Текст книги "Роман Галицкий. Русский король"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц)

3

Расправив плечи и намертво стиснув крепкими руками резные подлокотники стольца, сидел Роман Мстиславич волынский перед галицкими послами. Сидел как каменный, хотя больше всего на свете ему хотелось кричать от радости, а пуще того – прянуть на коня и скакать, скакать в Галич. Умер Олег Ярославич, пропал куда-то брат его Владимир, и своенравные бояре решили поклониться ему – и как сильному соседу, и как сыну и внуку великих князей киевских, и как отцу юной княжны Феодоры, которую выдавали замуж за малолетнего Василька Владимировича. Сбылось давно мечтанное, в добрую почву попали семена, посеянные его доверенными людьми. Вот они стоят – Сбыгнев Константинич, Захарий Незваныч да Игнат Родивоныч. За их спинами, ссутулившись, пошире расставив ноги и только что не уперев руки в бока, стоят купцы галицкие – все именитые да богатые люди.

– Худо телу без головы, несладко и голове без тела, – говорил старший в посольстве, седоголовый и сивобородый Игнат Родивоныч. – Остались мы без головы, а нам без князя негоже. Со всех сторон вороги – в Польше нестроение, угры зуб точат, Византия да Болгария тоже. Ты князь сильный. Все ведают твои походы на дикую литву, да на ятвягов, да на жмудь. Помнят, как водил ты полки супротив половцев, как встал с Новгородом на Андрея Боголюбского. Помнят отца твоего, князя Мстислава Изяславича, помнят деда, Изяслава Мстиславича и прадеда, Мстислава Великого, и прапрадеда, Владимира Мономаха. Великие были князья, в самом Киеве сидели. А и ты весь в предков славных пошёл. Слухами о тебе земля полнится…

Слушая неспешную речь Игната Родивоныча, Роман узнавал напевы Рогволода Степаныча и тихо радовался. Ежели послы так говорят, словно от себя, знать, и в народе должны быть такие же настроения.

– Люб ты нам, князь Роман. Зело люб. Зовёт тебя Галицкая земля – будь ей князем, нам головой.

– А вече? Вече что говорит? – произнёс Роман.

– Вече, – Игнат Родивоныч помялся.

На вече многие кричали Романа, но нашлись и такие, кто по-прежнему стоял за Владимира. А иные вовсе были уверены, что Олег Ярославич был отравлен по прямому наущению Романа волынского.

– Вече, – заметив, что боярин Игнат замешкался, подал голос Сбыгнев Константинич, – за тебя, князь.

– Приходи, князь, – загудели за боярскими спинами купцы, – будь нам защитой. На тебя уповаем! Оборони! Возьми нас под свою руку али дай нам князя по своему разумению!

Роман молчал, радовался, любовался. Свершилось. Пришёл его час.

– Добро, мужи галицкие, – произнёс он важно, склоняя голову. – Раз зовёте – приду в Галич.

* * *

В радостной суматохе споро летели дни. Князь Роман собирал добро, наскоро пересчитывал казну, оборужал дружину. Верные ему бояре сколачивали обоз, сажали на коней слуг и отроков. Роман в эти дни поспевал всюду – его можно было увидеть и у бретьяниц, и у конюшен, и в кузне. Для себя он уже решил – Владимиро-Волынскую волость пришлось ему делить с младшими братьями, родным Всеволодом да двухродными Ингварем, Мстиславом Немым и Изяславом. Всеволод сидел в соседнем городе, Бельзе, остальные расселились по окраинным землям. Роману тесно было в таком соседстве. Двоюродные братья, как и все прочие князья, погрязли в усобицах, только и знают, как бы отхватить у соседа кус побогаче. Дальше своего носа не видят. И Всеволод им под стать. У него два сына малолетних – каково наследство оставит он в свой срок детям?

Иное дело он, Роман. Не нажили они с Предславой Рюриковной сыновей, ну да это дело поправимое. Зато когда народится наследник, оставит ему Роман не только Владимир-Волынский, а и Галич и все города Червенские. А там, Бог даст, удастся объединить и соседние вотчины в единое целое.

Не теряя времени, послал Роман к брату гонца. Всеволод, только-только воротившийся из неудачного похода супротив ляхов, прискакал быстро, привыкнув слушаться старшего брата, но в терем взошёл мрачный, насупленный. С первого взгляда он заметил суету на княжьем подворье, долетели до его уха разноречивые слухи, и бельзский князь гадал – что на сей раз на уме у брата?

Роман встретил его на пороге. Несмотря на то, что были родными братьями, выглядели они по-разному – невысокий ширококостный и крепкий Роман и высокий, осанистый, весь какой-то костистый Всеволод. Он больше походил на своего прадеда, Мстислава Всеволодовича Великого, в то время как многие находили у Романа сходство с самим Владимиром Мономахом. Та же кряжистость, те же ловко-медвежьи ухватки, те же крупные черты лица. Но тёмноволосый Роман был красивее предка и больше любил женщин.

Он сильно, от души, от рвущейся изнутри радости обнял брата:

– Здравствуй, брате! Давно не виделись. Устал, поди, с дороги?

– Устал, – сдержанно ответил Всеволод, чуть свысока поглядывая на Романа. – Почто звал?

– Пойдём, пойдём, – торопил Роман.

В палатах спешно накрыли столы. Выставили турятину – накануне Роман на радостях загнал молодого тура, – сладкие заедки, принесли корчагу тёмного стоялого мёда. Чашник скоренько налил в чаши мёда, отошёл в угол.

– Радость у меня, Всеволод, – молвил Роман, когда, выпив за встречу, князья уселись за столом. – Галич меня на княжение зовёт. Червонная Русь в ноги мне поклонилась. Вчера я дочерь туда старшую, Феодору, за сынка князь-Владимира отдал, а ныне сам туда еду.

– А Владимир как же? – насупился Всеволод.

– Бежал Владимир. Казну княжью прихватил – да и дал деру. Опустел княжий стол в Галиче.

Всеволод потемнел лицом, отвернулся к косящатому окошку, где виднелось небо в клоках серых осенних туч. В том году захолодало рано, но дождей было мало. И так же холодно и сухо было у него на душе. Завидовал он старшему брату. И стольный град земли Волынской у него, и Галич тоже.

– И что же ты теперь? – выдавил Всеволод.

– Еду. Не могу не ехать. А тебе, брат, оставляю Владимир.

– Что? – встрепенулся Всеволод.

– Бери себе Владимир-Волынский, – улыбнулся Роман. – Мне не нужен град сей, а ты володей. Отныне и навеки отдаю его тебе.

По мере того как он говорил, лицо Всеволода светлело. Дотянувшись, он цепко схватился за локоть брата:

– Ой, верно ли говоришь?

– Крест на том целую!

На другой же день ударили в Успенском соборе в било. Собрался на вече народ, и Роман прилюдно объявил, что уходит из Владимира-Волынского, отдаёт его младшему брату навеки и целует на том крест.

Мужи волынские угрюмо молчали – не по нраву им пришлось, что ради молодого Галича, коему от силы полвека, бросает Роман старый стольный город. Всеволода же шатало от счастья. Мог ли он надеяться, сидя в своём захудалом Бельзе, что однажды сядет во Владимире? Город должен был отойти ему только после смерти Романа. Но вот – свершилось. И, целуя в свой черёд крест перед собой, Всеволод сам себе дал другую клятву – ни за что не упустить удачу.

Через несколько дней, наскоро собравшись, Роман Мстиславич с женой, младшей дочерью, дружиной и оставшимися верными ему немногочисленными боярами покинул Владимир-Волынский и отправился в Галич.

4

Не думали, не гадали бояре, кого посылает им судьба. Надеялись, призывая Романа волынского, что останется он сидеть в городе отчем, а к ним пришлёт кого-нибудь из родни, чтобы имел город своего посадника, как в Великом Новгороде. А вместо этого Роман Мстиславич сам свалился боярам как снег на голову.

Роман приехал в Галич в разгар осени, когда уже отлетели, поблекли последние солнечные денёчки бабьего лета, леса расцветились золотом и багрянцем, в чащобах ревели олени и туры, созывая на бой соперников, а к югу тянулись последние караваны перелётных птиц. Осень стояла ясная, но ветреная и сухая и обещала протянуться ещё очень долго.

Присмиревший после бегства князя Владимира и смерти Олега княжеский терем встретил Романа тихо. Некоторые слуги под шумок разбежались. Остались только холопы, да старый тиун[12]12
  Тиун – княжеский или боярский слуга, управляющий хозяйством в Древней Руси и русских княжествах XI-XV вв.


[Закрыть], помнивший ещё свадьбу Ярослава Осмомысла, стоял в воротах и кланялся, пока Роман, подбоченившись, въезжал во двор. Обоз с добром и возок с княгиней отстал, с ним была только дружина.

На красном крыльце стояли люди. Не глядя на всё ещё кланявшегося тиуна, Роман спешился – отрок еле успел поймать коня, – и широким решительным шагом двинулся по ступеням. Он не стеснялся – это был его город, здесь ему предстояло жить.

В первых рядах стоял Рогволод Степаныч, за ним несколько Владимировых недоброхотов – Борис Семеныч, Сбыгнев Константинич с сыном Заславом и Игнат Родивоныч. Позади теснились другие – все Роману незнакомые. Рогволод Степаныч держал на вышитом убрусе икону Божьей Матери.

– Здрав буди, княже Роман Мстиславич, – важно молвил он, поклонился, и остальные бояре тоже согнулись в поклоне, – на многие лета. С прибытием! Рады мы зреть тебя в древнем Галиче, на высоком столе!

– Рад, рад, – покивал Роман, скользнул по боярам оценивающим взглядом. Глаз его сразу вырвал из немногочисленной толпы молодого плечистого боярича. Расставив пошире ноги и чуть пригнув голову, словно собирался бодаться, Заслав внимательно, но без вражды, рассматривал князя.

Боярыня Евдора вынесла на рушнике хлеб-соль. Перекрестившись на икону, Роман отломил хлеба, прожевал и, приняв хлеб, через плечо передал стоящему позади меченоше. Потом отстранил бояр и прошёл в терем.

Упруго, как зверь, ступая по половицам, Роман озирался по сторонам и думал. Галич был только первой ступенькой огромной лестницы, о вершине которой Роман прежде не помышлял. Знал, что недосягаема она, – слишком много у него тайных врагов, слишком мало и слабо Волынское княжество перед объединёнными силами Киева, Чернигова, Смоленска, Переяславля Русского и тем паче городов Владимирской Руси. Слишком крепко держатся за власть старшие князья. Слишком высоко взлетел Всеволод Юрьевич, меньшой сын Юрия Долгорукого. Чуть только поднимет голову какой князь – найдёт способ усмирить. Скоро киевские гордые владыки будут ходить в руке его.

Но теперь всё должно перемениться. Теперь у него Галич – самый богатый город Червонной Руси. Брат Всеволод и двоюродные братья помогут с полками, если надо, он призовёт на подмогу ляхов и тогда…

Киев! Недосягаемая и желанная мечта каждого князя Рюрикова корня! И он – великий князь Роман Мстиславич. Но встанут под его руку не только Киевские земли, но и Волынь, и Галиция, и Смоленск, и Чернигов – в единой руке, единой страной, свободной от братних котор и распрей. Но до великокняжеского стола ещё было ой, как далеко, и жизнь в любой день и час могла перемениться. А потому надо было, не мешкая, обустраиваться здесь. И поскакали по окрестностям княжьи тиуны – отбирать земли у тех бояр, что стояли за Владимира Ярославича и ныне утекли с ним неведомо куда. Хозяевами врывались они в усадьбы, ставили княжьи метки на бортях и ловищах, на реках и в лесу. Не забыл Роман и своих бояр – Рогволода Степаныча, Ивана Владиславича да Еремея Судилича пожаловал землями возле Галича и Теребовля. Перемышль-град, даденный было Владимиру Ярославом Осмомыслом, забрал себе.

* * *

Старый Тудор Елчич редко выходил из своих покоев – опухшие ноги не держали его. Дом и хозяйство давно уже были за старшим сыном, Фомой. Но старый служивый боярин по-прежнему был в почёте. Вот и сейчас именно в его палатах собирались бояре.

За окошком задувал холодный ветер, нёс снежную крупу. Но в светлой горнице тепло – от жаркой печи идёт приятный дух, так что бояре скоро поскидывали верхние шубы, остались в нижних, наброшенных ради красы и богатства.

В палатах было тесно, как и на дворе от возков. Сегодня в гости к старому Тудору Елчичу собрались самые влиятельные бояре Галича.

Девки внесли и расставили на столе ендовы[13]13
  Ендова – деревянный или металлический древнерусский сосуд ладьевидной округлой формы с широким горлом, употреблявшийся для разлива напитков на пирах.


[Закрыть] с мёдом, кувшины с заморскими винами, блюда с пирогами и заедками, но сегодня боярам кусок в горло не шёл. Не на почестей пир собрались – нелёгкую думу думать, решать, как жить дальше за новым князем. Думный боярин Семён Избигневич, насупясь, говорил, будто выталкивал из себя слова:

– У Кирилла Иванковича две деревеньки отняты, да ловища, да рощица над озером… У Квашни Давидича угодья под Горой. Дескать, пущай их князь Владимир оделяет.

– И почто его зазвали? Будто такой уж он великий? – уси? Любой, чай, похотел бы княжить?

Роман волынский вроде как сват Владимиру – дочь его за княжичем Васильком! – вставил Борис Семеныч, коего тоже пригласили на совет.

– Сват… Сам сват, а что твой хват, – продолжал ворчать Семён Избигневич. – Видал я его в совете – очи чёрные выпучил, так и зыркает. Слова сказать не даёт! Чует моё сердце, намаемся мы с ним!

Бояре заворчали, кивая головами и вспоминая недолгое Романово княжение. В первый же день он собрал боярскую думу и похотел, чтобы бояре целовали крест на верность ему. Непривычные к такому, уже много лет сами, с помощью веча, указывавшие князьям, как жить, бояре отказались. Пригласили протопопа. Тот бояр не подвёл – напомнил, что всегда прежде князья давали роту городу. Успевший в юности посидеть в Новгороде, Роман Мстиславич порядком удивился галицким порядкам и роту давать отказался. Более того – ответил, что теперь всё пойдёт по-другому.

– Это вам не Олег, – вкрадчиво произнёс Кузьма Ерофеич, приятель Владимира, высокий, тонкий, с бородкой клинышком. – С ним так просто не совладать! Да и того-то…

Бояре разом притихли, завертели головами. В том, что Олег Ярославич был отравлен, не сомневался никто. Не могли взять в толк, кому пришла в голову сия мысль. С одной стороны поглядеть, это во благо – недоставало ещё, чтобы Галичем правил сын блудной попадьи! А с другой – нечего сказать, сменили шило на мыло. Уж лучше бы Владимир! Пусть опозорит ещё двух-трёх жён – баба, она ведь искони виновата, а сучка не захочет, так и кобелёк не вскочит! – пусть пьёт да гуляет, да пропадает целые дни на охоте – бояре сами с городом управятся. По крайней мере, никто не будет мешаться во внутренние дела.

По одному головы всех бояр оборотились во главу стола, где, сгорбившись, сидел старый боярин Тудор. Тот ссутулился, оперся на посох, прикрыв морщинистыми веками выцветшие глаза, но, услышав тишину, медленно выпрямился и, обводя всех спокойным взглядом, произнёс:

– Думайте, бояре! Думайте…

– А чего тут думать! – воскликнул Семён Избигневич. – Пустили козла в огород! Гнать его надо!

– От Кирилла нету ли вестей? – обернулся Фома Тудорыч к Мефодию Иванковичу.

– Нету, – коротко ответил тот. – Только и ведомо, что скачут в Венгрию, помочи просить, чтоб назад воротиться.

– Помочи не военной ли? – обеспокоился Борис Семеныч. – Это супротив нас-то? Да нешто мы князю враги? Нешто мы когда супротив…

– «Нешто», «нешто», – передразнил боярина Семён Избигневич. – А кто Романа выкликал? Кто Владимира гнать хотел?

– Так попадью же, – защищался тот. – И ляхи тогда были…

– Ляхи, – проворчал Кузьма Ерофеич, – под ляхами-то, небось, тише и сподручнее. Живут себе в своей Польше, в наши дела носа не кажут. Ну, поставят наместника – а нам всё едино. Нешто бы своей головой не прожили бы?

Сидел среди приглашённых и Константин Серославич. В своё время прикипел он к Владимиру, ещё пуще любил княгиню Ольгу. Расхворавшись, он не смог уехать с Владимиром и его семьёй и теперь, как пёс, блюл галицкий золотой стол. То, что некоторые из бояр осмелились пригласить кого-то постороннего вместо Владимира Ярославича, жгло его калёным железом.

– Гнать Романа надо, – прорычал он сдержанно, – в три шеи гнать. Пока не осел тут совсем, пока нас со свету не сжил!

– Да как его погонишь? – заволновались бояре. – Вече разве кликнуть – да вроде не с чего!

– У меня крикуны есть – они начнут, а там завертится, – вставил слово Кузьма Ерофеич.

– Вот они-то одни орать и будут, – осадили его. – Нет, тут надо по-иному взяться…

– А что, ежели иноземцев на помочь кликнуть? – сказал Константин Серославич. – Боярину Володиславу поклониться – у него своя рука в Польше есть. А не то на Владимира-князя надеяться – авось поднимет угров. Отворим тогда ворота – Роман небось не устоит, коли с одной дружиной.

– Не устоит, как есть не устоит! – закивали бояре.

Старый Тудор Елчич молчал. Со стороны казалось, что боярин уснул. Но на самом деле он прекрасно слышал всё и лелеял свои думы. Не спешил боярин искать подмоги на стороне – ведал он, что есть и другие князья, готовые друг другу глотки перегрызть за жирный кусок Галиции.

Долго сидели в гостях у него бояре. Оголодав от криков и споров, набрасывались на меды и яства. Захмелев, орали друг на друга, поминая старые обиды, и едва не рвали друг на друге бороды. Фома Тудорыч и меньшой брат его Никиша еле усмиряли спорщиков. Отяжелевшие от выпитого, бояре уже заполночь кое-как выползли из палат, повалились в возки, иных холопы втащили на спины коней, и заговорщики разъехались кто куда.

Видно, не ангел, так черт следил за боярами и подслушал их речи. Не минуло и месяца, как примчался от боярина Кирилла Иванковича гонец.

Владимир Ярославич возвращался в Галич, да не один: огромное войско угрского короля Бэлы вторглось в его пределы и уже подходило к Горе.

Глава 4

1

Прямой, строгий, сидел Роман на княжеском золотом столе, оставшемся от Ярослава Осмомысла, до странности походя на него, хоть внешне его не спутал бы с прежним князем никто. Среднего роста – в отличие от высокого Ярослава, коренастый – против сухощавого, тёмноволосый – вместо русого, сдержанно-порывистый – в сравнении с величественно-медлительным Осмомыслом. Да и блеск в глазах совсем иной – у Ярослава глаза последний раз блестели, когда давал он Галичу и боярам роту[14]14
  Рота – клятва.


[Закрыть] жить с нелюбимой, некрасивой и неласковой, но законной женой Ольгой Юрьевной «вправду» и навеки забыть свою единственную горькую любовь, сгоревшую Настасью. После того потухли глаза старого князя и не загорались уже никогда. Но тот же огонь сейчас горел в тёмных, чуть прищуренных глазах Романа Мстиславича, и старые бояре, помнившие Ярослава Осмомысла молодым, невольно содрогались.

Роман внимательно обводил взглядом притихших бояр. Те сидели, развалясь, уткнувшись носами в бороды, ровно идолы в половецкой степи. Боярская дума, оставшаяся от Ярослава Осмомысла, пережившая за неполных два года двух его сыновей.

– Собрал я вас, мужи галицкие, думать думу важную, – сухим бесцветным голосом заговорил Роман. – Ведомо мне, что идёт на Галич угорский король Бэла со всем своим войском. Что делать будем, бояре? Моя дружина завсегда к бою готова, но мала она. Не одолеть угров малым числом.

Кузьма Ерофеич, малозаметный среди тучных соседей, проворчал что-то вроде «умеючи и ведьму бьют». Роман услышал.

– Умеючи можно и корову пополам поделить – перед варить, а зад доить, – откликнулся он громко. – Да не про то речь ныне.

– Ты, князь, воин храбрый, – пробасил Фома Тудорыч, сидевший возле него, – тебе и честь. А мы – что мы? Наше дело – градом править да старину блюсти.

– Никак я, боярин, в толк не возьму, что ты молвишь, – холодно усмехнулся Роман. – Градом править – вы, старину блюсти – вы, с угодьев дань брать – вы. А князю что же?

– Князю честь – в поле ратном!

– Постой, князь-батюшка, за землю нашу, – подал голос Борис Семеныч, – а мы уж тебя уважим…

Роман нашёл глазами говорившего, обласкал его долгим взглядом.

– Вот это дело молвлено, бояре галицкие! – воскликнул он. – Одна головня и в печи гаснет, а две и в поле горят. Поднимайте свои дружины, кликните вече – пущай собираются мужики. Пашню доорали[15]15
  Орать – пахать, оратай – пахарь, землепашец.


[Закрыть], новину посеяли – самое время в поход идти.

Бояре заволновались на лавках, забормотали. Борис Семеныч, с языка которого сорвалось неосторожное слово, прятал глаза и пожимал плечами, озираясь на соседей.

– Батюшка князь, – послышались со всех сторон взволнованные голоса, – не вели казнить… Батюшка князь, Роман Мстиславич! В поход идтить ныне не можно! Не готовые мы! Как есть не готовые!

Роман переводил взгляд с одного лица на другое. Бояре выставили носы из бород, поблескивали глазами, преданно напирали сзади вперёд. Иные вскочили на ноги.

– Не можно! Не можно, – как заклинание, твердили они. – Совсем мы оскудели! Не губи, князь! Не отымай животов наших!

Поражённый этим порывом, Роман сидел, не шелохнувшись. Но не страх владел им – нетерпение и изумлённое негодование отразилось на его лице, когда с места степенно поднялся Фома Тудорыч.

– Князь, – раскатисто бухнул он, и все бояре разом притихли и воротились на свои места. – Не вели казнить, вели слово молвить. Истину рекут мужи галицкие. Летось уже пережили мы войну – прошёл по земле с ляхами Олег Настасьич. Прошли ляхи как раз по нашим же деревенькам и угодьям, а после, как встали ляхи на постой, мало не всю округу позорили. Тащили чужое, безобразили, насилье творили. У меня в одной деревеньке трёх мужиков прибили. И каких – один кузнец, один рыболов, один древоделя. Да терем недостроенный пожгли, – перечислял боярин. – Да часовню спалили. Да поля потравили…

Бояре слушали неторопливую речь Фомы Тудорыча, кивали, шёпотом повторяли, что у кого сгорело, покрадено да потравлено.

– Вот оно как? – Глаза Романа сверкнули, он всем телом повернулся к Фоме Тудорычу. – Я живот свой за Галич положу, а вы что? За спиной моей отсидитесь? Так?

Взгляд его нашёл Бориса Семеныча – не забыл, как тот встречал его на красном княжьем крыльце, взглянул вопросительно и гневно. Но старый боярин только поджал губы и покачал головой.

– Уж прости, – произнёс он, пряча глаза, – истину глаголет Фома Тудорыч. – Оскудели мы. Да и дожди вокруг обложные. Нешто войско по такой грязи поведёшь? Не станут людишки! А пойдут – какие из них вояки? Да их угры шапками закидают… Прости, Роман Мстиславич. От подмоги мы не отказываемся, – добавил он быстро, видя, как темнеет лицо князя, и весь от страха покрываясь холодным потом, – ежели что, хоть и оскудели мошной, а соберём тебе по куне да по ногате[16]16
  Куна и ногата – денежные единицы в Древней Руси.


[Закрыть]. Пошли гонцов хоть к ляхам, хоть в Киев, хоть к немцам, хоть к булгарам. Найми войско да и приведи его на угров…

Совсем смешался под пристальным взглядом князя боярин и замолчал, пряча глаза. Нелёгкое это дело. Мирволил он Роману, нравился ему удалой витязь, о коем немало лестных слов слушал он от Рогволода Степаныча да Ивана Владиславича. Но то люди пришлые, милостью князя введены в совет и сейчас им даже слова вставить не дали. Ежели покинет Роман Галич, они с ним отъедут. А ему, боярину Борису, тут жить. Его вторая жена, Аграфена, меньшая сестра Мефодия да Кирилла Иванковичей, первая жена была свояченицей Кузьмы Ерофеича, дочку ладил боярин отдать за сына Фомы Тудорыча. Как ни крути, кругом повязан.

Роман чернел лицом, слушая речи. Тонкие крылья горбатого носа его раздувались, губы кривились под усами. Красивое лицо – все холопки, служанки и сенные девки сохли по волынскому князю, его тёмным кудрям да горящим очам, – грубело.

– М-молчать! – не выдержав, вскочил он.

Бояре разом съёжились. Двое-трое худородных вообще упрятали лица в воротники шуб – торчали только лысеющие макушки.

– М-молчать, б-б-б… – Роман запнулся, еле беря себя в руки. – Я – к-князь! К-как скажу – т-так и п-п-пореши-те! Б-будет рать! От вас! Жду! Срок – седьмица! П-потом… хоть вече… х-хоть сс-с-с…

Был за Романом грех – когда волновался, делался косноязычен. Знал он за собой эту беду и потому предпочитал решать делом там, где не помогают слова. Он и сейчас, почувствовав, что путается в языке, шагнул со стольца, хватая себя за бок, где висел меч в дорогих, узорных ножнах. Сверкнула сталь.

Бояре шарахнулись в стороны. Путаясь в шубах, кинулись кто к двери, кто князю в ноги. Орали благим матом, юлили, божились, обмахивая себя крестными знамениями, целовали нательные крестики. В глазах их застыл злобный страх – а ведь порубит, ирод!

В конце концов с места не спеша поднялся дородный, одышливый именитый боярин Щепан Хотянич, слегка пристукнул посохом с резным навершием об пол и, когда бояре малость попритихли, важно поклонился застывшему Роману:

– Княже! Ты города голова, отец и защита. Но не природный ты Галичу князь – пригласил тебя боярский совет, порешила так дума, поелику ты витязь могучий, храбрый и вой отменный, да и родом средь прочих князей не последний. А посему выслушай мой сказ – заутра повелим ударить в било, созовём народ на вече, там волю свою княжью и объявишь, потому как не мы, бояре, -дружина и смерды в твоё войско пойдут. А значит, и слово за ними. Как скажет Галич – так и тебе надлежит поступать.

Роман медленно, словно закостенел, повернул в его сторону голову. Глаза смотрели невидяще.

– Это ч-что же, – запинаясь, выдохнул он, – и, к-к-к… к-коли мне скажут «не люб», тогда тоже?..

– На всё воля Галича, – пожал Щепан Хотянич плечами под пышной шубой.

Остальные бояре, враз опомнившись, загомонили, перебивая друг друга: «вече», «созови вече, князь!» Опять крестились и кланялись. Один против всех, мало не загнанный в угол, Роман тяжело дышал.

– Добро, – выплюнул он сквозь зубы, – заутра же бить в набат!

* * *

Домой бояре ворочались приподнятые, гордые и довольные собой. Кто хотел – шли пешими, посохами разгоняя толпу, кто спешил – нёсся верхами. Собирались по двое-трое, шли в гости, где пили, закусывали, потея в шубах в жарко протопленных горницах, любовались в отволочённое оконце на затянутое низкими снеговыми тучами небо и хвалились друг перед дружкой.

– Как мнишь, Фома Тудорыч, будет поход аль нет?

– Нешто не понял, Кузьма Ерофеич? Не бывать походу! Никак этого не можно! Зима да ляхи летось приходили? Иль тебе мало?

– А князь как же? Он-то как?

– А что князь? Он один, а мы – Галич! Мы – сила! Как Галич прикажет, так и поступит Роман Мстиславич.

– Ну, а коли не восхощет он сего?

– А что? – холодно прищуривался Фома Тудорыч. – Аль не понял ты, Кузьма Ерофеич? Не по нраву придётся князю слово Галича – пущай едет на все стороны! Нам такой князь не люб.

– А угры? – не на шутку пугался Кузьма Ерофеич. – Угры же идут ратью неисчислимой!

– Так угры-то, чай, нам не чужие! – вступал в беседу Володислав Кормиличич, по роду лях. – Язык, правда, чужой, да есть среди них и такие, что русскую молвь разумеют. Вера не та? Да есть и среди наших мужей те, кто по-ихнему крестится. Угры нам не чужие!

Что правда, то правда. Володислав Кормиличич говорил дело – Венгрию в Галиции знали. Многие бояре и купцы бывали там или проезжали венгерскими землями, Когда случалось им путешествовать на запад, во Францию, Швабию, Силезию и Священную Римскую империю. Были бояре, которые женились на венгерках или отдавали своих сестёр и дочерей замуж за угров – так боярин Судислав Бернардович ухитрился не только сам на венгерке жениться, но и сыновницу[17]17
  Сыновница (сыновей) – племянница (племянник) – дочь (сын) родного брата.


[Закрыть] Елизавету отдать в Венгрию в жены, а сыну оттуда вывезти невесту. Сам Володислав Кормиличич имел в Венгрии угодья. Не чужими были в той стране именитые бояре Володислав Витович и Юрий Витанович. Тесно были переплетены судьбы Галиции и угров, потому и спокойны были бояре. А мысль о том, что с угрскими войсками идёт в Галич Владимир Ярославич, подогревала их умы и веселила сердца лучше стоялого мёда.

Весел и просветлён был и Щепан Хотянич. Взойдя в свои палаты, он громко стучал посохом, топал ногами, шумом будоража слуг, и пока его переоблокали в домашнее платье, разглагольствовал перед женой:

– Вот помяни моё слово, Авдотья, не долго усидит на столе галицком князь Роман с таким-то норовом! Ещё чего удумал – на бояр, на мужей именитых кричать! Мы не волынцы, что верёвки из себя вить позволяют! Как порешим, так и будет!

– Так, может, он за дело, – пробовала отвечать боярыня.

– Цыц, баба-дура! – фыркал боярин Щепан. – Твоё дело – молчать и мужа слушаться!.. А ты, сын, – поворачивался он к старшему сыну Илье, – отцовские слова попомни – бояре, они есть корень и пуп земли Русской. На боярстве искони держалась наша земля. У кого вотчины? У боярина да князя. У кого смерды, у кого казна? У бояр. Кто в совете думу думает? Бояре. Возле князя кто стоит? Опять же – бояре! Не будет бояр – кем будет править князь? Смердами неотёсанными? Холопами своими да дружиной? А много ли возьмёшь с холопа – только подати. Думать холоп не умеет! Бона, в Новугороде, бояре сами себе князя ищут – который люб да в боярской воле ходит. А Галич чем хуже? Небось, град не малый и тоже торговый! И видал, как мы ловко с Владимиром сладили? Похотели – и согнали. А похотим – обратно примем!

Слушая отца, Илья жадно поедал его глазами. Скоро, совсем скоро ему заступать отцово место в думной палате. И тогда слова Щепана Хотянича не пропадут даром.