Текст книги "Роман Галицкий. Русский король"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 39 страниц)

2

Тяжко в те дни было в терему боярина Остамира. Захворала боярыня Мария, который день не вставала с ложа. Похудела, побледнела, под глазами легли круги. Днём и ночью не отходили от неё знахарки, и в бане её отпаривали, и примочки к синякам прикладывали. Синяки-то прошли, опухоли от ушибов спали, а только всё одно – слабела боярыня не по дням, а по часам. Лежала пластом и только тихо плакала, глядя на огонёк лампадки. Тяжко ей было расставаться с белым светом, жалко было детей – дочку Софьюшку да сына Егорушку.

Сам боярин тоже не находил себе места. Он то заходил к жене, пряча глаза, пробовал разговаривать с нею, то лютовал и вымещал злобу на своих холопах и дружинниках. Люди ходили тише воды, ниже травы, боясь, как бы боярыня не померла, – тогда не пришлось бы им кровушкой поплатиться за её смерть.

…Убедившись, что боярыня задремала, её дворовая девка Опраска мышью выскользнула вон. Торопясь, пока не воротился боярин, уехавший в церкву к обедне, она тихонько прокралась в подклеть, где за загородкой на лавке, уронив взлохмаченную голову на руки, лежал давешний поротый на конюшне боярский дружинник.

Никто не видел Опраску. Прихватив на поварне горшок с утренней кашей и завёрнутое в тряпицу бобровое сало, она прокралась в подклеть, притворила за собой дверь и шёпотом позвала:

– Андрейка! Жив ли?

За загородкой было тихо, но Опраска на цыпочках подобралась, откинула холстину. Бережно укрытый чистым рядном, парень спал, склонив голову на руки. Пряди волос прилипли к его лбу, на котором бродили тени тревожных снов.

Опраска села рядом, погладила его по взмокшим волосам.

– Андрейка, – шёпотом позвала она. – Проснись, Андрейка!

Парень вздрогнул всем телом, распахивая глаза.

– Кто?.. Что? – глянул шальными глазами через плечо, узнал Опраску. – Ты?

– Я, миленький, я, – девка наклонилась, отёрла рукавом его лоб. – Я тута тебе каши принесла, поесть малость, да сальца – спину смазать. Больно?

Андрейка осторожно напряг руки, приподнимаясь на локтях, и застонал, бессильно падая на жёсткую постель.

– Вот ведь как тебя боярин-то, – жалостливо вздохнула Опраска, разматывая тряпицу с салом и принимаясь бережно, кончиками пальцев, смазывать только-только подживающие рубцы.

– Зверь он, – тихо произнёс Андрейка, – лютый зверь. Изверг!

– Лют наш боярин, – соглашалась Опраска. – Боярыню-то, голубку, тоже шибко поколотил. Который день не встаёт. Боимся, как бы вовсе не померла, – тогда нам житья не станет.

– Уйду я, – уронив лицо на руки, глухо проговорил Андрейка.

– И-и! – Опраска даже отпрянула. – Да ты что? В бега? Да ведаешь ли, чего тебя ждёт?

– К князю пойду. Небось, где-нибудь, а сыщу заступу.

– И думать не моги, – Опраска решительно взялась за дело, да так, что Андрейка под её руками только морщился и скрипел зубами. – Нешто правду найти можно? С Богом не борись, с боярином не судись. Да и не держит на тебя зла-то боярин. Отлежишься, а там как Бог даст.

– Всё одно – уйду, – упрямо шептал парень. – Что в омут головой, что к боярину на подворье.

Опраска только качала головой. Андрейку она знала сызмальства – что брат и сестра росли в деревне. Слыла Опраска знатной певуньей, ещё девочкой была, а уж звали её на свадьбы и все праздники песни петь. Вот боярыня её и приметила, к себе взяла – шибко любила Мария долгими зимними вечерами послушать хорошие песни. Андрейку Опраска уж после сманила, как зачастил он к сестре на боярское подворье. Ловок оказался отрок, с конями управлялся – дай боже! – вот и попался к боярину Остамиру на глаза. Определил его сперва конюшим, а после дал стремя держать, мечом препоясал и в дружину ввёл. Было сие счастье этой весной, а летом кончилось оно, остались только горечь и тоска.

Твёрдо решил Андрей уйти от боярина – чуть только раны подживут. А куда уйти да как дальше жить – про то не ведал. Молодость, она наперёд заглядывать не умеет.

* * *

Ярослав Всеволодович черниговский сперва надеялся на то, что по следам отца и брата станет соправителем киевского князя из рода Мономашичей. Но Рюрик Ростиславич около года правил один, а после, заручившись поддержкой Всеволода Юрьевича, созвал княжеский снем, на который пригласил только свою братию и распределил волости между родней – братом, сыновьями, сыновцами и свойственниками. Ни Глебу Святославичу, женатому на одной из его дочерей, ни Святославу Игоревичу, сыну Игоря новгород-северского, тоже женатому на Рюриковне, места на том снеме не нашлось.

Не описать, как порадовался Ярослав черниговский послу от Романа волынского. Не каждый день приходят такие вести. Правда, волынский князь ходил в подручниках у Рюрика киевского, но князь – не слуга или холоп, он сам может выбирать себе союзников. Ярослав сослался с братьями – Владимиром Всеволодовичем и Игорем и Всеволодом Святославичами, призвал сыновцев, детей покойного брата, держал совет с ними, а после отправил Роману с его же послом ответ и богатые дары.

Весёлый был в княжьем тереме пир, как воротился из Чернигова Рогволод Степаныч. В нетерпении ожидавший его Роман вышел на крыльцо встречать боярина, при всех спросил, каково справил тот посольскую службу и, услышав, что Ольговичи согласны все, как один, обнял и облобызал боярина. И сейчас, когда гремел в его честь почётный пир, Рогволод Степаныч сидел по правую руку от князя, пил из одной чары с ним, ел с одного блюда и хмелел от ласковых взглядов Романа.

– Ну, сказывай, как принимали тебя Ольговичи? – пригубив мёд, спрашивал князь. – Не было ли в чём обиды?

– Что ты, княже, – улыбался Рогволод. – Умеют на Черниговщине соблюсти обряды. Ни в чём обиды мне не было, ни разу меня местом не обидели, пир тебя ради устроили, за твою честь чаши поднимали.

– Зело приятно сие слышать, – кивнул Роман. – Честь посла – княжья честь. За то награжу тебя, Рогволод, – како получу от Рюрика всё, что мне по роду положено, в первом же городе быть тебе моим посадником!

– Княже Романе, – оторопев, боярин отшатнулся, прижимая руки к сердцу. – Да за это, княже…

А Роман уже встал, поднимая чашу, и пирующие тотчас оборотились в его сторону.

– Здоровье посадника моего во граде Торческе боярина Рогволода Степаныча! – провозгласил Роман и первым осушил чашу.

На боярина обрушился целый шквал ликующих возгласов – одни спешили первыми поздравить, другие уже просили себе или своим детям мест при новом посаднике. Рогволод был вынужден допить свою чашу до дна, но произошедшее так разволновало его, что, охмелев, он пил уже чашу за чашей и не заметил, как свалился бородой на стол и захрапел.

Роман ушёл с пира в числе последних. Ушёл уже, когда большинство бояр и дружинников мирно спали, повалившись под столы или вытянувшись на лавках, и только несколько самых крепких ещё сидели в дальних углах, неспешно потягивая медовуху. Сегодня он был хмелен, и радость туманила его разум.

Покачиваясь на нетвёрдых ногах, он отправился к жене.

Предслава задремала, поджидая мужа, но сейчас же встрепенулась, когда стукнула дверь ложницы, поднялась на постели.

– Роман?

– Не спишь? – усмехнулся князь, стаскивая через голову рубаху. – Подь, сапоги сыми.

Предслава соскользнула с постели, встала перед Романом на колени. Тот тяжело осел на ложе, тёплое от тела жены, провёл ладонью по перине и невольно сравнил её с телом Предславы. Оно было таким же мягким,– нежным, тёплым. В нём так же он тонул, забываясь. Предслава… Рюриковна…

Она стянула один сапог, потащила с ноги другой, когда почуяла в муже перемену. Вскинула глаза – Роман сидел и пристально смотрел на неё, и в глазах его, хмельных, было что-то странное.

– Романушко, – привстала, потянулась, обнимая его колени, прижалась грудью, вся подавшись вперёд. – Романушко, сокол ты мой ясный!

– Любишь меня? – вдруг спросил Роман.

– Люблю. Ох, как люблю! – тут же откликнулась Предслава и приподнялась, ласкаясь.

Как давно муж не ласкал её! Горячая половецкая кровь заиграла в Предславе, страсть, известная лишь вольным степным дочерям, – хочу, дарю, не хочу, так прочь гоню! Мягкая, тёплая, сладко пахнущая травами – мыла голову хмелем и ромашкой, чтоб волос был гуще, крепче и блестел, – княгиня прильнула к князю, угнездилась на его коленях. И он обнял её податливый стан, привлёк к себе, целуя и обдавая запахом вина.

– Любишь меня? – обжёг губы горячим дыханием.

– Люблю! Люблю! – исступлённо шептала Предслава. -Больше жизни люблю!

– Больше отца-матери?

– Больше! Больше! – Княгиня уже потеряла голову – в кои-то веки раз муж ласкал её на ложе. Ей вдруг подумалось, что от такой ночи любви непременно родится долгожданный сын. Но Роман вдруг остановился, упираясь ладонями в перину и приподнимаясь над женой.

– Ты вот что, Предслава, – прошипел он, – ты забудь про своего отца. Нету его у тебя, да и не было.

– Как же это – не было и нет? – искренне удивилась княгиня. Только что всё было так хорошо – и вдруг! – С чего бы это?

– А с того! Крепко обидел меня твой отец! – Глаза Романа сузились. – Пожадничал – дал сперва Поросье, а после сговорился со Всеволодом, да через его руки назад заполучил.

– Но он же не хотел! – воскликнула Предслава.

– Ежели не хотел отдавать, неча было манить, – отрезал Роман. – А так – Полонный мне кинул, как кость псу. Боится он меня.

– Да как же это можно? – Почуяв перемену в муже, Предслава опять потянулась к нему, ласкаясь, но Роман был холоден и плечи его казались каменными. – Батюшка, он добрый. Он хочет, чтобы всем было хорошо, чтобы мир был на Руси.

– У нас на Руси так – одному милость, а всем обида, – отмолвил Роман. Отстранился, сел на постели.

– Не веришь ты отцу!

– За что ему верить? Да и не отец он мне… А тебе и подавно! – обернулся Роман на жену. – Без него обойдусь.

– Да как же это? – Предслава перекрестилась. – Да что ты такое задумал?

– А то не твоего бабьего ума дело! – повысил голос Роман. – Найдётся, кому за меня постоять! Не один я Рюриком обижен. Ольговичи тоже не у дел остались. Вместях сыщем на него управу. Не всё коту Масленица, бывает и Велик Пост!

Предслава содрогнулась от холодного голоса, которым были сказаны слова, осторожно потянулась к мужу, но Роман вдруг встал и вышел вон.

Когда за ним захлопнулась дверь, княгиня рухнула лицом в перину и забилась в беззвучных рыданиях. Страшно ей было и за отца, и за мужа. Непростое дело затеял Роман – предать великого князя, из союзника стать его врагом, найти себе иных покровителей. Что будет с Волынью, коли его борьба завершится неудачей?

3

И началось. Во все концы поскакали из Владимира-Волынского гонцы – мчались они в Бельз, в Червен, в Луцк и Берестье, скликали княжьих людей под Романовы стяги. Другие гонцы спешили в Чернигов и Новгород-Северский – упредить Ольговичей, договориться, когда и как выступать. Но были и третьи. Мчался в Киев гонец от Предславы. На свой страх и риск отправила княгиня верного человека к отцу – пущай уведает Рюрик Ростиславич, что задумал зять его, Роман волынский: от великого князя отступился, клятвы разорвал и ищет союза с давними врагами.

Роман спешил. Ударить следовало поскорее, чтобы не успел Рюрик собрать полки и заручиться поддержкой Всеволода Юрьевича. Но не ждал, не гадал Роман, что уже опоздал он и успел только несказанно удивиться, когда явились к нему послы из Киева.

Не ждал Роман послов, не думал, что доведётся побеседовать с Рюриковыми людьми прежде, чем сойдутся дружины в ратном строю. Когда доложили ему о том, что за гости пожаловали, он велел придержать послов в сенях, а сам закрылся в светёлке.

Разные мысли приходили к нему на ум. Был Роман подозрителен, всюду видел врагов, а сейчас, когда готовились непростые дела, и вовсе зверем смотрел. Но, что бы ни случилось, а великокняжеских послов прежде времени сердить не следует – не должен Рюрик ни о чём догадываться до поры. С тем и повелел он кликнуть послов в палаты.

И когда увидел идущего первым Чурыню, сразу и захолонуло его сердце и отлегло от него. Ведал наверняка Роман, что нравился он Чурыне. И боярин тоже потворствовал ему – когда собирались князья на совет, что бы ни присоветовал Роман, со всем соглашался Чурыня, старался убедить в правоте волынского князя и Рюрика. Но в последнюю их встречу именно Чурыня принёс ему недобрую весть. И, взглянув в умные, чуть раскосые глаза боярина, Роман догадался – не с добром прибыли гости из Киева.

– Здрав будь, князь Роман Мстиславич, – поклонился ему Чурыня большим обычаем.

– И вы здравы будьте, гости киевские, – спокойно ответил Роман. – Каково здоровье тестя моего, Рюрика Ростиславича?

– Милостью Божьей жив и здоров отец твой, чего и тебе желает.

– Рад это слышать, – кивнул Роман. – С чем послал вас тесть мой?

Чуть сонное, важное лицо Чурыни вмиг стало жёстким, взгляд презрительным, и как-то сразу вспомнилось, что текла в его жилах половецкая кровь. Сопровождавшие его бояре придвинулись к нему теснее, словно от этого зависело, что сейчас скажет старший посольства.

А Чурыня полез за пазуху и не спеша выпростал несколько пергаментных свитков. Подержав их в руке, словно взвешивая, он вдруг с хрустом смял их в кулаке и швырнул на пол к ногам Романа.

– А послал меня князь Рюрик киевский, чтобы тебя, Роман, устыдить, – голос его задрожал от напряжения. -Ведомо ему, что снюхался ты с Ольговичами, кои вороги князю нашему, предлагаешь Ярославу черниговскому старейшество в Киеве, ладишь его на золотом столе посадить, древние обычаи нарушив. Отрёкся ты от Мономахова корня, так и Рюрик, князь киевский, от тебя отрекается и ворочает тебе твои крестные грамоты и объявляет, что нет отныне промеж вас мира, а будет война.

Роман опустил глаза, посмотрел на смятые грамоты. Рюрик от него отрёкся.

– Не много ли берет на себя тестюшка мой? – молвил он холодно. Чурыня взглянул ему в лицо и невольно отпрянул. Роман сейчас был страшен – глаза метали молнии, резче стали скулы, горбатый нос ястребиным клювом нависал над сжатыми в ниточку побелевшими губами, на щеке дрожала жилка.

– Рюрик – великий князь…

– Всеволод – великий князь! – оборвал Роман.

– Всеволоду про твоё самоуправство ведомо, – ответил Чурыня. – Скачут по дорогам гонцы, везут во Владимир-Залесский вести. А тебе – слово князя Рюрика. Берегись, Роман. Все худые дела твои в Киеве ведомы и несть тебе прощения. А за то, что порушил ты клятвы верности и отрекаешься от великого князя и службы ему, за то ныне аз обличаю тебя, аки клятвопреступника, и бесчестье тебе за то!

Даже не взглянув на Романа, Чурыня повернулся и решительным шагом направился прочь.

У самого порога, уже когда толкнул он ладонью дверь, догнал его хриплый рёв. Вздрогнул боярин, невольно обернулся – не помня себя от гнева, Роман вскочил со стола. Проклятый язык снова отказывался ему повиноваться, и он лишь заикался и скрежетал зубами.

– В… в-в… В-вон! – наконец крикнул он, топнув ногой. – П-п-п… П-псы! П-поганые!.. Люди! Взять! В поруб! Я им… я покажу! Я…

– Бесчестишь себя, княже, – покачал головой боярин. – Худо тебе будет!

– Пёс! – Роман сорвался на визг.

Прибежала стража. Послов окружили, подталкивая древками копий, повели прочь. А Роман, оставшись один, подхватил с пола грамоты и в гневе порвал их на мелкие клочки.

* * *

Вечером он долго сидел один, затворившись, не желая никого видеть. Отроки ходили на цыпочках, холопы старались не попадаться на глаза. Но, перебушевав, Роман сделался тих и задумчив. Крики криками, а дело оборачивалось нешуточное. Долго был он вассалом Рюрика, ходил в его руке, во всём слушался и почитал вместо отца. По первому слову должен был встать за него в войне, на княжеских снемах отстаивал его замыслы. Не он один – таким же вассалом, только у Всеволода Юрьевича, был ныне Владимир галицкий. Вассалами своих дядьёв были их сыновцы, дети рано умерших братьев, и мелкие удельные князья, искавшие сильной руки для защиты своих земель от соседей. У самого Романа были такие – Ингварь и Изяслав луцкие, Мстислав пересопницкий да двое недавно осиротевших сыновцев, дети Всеволода Мстиславича. Как он в руке Рюрика – так они ходили в руке Романа. Что будет с ними, когда он потеряет власть на Волыни? Не придётся ли ему скитаться по Руси и кончить жизнь в чужом краю, как умерли до него Иван Берладник, Юрий, сын Андрея Боголюбского, и Святополк Окаянный? А Ольговичи далеко. Послать им гонца? Не поспеет гонец. Да и не время сейчас поднимать полки – кончается лето, поспевают хлеба и смердов никак нельзя отрывать от полей. Не пойдут Ольговичи.

Уронив голову на руки, долго сидел Роман у стола. А очнулся, когда лёгкая рука легла ему на волосы.

Он встрепенулся – Предслава. В одной сорочке, простоволосая, княгиня тихо присела рядом на скамью, погладила князя по плечу.

– Тяжко тебе, ведаю, – прошептала она ласково. – А ты Бога-то пуще не гневи, батюшкиных послов из поруба выпусти, за стол усади да угости на славу. Молви, что не со зла то сделал. Авось батюшка и не шибко осерчает.

– Куда уж не шибко, – отстранившись и уставясь невидящим взглядом на пламя свечи, произнёс Роман, – воротил он мои крестные грамоты. Отрёкся от меня. Войной идёт…

– Не может того быть! – испугалась Предслава, прильнула к мужнину плечу. – Не верю! Сгоряча батюшка! Припугнуть тя хотел, чтоб отступился ты от Ольговичей!.. Вот погодь, – привстала она, – я человека верного пошлю в Киев. Есть у меня такой, волком поскачет, где надо – змеёй проползёт. Пошлю батюшке грамотку – что-то он мне ответит…

– Нет! – Развернувшись, Роман поймал руку жены, стиснул запястье так, что у неё навернулись на глаза слёзы. – И думать о том не моги! Грамоты порваны и сожжены! Унижаться перед Рюриком я не стану и чтобы меня унижали – не позволю! Хочет ратиться – будет ему рать!

– Окстись! – вскрикнула Предслава. – Чего ты молвишь-то? Аль злоба совсем глаза выела? Ратиться он будет! С кем? Не со всей ли Русью? А силёнок хватит? О себе не думаешь, так о дочерях подумай! Изгонят тебя из Волыни – куда нам податься? Наплодишь ворогов…

– Ольговичи…

– Да твои Ольговичи тебя первыми и продадут! – уже не таясь, закричала Предслава. – Что я – не ведаю? Они со Всеволодом стакнулись. Не до того им – Новгород Великий делят! Не станут они воевать, коли батюшка Всеволода на подмогу кликнет! Так и раздавят тебя, как курёнка! Попомни мои слова! Не пришлось бы по миру идти! Князю-то! Честь свою пятнаешь!

– С-сука! – взревел Роман, выворачивая запястье Предславе так, что она вскрикнула, и отшвырнул её прочь. – Сука! Против меня пошла?

– Остановись, Роман! После кровавыми слезами заплачешь! Роман!

Испуганно вскрикнув, Предслава шмыгнула прочь – схватив поставец, Роман замахнулся на жену. Свечи выпали, погаснув. В горницу пала темнота, и в этой тьме, прежде чем захлопнуть дверь, княгине почудилось, что тень князя исказилась, словно нечистый, попутавший Романа, на миг вырвался из его души наружу.

Не помня себя, Предслава кинулась в свои покои, рухнула перед образами на колени и прыгающими губами зашептала молитву, прося Богородицу о защите.

4

Не помогла Богородица, отвернулась Пречистая Божья Матерь от непутёвого князя – несколько дней миновало, и вот уже провожала Предслава мужа с высокого крыльца в дальнюю дорогу.

Смутно те дни было у Романа на душе. Не находил он себе места, лишился сна и покоя. Как ни таился, а проведал Рюрик Вышлобый о его замыслах. Ольговичи когда ещё соберутся в поход, а ему киевский князь грозится уже сейчас. Подмоги ждать неоткуда, если не из Польши.

Год назад скончался остаревший Казимир, князь малопольский, оставил сиротами двух малолетних сыновей. Опустел стол в Кракове, и тотчас примчался издалека последний Болеславич – Мечислав Старый. Потеряв за прошедшие годы двоих сыновей, он не растерял решительности и силы. Много было у Мешка войска, многие паны встали на его сторону, не все остались верны Казимировичам.

Год назад, по смерти Казимира, пересылалась его вдова Елена Ростиславовна с могущественным родичем. Не к братьям, Рюрику и Давиду, не к Всеволоду Большое Гнездо – к Роману Мстиславичу на Волынь летели её грамотки. Просила княгиня стать защитником и опекуном её малолетним сыновьям. Роман тогда ответил согласием – были в Польше у него друзья и приятели, много лет провёл он сам в Кракове, Сандомире и Познани, не раз помогали ляхи его отцу и ему самому. Отчего же не помочь родственникам? Но сейчас выходило так, что ему первому понадобилась подмога.

Он уже сидел на коне, на конях были его бояре и воеводы, садилась на коней дружина, обозные готовились выводить подводы, где были свалены брони, щиты, сулицы и дорожный припас. Обоз был небольшой – не на войну, в гости – просить ратную помощь отправлялся Роман.

Предслава смотрела на него с крыльца, кусая губы. Роман уже, перекрестившись, поднял руку, давая знак, как вдруг, не выдержав, княгиня сорвалась с места.

– Романе!

Не боясь конских копыт, бросилась с крыльца на запруженный верховыми двор, бегом ринулась к серому в яблоках княжескому жеребцу, догнав, вцепилась в стремя.

– Ой, да куда же ты отлетаешь, сокол ты моя ясный! – заголосила она на весь двор. – Ой, да на кого ж ты меня покидаешь? Да куда ж уходишь, солнце моё? На что кидаешь родимую сторону, отлетаешь на чужбинушку? Ждут тебя там стрелы калёные, точат на тебя мечи булатные, вострят копья на тело твоё белое! Ой, да потеряешь ты свою буйную головушку да в чистом поле под ракитовым кустиком! Некому будет оплакать твои белы косточки, вымоют их дожди частые, высушат ветра лютые…

Онемевший сперва – ведь молчала, как рыба, и вчера, и сегодня утром, слова не молвила, прощался, как с ледяной глыбой! – Роман с удивлением смотрел на жену и не сразу, опомнившись, отдёрнул ногу:

– Что такое ты лопочешь? Почто прежде времени хоронишь?

– Ой, не езди, Романе, не спеши в чужую сторону! -навзрыд плакала Предслава. – Ждёт там тебя горе-горькое, ждёт меня беда-кручина! Ой, не сносить тебе буйной головы!

– Будя каркать-то! В терем иди! Неча тут…

– Романе! – не своим голосом завопила княгиня.

– Эй, люди! – Потеряв терпение, Роман привстал на стременах. – Возьмите княгиню! Обеспамятовала она!

Сам он еле сдерживался, чтобы не ожечь жену плетью. Наедине, может, и не сдержался, но сейчас, когда мыслями он уже был в дальней дороге, негоже было тратить силы.

Подлетели мамки, подхватили Предславу под руки. Она билась и кричала, едва не расцарапывая себе лицо, как бесноватая.

– Не езди, Романе! Не езди! – вопила она, а князь уже отвернулся и первым выехал за ворота. Дружина потянулась за ним. Отъезжая, иные парни озирались, бросая взгляды на княжеский терем, на знакомые улицы, и не одного посетила шальная мысль, что видят они всё это в последний раз.

Распугивая кур и собак, заставляя людей испуганно жаться к заборам и нырять в переулки, дружина скорой рысью вымчалась за город, поскакала посадом. И тут случилась ещё одна нечаянная встреча.

Уже остались позади последние избы посада, уже промелькнули мимо огороды, и дорога, вильнув последний раз, пошла вдоль реки, и дружина расправила плечи, и кто-то засвистал разудалую песню, как вдруг из-за придорожных кустов, откуда ни возьмись, выскочил крупный заяц. Скакнул посреди дороги, на миг застыл, поставив торчком уши, и внезапно метнулся наперерез всадникам.

Ко всему был приучен серый в яблоках княжеский конь, а тут вскинул голову, заржал и забился, осаживаясь и не слушая повода. Взвился свечой, скакнул не хуже зайца, и не ожидавший того Роман вылетел из седла!

Случалось ему и прежде падать с коня. Убивали под ним резвых коней, сажали на рога зубры и туры, бывало, что и спотыкались на скаку, ломая ноги, скакуны. Но чтобы так, на ровном месте!

Дружина придержала мерный бег. Несколько отроков кубарем скатились с седел, бросились помогать князю подняться и ловить испуганного коня. Но Роман был уже на ногах, сердито отряхался от дорожной пыли.

Отроки привели мелко подрагивающего шкурой коня. Тот выкатывал тёмный глаз, перебирал ногами, не давая сесть. Роман зло рванул узду.

– Держи черта! – рявкнул на отроков.

Двое повисли у коня на морде. Третий придержал князю стремя. Морщась – когда упал, ушиб ногу, – Роман вскарабкался в седло, вымещая досаду, несколько раз хлестнул серого плетью.

За спиной тихо перешёптывались. Сколько раз отъезжал Роман из Владимира – и на битву, и на охоту, и на княжий снем, – а такого не бывало. Воевода Вячеслав наклонился к Заславу, тихо шепнул:

– Быть худу.

Роман услышал, резко обернулся, обжигая людей гневным взором.

– Чего испугались? – крикнул. – Глупой бабы речей да зайца трусливого? Аль впервой с коня падать?

– Дурная примета, княже, – честно ответил Вячеслав. – Не было бы беды!

В глазах у Романа заплясали злые огоньки:

– Трусишь? Назад повелишь ворочаться?

– Прости, коли что не так, – Вячеслав опустил голову. – Ты князь.

– То-то же!

Серый в яблоках играл, перебирая ногами, грыз в нетерпении удила. Когда Роман шевельнул уздой, взял с места ходко, словно ничего не было. Дружина тронулась следом. Но, проезжая то место, где князь сверзился с коня, многие дружинники впотай крестились и нащупывали под одёжей обереги и нательные кресты.