Текст книги "Роман Галицкий. Русский король"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 39 страниц)

Глава 2

1

Отшумела разгульная Масленица, начался Великий Пост. Наступила весна. Днём ярко пригревало солнышко, посинело и стало выше небо. В тёплый полдень с крыш звонко лилась капель. Как оглашённые, орали птицы. Отряхиваясь, осторожно ступали по остаткам ноздреватого снега куры, пили талую водицу.

Весна началась чуть запоздавшая, но дружная. Всё тянулось к солнцу, всё оживало.

Не было радости только в терему боярина Сбыгнева Константинича. Молодая боярыня Ярина Борисовна так и не оправилась после того, что учинил над нею князь Владимир. Первые дни она лежала пластом – тогда в её светлице толпами толпились знахарки и ведуньи. Благодаря их общим усилиям, в начале Поста Ярина пошла на поправку, но и тогда не оправилась совсем и всё больше сидела где-нибудь в уголке. Когда Заслав входил, поднимала жалобный, как у побитой собаки, взгляд и молчала. Не сумев добиться от жены ни слова, Заслав выходил, а Ярина плакала, глотая слёзы.

Только со старой нянькой Агафьей и могла иногда перекинуться словом боярыня. Старуха первая заметила, что с её воспитанницей приключилось неладное. Вроде бы оправилась Ярина, а в глазах тревога и боль.

– Опять хвораешь, ягодка, – заметила она как-то днём. – Бледная вся, аж круги под глазами синие. Поведай, – нянька коснулась рукой холодного лба Ярины, – об чем кручинишься?

– Ни о чём, – прошептала Ярина и отвернулась.

А коли так, сходи прогуляйся по улице?

Не пойду, – промолвила Ярина совсем тихо.

– Ну так займись чем-нибудь… Принести рукоделье?

Боярыня только покачала головой. Нянька смело уселась рядом, обхватила её за плечи тонкими руками, привлекла за голову к себе, гладя по спине и безвольно сложенным рукам.

– O-и-йо…о-и-йо, – вполголоса баюкала она девушку. – Не томись, не рви сердца, ягодка. Поведай, о чём болит сердеченько. Повести своей старой нянюшке.

– Тяжко мне, Агафьюшка! Ох, тяжко, – вдруг с надрывом вскрикнула Ярина и, обняв няньку, быстро, запинаясь, зашептала что-то ей на ухо. Та тихо охнула.

– Ягодка ты моя, – только и протянула она. – Да неужто…

Поверить в самом деле было трудно, да и сама Ярина не верила, больше страхами питалась, но от девок она слышала, от мачехи тоже, а теперь сама уверилась, что и с нею приключилась эта беда. Мечтала родить Заславу сыновей и дочерей, а вышло так, что под сердцем маленьким змеёнышем свил гнездо ребёнок князя Владимира, плод насилия.

– Страшно мне, Агафьюшка! Страшно! – со слезами в голосе промолвила Ярина. – Если правда – позору-то! Позору не оберёшься! Как жить! Как в глаза Заславу смотреть? Он взойдёт – а у меня всё холодеет внутри! Ведь ежели прознаются… чего делать-то? Помоги! Травки какой ни на есть найди!

– Да на что ж тебе травка-то? – шептала перепуганная нянька.

– А сама знаешь, на что! Не буду его дитя носить, и всё тут! – жарко шептала Ярина, цепляясь за неё дрожащими руками. – А не поможешь – в колодезь брошусь, удавлюсь! Только бы не жить! Только бы не позорить Заслава!

– Что ты! Что ты! – срывала с себя её руки Агафья. – Грех это великий!

– Грех такое терпеть! Агафьюшка! – Ярина заломила руки. – Помоги! Господом Богом заклинаю! Иначе… иначе не ищи меня на белом свете, вот те крест! – она быстро перекрестилась.

Нянька опасливо оглянулась на дверь – а ну, как подслушают. Ярина мелко дрожала, в глазах плескался ужас и отчаянная решимость. Решившись, старуха притянула девушку к себе, погладила по бледной впалой щеке, и та разрыдалась у неё на плече.

– Ништо, ягодка, – успокаивала её нянька. – Успокойся, красавица моя! Утри слёзки. Добуду я тебе травки, как есть, добуду!

– Спасибо, Агафьюшка! Век Бога за тебя молить буду. – Ярина, наклонившись, исступлённо целовала морщинистые руки старой няньки…

Старая Агафья сдержала слово. Миновало всего несколько дней, как она, выбежав куда-то на рассвете, опять толкнулась в светёлку молодой боярыни. Ярина, эти дни жившая как на иголках, – всё казалось, что вот-вот все увидят проклятый живот и догадаются о её позоре, – сама бросилась отворять.

– Ну что? Что? Принесла? – допытывалась она дрожащим голосом, просительно заглядывая ей в руки.

– Принести-то принесла, – нянька тискала в пальцах маленький узелок. – Да только ладное ли дело? Живое дитя губить…

– Не дитя то – змей подколодный! – воскликнула Ярина. – Всё нутро мне выесть хочет! Ни встать, ни сесть! В храм божий – и то ходу мне нет! Либо его изведу, либо самой мне в живых не быть!

– Что ж, – вздохнула старуха, – знать, тому и быть… С недоверием относилась она к принесённой траве. В посаде жила одна травница, именем Милуха. Была она вдовой, муж её помер через месяц после свадьбы, и все говорили, что Милуха уморила его сама. Но была она знатной травницей и знахаркой. Вся округа бегала к ней, чуть что приключится. Тая хозяйкину беду, Агафья не сказала ей всего – молвила только, что девка больна, лежит в горячке и сама прийти не может. Милухе не раз доводилось помогать девкам, что себя не соблюли. Она сготовила траву и научила Агафью ею пользоваться.

– Вот, матушка, – нянька осторожно развязала узелок и показала Ярине сухие ломкие корешки и стебельки травы, – материнка да пижма, да вех с борец-травой. Надобно половину сварить, вином развести да испить с молитвою, а после велить баньку затопить пожарче. Всё как рукой снимет!

– Снимет ли? – Ярина с тревогой смотрела на травки. Не верилось, что в них такая сила.

– Знахарка клялась, что снимет… Да не пужайся, ягодка! – Она погладила девушку по плечу. – А страшно – так я назад снесу?

– Нет! – Ярина схватила Агафью за руку. – Нет! Вари всё! До капельки!

– Да почто же до капельки, когда и половины хватит?

– Я сказала – всё! Всё!

Весть, что молодая боярыня хочет попариться в баньке, взбудоражила весь терем. Значит, на поправку пошло, коли Ярина Борисовна пожелала оставить свою светёлку. Приободрился и Заслав – скоро, совсем скоро он опять будет с женой. А его любовь поможет ей забыть учинённое насилие. Мучился Заслав, что не сумел оберечь жены, не спас её от князя. Мечтал искупить невольное зло.

Узнав о баньке, он сунулся к Ярине и застал её молящейся. Стоя на коленях перед образами, она клала частые поклоны и шептала молитву, крестясь на каждом слове. Заслав остановился на пороге, не смея помешать, и только прислушивался к срывающемуся голосу жены:

– Господи, прости и помилуй мя, Господи! Прости и помилуй мя! Прости…

Наконец она затихла, опустила руки. Заслав тихо кашлянул.

Ярина обернулась. Тревога, боль и страх привычно вспыхнули в её тёмно-вишнёвых глазах.

– Яринушка, – Заслав шагнул к ней, протягивая руки. – Прости меня, Ярина. Не ведал я…

– Нет! – воскликнула она, отстраняясь и вскакивая. – Нет! Нет!

– Ярина? – Он остановился, удивлённый. – Что ты?

– Не подходи! Христом Богом молю – оставь меня!

Из глубины послышался голос старой няньки, зовущей боярыню. Оттолкнув попытавшегося задержать её Заслава, Ярина птицей вылетела вон.

Баня была растоплена, и сенные девки уже приготовились сопровождать госпожу, но Ярина, бледная до зелени, с каплями пота на лбу и висках, пошатываясь, разогнала их всех и, не помня себя, ввалилась в предбанник. Горшочек со знахаркиным настоем стоял на лавке. Схватив его, Ярина жадно приникла губами к горлышку и единым духом выпила настой.

* * *

Из бани Ярину Борисовну несли на руках. Парились они вдвоём, сама боярыня и её нянька. Она-то и закричала, зовя на помощь, когда, стоило Ярине влезть на верхний полок, у неё нутром пошла кровь, да такая обильная, что залила весь пол. То ли от боли, то ли от жары, Ярина лишилась чувств и, падая, ударилась виском о полок. С разбитой головой, ослабевшую, её внесли в палаты и тотчас послали за знахарями.

Заслав не находил себе места, метался по терему и хотел то спалить проклятую баню, то душу вытрясти из Ярины, но допытаться, что с нею творится.

Кровь текла из Ярины так, что унять её удалось не сразу. И кровохлёбки настой пить давали, и бодягу к ранам прикладывали. Сразу стало ясно, что боярыня лишилась ребёнка, но судачили разное, и у Заслава, волей-неволей подслушивавшего обрывки речей, сжималось сердце от горечи и обиды. Дождавшись наконец, пока стихнет суета, он толкнул дверь в женину опочивальню.

Ярина, вытянувшись, лежала на постели, бледная и похудевшая, с синевой под глазами. Старуха Агафья, похожая в чёрном платке и тёмном сарафане на нахохлившуюся ворону, сидела над нею и встрепенулась, когда в покой взошёл Заслав.

– Кшыть! Кшыть, – зашикала она на него, привставая. – Спит она! Поди, боярин! После…

Заслав попятился к дверям.

– Кто здесь? – послышался в этот миг слабый голосок Ярины.

– Яринушка! – Сдвинув с места няньку, Заслав бросился к жене.

– Поди, боярин! Поди, – та вцепилась в него клещом. – Но Ярина подняла ресницы.

– Оставь нас, Агафьюшка, – слабым, но твёрдым голосом произнесла она.

Удивлённая старуха отступила, и Заслав сел на постель к жене, взял её тонкую прозрачную руку, сжал. Она совсем утонула в его большой руке.

Ярина смотрела на него сквозь ресницы и любовалась. Какой он красивый! Даже сейчас, когда под глазами легли тени, усы обвисли, а плечи сиротливо сгорбились. Чуя на себе её взгляд, Заслав долго не решался поднять глаз.

– Прости меня, Ярина, – выдавил он, наконец. – Не сберёг я тебя! Думал, счастливы будем… А оно вот как…

– Заслав, – тихо позвала она. – Заславушка… прости, коли сумеешь.

– Ни в чём ты передо мной не виновата!

– Прости, – настойчивее повторила Ярина. – Грех на мне великий! Опозорила я тебя. Сама опозорила – сама и ответ держу. А ты… когда помру, Богу за меня помолись!

– Ярина? – Заслав изо всех сил сжал её руки. – Да ты что?

– Грех на мне, – повторила Ярина. – Тяжёлая я была. В бане намедни плод потравила…

Она вздохнула, закрыла глаза. Заслав сидел, ни жив ни мёртв, всё ещё держа холодные, неживые руки жены.

– Князев плод, – шёпотом говорила Ярина. – Снасильничал он надо мной – я и понесла. Опозорила я тебя – как жить станешь? Как людям в глаза смотреть? Как со мной…

– Ярина, – Заслав выпустил руки жены, уронил лицо в ладони.

– Как бы ты со мной жил, с такою, – шелестел лёгкий голосок боярыни. – Сорому не оберёшься. Мой грех – мне и ответ держать. А ты – прости, коли сможешь, да помолись за упокой моей души.

Заслав сидел как каменный. Думать не хотелось. Мысли и чувства умерли. Он не заметил, как забылась сном Ярина, как тихо взошла нянька, и, когда она подняла боярина и стала выпроваживать его вон, вышел послушно, как малое дитя.

…Ярина умерла через два дня, во сне.

2

Дело со сватовством Галич и Волынь сладили быстро – словно две половинки одного яблока, притянулись друг к другу две старинные русские волости. Несколько раз съездили туда-сюда гонцы, а потом, по весне, когда миновала Пасха и подсохли дороги, привезли в возке из Волыни молодую княжну.

Встреча была пышной. Князь Роман вместе с дочерью отправил троих именитых бояр – одного приставленного служить княжне вместе со всем семейством, а двух других заради пышности. Этими двумя были Рогволод Степаныч и Иван Владиславич, имевшие и тайное поручение к галицким мужам.

Княжна Феодора, маленькая, коренастенькая девочка с выбившимися из-под венчика чуть вьющимися волосами, еле ступала между двух боярынь. Одетая как взрослая, она казалась куколкой. Княжич Василько, бывший старше её всего на четыре года, держался независимо. Девчонок он не любил, свершавшегося действа не понимал. Пока шло сватовство – обряд вели взрослые, дети только стояли и глазели по сторонам, – и венчание, он успел соскучиться и всё вертелся из стороны в сторону, забывая креститься в нужных местах. Дядька, приставленный к княжичу, то и дело одёргивал малолетнего жениха, принуждая вести себя пристойно:

– Перстом носа не чисти, княжич! Нелепо сие и непотребно!

Феодора же так устала, что расплакалась в разгар венчания, закапризничала, и из церкви её несли на руках и сразу после венчания уложили спать. Тут же отправили в детскую и её нареченного супруга, а взрослые поднялись в княжеские палаты, где для них был устроен пир горой.

На пиру рекой лились вина и меды. Князь Владимир много пил и был совершенно счастлив. От свалившегося на него счастья он был совершенно пьян. Вино лишь довершило дело, и с полпира князь захмелел и мешком обвис на своём столе, уронив голову, и захрапел. На другое утро он проснулся с больной головой, кликнул слуг, велел подать мёду опохмелиться и за своими болячками совершенно забыл о боярах из Владимир-Волынского.

Те не теряли времени даром. Ещё не поросла быльём смерть молодой жены Заслава Ярины, и боярич горел желанием поквитаться с князем. Отец умершей боярыни, Борис Семеныч, хотел того же. Нашлись и иные недовольные – кого князь Владимир обделил, раздавая вотчины после вокняжения, кого выгнал из думной палаты за излишнюю резкость и желание, чтобы князь чаще проводил время с боярами и помене пировал и гулял. У кого княжеская охота потравила поля, у кого пострадала сестра, невеста или дочь. Нашлись и такие, кто просто хотел, чтобы исчез князь Владимир, а куда – неважно.

* * *

Город Владимир-Волынский стоял над рекой Бугом, по которой шли вниз по течению суда в Польшу, а оттуда – в Немецкое море и далее в Европу. Отсюда Европа была ближе всего – иногда и ветра, казалось, долетали чужие, с иным привкусом и голосом. Но русскому человеку, жившему в тех краях, с детства были привычны и сами ветра, и страны, откуда они приходили. Близкими соседями были ляхи – часто ходили они на Русь войной, а часто и выступали союзниками. Не раз ляшские короли за звонкую монету отправляли своих воев на помощь русским князьям, когда те делили наследство. Не раз и не два ехали в Краков русские княжны замуж за тамошних королевичей, а потом польские принцессы становились жёнами русских князей. Даже в русских былинах пели песни о «королевичах из Крякова», у которых были те же беды и тревоги, что и у былинных витязей.

Древний Владимир-Волынский был заложен на Волыни ещё Владимиром Старым, Красным Солнышком. Ныне разросся он, обнёс себя крепкими стенами. Высоко в небе сверкают купола божьих храмов, горделиво стоят боярские терема, выше их всех – княжеские палаты.

Далеко видать из косящатого окошка – видно стену, боярские подворья, улицу, купола двух храмов – Рождества и Успения. За ними стена, а дальше посад, спускающийся к реке. За рекою поля и леса, деревни и погосты. Вьётся вдоль берега дорога, спешит в город Белз, где сидит верный друг, младший брат Всеволод.

Стоя у отволоченного окошка, князь Роман Мстиславич смотрел вдаль. Велика и обильна земля Волынская, не зря из-за неё в прошлом проливалась кровь, не зря здесь сидит он, старший сын второго сына первенца самого Владимира Мономаха. По роду и крови сидеть ему в свой черёд на киевском столе, и Волынский удел – тому подтверждение. Абы кому его не оставят.

Почти восемнадцать лет прожил он тут. Свыкся с землёй, врос корнями, полюбил. Хоть и провёл детство в Польше, при дворе короля Казимира, коему сестрой приходилась матушка, Роман оставался русским князем. Его всегда тянуло на родину, и сейчас он тихо радовался тому, что живёт на Руси.

Но мятежная душа, унаследованная от отца, деда, прадеда и, пуще того, самого Владимира Мономаха, не давала ему покоя. Несмотря на невеликий рост – в роду Рюриковичей все, как на подбор, были высоки и часто сухощавы, – Роман был ловок в движениях и силён. В юности пришлось ему побывать Новгородским князем, водить полки против самого Андрея Боголюбского, ходил под Торопец с воеводами Ярослава Владимирковича Осмомысла, позднее воевал с соседями – и мечтал о большем. Но как встанешь на брата, на соседа? Идти войной на своих? Но как воевать? И без того много крови льётся в усобицах.

Встрепенулся Роман, словно былинный Илья Муромец, что тридцать лет на печи сиднем сидел, а потом, разбуженный каликами, встал и пошёл в мир совершать подвиги и защищать землю Русскую. Очнулся, когда услышал о смерти старого Ярослава Осмомысла. Богатая Галицкая земля, что вечно с Волынской Русью была соседом, осталась без наследника. Люди там жили одного племени, города приграничные и вовсе часто считались общими, да и сам воздух, верно, здесь такой, что сидящий на Волыни князь не мог спокойно смотреть на Галич и Перемышль. Тако повелось ещё от прадедов, когда нечестивый Давид Игоревич волынский науськал великого князя киевского Святополка Изяславича ослепить соседа своего, Василька теребольского – волынский князь галицкого.

И сейчас Роман вдруг понял, что должен заполучить Галич.

Сперва ему казалось, что судьба на его стороне. Ярослав поставил над городом нелюбимого всеми сына Олега Настасьича. Но бояре и народ выгнали князя и вернули законного сына, Владимира. Утвердился он там прочно, и Роман понял, что надо искать другой путь.

Таким путём стала для него старшая дочь, Феодора. Меньшая, Саломея, ещё качалась в колыбели. Издавна союзы между князьями крепились браками их детей – и Роман, не раздумывая, предложил руку четырёхлетней девочки восьмилетнему мальчику. Ждать, пока дети подрастут, он не мог и не хотел.

Ездившие в Галич бояре привезли ему добрые вести – галичане худо живут за своим князем. Есть среди них недовольные. Есть те, кто готов и кровь княжью пролить в отместку за причинённое зло. Роман любил таких людей.

Скрипнула дверь, прошуршало платье. Роман обернулся.

На пороге стояла княгиня Предслава. Скромно одетая, в домашнем тёмном сарафане и расшитой кофте. Волосы убраны под убрус[9]9
  Убрус – старинный русский женский головной убор, платок.


[Закрыть]. Тёмные глубокие глаза, не отрываясь, осуждающе смотрели в лицо Роману. Усталое лицо хранило следы слёз.

– Зачем? – всхлипнула она. – Зачем ты это сделал? Княгиня тяжело переживала разлуку с дочерью. Девочку увезли позавчера, а она всё не могла успокоиться.

– Всё плачешь? – сухо молвил Роман. – Пора бы перестать!

– Сердца у тебя нет! – голос княгини дрогнул. – Дитя ведь она совсем! Неужто тебе не жалко было? Родное дитя да на чужую сторону!..

– Ты тоже на чужую сторону от родни уехала.

– Так то я! А Феодору-то? Она ведь…

– Она княгиней будет галицкой! – повысил голос Роман. – А я через неё всем Галичем управлять стану. Всей Червонной Русью!

– Власть! – вскрикнула Предслава. – Ты о власти только и думаешь! Ради неё родное дитя готов в жертву принесть!

– От кого слышу сие? – деланно удивился Роман. – Отец твой вона как в Киев вцепился – Мономашич с Оль-говичем согласился власть делить: только бы в Киеве, только бы старшим в роду!

– Ты отца мово не трожь! – закричала Предслава. – Он дочерьми не торговал!

– Цыц, баба! – не выдержал Роман. – П-п-п… п-пошла в-вон!

Красивое лицо его налилось кровью, глаза сузились, ноздри горбатого хищного носа изогнулись. Сжав кулаки, он пошёл на жену, и Предслава отшатнулась. Она редко видела мужа в гневе, но прекрасно понимала, что в такие минуты лучше не вставать у него на пути. Будучи разъярён, как дикий бык-тур, Роман терял над собой власть. От волнения он становился косноязычен, заикался и не мог иногда связать двух слов, и тогда кулаки, меч или любое другое оружие под рукой заменяли ему слова.

– Душегуб! Изверг! – всхлипнула Предслава, но прежде, чем Роман издал ещё хоть звук, выскользнула вон.

Роман со свистом выдохнул сквозь зубы и, ругнувшись, разжал кулаки. Предславу он не любил – взял её по расчёту и до сей поры предпочитал нелюбимой, пошедшей в половецкую материну родню законной жене незаконных случайных любовниц. На чёрноволосого красавца были падки молодые боярыни, посадские девки и бабы, да и холопки в терему нет-нет да и бросят на князя тревожно-ласковый взор. Иногда Роман отдыхал в объятиях какой-нибудь ласковой девки, но сердце оставалось холодным. В сердце у него была только Русь.

3

Малое время спустя донеслись издалека тревожные вести – снова в Галиции появился Олег Настасьич.

Долго жил он – ни князь, ни гость, ни пленник, – во Вручем. В княжьем городке Рюрик Ростиславич не появлялся, гонцы от него наезжали редко, всё больше по наместническим делам. Он забыл об Олеге и только досадливо отмахивался, когда тот присылал ему гонцов, напоминая о себе.

У Рюрика в те дни были иные заботы. На севере, в Залесье, во Владимирской Руси, набирал силу младший сын Юрия Долгорукого, Всеволод Юрьевич. Силён был Юрьев корень – достаточно вспомнить усобицы десятилетней давности, когда не на живот, а на смерть дрались за Юрьево наследство его внуки Ростиславичи со своими дядьями, младшими Юрьевичами. Ныне всему голова Всеволод – кому хочет, тому и прикажет. Далеко вперёд глядел Рюрик Ростиславич, чуял, за кем сила и, хотя сидел князем в старейшем городе, в Киеве, но понимал, что без союза с Владимирской Русью не будет ему покоя. Потому и ладил женить старшего сына Ростислава на дочери Всеволода, Верхуславе. И не беда, что жених и невеста ещё дети – одному четырнадцать, другой всего восемь годков, – дети вырастают, а князья взрослеют ещё раньше. В десять-одиннадцать лет мальчика сажают на стол, в двенадцать берут в боевые походы. Ныне дело о сватовстве уже совсем сладилось – невесту ждали в Киеве на Борисов День. До Олега ли Настасьича было Рюрику?

Тот и сам понял, что никому из князей нет до него дела – как прежде скитался без пристанища брат его Владимир, изгнанный отцом из Галича, так и ему пришла пора хлебнуть горького мёда.

Но Олег был молод, смириться не захотел. Ему ли мириться, когда у всех князей, даже изгоев, есть какие ни на есть города для прокорма, а у него ничего? И делиться никто не станет. Остаётся одно – действовать самому. Те немногие бояре, что жили во Вручем, советовали испросить помощи у Казимира польского. Олег послушался совета и поспешил в Польшу.

Казны у него с собой было немного, но Казимир, улещенный посулами богатой добычи, согласился и отправил с Олегом несколько своих полков с воеводами. И вот теперь Олег приближался к границам Галицкого княжества.

* * *

Смутно было в Галиче в те дни лета 6696 – полнилась через край чаша боярского и народного терпения, крепло недовольство Владимиром Ярославичем. Как к себе домой, заезжали наушники Романа Мстиславича, без опаски вели крамольные речи, чтобы изгнать Владимира, а на его место взять нового князя – Романа. Упирали на то, что Роман сумел оградить свой край от литовцев и ятвягов, был витязем храбрым, в роду своём не изгой, знаменитому Мономаху родной правнук и будущий великий князь киевский. Не забывали, что дочь Романа, юная Феодора, замужем за сыном Владимира, и, коли неохота боярам менять князя, то могли бы поставить малолетнего Василька Владимирича, за него покамест правили бы сами бояре, а тот же Роман Мстиславич мечом защищал вотчину дочери и будущих внуков.

Про меч и щит поминалось не зря – ляшское войско уже стояло на галицкой земле. Бояре собрали думу, порешили призвать князя Владимира, чтобы защитил свою землю от вторжения, но у того в тот день опять после пира болела голова. Дотащившись кое-как до думной палаты и с угрюмым видом выслушав речи бояр, он пожал плечами и молвил:

– Отец мой сам никуда не ходил – за него полки воеводы и союзные князья водили. Вот и мой вам сказ – собирайте полки да кликните отцовых воевод. А коли вам какой князь в походе надобен – так позовите соседей. Сват мой, Роман Мстиславич волынский, не откажет – сам пойдёт, али брата меньшого с вами отправит. С тем и ушёл.

На совет бояре собирались то у патриарха, то в хоромах именитых бояр. Принимал гостей и Сбыгнев Константинич. Дом его ещё носил траур по безвременно почившей Ярине Борисовне. Совсем спавший с лица Заслав с угрюмым видом слушал речи Романовых посланцев, до белизны сжимая кулаки.

Заводилой смуты был Рогволод Степаныч. Он и сейчас держал речь.

– Вы только погляньте, бояре, каков у вас князь! – говорил он. – Много обиды вы от него терпите, а сколько ещё терпеть будете?

– Христос-от терпел и нам велел, – чуть хрипловатым, не певческим голосом отвечал патриарх.

– Христос за правду терпел, а вы почто должны за кривду страдать? Созвали бы вече да и крикнули бы князю: «Не люб!» Думаете, ослушается? Помните, как Олега-то Настасьича сковырнули?

– Да нынче он назад ворочается, – подал голос Захарий Незваныч, один из гостей, не родовитый, но богатый. – Да не один – с силой ратной!

– Его бы позвать, – начал было Борис Семёнович и осёкся – так насмешливо-властно глянул на него волынский гость.

– Нашли, на кого надёжу возлагать! – усмехнулся боярин Рогволод. – На вашу землю ляхи идут – не столько Настасьича сажать, сколько грабить и зорить вотчины! И думаете, помилует Настасьич, егда на стол сядет, тех, кто Владимиру служил? Не отдаст ли их земли на поток и разграбление?

Бояре заёрзали на лавках, стали переглядываться. Среди них было много таких, кому не был люб ни один из князей. Но находились и те, кто считал, что Настасьич с ляхами опаснее Владимира.

– Думайте, думайте, бояре, – не спеша подначивал Рогволод Степаныч. – Ваша земля, вам здесь жить. Надобен вам такой князь, как Владимир?

Заслав сжал кулаки так, что хрустнули суставы, поиграл желваками на скулах.

– Да я бы его, – процедил он, и все сразу покосились в его сторону, – сам бы… своими руками… за Ярину…

Ярина умирала туго. Весь день металась в горячке, то просила у всех прощения, то проклинала. Потом затихла, задремала – и не проснулась. Бессонными ночами перед взором Заслава вставало её бледное личико – заострившееся, с маленьким, скорбно сжатым тёмным ртом и длинными ресницами на бледных щеках. Такой она лежала в домовине на санях. Такой он будет помнить её всю жизнь и не успокоится, пока не отомстит Владимиру Ярославичу.

– Убить?

Слово прозвучало, и бояре переглянулись. Редко лилась на Руси княжеская кровь. Гибли князья в битвах, умирали после от тяжких ран, как и все, хворали. Но чтобы не от честного меча, стрелы или копья – а погиб князь от наёмных убийц?.. Сказывали в Галиче старины о том, как по навету Давида Игоревича волынского ослеплён был Василько Ростиславич теребовльский. Слышали про убиение Игоря Олеговича киевлянами. По всей Руси прокатилась и злая весть о том, как зарубили в Боголюбове бояре Кучковичи князя Андрея Юрьевича Боголюбского. И вот опять? Уже не где-то там, а у них, в Галиче, опять прольётся княжеская кровь?

Заслав тревожно вскинул голову.

– Вот, бояре, я готов, – молвил он. – Ни смерти, ни молвы не устрашусь. Только бы добраться до Владимира, уж я его…

Сбыгнев Константинич тихо охнул, потянулся к сыну. Другие бояре облегчённо переглянулись.

– Ничо, – кивнул Захарий Незваныч, – перемелется – мука будет. Вече мы подымем. Город встанет, а тамо… Решено, бояре?

Некоторые закивали. Иные вслух выражали своё одобрение, иные помалкивали.

– Нет, – молвил Игнат Родивоныч, боярин старый; бывший думцем ещё у Ярослава Владимирковича Осмомысла, – не дело творится! Кровь княжью лить – али мы Кучковичам родня? Али с киянами заодно? Али не нашим князем был Василько теребовльский? Не дело княжью кровь лить! Не дело!

Его неожиданно поддержали – оказалось, не все бояре всерьёз хотят смерти Владимиру. Громче всех, как ни странно, защищал Владимира недавний тесть Заслава Борис Семеныч.

– Верно Захарий речёт! Нелепо сие! – возмущался он. – Да и что мы хотим? Прознаются в иных землях – нам же головы не сносить! А приятели Владимировы? А Ивановичи братья? А Кузьма Ерофеевич? А Квашня Давидич? Да рази ж они одни? Вот ужо попомните – прознаются они, что мы тут замышляем, да и нас самих передавят, как клопов!

Бояре долго ерепенились, но плетью обуха не перешибёшь. Даже патриарх, к коему пришли за советом, важно покивал головой и согласился, что убивать Владимира – грех ещё больший, нежели он имеет перед Галичем.

А ляшское войско уже стучало сулицами[10]10
  Сулица – короткое металлическое копьё с каменным, костяным, металлическим наконечником (дротик).


[Закрыть] в городские ворота. Уж пылила на дорогах конница короля Казимира, и надо было оберегать родной город.

Спешно кликнули клич, и на зов Галича отозвался Всеволод Мстиславич, младший брат Романа Волынского. Владимир Ярославич на весть о том, что вместо него Галич пойдёт защищать другой князь, только пожал плечами. Отец его тоже не ходил сам в походы, галичан вечно другие водили в бой – ему ли рушить старину?

Но, как ни странно, это и было той последней каплей, что переполнило чашу боярского терпения.

– Не люб нам такой князь! – шумели бояре на вече. – Как есть не люб! Вороги к Галичу подходят, а он пиры закатывает да чужих баб тискает! Эдак всё пропьёт, прогуляет!

– Пристало нам, бояре, о своих животах самим позаботиться, – подначивали народ Борис Семеныч да Рогволод Степаныч, коего уже в Галиче почитали за своего. – Гнать Владимира в три шеи, а самим другого князя позвать!

Последнее слово опять было за патриархом. Тот выслушал бояр, покивал большой гривастой головой и, наклонясь вперёд, налегая на посох всем телом, весомо произнёс:

– Велик грех Владимира Ярославича перед Галичем. Кровь его лить – не по-христиански, ибо князь Богом на земле над людьми ставлен. А вот изгнать за пределы за деяния богопротивные – на сие даю благословение...