Текст книги "Роман Галицкий. Русский король"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 39 страниц)

3

Боярин Чурыня не находил себе места. Сказать правду, князь Роман ему нравился – и разумом крепок, и духом силён, и воин отменный, а что горяч – так то их, княжья, порода такая. Потому и вздыхал, елозя на лавке, потому и низил глаза под пристальным взглядом Романа.

– Ну, – молвил тот сухо, – с чем же послал тебя тесть и отец мой Рюрик киевский?

– Да вот, – боярин протянул князю грамоту. – Послал тебе Рюрик Ростиславич, великий князь киевский, сказать, что Всеволод просит под тобой волость и жалуется на тебя!

– Вот как? – усмехнулся Роман, холодея взглядом. – И на что же у Всеволода Юрьевича на меня жалоба?

– Княже, – Чурыня поднял больной взор, – князь Рюрик целовал тебе крест, что Поросье отдаёт тебе, яко сыну своему. Да вишь ты, какая беда – прознал про то Всеволод Юрьевич владимирский, послал в Киев гонца: мол, подавайте мне часть Русской земли. Рюрик Ростиславич отдал ему два города, а Всеволод того не пожелал. «Желаю, – отписал, – Поросье, а коли не будет этого, то иду войною».

– Ишь, – усмехнулся в усы Роман, – пригрозил!

– А кабы не грозить? – развёл руками боярин. – У Всеволода вон какая силища. Своих воев не счесть, да рязанские князья за него. А там и Ольговичей подымет. Помнится ещё, как он Святослава-то Всеволодича сломил на Влене. А тут ещё Владимир галицкий. Сила!..

– И что же Рюрик? – Роман перестал улыбаться.

– Да князь наш ведь тебе крест целовал, – плачущим голосом ответствовал Чурыня. – А тут Всеволод!.. С нами советовался, како быть. Боярский совет ничего не приговорил, я сам там был, сам всё слышал. Насоветовали к митрополиту обратиться. Сказал своё слово митрополит…

Роман почувствовал, как холодеет всё внутри. Сдерживая себя, вцепился в подлокотники стольца.

– И что митрополит?

– А что? Поставлены, мол, мы от Бога удерживать князей от кровопролитья. Ежели, говорит, станет кровь литься христианская оттого, что ты отдал волость младшему, обойдя старшего, и крест целовал, то я снимаю с тебя крестное целование и беру его на себя, а ты возьми волость у Романа и отдай её Всеволоду, а Роману дай…

Последние слова боярин произнёс совсем тихо, шёпотом и так и замолк на полуслове, глядя на Романа. Лицо волынского князя остановилось, взор замутился от дум. Тяжко было ему. Жаль расставаться с Поросьем, с мечтами, что уже лелеял в думах своих. Отдать богатые города Всеволоду, у которого и без того земли много, а вместо неё получить… что получить? Земли у Рюрика тоже немало, но богаче этих городов нет.

Он поднял глаза на боярина. Чурыня поедал его умоляющим взглядом.

– Что ещё скажешь, боярин?

– Княже, – только и выговорил тот. А что ещё сказать? Что Всеволод житья не даст Рюрику? Что Рюрик сам не рад, что пригрел Романа, и не знает, что и сделать, чтобы сохранить мир, и что ради этого был готов даже отречься от зятя, боясь грозного Всеволода?

В самом деле – худо было Рюрику. И Роман ему не чужой – мало того, что сыновец, но и женатый на родной дочери. И Всеволод ему сват – дочь Верхуславу за его старшего сына отдал. Некуда ему деться, все кругом родня и обидеть никого нельзя.

Долго сидел и молчал Роман. Чурыня весь извёлся и даже охнул взволнованно, когда князь наконец отверз уста:

– Вот чего, боярин, коли желает тесть мой Рюрик, чтоб и волки были сыты, и овцы целы, то езжай и передай ему, отцу моему, что нечего ему начинать из-за меня ссору со сватом. Пущай он мне даст другую волость взамен прежней или платит за неё по законной цене. С тем и ступай… Ступай!

Боярин вскочил, отвесил поклон и, переваливаясь на ватных от волнения и облегчения ногах, поспешил прочь. Он не думал, что всё обойдётся так легко.

* * *

В далёком Владимире-Залесском в своём тереме князь Всеволод Юрьевич принимал гонца.

Приметным человеком был Колча – киевский сотский, на вечевой площади было у него своё место и свой голос. В числе других звал его к себе князь Рюрик Ростиславич на советы. Случалось, входил в дома бояр, пил с ними меды, сладко едал, мягко спал. А того не знал, не ведал никто, что был Колча глазами и ушами Всеволода Юрьевича Большое Гнездо. Не за страх, не за золотые гривны служил Колча князю – любил он Русскую землю, хотел, чтобы ходила она под сильной единой рукой, чтобы не было княжеских усобиц, чтобы жили все князья вместе и вместе решали все дела. Ибо много у Руси врагов, а друзей – раз-два и обчёлся, – потому и надобно ей обходиться своими силами. Такой силой, что могла бы утишить усобицы и навести порядок, Колча видел Всеволода Юрьевича.

Вместе с молодым Владимиром Святославичем прибыл впервые Колча на север, когда отправлял Святослав сына на Новгородское княжение. Там и сошёлся со Всеволодовыми людьми, стал своим человеком, а после, воротившись в Киев, стал гонцом. Возил вести ко Всеволоду от Рюрика и Святослава, а иногда и от себя посылал верных людей, чтобы знал владимирский князь всё, что творится на Руси.

Ныне приехал он от Рюрика, привёз Всеволоду грамоту.

Костистый, к старости начавший полнеть, Всеволод Юрьевич Большое Гнездо сидел, подавшись вперёд, на столе, теребил пальцами длинную бороду с нитями седины и, потупив взгляд светлых, окружённых морщинками глаз, слушал гонца. Со стороны казалось, что весь ушёл Всеволод в свои мысли и нет ему дела до окружающих, но сие было неправдой. Сколько раз, обманываясь его показной задумчивостью, выдавали себя бояре, раскрывая невольно тёмные думы.

– …И послал сказать Рюрик Ростиславич, князь киевский, – говорил тем временем Колча, – что жаловался ты, Всеволод, на него за волость, так вот даёт он тебе ту самую, что ты просил, – перевёл дух и добавил уже от себя: – Зело напугался Рюрик. Боялся он Романа Волынского – тот и силён, и храбр, и на устроение полков шибко хитёр. Да пересилил ты его. Будет теперь знать, кто по правде великий князь на Руси.

Всеволод вскинул заблестевшие глаза:

– Будет, говоришь?

– А то нет, – кивнул Колча. – Именем твоим сейчас дела на Руси вершатся… Иные дивятся – чего ты, князь, коль так силён, Рюрика не уберёшь в Смоленск, а сам не сядешь на золотом столе? Тебе и не такое по плечу!

– Что? – резко приподнялся Всеволод. – Мне – на золотой стол? Да кто тебя такому подучил? Да кто ты есть, чтоб князю указывать?

Поняв, что вызвал княжий гнев, Колча мигом вспотел.

– Прости, княже, – молвил он, отступая к дверям, – коли что не так. От сердца молвил, не со зла…

– Ну, будя, – отмахнулся Всеволод. – Ступай. Отдохни. После обратно тебе скакать.

Поклонившись, Колча вышел и уже за порогом истово перекрестился. Пронесло стороной княжий гнев.

А Всеволод, оставшись один, долго сидел, думал. Сам того не желая, затронул Колча тайные его думы.

Вскоре после смерти Мстислава Великого и его брата Ярополка поднялась среди князей замятия. Притихшие было Ольговичи вспомнили о древних правах на Киев, да и Мономашичи не отставали от них. Развязалась и затянулась усобица – кому сидеть на Горе, править Русью и делить волости. Отец Всеволода Юрий Долгорукий первым ушёл на север, во Владимир-Залесский, к Ростову. Сын его, Андрей Боголюбский, строя храмы и терема, воевал Киев, брал его на щит, как любой другой город, спорил с Изяславом Мстиславичем и сыном его, Мстиславом, отцом Романа волынского. Крут был Боголюбский, суров. Не только бояр – свою родню не щадил, меньших братьев, Всеволода и Михаила, выгнал, а хоть и принял мученическую смерть от руки обиженных им бояр, хоть и боялись и недолюбливали его на Руси, а первым он среди князей поднял Залесскую Русь. При нём впервые стали считаться с Владимиром и Ростовым, и кому, как не брату его, Всеволоду Юрьевичу, продолжать славное дело?

Отец, Юрий Долгорукий, отказался от Киева. Брат Андрей не трепетал перед древней столицей. И Всеволод, привыкнув к тому, что южные князья во всём его слушаются, начал думать об упадке Киева. Так думал он, так думали и его летописцы, ибо и впрямь изнывала от усобиц и половецких набегов Южная Русь. У всех ещё на слуху был поход Игоря Святославича новгород-северского и последовавший за ним половецкий набег. Два года назад ратились южные князья с половцами. Стоном стонала земля. А здесь – тишь да гладь, не боятся набегов люди, спокойно живут и растят детей. Шумят торги, строятся храмы. Так за кем будущее – за старым Киевом или молодым Владимиром?

Так думал Всеволод, потому и отказался от Киева. Но мысль о том, чтобы ходил старый город под ним, чтобы тамошние князья и бояре с руки ели, в рот смотрели в ожидании приказов, не покидала его. Распустились они без него. Вот и Рюрик – собрал всех южных Мономашичей, с ними соборно решил судьбу Киева, раздал земли, расстался с родичами в мире и согласии, объединил всех под своей рукой.

«Объединил» – вот чего боялся и чего не мог допустить Всеволод. Не нужен был ему сильный Киев. Не нужно было ему единство южных Мономашичей, ибо, совокупившись, смогут они пошатнуть его власть. И ещё – Роман.

Не желая никому признаваться, Всеволод опасался Волынского князя. Как-никак он был правнуком Мстислава Великого и многое получил от великого предка. Сам Всеволод воевать не любил, а вот Роман хитёр и умён был на устроение полков. Став великим князем в свой черёд, он мог бы суметь объединить под своей рукой всю южную Русь – от Смоленска до Олешья и от Галиции до Переяславля. Лишь случайность помешала ему овладеть Галичем. И, как знать, не воспользуется ли он Поросьем, чтобы взять Галич вторично? Тогда справиться с ним будет ой как непросто!

Всеволод боялся Романа. Потому и сидел, думал.

А на другой день кликнул Колчу и сказал ему:

– Скачи в Киев. Отвезёшь мою грамоту – в поросские города я шлю своих посадников, а Торческ в знак приязни отдаю зятю своему, Ростиславу Рюриковичу, в держание и володение.

Колча, ожидавший совсем другого, еле скрыл своё удивление.

4

Зол был в тот вечер боярин Остамир, княжеский советник. Зол и зело хмелен.

Отъезжавший на княжий снем Роман Мстиславич воротился не в духе. Заполучил он было города в Поросье, да тут же, только поманив лакомым куском, отнял их Рюрик и отдал Всеволоду Юрьевичу. Взамен, правда, обещал дать другие. Роман ждал. Наконец прискакал гонец – Рюрик Ростиславич жаловал Роману два городка: Полонный, у границы его земель, и долю в Торческой земле. Сам же Торческ получил из рук Всеволода его сын, Ростислав.

Обиженный, Роман послал его, боярина Остамира, с жалобой к великому князю. Волынский князь был уверен, что Рюрик, опасаясь его силы, в последний момент передумал и нарочно снесся со Всеволодом, чтобы ослабить зятя. Думать так были у него основания – послухи доносили, что заседает в боярской думе Киева Всеволодов человек и часто шлёт гонцов во Владимир-Залесский.

Остамир справил посольство честь по чести. Представительный, в богатой шубе из чёрной лисы, в высокой горлатой шапке, с расчёсанной на две стороны бородой, не вышагивая, а плывя по полу, явился он к Рюрику на двор, вручил Романовы грамоты, передал, что было велено, на словах. Великий киевский князь принял посла с честью, пригласил обедать с собой, долго ласково расспрашивал о волынских делах, а после велел ждать, когда будет готов ответ.

Остамир дождался – через два дня на третий опять призвали его в терем, где вручили грамоты. Гордый, боярин поспешил домой.

Уверен он был, что везёт добрые вести, – ведь ему были оказаны и почёт, и уважение. Подъезжая к Владимиру, ждал, что примет его Роман в палатах, прочтя грамоты, похвалит, подарит деревеньку в кормление или ещё край разрешит прирезать к уделу, а то и пир ради него закатит. Есть и пить боярин любил, отчего и страдал тучностью. Но ежели б знал, что написано в грамоте, не торопился бы так боярин на княжий двор, не велел погонять коней, не всходил быстрым шагом на крыльцо навстречу Роману. Ибо Рюрик ответил Роману отказом.

«Я прежде всех дал тебе в волость Поросье, как вдруг Всеволод владимирский наслал на меня с жалобами, что чести на него не положили прежде всех. Ведь я тебе объявлял все его речи, и ты добровольно отступился от волости, сам знаешь, что нам без него нельзя быти: вся братия положила на нём старейшинство в племени Володимеровом, а ты мне сын свой, вот тебе волость такая же, как та».

Стоя перед преданно выпучившим глаза боярином, Роман прослушал прочитанную гонцом грамоту и ни един мускул не дрогнул на его лице. Только руки, сцепленные на поясе, напряглись. Потом перевёл взгляд на боярина, и Остамир задохнулся, понимая – не будет теперь деревеньки в кормление, ни клока земли к имеющимся угодьям, ни даже пира. Ибо после таких вестей гонцу не сдобровать.

– Вот, значит, как? – насупился Роман. – Значит, вот волость такая же, как та?.. Ну, спасибо, боярин. Добрую ты мне весть принёс…

И, обернувшись, вышел вон.

Получив такой ответ, Остамир озлился. Не виновен же он в том, что у киевского князя семь пятниц на неделе! И что Всеволод сильнее, тоже не его вина! Он честно справил посольство и должен за то получить награду.

Зол возвращался боярин на своё подворье. Зыркал глазами по сторонам, искал, на ком бы выместить злобу.

Привыкшие ко вспышкам его гнева, отроки предусмотрительно держались подальше, а когда помогали боярину слезть с коня, замахнулся он на одного из них плетью, тому удалось увернуться. Промахнувшись, Остамир осерчал ещё больше и ввалился в терем, готовый карать и казнить.

Навстречу ему вышла жена, боярыня Мария. Поклонилась, молвила ласково:

– Добро ли съездил, батюшка?

– Цыц, баба-дура! – напустился боярин на жену. – Язык-то твой что помело! Чего разболталась? И кшыть отсюда, пока цела!

Мария ничего не ответила. Привыкшая сносить вспышки мужнина гнева, она смиренно ждала, когда муж и хозяин выплеснет его и позволит отвести себя в ложницу.

– Пошла! Пошла вон! – не слыша ответа, пуще разъярился боярин.

– Я пойду, – Мария отступила. – Нешто девок кликнуть – разоблокут тебя да спать уложат…

– Никшни, дура! – разошёлся боярин. – Не то погуляю вот посохом по спине! Вовсе страх потеряла!

Мария молча повернулась и направилась прочь, но такая покорность только разозлила Остамира и заставила забыть об учинённой несправедливости.

– Стой! Куда? – заорал он, бросаясь к жене. – Я тя пущал? Я те велел уходить?

– Да как же, батюшка…

– Цыц! Мужу не перечь!

– Да я и так…

– Молчи! Дура! Ду-ура! И как земля только тебя носит, баба чёртова! Как ты не померла-то до сей поры, паскуда постылая! И-эх!

И Остамир ударил жену посохом.

– За что? – вскрикнула, отшатнувшись, она.

Но её крик только распалил боярина. Перехватив посох двумя руками, он пошёл гулять им по жениной спине и бокам. Привычная к побоям Мария ползала, скорчившись, по полу, закрывала лицо руками и только вскрикивала. Когда она забилась под лавку, боярин, раскрасневшийся, тяжко дышащий, отшвырнул посох и стал пинать её ногами.

– Вот тебе! Вот тебе! Паскуда! Стервь!

Боярыня опасалась кричать – только стонала и охала. Забилась она под лавку далеко, сжалась в комок, и, как боярин ни старался, не мог достать её побольнее.

– А ну, вылазь! – хрипел он. – Вылазь, не то прибью!

– Детишек… детишек ради, – стонала и всхлипывала боярыня. Потом затихла, уткнулась лицом в пол, обмякла.

Плюнув сердито, Остамир топнул ногой, крикнул челядь. Привыкшие к боярскому гневу – чуть что, поколачивал боярин и правого, и виноватого, бывало, до смерти забивал неугодных, – мамки и няньки прибежали скоренько, захлопотали вокруг обеспамятовавшей боярыни. Не поглядев, как её обмякшее тело с бережением выносят из горницы, Остамир выскочил вон.

Сердце его ещё не отошло, горело новой злобой и досадой – уже на себя, за то, что хоть и отколотил жену, а кулаки ещё чесались на кого-нибудь излить желчь. Помутневший взгляд искал очередную жертву.

И сыскал. Совсем близко, над ухом, раздался девичий смех.

Две дворовые девки спешили по своим делам, болтали языками и засмеялись не вовремя, выходя к боярскому крыльцу. Ну ведали ли они, что как раз в тот миг искал боярин виноватого!

С девками был парень, рослый, крепкий, из молодых боярских отроков. Его шуткам и смеялись девушки, и На него вдруг развернулся Остамир, упирая кулаки в бока:

– Ах ты, пёс! Почто девок портишь, сучий потрох? Остолбеневшие девки разинули рты, шарахнулись в стороны, а парень застыл выпучив глаза и сдуру не сдержал языка, ответил:

– Почто лаешь меня, боярин? Я добро твоё стерегу…

– Добро? – Вмиг найдя виноватого, Остамир рванулся к нему, вскидывая над головой посох. – Добро он стережёт! Эй, люди! Хватайте его!

Завизжав, девки ринулись врассыпную. Парень устоял, увернулся от боярского посоха, и это ещё пуще взбесило Остамира. Так-то его слуги слушаются! Так-то прилежны и покорливы!

– Запорю собаку! Насмерть запорю! – орал он. – Хватайте его, люди!

Со всех сторон сбегались челядинцы. Отроки на ходу удобнее перехватывали копья.

Парень ткнулся туда-сюда, кого-то сбил с ног, от чьего-то кулака увернулся, но на него навалились скопом, повалили наземь, содрали дружиничью свиту, заломили руки и поволокли на конюшню – пороть.

Кат[40]40
  Кат – палач.


[Закрыть] долго с оттягом хлестал жилистое, совсем мальчишечье, тело. Отрок сперва извивался на козлах, скрипя зубами, потом, когда кнут рассёк кожу и во все стороны полетела кровь, застонал, заплакал, но скоро потерял сознание.

Кат ещё несколько раз ударил неподвижное тело, потом осторожно опустил кнут, подошёл и за вихор приподнял его голову. Глаза отрока закатились, рот приоткрылся. С первого взгляда не разберёшь, дышит или нет.

– Кажись, помер, – сказал кат, оборачиваясь к боярину.

Остамир стоял у порога конюшни, опираясь на посох. Услышав слова ката, он недовольно поморщился, но кивнул, веля отвязывать окровавленное тело.

Глава 2

1

Словно долгий сон, промелькнули последние года. Жил Роман на Волыни, судил и рядил, пировал с дружиной, бил зверя на охоте, дважды ходил с ляхами на ятвягов – те совсем осмелели, их князьки собирали дружины и нападали на приграничные русские поселения. Два года назад наезжал в гости великопольский князь Мешко с сынами. Двоих из них он схоронил – в позапрошлом году помер средний сын, по отцу названный Мечиславом и в прошлом нежданно-негаданно скончался старший, Одон познаньский, оставив сына Владислава. Сейчас у Мечислава были свои заботы – умер, наконец его брат, Казимир Справедливый, и он начал борьбу за власть. Дети Казимира были ещё малы – Лешеку едва миновало шесть лет, его брату Конраду не было четырёх. Много воды утекло и в других странах – умер король Бэла, оставив страну в руках двоих сыновей, Имре и Андраша. Утонул во время крестового похода Фридрих Барбаросса, помогавший когда-то Владимиру Ярославичу галицкому.

Многое переменилось и на Руси. Сам Роман весной схоронил брата – последние годы стал слабеть Всеволод бельзский. Зимами становилось ему худо, летом вроде бы отходил, а тут застудился на охоте и в самом начале Великого Поста умер. Осиротевших сыновцев Роман не тронул, оставил им Бельз, но вздохнул облегчённо и завистливо. Умер брат, давний его соперник за Владимир-Волынский. Но оставил сыновей – радость, в которой Роману было отказано.

Тихо они жили с Предславой. Подрастали у них две дочери, Феодора и Саломея. Девочки росли послушными, красивыми, и боярыни уже шептались по углам о женихах. Но самому князю, а пуще всего княгине было больно слышать эти речи. Как ни молилась, к каким только знахаркам не бегала Предслава, оставалась она бесплодной. А годы уходили. Была она ещё молода, и только тридцать минуло, да Роман разменял пятый десяток и грезил о сыновьях. Пока терпел, пока надеялся, ждал, но понимала Предслава – ненадолго хватит его терпения.

Когда Рюрик дал ему Поросье, воспрянул Роман духом. Словно пробудился от долгого тяжкого сна. Разом вспомнились все его думы и мечты – не только половцев усмирить, но и ятвягов раз и навсегда отучить воевать, усадить на землю, заставить пахать и сеять, расширить границы Волынской земли. А там – чем черт не шутит! – снова поманит к себе Галич. Только теперь будут у него полки, будет сила, против которой не устоят сыновья короля Бэлы. Не до того отрокам – друг с другом бы разобраться. И забытая мечта – Киев! – снова засияет впереди.

Не о себе уже – о Руси думал Роман. О том, как изменит он жизнь. И вдруг…

Никогда ещё не переживал Роман такой обиды. Вместо пяти богатых поросских городов – один Полонный в Погорине, из-за которой и без того шли жаркие споры с Турово-Пинской землёй.

Ночью он не спал. Лежал в темноте, смотрел на тускло мерцающий огонёк лампады над иконой. Рядом, свернувшись калачиком, лежала Предслава. Она тоже не спала, но, прислушиваясь к дыханию мужа, дрожала от страха. В гневе сегодня Роман разрубил мечом лавку, и она заранее боялась за отца.

Устав лежать, Роман вставал, ходил, шлёпая босыми ногами по вощёным половицам, из угла в угол, потом опять ложился. Предслава, улучив миг, пробовала придвигаться ближе, но он скидывал с себя её руки:

– Пошла прочь, постылая.

– Да за что же? За что же ты со мной так? – шептала Предслава. – Чем же я тебе не потрафила?

– Батюшка твой… пёс поганый…

– Не трожь его! Он-то…

– Молчи! – Роман, только прилёгший, опять вскочил. – Слышать про него не могу! Со Всеволодом сговорился. Нарочно супротив меня замышляет…

– Да что ты такое говоришь-то? – Предслава села на постели. Длинная взлохмаченная коса её змеёй скользнула с груди. – Не мог батюшка того… Не хотел он!

– Не хотел? А крестное целование кто порушил? Поил меня на Горе, клялся… Иуда проклятый! Отольётся ему! – Не смей! – не выдержала Предслава. – Он великий князь, а ты…

– А я его… х-холоп? – Рассердившись, Роман опять начал заикаться. – Т-т…т-ты… Я не х-х… Н-н-ник-когда не б-был и не б-б… Дура!

Предслава вздрогнула, как от пощёчины. Лицо Романа пошло красными пятнами, глаза горели углями, и княгине представилось, что перед нею сам дьявол. Испуганно пискнув, она вжалась в угол, осеняя себя крестным знамением.

Роман с презрением посмотрел на перекошенное страхом, белое лицо жены, сплюнул и вышел вон.

* * *

На другой день сидел во главе боярского совета бледный, злой и невыспавшийся.

Чуя его гнев, бояре притихли. Когда их созвали в палату и они увидели глаза князя, многие перепугались – а Не всплыли ли их старые грехи. Семьюнок так вовсе начал креститься и читать по себе отходную. Вячеслав Толстый заохал и грузно осел на лавке. Порядком помятый боярин Остамир был единственным, кто ведал причину княжьего гнева и надеялся только, что на сей раз пронесёт.

Роман ещё задыхался от гнева, а потому говорил медленно, до белизны стискивая пальцами подлокотники.

– Призвал я вас сюда, мужи володимерские, – начал он, еле шевеля скулами, – дабы сообщить вам, что тесть мой Рюрик киевский оскорбил меня – отняв по крестному целованию на снеме полученные города… дал мне замес-то них… малый удел. Сам же нарочно крамолу сковал и отнятый у меня Торческ… сыну своему… Ростиславу… – передохнул, сцепив зубы, но про Всеволода Большое Гнездо поминать не стал. – Я за обиду спуску давать не намерен. Како аукнется, тако и откликнется. А посему думайте, бояре, как отплатить за обиду.

Бояре завертели головами. Про города Поросья многие слышали, надеялись получить от князя за верную службу места воевод иль посадников. Сбыгнев Константинич так вообще был уверен, что пошлёт князь его в Триполь с сыном Заславом – здесь, на Волыни, не было у них угодий, как в Галиции, и бояре надеялись получить от князя землю в удел.

Боярин Жирослав посверкивал глазами, словно всё знал заранее. Внимательно следивший за боярами Роман угадал его мысли и кивнул:

– Говори,боярин!

– Княже, обида – тебе бесчестье, – прижимая руку ко груди, заговорил боярин. – Отец твой в Киеве сидел, дед твой великим князем был. Прадеда Великим называли, а про пращура так вовсе песни складывают. Тесть твой тебя обидел неправедно и сие спускать никак нельзя.

– Ведомо, – снова начиная злиться, отмахнулся Роман. – Делать что?

– Неправедно судит князь Рюрик, – как ни в чём не бывало продолжал Жирослав. – Верных своих обижает, а неверных приближает.

Роман зло зафыркал – он не любил долгих речей, предпочитая действовать.

– Суть молви, боярин, – процедил сквозь зубы.

– Дозволь, княже? – нежданно вставил слово Рогволод Степаныч.

Сей боярин на советах говорил редко, но уж если и молвил слово, то веское. Роман его любил, сына его Мирослава держал в дружине, посылал гонцом по важным делам и всячески выделял. И сейчас он явно успокоился, когда слово взял его доверенный советник.

Рогволод Степаныч встал, огладил шелковистую светлую бороду, оглядел остальных бояр. Он ведал, что иные в любой день и час могли бы предать господина своего – Семьюнок и Жирослав первыми целовали крест Всеволоду Мстиславичу, когда тот на краткий год вокняжился во Владимире, и последними отступились от него. Остамир слишком осторожен, Вячеслав Толстый только полки хорошо водит, а какому князю служить – ему едино. Эти предадут – глазом не моргнут. Рогволод недолюбливал их, и бояре это знали.

– Верно сказал боярин Жирослав, – кивнул Рогволод Степаныч, – обижает верных князь Рюрик. Но не ты один обижен, княже. По смерти Святослава Всеволодича лишились Ольговичи законного стола. На снем их не позвали, княжьего слова они не слышали, совет без них волости делил. А великому киевскому князю следовало бы помнить, что в племени Ольговичей ныне старейшество у другого князя – ныне старший черниговский князь Ярослав Всеволодович, Святославов меньшой брат. Ему бы и наследовать княжение…

По мере того как говорил Рогволод, лицо Романа светлело. Выпрямившись, он внимательно слушал боярина, а потом вдруг пристукнул кулаком по подлокотнику.

– Значит, мнишь, надо у Ольговичей подмоги просить?

– Тако мыслю, – согласно кивнул боярин. – Зело сильны Ольговичи. Хоть и страдает Посемье от половецких орд, а всё же не оскудела земля Черниговская. Ярослав Всеволодович муж смысленый, братья его, особливо Игорь Святославич и Всеволод по прозванью Буй-Тур в ратном деле не новички. А уж Святославичи, что Глеб, что Мстислав, что Всеволод, – и вовсе готовы постоять за память отца и родовую честь… Да Всеволода ты, княже, должен помнить – ведь он как-никак на твоей двухродной сестре женат. Не чужой, стало быть.

– Не чужой, – кивал Роман. – Родня. Да только и сыны Святослава киевского Рюрику родней доводились.

– Уж прости меня, старика, княже, – улыбнулся Рогволод Степаныч, – коли, что не так молвлю, но родство с нынешним великим князем ты на себе испытал. Веришь ли ему? Святославичи тож в Русской земле доли не имели, како и отец их, хотя великим князем прозывался.

Больно кольнуло Романа упоминание о чинимой несправедливости, но теперь уже виделось ему решение.

– Верно ты молвил, боярин, – воскликнул он почти весело. – Обижены Рюриком Ольговичи, а сила у них немалая. Чинится на Руси несправедливость и долг наш восстановить наши права… Добро, – он встал, – пошлю гонца, предложу ему старейшество. А ты, боярин Рогволод, собирайся – поедешь моим послом в Чернигов.

Рогволод Степаныч прижал руку к груди, поклонился большим поклоном. За его спиной скрипели зубами остальные бояре и Жирослав первым. Ну что бы ему не тянуть с велеречием, а сразу сказать – сошлись, княже, с Ольговичами, давно они зубы точат на Киевскую Русь. Зависть томила его – послом быть почётно, а кроме того тебе за верную службу и земли, и награды. Но делать было нечего.