Текст книги "Роман Галицкий. Русский король"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц)

4

Тёплый летний день вставал над Днепром. По пологому склону сбегала к реке большая, дворов на двадцать, деревня. Приземистые, крытые соломой крыши, срубы – одни старые, потемневшие от времени, другие поновее, огороды с репой и капустой, маленькая церковка на холме. Берёзы и ракиты толпились у берега. Осторожно неся на плечах коромысла, к воде спускались бабы.

Недалеко от церкви стоял боярский терем – старый, потемневший. Издалека вдруг послышался топот копыт, ржание застоявшихся коней, гомон сильных мужских голосов. Бабы еле успели подхватить кто ведра, кто корзины – по склону от терема скатилось десятка три всадников, с разгону въехали в реку, обдавая баб брызгами.

– Чо испужались, красавицы? – окликали их вой. – Не боись, не замаем!

– А мы не боимся! – звонко ответила одна молодка, поправляя на голове светлый плат.

– А чо ж хоронитесь? Не обидим!

– Ты не обидишь, а животина у тебя небось злая! Жеребец под мужиком и впрямь играл – перебирал копытами, вскидывал голову, скаля крупные изжелта-белые зубы.

– Конь-огонь! – похвалился мужик. Из-под тёмно-русой бороды его сверкали такие же крепкие зубы. – Да и сам я не промах!

– Все вы таковы! Много храбрых, на полатях лежучи!

– Ишь ты, сорока! А подь сюды! – Мужик проворно скатился с коня, разбрызгав на мелководье воду. Бабы с визгом кинулись врассыпную. Сверкая голыми икрами, бросились бежать, но вой на склоне настиг смеявшуюся молодку, схватил и прижал к себе, целуя.

– Пусти, черт! Пусти! – отбивалась та.

– Нечай! – донёсся крик от реки, и мужик разжал руки. Молодка отскочила, оправляя плат и подол.

Большинство воев уже разоблокались и вели коней в реку, купая. Кони фыркали, вздрагивали всем телом, били копытами по воде. Только один человек остался на берегу. Пустив повод своего коня, он озирался по сторонам. Именно он окликнул Нечая.

– Княже Ростислав! – Тот вразвалочку направился к всаднику.– Не замай! Шутейно я.

– Коня свово лови, – кивнул всадник в сторону реки. – Шалый он у тебя!

– Что двор, то говор, – усмехнулся Нечай, – что конь, то норов! – И направился к жеребцу, который забрёл не спеша в заросли тальника, где и стоял над водой, потряхивая гривой.

Ростислав Иванович, сын знаменитого Берладника, не спеша повёл коня в поводу в реку, где стал окатывать водой из полных горстей. Вороной играл, легко прихватывая хозяина зубами за рубаху. Рядом купали коней отроки и вой. Нечай вытаскивал своего рыжего жеребца из кустов под смех и прибаутки товарищей.

Пустив наконец вороного на берег пастись, Ростислав скинул мокрую рубаху, оставшись в одних портах, и вошёл в реку поглубже. Вода в Днепре уже давно нагрелась, только-только отыграл солнцеворот, отплясали русалии, отзвенели весёлые девчоночьи песни. Скоро уж светлый Иван Купала. Здесь, на этом берегу, будут жечь костры, пускать огненное колесо, а девушки станут метать в воду венки, мечтая о суженом.

Несколько лет жил сын знаменитого Берладника в деревеньке неподалёку от Смоленска. Пожаловал её в кормление Давид Ростиславич в память об Изяславе Давидиче, который когда-то покровительствовал его отцу. Князь-изгой, не имеющий своего угла, Ростислав верно служил Давиду, водил его полки, довольствовался малым и уже начал думать, что нашёл своё призвание. В самом деле, не смоленская ли боярышня была его жена, не владел ли её отец этой деревенькой, которую и пожаловал Изяслав Давидич нашедшему у него приют изгою? А что покняжить не удалось, так, рано разлучённый с отцом, Ростислав воспитывался как боярин и лишь изредка вспоминал о своём рождении.

Был Ростислав крепок, как молодой дуб, неширок в кости, но ладно скроен и во многом, как говорили старшие дружинники, походил на своего отца. Хотя был он ещё молод – недавно миновало тридцать пять лет, – но уже ранняя седина потревожила волосы и бороду. Редко загорались живым огнём глаза, и первые морщины пролегли по щекам. Несколько лет назад он женился, жена его тихо-мирно растила дочь, и, глядя на неё, богомольную, скромную, Ростислав вспоминал своё детство.

Поплавав и вернувшись на берег, князь растянулся на траве, закинув руки за голову. Отроки выводили на берег коней. Мимо на своём рыжем черте лихо проскакал нагой мокрый Нечай – в ухе поблескивала серьга. Подогнав коней к колодезю, парни черпали воду, бросали на дно кто серьгу, кто серебряную гривну, кто крестик и поили через серебро лошадей. На князя не обращали внимания – привыкли, что часто задумывается он, улетая мыслями в неведомое простым людям далёко. Все знали, что служат князю-изгою, а не простому боярину, и по-своему жалели его.

Устав лежать, Ростислав встал, свистом подозвал своего вороного, присоединился к отрокам. Те расступились, уступая князю первенство. Паренёк, недавно взятый в дружину из деревни, выпучил глаза от волнения, поднося княжескому коню бадью, на дне которой поблескивала Нечаева серьга. Вороной пил долго, важно, глубоко погрузив ноздри в воду.

С холма послышался топот копыт.

– Кня-азь! Князь Ростислав!

Ростислав вскинул голову. На гребне холма, за которым виднелся его терем и церковка, гарцевал всадник.

– Князь!

– Гонец, – прищурясь, определил Нечай. – Княжеский. Должно, из Чернигова!

Ростислав дёрнул повод вороного, подпрыгнул, подтягиваясь на руках, утвердился на конской спине и поскакал в гору. Отроки тоже попрыгали на своих коней и поспешили следом.

Гонец и в самом деле был княжеский. Не слезая с коня, сухо и быстро передал, что кличет его к себе в Смоленск Давид Ростиславич, и ускакал, не дожидаясь, пока Ростислав оденется и соберётся в дорогу.

Редко призывал Берладникова сына к себе князь Давид. Были у него свои дела, кормившегося под Смоленском изгоя вспоминал он, когда некому было вести полки. Да и грозная и горькая память его отца мешала остальным князьям принимать его, как равного. Но вот случилось же что-то! Вспомнили и о нём!

Загоняя коней, не останавливаясь на отдых, гнал Ростислав Иваныч в Смоленск. И прибыл рано, чуть не обогнав в воротах княжеского гонца.

На теремном подворье его встретили как-то странно – не как дорогого гостя, но и не как заклятого врага. Княжеские мечники, тиуны, конюшие озирали его с любопытством. Сын Давида Ростиславича, Константин, случившийся тут, проводил его взглядом, в котором сплелись восторг и испуг. Удивлённый – прежде его тут замечали не более чем средней руки боярина, – Ростислав с трепетом вступил в гридницу.

Давид Ростиславич, скромный, с маловыразительным лицом, сидел на стольце, крепко держась за подлокотники обеими руками. Подле него, справа, на крытых аксамитом лавках сидели его бояре. По левую руку стояло несколько мужей – два боярина и несколько не то купцов, не то именитых горожан.

– Здрав будь, князь Давид Ростиславич, – пройдя, склонил голову Ростислав.

– Здрав будь и ты, Ростислав Иваныч, – не именуя его ни князем, ни боярином, ответил Давид. – Здоров ли ты? Здоровы ли все люди твои?

– Благодарствую на добром слове, князь, – молвил Ростислав. – И сам я здоров, и люди мои здоровы.

– Всем ли доволен, Ростислав Иваныч? – продолжал вежливый расспрос князь.

– Милостью твоей не обделён, жалиться не на что, – Ростислав чувствовал, что беседа сия не просто так ведётся, и поглядывал по сторонам, ожидая подвоха. Что бояре и мужи подле князя – послы, он понял сразу. Неясно лишь, откуда и почто прибыли.

– Коли так, то я безмерно рад, – улыбнулся Давид сухим ртом и указал Ростиславу на столец близ себя. -А призвал я тебя, поелику ведомо мне, что и ты князь природный, из Ростиславичей галицких. Но ведомо сие не токмо мне. Прибыли до тебя мужи за города Галича, зовут на княжение…

Не веря своим ушам, Ростислав развернулся к послам, глядя на них во все глаза. Двое бояр пожирали его преданными взорами, купцы мяли в руках шапки.

– Верно ли сие? – севшим голосом выдохнул Ростислав.

– Княже, – передний боярин опустил глаза, но тотчас вскинул взгляд, – пришли мы до тебя, мужи галицкие, поелику не стало житья в Галиче от угров. Владимира Ярославича мы не хотим, понеже он думы с мужами своими не любил думать, привержен питию, многому и женолюбию, а как княгиня померла, с попадьёй слюбился, подобно отцу своему, Осмомыслу. Угры над нами встали, бесчинствуют, вот Галич к тебе на поклон и пришёл, како и к отцу твоему в прошлые времена.

Ростислав задержал дыхание. Отца он помнил совсем мальчишкой – уходил тот от Изяслава Давидича киевского, прощался с женой и семилетним мальчуганом, обещал вернуться. Потом была война, в которой Изяслав киевский потерпел поражение от Ярослава галицкого. Мать вернулась в свою деревню, к родителям. А известие о смерти Ивана Берладника в Салониках дошло до них много позже, уже после смерти Изяслава Давидича. Ростислав много мечтал, сидя в своей деревеньке или водя полки смоленских князей. Увидеть родину отца, стать князем не только по имени – чего ещё желать.

Огнём обожгло глаза. Ростислав зажмурился, загоняя внутрь непрошеную слезу. Вернуться на родину отца, увидеть синее небо Галичины, вдохнуть её воздуха. Чудно там, на родине. Не зря отец так рвался на Дунай – не только отомстить Владимирковому семени, но и упокоиться в своей земле. Хоть есть тут чем кормиться, хоть и любит его жена и растёт дочка, а чужая земля – она чужая земля и есть. Вернуться домой…

– Что же ты ответишь послам галицким, князь Ростислав Иваныч? – нарушил молчание Давид.

Несколько пар глаз пожирали его. Ростислав вздохнул и решился:

– А верно ли весь Галич за меня?

– Верно, княже, верно, – закивали бояре, подаваясь вперёд. – На вече тако крикнули. Угры сильны, да ты только появись под стенами, только подними свой стяг – мы свои полки соберём да к тебе перейдём.

– Только приди, княже, а уж мы за тебя постоим, – кивали и купцы.

Вернуться домой! Домой!

– Тогда, – Ростислав встал и словно стал выше ростом и моложе, – тогда я пойду на Галич.

Глава 8

1

Спешно выбранные послы от галичан только ускакали звать на княжение Ростислава Ивановича Берладникова, а в княжеском тереме уже все знали. Угорские палатины созвали совет.

Не доставая ногами до пола, слишком маленький для золотого княжьего стола, сидел в палатах королевич Андраш, вопросительно озирался по сторонам. Его советники, воеводы Мокий Великий, Благиня да Корочун и палатин Бернард, сгрудились около. На лавках, потея от волнения и усердия, расселись бояре – Володислав Кормиличич, Фома Тудорыч, Избигнев Ивачевич, Борис Семёныч. Их людишки и принесли весть о призвании Берладникова сына на княжение.

– Сие есть неудовольствие, – на ломаном русском языке вещал Мокий Великий. – Сие как понимать? Это Галич нам льстил, будто нет у него головы?

– Не было, Христом Богом клянусь! Не было! – выскочил вперёд Борис Семёныч. – Откуда ж нам было знать…

– Берладников сынок вовсе в Галиче не бывал, – поддакнул Фома Тудорыч. – Когда звали его, Берладник сына в Звенигороде оставил, а после младенцем за собой таскал. Не галицкий он князь!

– Но отец его успел пожить в Галиче, и у сына то же право! – возражал Мокий. – Сие есть нам не любо! Сие супротив нас лесть! И мы сего не спустим!

– Мы ответим! – поддакнул палатин Бернард, и Борис Семёныч облился холодным потом – ведь именно его он столько привечал в своём доме. – Вы за нашими спинами выгоды себе ищете! Вам веры нет!

– Как это нет? Как это нет? – взорвался Володислав Кормиличич. – А кто вашему королю ворота открыл? Да весь Галич за вас! А что там шумят на вече, – махнул он рукой за окно, – так то мужики! Голь! Мало ли что они горланят! Поорут – и перестанут!

– Перестанут ли? Гонцов послали! Это – «перестанут»?

– Сие есть мятеж! – сказал, как молотом по наковальне ударил, Мокий Великий. – Сие есть покушение на князя вашего Андраша! Я решаю послать гонца в Эстергом, к его величеству Бэле о помощи.

– Да зачем же ещё? – перепугался было Борис Семёныч. – Зачем ещё звать короля? Мы и так бы…

– Веры вам нет!

Ничего не понимающий Андраш, ибо разговор вёлся на неизвестном ему русском языке, с тревожным любопытством вертел головой, глядя на бояр и своих советников и, наконец, не выдержав, подёргал Мокия за полу кунтуша. Тот недовольно обернулся на мальчика, улыбнулся через силу.

– Что происходит? – тихо промолвил Андраш.

– Не тревожься, принц Андраш, – весомо ответил советник. – Русы обманули нас – приняли тебя на княжение, а сами послали за другим князем, чтобы убрать тебя.

– Меня хотят убить? – Голос мальчика дрогнул.

– Ну что ты, принц, что ты! – Мокий грубовато, всё-таки тут были эти русские, потрепал Андраша по голове. -Твой отец пришлёт войска, я сегодня же напишу ему. Мы не дадим тебя в обиду. А с этими русскими…

Володислав Кормиличич не был бы тем, кем стал, если бы не умел замечать много больше, чем остальные. Прислушиваясь к беседу угров – мадьярскую молвь-то он разумел! – боярин бросился к принцу.

– Королевич! – воскликнул он. – Честным крестом клянусь, что верны мы тебе! На том крест целую! И пущай гореть мне в геенне огненной и пущай отмстится мне и детям моим, коли обману тебя! Но Галич тебе верен! Клянусь!

Полез за пазуху, доставая серебряный крестик, жадно прижался к нему губами.

Это немного обрадовало и успокоило Мокия. Он приблизился к боярину Володиславу и тяжело тряхнул его за плечо:

– Коли так, клянитесь все! Весь Галич пусть целует крест, что вы не замышляли и не замышляете ничего дурного.

* * *

На другой же день зазвенели вечевые била, запел колокол на храме Пресвятой Богородицы. Удивлённые и встревоженные люди потянулись из домов к площади.

– И почто кажен день трезвон? – возмущался староста Угоряй. – Простому люду житья не стало!

– Должно, приключилось чего, – раздумчиво ответствовал его сосед, старшина мостников Гузила. – Запросто так народ скликать не станут!

– Опять бояре гоношатся, – рассуждали купцы. – Неймётся им!..

Вечевая площадь была заполнена народом. Были здесь и бояре, и купцы, и духовенство. Последний раз столько народа видала она два года назад, когда умирающий князь Ярослав Осмомысл велел скликать собор. Люди теснились, крестились на купола храмов, негромко рассуждали меж собой.

На вечевом помосте уже водрузили столец для королевича, где он и сидел, сверху озирая толпу. Его советники окружали отрока, родовитые бояре совета и католический епископ стояли рядом.

– Галицкие мужи! – размахивая руками и надсаживаясь, кричал с помоста боярин Володислав. – Зело недоволен вами королевич Андрей. Дошло до него, что замышляете вы супротив него недоброе…

Тихий гул голосов был ему ответом. Разное кричали люди, но явственнее всего прорывалось возмущение.

– Но, любя вас, яко детей своих, и не желая, подобно поганым язычникам, отвечать злом на зло, любя Христа и почитая заповеди его, постановил королевич Андрей взять с вас клятву, что не замышляет Галич недобра. А на сём целуем крест!

Он повернулся к епископу, и тот вышел вперёд, поднимая большой золотой, усыпанный мелкими камешками крест. На глазах всего народа Володислав Кормиличич трижды перекрестился на купола Богородицкого собора, потом преклонил колено и, произнеся: «Да будет мне судьёй честной крест», – истово приложился к чеканной фигурке Спасителя.

Вечевая площадь вздохнула. А боярин, встав, уже отошёл, приглашая подойти другого.

Бояре заволновались, затопали пестро одетой отарой. Неповоротливый Фома Тудорыч не спеша согнул ногу, облобызал крест. Константин Серославич наклонялся важно, снисходя. Щепан Хотянич, тучный, одышливый, преклонял колено и выпрямлялся обратно так медленно, словно вот-вот должен был упасть и умереть.

За набольшими боярами потянулись остальные. Борис Семёнович трясся от страха – он в числе первых знал, что галичане выкликнули звать на княжение Ростислава Ивановича, но не поспешил доносить уграм. Боярин Вышата, подкатившийся колобком после него, от страха едва не укусил крест – так стучали у него зубы. Боярин Филипп, коий более всех кричал о Ростиславе, так тот был белее мела. Ему всё казалось, что сейчас громы небесные обрушатся на клятвопреступника, – ведь и его звали Ивор Ивачевич и Домажир Хороший с собой в посольство. Не поехал, послал заместо себя своего дальнего родича. Отходя наконец от креста, бояре одни вздыхали облегчённо – пронесло! – другие озирались настороженно.

После потянулись именитые купцы, за ними кончанские старосты, тысяцкие и сотские. Среди них не было богатыря Микулы – вместе с другими он ускакал в Смоленск звать на княжение Ростислава. И напрасно искал староста Угоряй своего знакомца Ермолая – купец, оставив дела на сына Могуту, тоже отправился к Ростиславу.

2

Свежий ветер, налетая со свистом, раздувал полы шатра, и тогда казалось, что просторный, белого шелка шатёр взмахивает крыльями, как готовый взлететь лебедь. А когда порывы ветра стихали и полог опадал, казалось, что лебедю подрезали крылья.

Только здесь, на вершине башни, дули такие сильные, вольные, стремительные ветра. Они приносили с собой то свежесть с реки, то духоту из города, то тепло и пряные запахи с полей и лесов.

С вершины башни открывался чудесный вид – даже из окон королевского дворца так не смотрелось. Справа расстилалась широкая полоса Дуная, по гладким берегам которого раскинулись поля и тёмно-зелёные щетины лесов. Слева высился город, столица Венгрии, Эстергом. Башня стояла в череде сторожевых башен возле крепости. Примыкавшая к ней стена с зубцами бойниц, с заборолами, насыпным валом и рвом отрезала город от окрестностей. Город рос, ему становилось тесно в каменном мешке, куда он загнал сам себя в далёкие времена. Снаружи, вдоль берегов Дуная и у подножия крепости, лепились купеческие склады, всходы для кораблей и хижины городской бедноты.

Дома, на Руси, за стенами города рос посад. Выстраивались в улочки жилые избы, прижимались к земле баньки, овины, клети. Здесь селился ремесленный и торговый люд победнее. Иногда бояре ставили тут новые терема, обносили их крепкими заборами. Когда приходила беда, всё это бросалось на произвол судьбы – посадские спасались за крепкими стенами, чтобы после осады вернуться и либо продолжать жить, либо отстраивать дом на пепелище.

Здесь было не так. Здесь всё было не так.

Который месяц жил уже Владимир Ярославич, князь галицкий, в плену у короля Бэлы. Не забыть ему никогда унижения, которое испытал он, когда вкатилась подвода на задний двор королевского замка и выбежавшая встречать Алёна встретилась с ним глазами. Её лицо вмиг застыло, побелело, и женщина оборотилась к Бэле, покорно, но с вызовом взглянула ему в глаза. «Ныне сила на твоей стороне, – прочёл Бэла в её взоре, – мы должны покориться. Но смириться не заставишь». Не понять, откуда в попадье оказалось столько силы и достоинства – под стать иной княгине! – и сейчас, когда, казалось, всё было потеряно, Алёна оставалась при Владимире, не отходила от него ни на шаг, молча поддерживала и утешала. Особенно понадобилось её утешение, когда, не выдержав плена, захворал и умер сперва младший сын, Иван, а после старший – Васильке После этого помрачнел Владимир и даже рождённый Алёной сын не радовал.

Пленного князя держали в башне. Внизу располагалась стража, и охрана денно и нощно обходила подножие башни, следя, чтобы никто не подходил близко.

Опершись на каменный парапет, подавшись вперёд, Владимир жадно раздувал ноздри, подставляя лицо ветру. Ветер шёл с востока и нёс запахи земли, леса и реки, а князю казалось, что он чует тёплый дух русского хлеба и мёда. Много пришлось ему поскитаться по Руси, спасаясь от гнева отца. В каких только городах не побывал, годами Галича не видел – а вот поди ж ты, трёх месяцев не прошло на чужбине, а затосковал. Может быть, потому, что там, в Новгород-Северском, во Владимире-Волынском, в Киеве, Владимире-Залесском и Чернигове, он был всё-таки на Руси, а здесь другая страна? Там он был изгой, но свободный, а здесь он пленник…

Ветер последний раз омахнул разгорячённое лицо галицкого князя незримым рукавом и стих, ослабев. Разочарованный, Владимир склонил голову на руки.

Две лёгкие руки легли ему на плечи, знакомое живое тёплое тело прижалось к боку.

– Почто закручинился, князюшка мой, сокол ясный? – промолвила Алёна. – Не томись напрасной думой, не рви сердца.

Владимир не поднимал головы. От ласковых слов жены под ресницами стало мокро, и он ещё крепче стиснул руки, ещё ниже склонил голову.

– Что за тоска тебе сердце гложет, лада мой? – Алёна силой привлекла его к себе, гладя по волосам. – Какая гнетёт тоска-кручина?

Владимир наконец поднял голову, взглянул Алёне в глаза и отразился в них – похудевший, с отросшей бородой, в которой блестела седина, с тёмными, провалившимися как у святых страстотерпцев на иконах глазами, постаревший за неполных три месяца больше, чем за пять лет. Знал, что и Алёна высохла – не потому, что худым было их житье – правду сказать, мог бы Бэла и получше содержать пленника! – а от тоски и тревоги за своего милого.

– Больно мне, – с трудом выговорил он. – Не могу я больше. Может… – Он с тоской посмотрел на крышку лаза, ведущего вниз.

Алёна поняла его взгляд.

– Не смей! – прошептала она. – Ты князь, а не холоп! Не думай даже унижаться перед ним!

– Алёна! – с мукой выкрикнул Владимир, срывая с себя её руки. – Да что ты говоришь-то! Не могу я больше! Не могу! Домой хочу! На Русь! Хоть изгоем – но на Русь! В Галич хочу! Боярам бы в ноги поклонился. Пущай их советы, пущай что угодно – лишь бы домой! Тяжко мне!

Алёна отступила, прижав руки к груди.

– Боярам? В Галич? – прошептала она. – А ты забыл, как они меня убить хотели? Как ты бежал от них – меня спасая и детей? А ты…

– Помню я всё! – рассердился Владимир. – Да сердце болит! Не могу я больше! Не могу! Кажется, сойди ко мне божий ангел, молви: «Ворочу я тебя на Русь, посажу на галицкий стол, только отрекись от самого дорогого»…

Не дослушав, Алёна закрыла лицо руками и поспешила прочь. Укрывшись в шатре, как подкошенная, рухнула на колени перед укреплёнными на шесте образами, зачастила, осеняя себя крестным знамением:

– Господи Боже, Господи Боже, Господи Боже! Спаси и помилуй! На тя уповаю – просвети разум Владимира, укрепи дух ему… и ниспошли нам спасение! Господи Боже! Спаси и помилуй! Ниспошли ему помощь и спасение! Не о себе прошу – о Владимире и сыне! Господи, Господи, Господи…

Внизу ходила стража. Попарно, сторожась не то лихих людей, не то доброхотов пленного князя. Иногда Владимир, бродя по вершине башни, поглядывал на них сверху. Много бы он дал, чтобы так же прогуляться по земле. Камень, окружавший его, наводил тоску. И ветер стих, и шатёр совсем стал похож на лебедя со связанными крыльями. Вот-вот придёт княжий повар, возьмёт за горло, перережет тонкую шею и начнёт свежевать, чтобы подать к столу.

И, словно отвечая мыслям о лебеде, над башней взвилась стрела. Описав полукруг над головой князя, она упала на камни, и Владимир осторожно выглянул вниз – а ну, как подослал Бэла к нему убийц и те лишь ждут, чтобы он высунулся наружу?

Над заборолой взлетела ещё одна стрела, упала наземь. Потом, через некоторое время, ещё две.

Медленно, осторожно, вдруг испугавшись всего на свете, Владимир перевесился через край. Внизу стояли двое угров-сторожей, которые, явно развлекаясь, стреляли из луков. Сейчас один озирался по сторонам, а второй запрокинул голову и, заметив высунувшегося Владимира, приветственно помахал князю рукой, отвесив короткий поклон.

Этот жест вдруг напомнил Владимиру, кто он такой. Досада на себя взяла верх. Пусть он в плену, но он князь, и холопы не смеют обращаться с ним как с ровней.

– Вы кто такие? – сердито окликнул он их.

– Привет тебе, король Вольдемар! – крикнул один. – Я есть Ворш, а то Ласло, мой товарищ. Мы хотим говорить с тобой!

– Говорите, – кивнул Владимир, с высоты своей башни озираясь по сторонам.

– Слухи есть из твоей родины, король Вольдемар!

– Что? – Владимир еле удержался, чтобы не прыгнуть вниз. – Из Галича?

– Так есть! Война там! Наш король Бэла послал туда новые войска! Твои люди не хотят больше нашего Андраша! Хотят своего, русского князя!

– Правда ли? – Не поверив своим ушам, Владимир свесился вниз.

– Правда! Галичане мятутся! Они хотят искать нового короля!

Владимир прислонился к каменной ограде, до зелёных кругов под веками зажмурил глаза. Галичане, его галичане! Наконец-то они опомнились, поняли, кто есть кто. Но – тут же охладила его восторг шальная мысль, – Кого призовут они? Ведь он в плену. Позовут ли галичане Романа волынского или поищут кого-нибудь ещё?

– Эй, король Вольдемар, – позвали снизу. – Ну как, добра ли весть?

– Добра, – отозвался Владимир и, помедлив, расстегнул на запястье серебряное обручье. – Это вам! Как будут вести, приходите ещё!

Сторожа вдвоём кинулись за упавшим в траву обручьем, а Владимир опустился на колени и, подняв глаза к небу, зашептал молитву.