих припасов, почти не замечая, что ест. Немного сушеных плавников, свет-мяса и сахаристых небрежь-фруктов, закусить комком холодного воска из гнезда жальщиков…

Когда он начал жевать воск, один запавший глаз приоткрылся.

Он вынул воск изо рта и поводил перед дырами на месте ноздрей ее носа, который кто-то отгрыз. Должно быть, запах пришелся на случайный вдох, поскольку ее рот распахнулся, обнажив истончившиеся мелкие зубы, болезненно желтые, редко сидевшие в бледных, почти призрачных деснах.

Он затолкал воск обратно, хорошенько разжевал и проглотил.

А после стал ждать, считая минуты.

Затем вынул из рюкзака самую большую миску и сел подле женщины, раскинув ноги и поставив посудину между колен. Вызывать рвоту было трудно, но он съел слишком много, и желудок согласился на чистку. Он изверг всё до крошки заодно с густыми соками пищеварительного тракта, после чего взял ложку и переместил это кушанье в распахнутый рот женщины.

Кормление заняло весь день и большую часть ночи.

Иногда он заговаривал с ней, объясняя логику происходящего. Ей не хватало жизненно важных металлов, и потому она все еще была слаба. Ее организм нуждался в энергии, но остался без действующего желудка. Поэтому он переложил тяжелую работу на свой, расщепляя молекулы и перестраивая инородные белки. В итоге получалось месиво, которое можно было впитать, преобразовать в новые мышцы и укрепить им кости.

Он объяснил ей, что ее каким-то образом вынесло на его остров. Ему не нравилось старинное слово «везение», но он его употребил и выразил поздравления с тем, что неведомое стечение обстоятельств и сил доставило ее сюда, благодаря чему она теперь в безопасности, в палатке сухо и пока не о чем беспокоиться.

Он сообщил, что очень, очень стар.

Позднее, шепотом, он признался, что одинок и что такая жизнь ему по душе. Всякий раз, когда он пробовал жить иначе, дело кончалось плохо, и, стремясь подтвердить этот огорчительный факт, он рассказал ей несколько историй многовековой давности, в основном о себе же самом. Но он не делился ими очень давно, а потому задумался: вдруг всё это случилось с кем-то другим, а его старый, негодный мозг похитил чужие воспоминания? Затем он разобрался в своих чувствах: ощущении невероятной удачи вкупе с невыразимой печалью. На этом миска с едой и желчью опустела, а он достаточно проголодался, чтобы перекусить самому и не делиться с нежданной гостьей.

Стояло самое темное время суток.

Сердцекрылы по праву спали в своем гнездовье. Уже зарождалась очередная зимняя буря: ветра грозили сорвать навес, ливень неистово барабанил, а его собственного голоса не было слышно, когда он назвал пациентке свое имя.

Прошли века с тех пор, как он в последний раз произнес простое слово: «Торгаш».

Если она и слышала, то ничем не выдавала себя. Ее трясло, как на холоде, но ее полумертвое тело было горячим, как угли, культя стала длиной со здоровую руку, а раздробленная нога подтянулась к тазу, кости срастались и накапливали ресурсы для дальнейшего развития. Кожа была ярко-красной и чуть не светилась во тьме. А потом жар спал, цвет испарился, и женщина неожиданно замерла.

Он вынул из рюкзака гриб, подул на него, и тот разгорелся ярким светом, который залил палатку.

Он осторожно положил ладонь между грудей пациентки, оценивая частоту и силу биения восстановленного сердца. Но она не шевельнулась, даже когда он ее ощупывал. Даже когда закричал и вытер обеими руками глаза. После этого он лег рядом, взял ее новую руку обеими своими, закрыл глаза и унесся мыслями в последнюю ночь, когда так же спал с другой.