Текст книги "Роман Галицкий. Русский король"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)

3

Пока болел князь, Владимир-Волынский жил тише воды, ниже травы. Одни бояре запёрлись в своих теремах, другие, потихоньку разъехались в свои вотчины, третьи днями просиживали в княжьем терему, вздыхая, почёсываясь под шубами и жадно поглядывая на двери, из которых в любой час мог выйти Князев дворский.

Ждали недобрых вестей. По всей Руси было неспокойно. Поднялись все Ольговичи. Оказавшись прижат к стене, Рюрик торопливо переслался гонцами с братом Давидом и сватом своим Всеволодом Юрьевичем и, опасаясь войны, послал сказать Ольговичам: «Целуйте нам крест со всей честной братией, чтобы не искать вам Киева и Смоленска под нами и нашими детьми, и под всем нашим Владимировым племенем, ибо дед наш Ярослав разделил нас по Днепр, потому и Киева вам не надобно». На что Ярослав Всеволодович крепко обиделся, ибо Ярослав Мудрый никогда так не делил Руси, а если бы такое и произошло, то Переяславль Русский, Мономахова твердыня, должен был принадлежать Ольговичам. Из Чернигова в Киев пришёл ответ: «У нас был уговор не искать Киева под Рюриком и Всеволодом, и мы на том стоим, но мы не угры и не ляхи, а внуки одного деда. При вашей жизни мы не ищем Киева, а после вас кому Бог даст».

Получив такое послание, Всеволод тотчас стал собирать войска, чтобы зимой, едва станут реки и прекратится осенняя распутица, идти на Чернигов войной. Рюрик должен был его поддержать, ударив на Ольговичей с юга. В ожидании начала войны князья пересылались гонцами, спорили, рядили и грозились. Заваривалась крутая каша, и от того, кто победит, зависела судьба Волыни.

В один из таких дней, когда худой мир мог перерасти в добрую ссору, боярина Твердяту призвали к князю.

Не каждый день ездил боярин в терем. Домашние дела отвлекали его то и дело. В то утро он совсем было решил, глядя на пасмурное небо и серые дождевые облака, что посидит дома, как вдруг у ворот застучали и во двор въехал княжий отрок. Передав, что боярина желает видеть князь, он развернул коня и ускакал.

С трепетом собирался Твердята Остромирич в княжий терем. Хворал Роман, не выходил из ложницы, перестал собирать бояр на совет и на пиры. С чего вдруг всё переменилось? Почто желает видеть его князь?

Вины никакой за собой Твердята не чувствовал, но переступал порог палаты с трепетом. А войдя, обомлел.

С самого Польского похода не видал он Романа. Князь сидел на стольце, неловко вытянув перед собой раненую ногу. Левая рука была на перевязи. Он похудел, был бледен, чёрные волосы отросли и взлохмачены. Взгляд прищуренных глаз цепко впился в лицо боярину. Твердята Остромирич остановился и поклонился большим обычаем, достав рукой пола.

– Здрав будь, князь Роман Мстиславич, – промолвил он дрогнувшим голосом. – Рад видеть тебя в добром здравии и готов тебе служить.

– Готов ли? – хриплым голосом промолвил Роман. По всему было видать, что он ещё не оправился после недуга и сидеть прямо ему трудно. В голосе больше не было былой силы, морщины глубоко прорезали скулы.

– Всегда готов. Что ни прикажи – всё исполню!

– Тогда вот что. Возьми, – Роман с усилием повернул голову, указывая боярину взглядом на небольшую дверцу сбоку. Твердята подошёл, толкнул её и обнаружил там дьяка. Испуганный, словно его застигли на месте преступления, тот протянул боярину грамоты и отступил назад.

– Возьми, – повторил Роман, когда за дьяком закрылась дверь, – грамоты сии. То послание моё к тестю моему Рюрику Ростиславичу киевскому. Свезёшь их да передашь с поклоном и честью. На словах передашь, что прошу я, – Роман вдруг запнулся, опустил голову. Твердята подался вперёд, с испугом подумав, что князю дурно, но остоялся, услышав надтреснутый недовольный голос Романа: – Скажешь, что прошу я простить меня…

Через силу выдавливал из себя слова Роман. То ли рана так ослабила его дух, то ли сознание, что не выстоять ему в неравной борьбе против Рюрика и Всеволода. Больно было ему говорить, но не говорить было нельзя.

– А ещё, – сделав над собой усилие, продолжал он, отвезёшь поклон и дары митрополиту Никифору. Поклонись ему от меня да проси, чтоб заступился за меня перед Рюриком. Да честью проси! – вскинул он заблестевшие глаза. – Честью! Хошь день, хошь год там просиди, а без Рюрикова ответа не ворочайся! Иначе не сносить… г-головы!

Чтобы не видеть гнева, исказившего княжье лицо, Твердята Остромирич поклонился, прижимая грамоты к груди.

– Всё исполню, княже! Как повелишь, тако и сделаю, истово забормотал он.

Резким взмахом руки Роман отпустил боярина. Уже ходя, Твердята услышал последнее:

– Исполни, боярин. На тебя вся надежда! За порогом посла ждали дворский и ключник. Богатые дары митрополиту и великому князю уже были готовы. Десяток дружинников чистили коней и проверяли перед дальней дорогой оружие и броню.

Оставшись один, Роман долго сидел на стольце, морщась, растирал правое плечо левой рукой. Потом попробовал переменить ногу – тихо застонал.

– Эй,кто там?

Скрипнула боковая дверца. Вышли двое холопов и с ними Предслава. Холопы подхватили князя под руки, помогли сойти со стольца и повели в покой. Предслава спешила рядом, с мольбой искала Романов взгляд. Князь заметил её немую тревогу, скривился, обозначая улыбку:

– Сполнил я, как ты хотела.

Княгиня просияла и, когда холопы усадили князя на лежанку, удобнее устроив ногу, бросилась ему на шею, пылко целуя и ласкаясь.

Роман вяло отвечал на ласки жены. Не по душе ему пришёлся этот мир – вымолен он был неволей. Да и будет ли мир? Не придётся ли терпеть от тестя ещё большего унижения?

Ну, да ладно. Перемелется – мука будет. А он своё ещё возьмёт… И, подумав об этом, Роман так стиснул здоровой рукой стан Предславы, что она вскрикнула.

4

Не теряли времени бояре. Понимая, что князь может выздороветь, плели свои сети. Надёжных людей отправили в Бельз, в Луцк, к Ингварю Ярославичу, в Пересопницу, к Мстиславу Немому. Не забыли их братьев. Намекали, дескать, некрепко сидит князь Роман на своём столе, так не худо ли вам, князья, поискать себе лучшей доли. Напугали Романовых подручников. Те притихли в своих владениях, ожидая перемен. А тем временем завлекали заговорщики к себе новых сторонников.

По-разному подбирались к людям. Кому о родстве напомнишь, кому о споре об угодьях намекнёшь да и отдашь лесок над речкой, кого прельстишь златом-серебром, а кого и на испуг возьмёшь – дескать, помню, как говорил ты крамольные речи супротив князя. Шаталось волынское боярство. Ползли по углам слухи. Одни от них отмахивались, а другие прислушивались.

Боярин Остамир не жалел ничего. Через своих верных людей вызнал, что близким человеком после Польского похода стал у Романа Демьян, сын боярина Артемия Иваныча, да и пригласил обоих к себе. С дальним прицелом пригласил – подрастала у Остамира дочка Софьюшка. Как бы породниться им, повенчать своих детей? Демьян сидел за столом пунцовый от смущения. Отец не выбирал покамест ему невесты, парень жил вольной жизнью дружинника, а князева воина любая девка рада целовать будет. Видел он несколько раз Софью Остамировну, на Масленую даже на коне прокатил вдоль городской стены и тогда же поцеловал горящие от морозца и восторга девичьи щёчки. Но думал ли он, что на ней женит его отец?

Артемий Иваныч был не слишком богат. Не родом, не гривнами и угодьями – княжеской службой прославился он. Прадед его был попом, деда Ивана Поповичем в дружине Мстислава Изяславича величали. Женился Артемий на худородной, а сыну своему родовитую боярышню присмотрел. Хмелел от гордости старик, пил меды, похлопывал свата по плечу и послушно кивал на его речи.

Осторожен был боярин Остамир. Издалека начал крамольный разговор.

– Вот оженим детишек, дадим им приданое, заживут они счастливо, – мечтал он. – Одна у меня Софьюшка, ничего за нею не пожалею. А род наш старый, ещё Изяславу Мстиславичу служили прадеды. На Киев с ним ходили, добывали богатство. И поныне там стоит моя усадьба – хошь, отдам за дочерью?

– Да на что нам дом в Киеве? – удивился Артемий. – Мы, чай, волынские!

– Э, сват! Земля, она везде хороша. Угодья у тебя на Волыни? Так угодья – дело наживное. Их князь жалует. Здесь потеряешь – там обретёшь. А в Киеве к великому князю поближе, да и чести поболее.

– Да почто нам отъезжать-то с Волыни? – не понимал гость. – Милостью княжьей род наш не обижен. Демьянка мой при князе. Сотню получил!

– Э, сват! Хвали день к вечеру, – усмехался Остамир. – Князь Роман сотню твоему сыну пожаловал. А помысли вот о чём – что будет, коли не станет Романа?

– Это как так – «не будет»? – ахнул Артемий Иваныч.

– А так. Аль вести до тебя не долетали? Аль не слыхал ты, что собирает великий князь Рюрик войско на Ольговичей? Аль не ведомо, что промежь ним и Романом вышло? Что, как скинут его князья? Куцы податься?

Ничего этого Демьян не слышал. Справедливо рассудив, что парню рано во взрослые разговоры встревать, его, ударив по рукам, спровадили из горницы, отправили к Софье в светлицу, чтоб молодые успели словом перед свадьбой перемолвиться.

Здесь, в девичьей маленькой уютной горенке, показалась Софья Демьяну совсем девочкой. Шестнадцатый годок только миновал ей, но сейчас, напуганная утренними словами отца, что вот-вот отдадут её замуж, она еле сдерживала слёзы и кусала губы, глядя на застывшего у дверей Демьяна. Конечно, она его помнила – молодой княжий дружинник был первым и последним парнем, который её целовал. Но сейчас забыла обо всём и только хлопала ресницами.

– Вот, – первым нарушил молчание Демьян, – сговорились наши отцы.

Софья всхлипнула.

– На Святки, должно, свадьбу сыграют, – добавил Демьян.

Софья всё молчала. И он, не выдержав, воскликнул:

– Да скажи хоть слово? Люб я хоть тебе аль нет?

– Я… я, – Софья опустила глаза, теребя в бледных пальцах платочек, – я как батюшка повелит…

Из глаз её тихо капали слёзы.

Не добившись от девушки больше ни слова, Демьян тихо вышел. От волнения стало ему душно, и он, не зная, куда себя деть, вышел на гульбище, прошёлся вдоль перилец, глядя на двор. Правду сказать, не хотел Демьян спешить с женитьбой. Мечталось ему ещё погулять, покрасоваться перед девками на лихом коне, сводить в бой неопробованную ещё сотню, заслужить тысячу, а там…

Какой-то молодой парень, ровесник Демьяна, вертелся подле. Горящие глаза его то и дело поднимались к боярскому крыльцу. Однажды они встретились взглядами – боярский гридень вздрогнул и опустил взор, но Демьян успел заметить злой блеск в его глазах.

– Эге, – окликнул он парня, – ты чего?

– Не твоё дело, – отозвался тот.

– Тогда почто вынюхиваешь? Аль замышляешь чего на хозяина?

– Замышлять? – Парень прищурился. – Я-то, может, и не замышляю, а вот боярин мой крамолу куёт на князя – это точно!

Демьян невольно обернулся на дверь.

– Брешешь!

– Пёс брешет! – огрызнулся парень. – Своими ушами слышал, как после пира у боярина Жирослава говорил он с боярином Семьюнком, дескать, скинем Романа. Скажем, что не люб, он и уйдёт. А не уйдёт, добавлял, так и подмогнуть можно…

В один миг Демьян скатился с крыльца, оказался нос к носу с парнем.

– Да ты кто такой, что таковы слова говоришь? – зашипел он.

– Дружинник я боярский, Андреем звать, – ответил тот. – Своими ушами слышал.

– Да как же ты, холоп, на господина своего крамолить решился?

– Пото и решился, что хуже пса боярин наш. Чуть что не по его – так в плети. На вот, гляди. – Воровато обернувшись, Андрей затащил Демьяна за угол, пихнул ногой дверь подклети и там, в полутьме, скинул опашень и задрал рубаху, обнажая исполосованную спину. Следы рубцов были хорошо заметны.

– И за что тебя?

– Боярину на дороге попался. Шибко лютовал он тогда. Боярыню исколотил – померла она после того. Девок двух запорол, псаря, конюшего, холопов бил со мной заодно. Давно бы ушёл от него, да куда? Только ежели ко князю в дружину… Ты бы помог мне? Замолви за меня слово! А я тебе пригожусь…

Демьян отступил к дверям, нашаривая на боку меч. У Андрея тоже на поясе висело оружие, и он тоже потянулся к ножнам. Так и застыли они на пороге подклети двумя задиристыми петухами, как вдруг сверху, с гульбища, послышались голоса – искали Демьяна.

– Ты, холоп, на господина своего рта не смей разевать,

– процедил Демьян, отступая к крыльцу.

– А ты слова мои проверь. И словечко князю замолви!

– рванулся за ним Андрей.

Демьян смерил его холодным взглядом, повернулся и ушёл. Проводив его глазами, Андрей покачнулся и осел на высокие ступени подклети, роняя меч и хватаясь за голову. Не с того конца он взялся – это было ясно. И так же ясно было, что его теперь ожидает. А потому выход был один – бежать.

5

Зима наконец встала, придя неожиданно. Ещё вчера шли проливные дожди и под копытами коней сочно хлюпала холодная грязь, а уже сегодня ударил морозец и дождь превратился в снег. Обильные снегопады сыпали два дня. Распогодилось лишь на третий. За это время снега навалило столько, что на городские валы высыпало видимо-невидимо ребятишек и молодёжи. Детвора наладилась кататься с горки, девушки перебрасывались снежками с парнями, смеялись и игриво постреливали глазами на проезжающих мимо дружинников.

Андрей ехал за боярином Остамиром. Тот наведывался в Свято-Горов монастырь и теперь ворочался после беседы с игуменом задумчивый и тихий. Сидел боярин в возке, кутался в шубу.

Неспокойно было у боярина на душе, раздражала беготня детворы, девичий смех резал уши. Чему радуются, сукины дети? Беда грядёт! Вот встанет зима, сядет на коня Всеволод Большое Гнездо – и придётся всем боярам убираться с насиженных мест.

Игумен Афанасий тоже был на стороне бояр. Сколько ни княжил на Волыни Роман, раз или два всего вносил в монастырь вклады, а деревеньками одаривал только после долгих просьб. Княгиня его, Предслава, святую церковь не обижала, а он… Надо было менять князя, ой надо!

У обочины дороги парни и девки, хохоча и визжа, перебрасывались снежками. Стояли они по обе стороны дороги, и все проезжающие были ими закиданы. Доставалось и пешему и конному.

Остамир втянул голову в ворот шубы, зло заворчал на проказливую молодёжь, но только хотел крикнуть вознице: «Гони!» – как тот натянул вожжи, останавливая коней.

– Куды стал, бесов сын? – заорал боярин, выпрастываясь из шубы.

– Так ить, – возница указал кнутом вперёд.

В самый последний миг на повороте Остамиров возок обогнал другой – побогаче, запряжённый парой крупных гнедых. Десять верховых скакали следом. Чуть поотстав, по засыпанным снегом колдобинам прыгал второй возок, полупустой. Один из верховых вырвался вперёд, взмахивая плетью над головой:

– Дорогу! Дорогу боярину!

Парни и девки на миг прекратили забаву, и возок пронёсся мимо них невредим.

– Гони! – обрадовавшись, что минует опасность, закричал на возницу Остамир.

Он уже наладился проехать в хвосте поезда, но тут снежки полетели с новой силой. Два гулко стукнули в бока возка, один попал на шубу.

– Вот ужо я вас! – ругнулся боярин. Возница втягивал голову в плечи – чуял, что за это не миновать ему плетей.

Воротившись домой, Остамир сходил в баню, после сидел, попивая малиновый квас, когда раздался стук в дверь. Заглянул тиун:

– Батюшка боярин, там человек приехал от князя. Тебя князь Роман к себе кличет.

Задрожала у боярина рука. Чуть не выронил чашу, с тревогой обернулся на образа, крестя лоб. Вон оно как! А он-то вымылся, во всё чистое перерядился… Как чуял… И тиун не зря на днях докладывал, что сбег один парень… Не он ли выдал?

Но с чего это он взял, что Роман зовёт его на казнь? Когда князь готовит казнь, он присылает полсотни ражих молодцов, которые силком выволакивают боярина из терема, бросают в возок и увозят навсегда. А тут честь-честью передали приглашение… Авось, всё обойдётся. И, сердясь на себя и дрожа от страха, боярин кое-как поднялся с лавки и кликнул слуг, чтобы собирали его к князю.

Подъезжая к княжьему терему, успел немного успокоиться Остамир. Даже придумал, что будет говорить. Он ждал, что его проведут в палаты, где он впервые увидит Романа после его возвращения из Польши, справится о его здоровье, пустит слезу и подольстит на радостях. Но когда возок остановился у красного крыльца, сверху послышался знакомый голос:

– Наконец-то!

Остамир вскинул голову – и ноги отнялись у него. На всходе стоял Роман. Левая рука его ещё лежала на перевязи, но стоял он на своих ногах и даже не опирался о плечо отрока, стоявшего рядом. С лица князь был бледен, горбатый нос выдавался ещё больше, глаза почернели, и полыхал в них такой огонь, что боярин перестал дышать от страха.

– Долго же ты носа не казал в моём терему, боярин Остамир, – меж тем молвил князь. – Я уж думал, не случилось ли с тобой какого лиха? Пришлось отроков за тобой снаряжать. Мыслимое ли дело, – задрожал его голос от сдерживаемого гнева, – князю за слугой своим посылать?

Остамир еле выкарабкался из возка, не жалея дорогой шубы, пал на колени.

– Боялся тебя побеспокоить, княже, – пролепетал он, – за раны твои тревожился. А ныне вижу – здоров ты и силён, как прежде… Вот радость-то! – Повернувшись, Остамир перекрестился на купола княжеской домовой церкви.

– Да, здоров, – чуть поморщился Роман. – И силён… А ты, пёс, – внезапно озлился он, – уже думал, что конец мне настал? Думал, скинет меня тесть мой Рюрик, отберёт Волынь? Лих же – нет! Вот! Грамота! – вскинул он кулак, в котором был зажат свиток. – Боярин Твердята вымолил. Честь ему за то и хвала. А ты и прихвостни твои…

Он заворчал, как зверь, не находя слов, и Остамир покачнулся. Вот оно! Не зря он чуял!

– Ба-атюшка! – завопил он, кидаясь на четвереньках вверх по всходу. – Да помилуй Боже! Да провалиться мне на этом месте! Да кто же тебе наклепал-то? Да у кого язык бесстыжий повернулся? Верные мы твои слуги, княже! Как есть, верные!

– Верные, баешь, – выдохнул, как выплюнул, Роман и мотнул головой, подзывая кого-то невидимого боярину. Опуская глаза, вперёд шагнул Андрей.

Не веря своим глазам, Остамир вытаращился на парня.

– Признаешь человека, боярин?

– К-как не признать! Как не признать, батюшка! – Первое оцепенение прошло, и Остамир лихорадочно соображал, как отвести беду. – Холоп то мой! Надысь сбег. Я уж хотел биричам[44]44
  Бирич – в Древней Руси глашатай, объявляющий на площадях волю князя.


[Закрыть] кликнуть, чтобы кричали о нём на всех улицах. Холоп это мой! Со зла клепает! Кому ты веришь, князь?

Роман метнул тяжёлый взгляд на Андрея. Тот попятился. Не ожидал он такого, когда бежал на княжой двор к Демьяну. Но молчать было себе дороже.

– Верь мне, княже, – прошептал он, проглатывая комок. – Собирались они в терему боярина Жирослава. Боярин мой да боярин Семьюнок, да иные, кого я не видел. Разъезжаясь, говорили, что тебя скинуть хотят, мол, не люб ты им. Правду я говорю, княже! – Ноги Андрея подогнулись, и он опустился на колени.

– Кого слушаешь? Пса брехучего! На хозяина своего пёс брешет! – закричал, подползая, Остамир. – Отдай его мне, князь! Я живо с ним разберусь!

Андрей отпрянул, вскакивая на ноги, – улучив миг, боярин Остамир попытался схватить его за полу опашеня. С глухим полузвериным рыком боярин бросился на парня, но Роман пихнул его коленом. Он заметил, каким огнём загорелись глаза Остамира.

– Будя! – прикрикнул он, и боярин втянул голову в плечи. – С Жирослава и Семьянка спросить надо. И берегись, боярин, коли что не так! А ты, – он покосился на Андрея, – за то, что клепал на боярина, должен воротиться к нему и пущай он с тобой разбирается.

– Нет, княже! – взвыл Андрей. – Не отдавай меня боярину! Запорет он меня насмерть! Я правду сказал! Правду!

В следующий миг, прежде чем кто-либо успел пошевелиться, он одним махом сиганул через перильца гульбища на двор и зайцем ринулся к воротам.

– Держи его! – заорал Остамир, кидаясь вдогонку. – Лови холопа!

Он уже рванулся бежать следом, но тут сильная рука схватила его за ворот шубы, опрокинула назад. Обернувшись, боярин увидел князя.

– Постой-ка, боярин, – молвил Роман. – Холопа своего ты ещё успеешь словить. А покамест с тобой разберёмся… Эй! Взять его!

Остамир заскулил виновато, рванулся, но подоспевшие отроки споро заломили ему руки назад.

Глава 5

1

Осень долго не торопилась приходить в приграничный городок Визну. Лили нескончаемые дожди, дороги раскисли, поля стояли голые и бесприютные, дремучие леса опустили тёмные ветки. Река Нарева вспухла от дождей, выступила из берегов, подтопив низинки. В такую слякотную погоду никому не хотелось высовывать носа из домов. Люди сидели возле тёплых печей и с нетерпением ждали морозов.

Именно из-за непогоды застрял в усадьбе боярин Исаакий Захарьич. Усадьба стояла в стороне от больших дорог, на высоком берегу Наревы, с двух сторон окружённая лесами. Вверх и вниз по реке мимо усадьбы обычно плыли лодьи торговых людей, но дружина посадника, собиравшего дань с окрестных племён ятвягов, обычно проходила мимо.

Знатные были у боярина Исаакия борти[45]45
  Борть - дупло дерева; первоначально мед добывался из естественных дупел, затем стали разводить пчел в выдолбленных дуплах.


[Закрыть], прекрасный строевой лес сплавлял он по Нареве в Визну, торговал им даже с Польшей. Гордился тем, что не только в Визне, но и в Плоцке и Торуни стояли дома, срубленные из его леса.

Поздняя осень – самая пора для заготовки леса. Набравшее соков дерево уже успокоилось, и мужики, отправлявшиеся валить лес, не боялись потревожить древесные души. Вырубая леса, всегда просили у деревьев прощения, оставляли на пеньках корочки хлеба, приходя на новую делянку, просили позволения у Лешего, приносили ему жертвы. Тёмный жил здесь народ – на Пасху христосовался, перед Рождеством постился, кресты носил и церковь посещал, а сам почитал старых богов и нечистую да неведомую силу привечал. Боярин Исаакий тому не препятствовал – хоть черту пущай кладут требы, лишь бы не переводились леса, лишь бы не оскудела мошна. О маловерии своих холопов заботился по-своему – каждый десятый круг воска жертвовал церкви на свечи, и когда подновляли Христорождественский собор в Визне, отправил строителям лучший лес.

Беда пришла неожиданно. Дожди наконец-то перестали, похолодало, в воздухе закружились первые белые мухи, садясь и растворяясь в лужах, когда в усадьбу ворвался холоп на худо заморённой лошадёнке. Был он в одной рубахе распояской, волосы всклокочены, глаза дико блуждают.

– Беда! Беда, братцы! – закричал он, осаживая лошадку у ворот. – Ятвяги идут!

– Брешешь? – насторожился воротник.

– Истинный крест, – мужик покачнулся на конской спине. – Заречье пожгли, Выселки тож… Сюды идут!

– Погодь-погодь, – засуетился воротник, распахивая створки. – Боярину доложить надобно…

Не в первый раз приходили на русскую землю ятвяги, но прежде наведывались они малыми ватагами. Где борти позорят, где стадо коров угонят, где селян попугают. Иногда нападали на купеческие караваны, шедшие без должной охраны. В такие дни мог пострадать от них случайный путник, но, напакостив, ватажники спешили укрыться в своих диких лесах, а когда слух доходил до Визны и посадник сажал людей на коня, их уже простывал и след.

Холоп въехал на подворье, сполз со спины своей кобылы. Воротник сбегал доложился, и на крыльце показался боярин Исаакий:

– Ятвязи, молвишь?

– Истинно так, батюшка-боярин, – холоп опустился коленями в лужу у крыльца. – Мы дымы у Заречья увидели, так поспешили баб с чадами в лесу схоронить, а сами к Выселкам подались. Приходим, а тамо уж всё горит. Наши кто с ними схватился, а кто утёк семьи спасать. Уходи, батюшка! Не ровен час, нагрянут, поганые…

Исаакий Захарьич вскинул голову. С двух сторон вокруг усадьбы теснились леса, с третьей подступала река, с четвёртой раскинулись поля, на которых стояли две деревеньки боярина. Выселки и Заречье были другими двумя…

Прищурившись, он впился взглядом в тёмно-серое облако, необычно низко висевшее над лесом. Рука сама поползла вверх ко лбу, потом опустилась на живот, слагая крестное знамение.

– Господи Боже, – прошептал он, – никак, Боровки горят?

Боровки были пятой его деревней, мужики которой платили оброк строевым лесом и бортничеством. Находились они ближе всех – ближе только Поречье, большая деревня в двадцать дворов, на околице которой и стояла усадьба.

Оборотистый ум Исаакия Захарьича мигом подсказал, что делать.

– Забава! – закричал он, распахивая двери в дом. – А ну, живо кличь девок! Собирайся!.. Коней! – заорал он на конюхов. – Коней в возок запрягай! Да лучших! Да не жалеть! А вы, ребятушки, – крикнул он остальным холопам, – к скотнице бежите! Хватайте добро, да в яму!

Была укромная похоронка у боярина Исаакия – на огородах, где сваливали отбросы, вырыта была яма. Прикрывали её прелой ботвой с огородов, всякой ветошью и хламом – с трёх шагов не отличишь от кучи мусора. Туда и повелел он сносить мешки с зерном, кади мёда, связки мехов и золотые круги воска. Поставив тиуна следить, чтобы всё исполнили правильно, Исаакий Захарьич бросился в дом.

Вдовая сестра боярина Забава Захарьевна, жившая у брата после смерти мужа и замужества единственной дочери, расшумелась на весь дом, гоняя девок. Её хрипловатый спокойный голос долетал из дальних покоев:

– Куда ларь волочишь? Кидай его! Иконы давай! Да ларчик мой принеси, киевской… Шубы плотнее сворачивайте! Плотнее!

На подворье боярские отроки спешно седлали коней, поправляли оружие и брони. Холопы кидали в два возка лари с боярским добром и связки мехов.

– Чего копошитесь? – ворвался в терем Исаакий Захарьич.

– Да добро-то, батюшка! Добро-то жаль! – ответствовала боярыня. – Как же кинуть нехристям-то?

– Да перестань голосить, Забава Захарьевна! – не выдержал он. – Да садись в возок!

Ключница Мария на вытянутых руках вынесла иконы, завёрнутые в расшитый убрус. В руках боярыни был ларец с её колтами[46]46
  Колт - древнерусское женское украшение – полая привеска, часто украшенная зернью, сканью, эмалью, чернью; парные колты привешивались к головному убору с двух сторон.


[Закрыть], бусами, перстеньками. Проходя мимо перепуганных, зарёванных холопок, она приостановилась. В доме оставалось несколько ларей и сундуков с добром, много утвари, кое-какие забытые в суматохе мелочи.

– Не стойте столбами у дороги, – приказала Забава Захарьевна девкам. – Бежите в Поречье, схоронитесь тамо!

– Матушка! Матушка, оборони! – заголосили девки. – Спаси и помилуй, заступница!

Сам боярин Исаакий уже был на коне. Забава Захарьевна с двумя своими девками угнездивалась в своём возке. Дворовая девка, Милка, уже приподнимала меховую полсть.

– Тро-огай! – махнул рукой боярин Исаакий. Лошади налегли, и поезд в три воза выкатился за ворота. Боярин и отроки скакали по бокам.

В Поречье уже началась суета. Мужики прятали на задах зерно, бабы увязывали в кули добро, спешили к лесу. На боярский возок почти не оборачивались, только двое-трое подняли головы, да кто-то плюнул в сердцах: «На поток и разграбление бросает боярин!» Над лесом поднимались дымы.

За околицей дорога была совсем раскисшей. Падающий хлопьями снег тонул в лужах. Колеса вязли по ступицу, кони с чавканьем вырывали копыта из жирной ржавой грязи. Разогнавшись по деревне на рысях, через пару вёрст перешли на неровный шаг. Холопы, черно ругаясь, хлестали коней. Те дёргали возки, спотыкались. Отроки кружились рядом.

– Чего встали, мухи сонные? – кричал Исаакий, горяча коня. – Погоняй!

Кони кое-как вытянули на сухое, поволокли возки по дороге, но на повороте, где дорога спускалась к реке, опять застопорились. Перегруженный последний возок, куда стаскивали сундуки и мягкую рухлядь, накренился и под визг холопок упал набок.

– Подымай! Живо! – заорал боярин.

Поезд остановился. Отроки попрыгали с коней, с помощью возниц стали разгружать возок. Запутавшиеся в упряжи лошади испуганно дёргались, ржали, и возница еле удерживал их.

– Смотрите, дым! Дым! – закричал один из воинов, остававшихся в сёдлах.

Люди остановились, побросали работу. Сзади, со стороны боярской усадьбы, поднимались в низкое облачное небо тёмные клубы. Всадникам с конских спин было видно, как в деревне суетятся люди, между домов скачут всадники на низкорослых лошадях. Казалось, даже доносятся гортанные крики на чужом языке, плач и стоны.

– Навались, ребятушки! – Исаакий Захарьич ожёг плетью своего коня.

– Наддай! Бросай рухлядь!

– Да куда же ты её кинешь? – мигом забыла страх боярыня Забава. – Аннушки твоей, кровиночки, приданое! Да как ты…

– Кидай рухлядь! – выкатывая глаза, заорал боярин. – Самим бы уйти!

Покачиваясь и подпрыгивая, то и дело проваливаясь в грязь и опасно кренясь, возки снова покатили по дороге. Впереди вставала роща – укрыться в ней, и можно молиться Богородице, что отвела беду – на голом-то поле боярский поезд был виден издалека. Боярыня Забава молилась со слезами на глазах. Напряжённые челядинцы скакали по бокам. Некоторым хотелось вернуться – у них в усадьбе оставались близкие.

Один из воев, вспомнив девку, с которой всё лето миловался в кустах над рекой и с которой собирался перед Постом справить свадьбу, оглянулся назад – и закричал в голос:

– Ятвязи!

Беглецы обернулись. Высунувшись из возка, запричитала боярыня.

Через поле, напрямик, к поезду скакало десятка два всадников в меховых опашенях, погоняя низкорослых лохматых лесных лошадок.

– Чо встал? Гони! – закричал Исаакий Захарьич, вытягивая из ножен меч. – Постоим, ребята! Дадим отпор поганым!

Добрые были у боярских отроков кони, крепкие, длинноногие. Где угнаться за ними лесных серым лошадкам? Да не учли беглецы того, что с ними были возки, отяжелевшие от налипшей грязи, а дорога, как назло, изгибалась дугой, обходя поле, по которому наперерез, как волки, скакали чужие всадники.

До рощи оставалось всего ничего, когда они налетели. У ятвягов не было ни кольчуг, ни шеломов, ни острых мечей – только копья, окованные железом дубины и луки. Но их было больше. Передние кинулись в бой с боярином и отроками, а задние, придержав коней, устремились к обозу.

– Гони! Гони! – Привстав в возке, боярыня Забава трясла возницу за плечи.

Тот отчаянно размахивал кнутом, ругался по-чёрному, погоняя лошадей. Кони рвались из последних сил, с рыси поднялись на тяжёлый неровный скок. Они вполне могли бы уйти от погони и возок успел ворваться в рощу, но тут под колесо попал корень.

Вскрикнула боярыня Забава, завизжали девки, возница успел выругаться напоследок, когда возок подпрыгнул на полном ходу и завалился набок. Женщины вывалились и еле успели подняться с земли, когда налетели закутанные в мех всадники. Из-под низко надвинутых колпаков скалились обросшие бородами чужие лица.

Бросив коней, возница упал на колени и тут же рухнул наземь, когда дубина опустилась ему на голову. Забава Захарьевна бросилась бежать, истошно крича и размахивая руками.

Сразу два всадника осадили коней перед нею. Один замахнулся было, но второй остановил его сердитым окриком и, наклонившись с коня, осторожно протянул руки к ларцу.

Боярыня отпрянула – в том ларце были все её украшения и драгоценности, которые она мечтала отдать братниной дочери, Анне, перед свадьбой. Но ятвяг наехал конём, обжёг боярыню плетью, вырвал ларец из ослабевших рук и за косу потянул её за собой. Остальные тем временем похватали визжащих девок и, вскинув их поперёк седел, повезли с собой.