Текст книги "Лучшая зарубежная научная фантастика: Звёзды не лгут"

Автор книги: Гарднер Дозуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 70 страниц)

– Он – ученый, – пробормотал мистер Холл из-за стойки и, наткнувшись на гневный взгляд жены, продолжил разливать пиво.

– Именно так, – сказала миссис Холл, снова повернувшись к аудитории. – Ученый.

Думаю, она полагала, что этого объяснения будет достаточно и все вернутся к своим делам. Даже странно, если учесть, что миссис Холл с рождения жила в Айпинге и уж должна была знать, что своими делами люди здесь считают именно разговоры о разных странных происшествиях.

– Эй, Милли! – тем же вечером окликнул меня мистер Фиренсайд, когда посетители разошлись и я принялась вытирать столы. – Что ты думаешь про малого в темных очках? Ты же тоже тут живешь. Что можешь рассказать?

Я подняла глаза на мистера Фиренсайда, потом посмотрела на лестницу, которая вела наверх в комнату невидимки. Кто знает, вдруг он стоит там и ждет, что я проговорюсь? Весь март и апрель я часто ощущала на себе его взгляд. Я чувствовала себя хуже, чем кошка, съевшая хозяйское сало, и раз или два за день вскакивала без всякой причины, все казалось, что он на меня смотрит. Уверена была – он следит за мной, ждет, что я раскрою его тайну. Я повернулась к мистеру Фиренсайду:

– Нечего рассказывать, мистер Фиренсайд. Все просто. Я ничего не вижу, и никто не видит меня.

– Умница, Милли! – ответил он.

В этот момент вошла миссис Холл.

– Смотрю, я воспитала ее правильно, – сказала она.

Я промолчала. Продолжала вытирать столы и убирать на место стаканы, но весь остаток вечера думала: «Как? Как она могла такое сказать? Она не воспитывала меня. Это матушкиных рук дело».

От таких мыслей я даже всплакнула. Хотела потихоньку смахнуть слезы, чтобы никто не заметил, но не тут-то было. Миссис Холл их увидела и рассердилась:

– Что еще такое, Милли? Какая же ты плакса!

* * *

Что произошло дальше, теперь уже всем известно. Минуло несколько месяцев, как его нашли и убили около Порт-Бердока, но до сих пор ходят слухи о других невидимках. Говорят, они разгуливают по округе, пугают и грабят невинных жителей. Случилось же вот что.

В конце апреля в «Кучер и кони» заглянул мистер Касс, деревенский лекарь. Заинтересовался он нашим постояльцем, потому как тот был весь в повязках. Сказал, что беспокоится, что человек серьезно болен и зараза может расползтись по округе. Миссис Холл заявила мистеру Кассу, что у него нет причин тревожить ее постояльца, если тот сам не вызывал врача. Но мистер Касс был настойчив и, не обращая на хозяйку внимания, прошел прямо в комнату невидимки. Должно быть, они там о чем-то говорили, потому что он не показывался по крайней мере минут десять.

Разговор закончился удивленным возгласом мистера Касса и звуком падающего стула, а затем раздался лающий смех постояльца. Стук торопливых шагов приблизился к двери, где мы с миссис Холл стояли и внимательно слушали, а затем она распахнулась. Побледневший мистер Касс появился на пороге, прижимая шляпу к груди с таким видом, будто принес нам дурную весть. Он посмотрел на меня, на хозяйку, а потом без единого слова побежал к лестнице и спустился так быстро, словно за ним гнался сам дьявол. Внизу хлопнула дверь трактира.

Человек-невидимка тихо смеялся в своей комнате. Миссис Холл, не входя к нему, спросила, не нужно ли принести чего-нибудь.

– Нет. – Голос его был густым, как та черная вакса, которой я каждое утро начищала плиту. – Мне больше уже ничего не нужно, миссис Холл. Все кончено.

Миссис Холл помедлила с минуту в коридоре, теребя передник в руках, видно, ждала, что он еще что-то добавит. Наверное, надеялась, что он все– таки попросит о чем-нибудь и она сможет оказать ему услугу, даже не знаю. Собравшись уходить, она вдруг заметила меня и отпрянула, словно забыла, что я все это время простояла рядом.

– Милли, – прошипела она. – На кухню!

А сама пошла по коридору в свою комнату, закрыла дверь и не выходила до следующего дня, пока мы не узнали, что викария мистера Бантинга и его жену ограбили. Прямо в День святой Троицы!

* * *

Эта весть расползлась по деревне, как проказа, которую, по мнению многих, постоялец и скрывал под своими бинтами. К полудню все уже знали, что викарий и его жена проснулись среди ночи от звона монет. Когда они пошли проверить, что же случилось, то обнаружили горящую свечу. И распахнутую настежь дверь. В доме не было никого кроме них. Они божились, что видели, как дверь сама собой открывалась и закрывалась, словно в нее вселились духи. Затем они проверили конторку, где хранились деньги: там было пусто.

После полудня, когда я на кухне варила суп, из комнаты постояльца раздался грохот. Я слышала, как миссис Холл вскрикнула, да так громко, словно ее голова оторвалась, пролетела через весь этаж, покатилась вниз по лестнице и упала на кухне, прямо перед моим супом. Я бросила нож и побежала наверх.

Мистер Холл стоял в коридоре, спиной к закрытой двери постояльца, поддерживая жену под руки. Она повисла на нем, словно могла в любой момент потерять сознание, поэтому я обвила ее рукой за талию, и вместе с мистером Холлом мы помогли ей сойти вниз. Я налила ей рому, чтобы успокоить нервы. И тогда они с мистером Холлом рассказали мне, в чем дело.

Они поднялись наверх, потому что обнаружили, что дверь открыта, а самого постояльца нет. Одежда разбросана, постель холодная, значит, он отсутствовал все утро, ушел нагишом и без повязок. Миссис Холл сказала, что постоялец, должно быть, напустил духов в ее мебель, иначе отчего вдруг старое кресло, принадлежавшее еще ее матери, поднялось в воздух и бросилось на нее? Я промолчала, не сказав, что это никакие не духи, а сам постоялец поднял кресло и выгнал ее из комнаты. А что я могла? Пойми хозяева, что я все знала, но молчала, не знаю даже, как они поступили бы со мной. Поэтому я лишь помалкивала и кивала, пока миссис Холл не закончила свой рассказ, дойдя до того места, где я услышала ее крики и взбежала по лестнице.

– Пусть убирается! – сказала она мистеру Холлу. – Выстави его за дверь! Не желаю его больше видеть! Все его склянки и порошки! Я знала, что это все не к добру. У порядочных людей не бывает столько склянок.

Я держала ее за руку, пока она пила ром, и думала. Разве не она защищала его несколько недель назад? Разве не она говорила, что он занимается «экс-пе-ри-мен-таль-ны-ми ис-сле-до-ва-ни-я-ми», словно это возвышало его над всеми нами? Ничего я не сказала, ей и так досталось. Когда хозяйка допила ром, я налила ей еще немного, чтобы она окончательно взяла себя в руки.

Миссис Холл попросила меня сходить к мистеру Уоджерсу, нашему кузнецу, и позвать его взглянуть на мебель. Она сказала, что восхищается мистером Уоджерсом и хочет узнать его мнение о странном происшествии в трактире. Я побежала и привела мистера Уоджерса, коротко объяснив ему, что произошло. Не хотела, чтобы он делал выводы из моих слов, пока сам не увидит что к чему.

– Спасибо, Милли, – сказала миссис Холл, когда мы вернулись.

Она вздохнула и собралась рассказывать мистеру Уоджерсу о случившемся, а я решила, что все успокоилось, постоялец повеселился, напугав хозяйку, и теперь вернулся к своим экспериментам. Но едва миссис Холл успела вздохнуть, наверху скрипнула дверь, невидимка спустился, обмотанный бинтами, укутанный в шарф, в пальто и шляпе, как в тот день в конце февраля, когда появился в «Кучере и конях». Он прошествовал мимо нас в свою аптекарскую лавку в гостиной и закрыл дверь.

– Я не видела, чтобы он входил, – сказала миссис Холл, словно видеть могла она одна, а нас там не было.

По совету мистера Уоджерса мистер Холл постучал в дверь, приоткрыл ее и потребовал объяснений.

– Ступайте к дьяволу! И закройте за собой! – только и сказал постоялец в очках.

До полудня мы слышали, как он звенел бутылками и пробирками, смешивая химические препараты.

* * *

Позже, когда все вернулись к обычным делам, миссис Холл решила со всем покончить. Надо сказать, у нее хватило храбрости. Она приказала мне, чтобы я и крошки не смела давать постояльцу и не отвечала, если он вдруг позовет. Мы старались вести себя как обычно, а он швырял свои склянки о камин и ругался на чем свет стоит. Я вздрагивала каждый раз, когда раздавались его крики, но миссис Холл сказала:

– Будь тверда, словно камень, Милли.

И я не двигалась, как надгробие на могиле матушки.

К полудню он открыл наконец дверь и потребовал миссис Холл. Его вопли разносились по всему трактиру. Миссис Холл, уже овладевшая собой после утренних потрясений, оправила юбку и пошла к нему.

– Вы хотите оплатить счет, сударь?

– Почему мне до сих пор не прислали завтрак? – спросил он.

– Почему вы до сих пор не оплатили счет, позвольте поинтересоваться?

Я прикрыла рот ладонью, зная, что не смогу сдержаться и рассмеюсь, даже несмотря на то что миссис Холл этого не одобряет.

Он сказал, что у него есть деньги, но миссис Холл не сдавалась.

– Неужели. Интересно, где вы их раздобыли? Вчера у вас не было ни гроша, а сегодня утром кто-то ограбил викария с женой.

Затем она потребовала, чтобы он объяснил, что стало с ее креслом, уж не духов ли он туда напустил? Еще она хотела знать, что он делает со своими склянками и жидкостями, почему его комната была пустой этим утром и каким образом он выходит из дома и заходит обратно так, что никто его не видит. И пусть наконец он назовет свою фамилию!

– Кто вы такой? – спросила она.

Когда миссис Холл все-таки добралась до конца своего бесконечного списка требований, постоялец топнул ногой по полу, словно дьявол копытом, и сказал:

– Бог свят, я вам покажу, кто я такой!

Все это время я сидела на кухне. Слышала, как миссис Холл все повышала и повышала голос, и даже перестала мыть посуду, чтобы не пропустить ни слова. Только я вытащила руки из воды, как миссис Холл закричала громче, и страшнее, чем утром, когда на нее бросилось кресло.

Я вытерла руки о фартук и выскочила из кухни. Посреди комнаты, спиной ко мне стоял невидимка. Он размотал повязки с головы, снял очки-консервы и шляпу. Безголовый человек в двух шагах от меня! Несмотря на то что я оставалась наедине с невидимкой, я не смогла с собой справиться и тоже закричала, вторя миссис Холл и мысленно взывая к Отцу Небесному.

Зря, это лишь привлекло его внимание. Постоялец обернулся, и я, не видя его лица, вдруг решила, что теперь он меня точно убьет. Он винит меня во всем, хоть это миссис Холл заставила его раскрыть свою тайну. Раскрыть, что под повязками ничего не было.

Я бросилась обратно на кухню, а он помчался за мной.

– Милли, Милли! – кричал он.

По лестнице я взбежала на второй этаж, потом на чердак в свою комнату. Закрыла дверь на замок, распахнула окно, высунула голову и увидела, что люди не только выскакивали из трактира с воплями и криками, но и отовсюду сбегались к нему, позабыв о празднике Троицы, чтобы поглядеть, что стряслось в «Кучере и конях».

Цыганки, торговцы сладостями, хозяин качелей, местные франты и деревенские красотки – все устремились к трактиру. Их голоса бурлили внизу, как суп, который остался на плите. Точно как в той библейской истории, которую викарий как-то рассказывал в воскресенье, – о Вавилонской башне, когда никто не мог и слова разобрать. Я сидела на самом краю слухового окна, время от времени поглядывая через плечо, не пытается ли кто-то зайти. Ключ сжимала в руке, горячей и потной.

А потом пришла миссис Холл и через дверь сказала мне, что «все уже в порядке, что они его выгнали, и невидимка сбежал, и уже можно спуститься вниз, Милли». Я разжала кулак и увидела, что порезала кожу до крови – так сильно я сжимала ключ.

* * *

Иногда я думаю: чего он хотел, когда побежал следом за мной и звал по имени?

Я была напугана, поэтому не остановилась и не спросила. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что в голосе его звучал страх. Он вовсе не сердился на меня, как мне казалось. Он был напуган, как и я. Так случается, когда, заходя в комнату, видишь мышь и вместе с ней подскакиваешь от неожиданности. Чего он хотел? Кто-то сказал, что, когда пришел констебль, невидимка сидел за столом с краюхой хлеба и сыром. Неужели он хотел лишь этого? Неужели он был просто голоден?

Я так и не найду ответа. После этого случая он появился в Айпинге лишь раз, нанял какого-то бродягу, чтобы тот стащил из трактира его книги, брошенные впопыхах. Заполучив их, он ушел, становясь все бешеней и бешеней, воруя все больше и больше, и даже, говорят, загубил чью-то жизнь, пока толпа в Порт-Бердоке не загнала его и не расправилась с ним. Понадобилось несколько недель, чтобы собрать воедино слухи о его похождениях по портам и городкам, где он наводил ужас на людей. Целиком история сложилась благодаря писателю, мистеру Уэллсу. Он появился, когда все уже закончилось, расспрашивал нас, вытягивая все, что можно. У всех, кроме меня.

Он был любопытным, этот мистер Уэллс, его взгляд пронзал насквозь, я сразу почувствовала, что он меня видит. Поэтому, когда он задал вопрос мне, я ответила:

– Мне нечем с вами поделиться, сударь, простите.

– Почему это, Милли? – удивился он. – Мне говорили, что ты была здесь почти все время и что он бросился за тобой на кухню в тот день, когда все открылось.

Мы сидели в трактире за столом, я водила пальцем по порезу на ладони.

– Я ничего не видела, сударь, – сказала я. – И никто не видел меня.

Мистер Уэллс подождал, пока я перестану нервно перебирать руками.

– Не поверю в это даже на секунду, Милли, – сказал он, но оставил меня в покое. И я ему благодарна.

* * *

Стало ясно, что не мне одной невидимка предлагал разделить свою тайну. В течение нескольких месяцев после царства его террора каждое утро миссис Холл читала мне новости. Однажды она сказала:

– Смотри, Милли! Не прошло и двух месяцев с тех пор, как его убили в Порт-Бердоке, а у его мерзких экспериментов уже появились последователи. Воры и поджигатели! В каком ужасном мире мы живем! Если бы я могла, то всех бы выслала вон из страны!

– Неужели, мисс? – спросила я. – И как бы вы это сделали, если они невидимые?

Она недовольно поджала губы:

– Ты знаешь, что я имею в виду, Милли.

Я взглянула прямо на нее, вместо того чтобы смотреть в пол, как я это обычно делаю, если меня ругают. Я никогда не высказываю вслух свои мысли, но порой взгляд бывает красноречивей всяких слов. И когда наши глаза встретились, вот что я сказала: «Вы в нем ошибались все это время». Он занимается экспериментальными исследованиями, а то ж!

Порой я думаю о смерти невидимки – миссис Холл прочитала отчет мистера Уэллса о том, как это случилось. Думаю в те моменты, когда остаюсь одна и у меня есть время представить, что произошло после того, как он сбежал из нашего трактира. Хозяйка сказала, что жители Порт-Бердока устроили ему теплый прием кулаками и пинками, когда наконец-то загнали в угол. Хорошенько угостили, нанося удары по зубам и голове. Он затих, они расступились, и тут его неподвижное тело начало медленно появляться.

Сперва одна старуха увидела руку. Только нервы, жилы и кости, которые скрывались под невидимой плотью. Потом появились ноги. А затем медленно, словно волна, набегающая на берег, начала нарастать кожа от кончиков пальцев к середине тела. Он был весь изранен и окровавлен. Бледный, глаза красные, как у кролика. Почти альбинос, так он выглядел.

Миссис Холл сказала, что он рос обычным мальчишкой в рабочей семье, но каким-то образом смог поступить в университет. Учителя не обращали на него внимания. Она сказала, что невидимка украл деньги на эксперименты у отца, а тот, обнаружив пропажу, покончил жизнь самоубийством, так как ему нечем было отдавать долги.

Я покачала головой:

– Ужасное дело.

А миссис Холл ответила:

– Слишком много о себе думают, эти ученые. Возомнили себя Господом Богом.

«Я имела в виду то, что учителя не обращали на него внимания, мисс», – подумала я, но промолчала.

– Их всех скоро найдут. Вот увидишь, – сказала миссис Холл.

– Конечно, мисс.

* * *

По воскресеньям, когда я навещаю могилу ма за церковью, я думаю о том, как они убили его. Где были те, кому он вколол сыворотку, которую предлагал мне? Может, стояли рядом и смотрели, скрытые ото всех, защищенные до тех пор, пока себя не выдали словом или делом. Что толкнуло невидимку на такое? Озлобленность на мир, который не обращал на него внимания? Наверняка, раз его сторонники продолжили свое жуткое дело даже после его смерти. Вот что он оставил после себя. И теперь никто его не забудет.

А еще я думаю о том, что он мне предложил. О миге в истории. Иногда я смотрю на надгробный камень моей матушки, вывожу пальцем буквы на пыльной поверхности и думаю: может, мне стоило согласиться? Что хорошего в жизни, если нельзя даже взвыть от отчаяния в нашем мире, который слишком высокого о себе мнения, несмотря на то что в нем так много зла?

Быть замеченными, быть понятыми. Когда я вглядываюсь в лица жителей деревни, мне кажется, именно этого хочет большинство. Увы, мы живем в мире, где невозможно разглядеть каждого. Мы думаем, что достаточно посмотреть и сразу поймешь, кто перед тобой, но глаза – это друг, который часто обманывает нас. По крайней мере, я это заметила, пока разливала пиво по стаканам и заправляла постели в «Кучере и конях». Иногда я думаю, что, может, было бы лучше, если бы мы все разом ослепли.

Оставить после себя след. Вот чего я хочу. Но большинству из нас доступно мало средств для этого. Особого выбора нет, и надгробный камень ма без надписи тому доказательство. Я вывожу ее имя снова и снова. Мы должны мириться с тем, что у нас есть, говорит викарий мистер Бантинг, и радоваться. Мы должны радоваться, думаю я, ярости, возмущенным толпам, желанию разрушить сковывающий нас мир. Мы должны довольствоваться тем, что есть.

АЛЬЕТТ ДЕ БОДАР
БРАТ КОРАБЛЯ

Альетт де Бодар родилась в Соединенных Штатах, однако выросла – и проживает по настоящее время – во Франции. Имеет квалификацию инженера по программному обеспечению. Несмотря на то что она сравнительно недавно занялась писательством, произведения де Бодар уже публиковались в таких журналах, как «Interzone», «Asimov’s Science Fiction», «Clarkseworld», «Realms of Fantasy», «Orson Scott Card’s Intergalactic Medicine Show», «Writers of the Future», «Coyote Wild, Electric Velocipede», «The Immersion Book of SF», «Fictitious Force», «Shimmer» и других, а рассказ «Кораблестроитель» («The Shipmaker») принес писательнице премию Британской ассоциации научной фантастики. В список ее романов входят «Слуга преисподней» («Servant of the Underworld»), «Вестник бури» («Harbinger of the Storm») и «Хозяин дома Дартс» («Master of the House of Darts»). Все три позднее были переизданы в сборнике «Обсидиан и кровь» («Obsidian and Blood»). Следующим произведением автора стала небольшая повесть «Дрейфуя на алой станции» («On a Red Station, Drifting»).

«Брат корабля» – увлекательный рассказ, который перенесет вас в далекое будущее альтернативной вселенной, где между космическими империями Майя и Китаем продолжает пылать технологический конфликт, где женщины производят на свет детей, измененных еще в предродовой период, с целью использовать их как живые системы управления космическими кораблями. Сюжет о брате, которому случилось наблюдать нелегкое рождение сестры, ставшей впоследствии кораблем с именем «Песнь рыболова». Не сумев справиться с травмой от увиденного, брат начинает испытывать неприязнь к сестре и ей подобным. Вражда продлится не одно десятилетие и приведет к суровым последствиям для всей семьи.

Ты не любил свою сестру. Я знаю, ты пытался изо всех сил, знаю, как не спал ночами, размышляя о сыновнем уважении к родителям и семейном долге, как молился предкам и бодхисаттве Куан Ам, надеясь отыскать силу в молитвах, и что вопреки всем твоим усилиям молитвы и раздумья неизменно упирались в тупик одних и тех же темных мыслей: в страх, тень в сердце, что ни на секунду не покидала тебя.

Я знаю, откуда это в тебе. Ведь именно я взяла тебя с собой на корабль– разум. Потому что у меня не было выбора, потому что Ки Фах отправился на Двадцать Третью планету по важному коммерческому делу, потому что ты рос послушным и хорошо воспитанным ребенком и за тобой могли приглядеть помощники Принимающего роды. Тебе только-только исполнилось восемь, ты не спал весь Тет* и мотал головой, отказываясь от красных конвертов, твердя, что уже не маленький и что не стоит тебе дарить деньги на конфеты и игрушки.

Когда мы сошли с корабля, внутри меня все вдруг словно замерло. Такое случалось, и то был знак, что до рождения малышки оставалось совсем немного: в легких горел огонь, мышцы немели, а твоя сестренка на короткое, мучительное мгновение прекращала бушевать у меня в утробе. При каждых

*Полное название – Тет нгуен дан, вьетнамский новый год. новых схватках я чувствовала, как мысли уносятся вглубь родового канала, мчатся к дочери; каждый раз я умирала: по чуть-чуть, понемногу, гасила сама себя, как вода гасит огонь.

Твоя сестра – Разум и, как все измененные дети, жаждала ощутить прикосновение человеческой души; она оплетала мои мысли, толкала меня, устремлялась вперед, силилась как можно скорее явиться на свет. Я помню снимки и голограммы людей после родов: пустые лица, пустые глаза, переплетения их мыслей бледны, как убывающая луна, и когда я сложила губы, готовая вторить мантрам Принимающих роды, то на секунду ощутила в сердце ледяной укол, а в животе – пустоту, страх, что я могу стать такой же, что я стану такой же, что мне не хватит сил…

Но наконец все прошло, и я переводила дыхание, стоя в центре корабля– разума, готового вскоре принять мою дочь.

– Мама? – взволнованно спросил ты тогда.

– Я в порядке, сынок, – медленно произнесла я.

Воздух в легких казался чем-то волшебным. Слова с трудом сцеплялись в единую нить:

– Я в порядке.

Мы вошли в центральную комнату, где ждали Принимающие роды. Моя еще не родившаяся дочь – бьющееся сердце, пульсирующая машина, вся тяжесть металла и оптических приборов, что росли внутри меня, – вертелась и билась, не утихая ни на минуту.

Тогда я провела руками по металлическим стенам петляющих коридоров, впитала пальцами их маслянистое тепло. Брыкания не прекратились, но стали другими: своими толчками дочь словно заговорила со мной, казалось, она уже была готова рассекать безграничный космос, исследовать его.

Ты не отходил от меня далеко и с растущим восхищением в глазах наблюдал. Наблюдал в непохожей на тебя манере, без слов: без слов от мириад красных фонарей на потолках, от голограмм в коридорах, показывающих эпизоды из «Поэмы о Кьеу»[60]60
  «Поэма о Кьеу» – оригинальное название «Стенания истерзанной души», автор Нгуен Зу. Произведение считается самой важной поэмой во вьетнамской литературе.


[Закрыть] и «Двух сестер в изгнании», без слов от светящихся на дверях и стенах картин. Ты с радостным смехом носился по кораблю, трогал все, до чего мог дотянуться, а мое сердце наполнялось счастьем от твоего голоса.

Схватки становились все чаще, и боль в спине не умолкала, порой она пронизывала меня целиком, и, только прикусив язык, могла я заставить себя не кричать. Мантры прочно поселились в голове нескончаемой литанией, которую я шептала вновь и вновь, только бы не дать себе распасться, продолжать держаться за стержень, что связывал меня в единое целое.

Столь истово я не молилась еще ни разу в жизни.

В сердце-комнате, приготовив чашку горячего чая, ждали Принимающие роды. Я вдыхала цветочный аромат, следила за танцем чаинок в кружащейся воде и пыталась вспомнить, каково это – когда ноги несут тебя с легкостью, а тело не сгибается под тяжестью боли, слабости и тошноты.

– Она скоро появится, – произнесла я наконец.

При других обстоятельствах я была бы рада поговорить: оценить чай выдержкой из «Ча Цзин»[61]61
  «Ча Цзин» – первый в истории трактат о чае и чаепитии, написанный при китайской династии Тан. Автор Лу Юй.


[Закрыть], процитировать великих поэтов вроде Нгуен Чай или Сюань Дье, но тогда разум, казалось, покинул меня.

– Да, – мрачно произнес Принимающий. – Все скоро закончится, зрелая мать. Ты должна оставаться сильной.

Я пыталась, но вся моя воля вдруг иссякла, утекла, как слезы по гладкому нефриту. Я была сильной, но сильным был и Разум в моем животе. И я хорошо видела все, что находится в комнате: амулеты против смерти, сумку с инжектором, покоившуюся в углу. Помню, как меня спросили, как поступить, если роды окажутся неудачными, если я сойду с ума, и я ответила, что лучше умереть. Но сейчас, когда возможность потерять рассудок стала куда ближе, все воспринималось совершенно иначе.

От тебя какое-то время не доносилось ни звука. Позже, подняв голову, я увидела, как ты стоял, будто скованный, впившись взглядом в центр комнаты. Такой безмолвный, такой неподвижный.

– Мамочка…

Оно было похоже на трон, странного вида трон с металлическими ответвлениями, непрерывно меняющими форму. «Словно шипы на плоде дуриана», – думала я, когда твою сестру еще не поместили ко мне в утробу. А теперь трон вовсе не казался таким забавным и безобидным. Он стал пугающим.

– Здесь Разум будет жить, – рассказывал Принимающий роды, опустив руку в находящуюся в центре трона нишу, объемом не превосходящую размер ребенка. – Как видишь, все соединения уже подготовлены, – добавил он, указывая на клубок кабелей, волокон, разъемов и прочих деталей, которые я не понимала. Все это сплелось в одно большое змеиное гнездо. – Твоей маме придется быть очень храброй.

Очередные схватки зародились в животе и волной обрушились на позвоночник, отчего все вокруг меня застыло. Я больше не чувствовала ни тяжести, ни легкости, будто сознание оказалось отключено от тела, все, что я могла, – это смотреть на себя, ощущая, как набухали в душе страх и гнев. Все рассказы превращались в явь. После рождения твою сестру включат в корабль, она сделает его живым, а мой долг перед предками и Императором будет выполнен. Если только…

Я почти не слышала слов Принимающего роды: как он вновь напоминал мне о храбрости, как говорил, что не встречал рожениц сильнее меня; вернулась боль, сложившая меня пополам и вынудившая закричать.

– Мамочка!

– Я… в порядке, – шептала я тебе, держась за живот, пытаясь не дать себе распасться, не отпускать мысли на волю.

Какой же сильной и напористой была твоя сестра, как она жаждала жить, ощутить прикосновение матери.

– Нет, не в порядке, – ответил ты внезапно повзрослевшим голосом, серьезным и холодным, пронизанным таким страхом, что на короткий промежуток времени он вернул меня в реальный мир.

На полу разлилась лужа крови, сверкающая блеском машинного масла. «Как странно», – подумала я, не сразу догадавшись, что кровь – моя, что это я шаг за шагом приближаюсь к смерти, это я лежу на полу, хотя совершенно не помню, как там оказалась, что у меня в утробе и позвоночнике пылает пожар боли, я даже не сразу обратила внимание, что кто-то кричит: думала, что это Принимающий роды, но то была я. Кричала одна лишь я…

– Мама! – звал ты откуда-то издалека. – Мама!

Твои руки выпачкались в крови; помощники Принимающего роды, хвала предкам, увели тебя подальше от того, что разворачивалось перед глазами. Мне на плечи опустились чьи-то сильные руки, незнакомый голос убеждал держаться, обуздать волну боли и лишь после этого тужиться, если я не хочу лишиться разума, растерять все мысли, а твоя сестра все продолжала попытки выбраться на свет. От постоянных мантр язык налился тяжестью, из искусанных губ сочилась кровь: из последних сил я пыталась оставаться единым целым, в то же время отчаянно желая раскрыться, подобно цветку лотоса, развеять мысли, словно семена на ветру.

Но сквозь застилавший глаза туман ровно в тот момент, когда перед тобою захлопнулась дверь, я увидела твое лицо, на котором предельно отчетливо читалось одно: ты никогда не забудешь то, что видел, независимо от того, каким будет итог.

* * *

Ты не забыл и не простил. Ребенок успешно появился на свет, но я навсегда осталась ослабленной, способной лишь неторопливо перемешаться по дому, боясь сломать хрупкие, как стекло, кости. Пострадал и ум, он стал вялым, а мысли – редкими, словно часть из них и вправду вышла через родовые пути вслед за твоей сестрой. Но все это показалось мелким, когда мне позволили взойти на корабль и я почувствовала, как оживал пол под ногами, как заводили пляс огоньки на стенах, как металл приобретал масляный блеск, как картины на голограммах сменились строчками стихов, что я читала дочери, пока та росла внутри, а затем раздался голос, зазвучавший глубже, чем вся пустота безбрежного космоса. И этот голос прошептал: «Мама».

Твоя сестра и ее корабль-разум получили имя «Песнь рыболова», но для меня она навсегда осталась Ми Ненг, в честь принцессы из сказки, полюбившей рыбака за его песни. Она никогда так и не встретилась с ним.

Но для тебя сестра стала врагом.

Ты отложил классику и поэтов, забрал все мои книги и голограммы про беременность и Разумы, изучал их ночи напролет и заваливал меня тысячами вопросов, на которые я не всегда знала ответ. Я думала, подобная жажда знаний происходила из желания понять сестру, но я глубоко заблуждалась.

Вспоминаю седьмой год после родов – Ки Фах уехал обсуждать с крупными поставщиками грузы, а ты убедил меня устроить банкет. Зашел ко мне в кабинет и заявил, что я напрасно посвящаю всю себя мужу и детям. Я почти рассмеялась от твоих слов, но ты говорил предельно серьезно, и столько заботы было в твоих словах, что от них сразу стало невероятно легко и тепло.

– Разумеется, сынок, – ответила я, и ты заулыбался.

Улыбка преобразила тебя, будто зажгла некий внутренний свет.

Банкет получился знатный: я позвала родственников, однокурсников и некоторых твоих друзей, чтобы ты не скучал без компании. Думала, что на время готовки ты уйдешь к ним или займешься каким-нибудь срочным делом, но я вновь ошиблась. Ты остался на кухне, помогал с ингредиентами, вместе со мной готовил рулеты с салатом, тосты с креветками, а занимаясь соусами, ты был так сосредоточен, будто во всем мире только они имели значение.

Пришла и твоя сестра. Разумеется, не во плоти. Ми Ненг подключилась к домашним коммуникационным системам и присутствовала на кухне полупрозрачным аватаром. Крохотная копия «Песни рыболова» парила по помещению, помогая с рецептами. В один миг она весело смеялась, когда мы вскрывали пакетики с рисом, а в следующую секунду уже стрелой мчалась через всю кухню к недостающим приправам. То был единственный раз, когда тебя не раздражало ее присутствие. Какая же тогда в доме царила… гармония. И уют. Тот самый идеал, к которому вели нас классики.

Во время ужина я удивилась, увидев тебя за моим столом. По правилам сидеть за столом взрослых детям не положено, но не нарушение этикета было необычным – я находила большинство этих ограничений излишними, – а совсем другое.

– А почему ты не вместе с друзьями? – спросила я.

Ты бросил безразличный взгляд в дальний конец комнаты, где, разбившись на две группы, сидели твои сверстники: одним, как и тебе, скоро предстояло сдавать экзамен на мандарина, у других вяло клеилась какая-то рассеянная беседа.