Текст книги "Спрут"

Автор книги: Фрэнк Норрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 37 страниц)

Расстояние между засевшими во рве фермерами и отрядом медленно, но верно уменьшалось.

– Нельзя подпускать их слишком близко, отец,– прошептал Хэррен.

Когда коляска была шагах в ста от оросительного канала, Магнус, положив на землю свои револьверы, выпрыгнул на дорогу. Он подал знак Гарнетту и Геттингсу следовать за ним, и три фермера, которые,– если не считать Бродерсона,– были тут по возрасту старшими, невооруженные пошли навстрсч шерифу.

– Стой! Ни с места! – громко крикнул Магнус.

А на своих местах Энникстер, Остерман, Дэбни, Хэррен, Хувен, Бродерсон, Каттер и Фелпс, с револьверами в руках, молча следили за происходящим, напряженные, сосредоточенные, ко всему готовые.

Они видели, как, услышав окрик Магнуса, Рагглс резко натянул вожжи. Коляска остановилась, а за ней и верховые. Магнус в сопровождении Гарнетта и Геттингса подошел к шерифу и заговорил с ним. Голос его долетал до засевших в рве товарищей, но слов разобрать было невозможно. Шериф что-то спокойно ответил Магнусу, и они обменялись рукопожатием. Дилани, обогнув коляску, выехал вперед и поставил свою лошадь поперек дороги, преграждая путь упряжке. Наклонившись в седле, он внимательно прислушивался к тому, что говорилось, но сам в разговор не вмешивался. Изредка вставляли слово Берман и Рагглс, однако поначалу, насколько могли слышать члены Союза, ни Магнус, ни шериф не обращали на их слова никакого внимания. Они только видели, что шериф несколько раз отрицательно покачал головой, и еще услышали, как он, повысив голос, сказал:

– Я только выполняю свой долг, мистер Деррик.

Геттингс повернулся, увидел Дилани совсем рядом и что-то сказал ему. Что именно, они не расслышали. Ковбой резко ответил, и ответ его, видимо, рассердил Геттингса. Он махнул рукой в сторону канала, указывая на находившихся там членов Союза. Дилани, по-видимому, сразу же сообщил своему отряду, что рядом есть еще члены Союза, готовые сопротивляться. Все повернули головы и ясно увидели стоявших во рву вооруженных фермеров.

Тем временем Рагглс обратился уже прямо к Магнусу, и между ними сразу завязался яростный спор. Хэррен даже уловил фразу, сказанную отцом:

– Это ложь, как вы сами прекрасно знаете!

– Они же к нам все ближе и ближе подкрадываются,– сказал Энникстер стоявшему рядом Дэбни.– Смотрите, что делают! Окружают все тесней! Неужели Магнус этого не видит?

Полицейские, сперва державшиеся позади коляски, имехали вперед и заняли каждый свою позицию на дороге. Одни образовали полукруг позади Магнуса, Гар-нетта и Геттингса, другие, сбившись в кучку, переговаривались между собой, бросая внимательные взгляды на канал. Действовали ли они по сигналу или нет, следившие за каждым их движением фермеры сказать не могли, но сомневаться не приходилось – двое из отряда выдвинулись далеко вперед. Кроме того, Дилани поставил свою лошадь так, что Магнус оказался отрезанным ото рва; его примеру последовали еще двое из тех, кто прежде ехал в хвосте. Три фермера были окружены. Насколько можно было понять, теперь уже говорили все разом, и никто никого не слушал.

– Послушай,– крикнул Хэррен Энникстеру.– Что же это такое? Дело принимает скверный оборот. Они подкрадываются со всех сторон. Не успеем мы опомниться, как отец и те двое окажутся в плену.

– Их нужно вернуть,– сказал Энникстер.

– Нужно как-то дать им знать, что их окружают.

Спор между Магнусом и Рагглсом все разгорался. Оба говорили в повышенном тоне и возбужденно жестикулировали.

– Их нужно вернуть! – крикнул Остерман.– В случае чего мы не сможем даже стрелять, чего доброго, в них угодим.

– Да, похоже, они собираются переходить к действиям.

Было слышно, как яростно спорят Геттингс и Дилани; в этот спор ввязался еще один из полицейских.

– Сейчас я окликну Губернатора,– сказал Энникстер, вылезая из рва.

– Не надо! – крикнул Остерман.– Не вылезай. Отсюда им нас так просто не выбить.

Хувен и Хэррен, которые, не раздумывая, последовали было за Энникстером, остановились при этих словах Остермана, и все трое в нерешительности застыли на краю рва, держа револьверы наготове.

– Отец! – крикнул Хэррен.– Возвращайся! Это бесполезно. Только зря время тратишь.

Но спор продолжался. Один из полицейских, выехав вперед, заорал:

– Назад! Ни шагу вперед, слышите!

– Вались ты к черту! – крикнул Хэррен.– Здесь моя земля.

– Брось, Хэррен, иди назад,– окликнул его Остерман.– Все равно ничего тебе это не даст.

– Слышали? – вдруг воскликнул Хэррен.– Отец нас зовет. Пошли! Я иду!

Остерман выскочил изо рва, подбежал к Хэррен у, схватил его за руку и потянул назад.

– Никто нас не зовет. Не горячись. Иначе все погубишь. Прыгай в ров. Сейчас же.

Но Каттер, Фелпс и старик Дэбни, не понимая, в чем дело, и увидев, что Остерман выскочил из канала, полезли вслед за ним. Теперь во рву не оставалось никого: Хувен, Остерман, Энникстер и Хэррен успели уже сделать несколько шагов по направлению к дороге, Дэбни, Фелпс и Каттер следовали за ними по пятам.

– Назад! Стоять на месте! – еще раз крикнул полицейский.

Стоявший возле коляски Бермана Геттингс продолжал сердито препираться о чем-то с Дилани; не утихал и бурный спор между Магнусом и Гарнеттом, с одной стороны, и Рагглсом и шерифом,– с другой.

До этого момента маклер Кристиен, родственник Бермана, не принимал участия в споре и держался позади коляски. Теперь, однако, он тоже решил выдвинуться на передний план. Но при создавшейся тесноте сделать это было не так-то легко, и когда он пробирался мимо коляски, его лошадь ободрала себе бок о ступицу. Животное шарахнулось и, налетев на Гарнетта, сшибло его с ног. Дилани на своей лошади загораживал коляску от стоявших возле дороги фермеров,– происшествие они видели достаточно смутно и истолковали его превратно.

Гарнетт еще не успел подняться на ноги, а Хувен уже орал во все горло:

– Hoch der Kaiser! Hoch der Vaterland![17]17
   Да здравствует кайзер! Да здравствует родина! (нем.)


[Закрыть]

С этими словами он упал на одно колено и, тщательно прицелившись, выстрелил из винтовки в кого-то из людей, сгруппировавшихся у коляски.

И, словно по сигналу, началась ружейная и револьверная стрельба. Обе стороны – полицейские и фермеры – открыли огонь одновременно. Вначале это была просто беспорядочная пальба, затем последовало несколько торопливых, разрозненных выстрелов, на миг Все смолкло, и, наконец, один за другим с равными промежутками прогремели последние три выстрела. И опять настала тишина.

Дилани с простреленным животом свалился с лошади и на карачках пополз через дорогу в пшеницу. Кристиен повалился назад и соскользнул с седла в сторону коляски, одной ногой запутавшись в стремени, головой и плечами он уперся в колесо. Хувену, когда он попытался приподняться с колена, пуля угодила в горло, и он рухнул на землю. Старик Бродерсон с криком: «Они же меня укокошили, ребята!» – сделал два неверных шага в бок и, безжизненно опустив руки и пригнув голову, свалился в канал. Остерман, у которого изо рта и из носа лилась кровь, повернулся и пошел назад. Пресли помог ему перебраться через канал, и он лег на землю, уронив голову на скрещенные руки. Хэррен Деррик упал, где стоял, потом перевернулся на живот. Он лежал неподвижно, издавая душераздирающие стоны, а под животом у него растекалась лужа крови. Старик Дэбни, бессловесный, как всегда, встретил смерть молча. Упал на колени, поднялся, снова упал и тут же скончался, не проронив ни слова. Энникстер, убитый наповал, лежал, вытянувшись во весь рост, локтем прикрыв лицо.

VII

По пути на дерриковскую усадьбу Хилма и миссис Деррик услышали звуки отдаленной стрельбы.

– Стой! – вскричала Хилма, хватая за плечо Вакку.– Останови лошадей! Что это?

Бричка остановилась; прорвавшись сквозь шорох волнующейся пшеницы, до них долетели несильные хлопки выстрелов.

– Слушайте! – закричал Вакка, испуганно вытаращив глаза.– Да они же… они ж дерутся!

Миссис Деррик закрыла лицо руками.

– Дерутся? – воскликнула она.– Боже мой! Но это же ужасно! Там Магнус и… Хэррен…

– Как, по-твоему, где это?

– Скорей всего на хувеновской ферме.

– Я еду туда! Поворачивай, Вакка! Гони лошадей!

– Я бы не стал этого делать, миссис Энникстер,– возразил Вакка.– Мистер Энникстер сказал, чтоб мы ехали домой к мистеру Деррику. Если на ферме у Хувена творится что-то недоброе, лучше нам туда не ехать. Да и потом, пока мы туда доберемся, все уже кончится.

– Да, да, поедем домой! – воскликнула миссис Деррик.– Я боюсь. Ах, Хилма, я так боюсь.

– Тогда едемте со мной к Хувену.

– Туда, где стреляют? Нет, я не могу! Не могу! И мы все равно не успеем доехать, Вакка прав.

– Это уж конечно,– подтвердил Вакка.

– Поезжай к Хувену! – приказала Хилма.– Если ты не поедешь, я пойду пешком!

Она отбросила фартук и спустила ногу на подножку.

– А вы! – воскликнула она, обращаясь к миссис Деррик.– Как вы можете… зная, что Хэррен и ваш муж могут… могут находиться в опасности?

Недовольно ворча что-то себе под нос, Вакка повернул лошадей и поехал напрямик через поля, пока не выехал поблизости от миссии на дорогу, ведущую в Гвадалахару.

– Скорей! – подгоняла Хилма.

Щелкнул бич, и лошади побежали резвей. Вдали показалась усадьба Кьен-Сабе.

– Может, домой заедем? – обернулся к ним Вакка.

– Нет, нет! Поезжай быстрей, гони вовсю!

Лошади неслись во весь опор мимо надворных построек.

– Боже мой! – вскричала вдруг Хилма.– Поглядите! Смотрите, что они сделали!

Вакка осадил лошадей. Ехать дальше было нельзя. Громадная куча домашнего скарба, беспорядочно сваленного посреди дороги перед домом Энникстера, преграждала им путь. Семейный очаг Хилмы был разорен: из дома вынесли и безжалостно бросили на дороге все, что они с мужем купили в ту чудесную неделю после свадьбы. Тут был и белый спальный гарнитур – все три кресла, умывальник и комод, ящики которого вывалились, а содержимое рассыпалось по земле; рядом валялись белые шерстяные коврики из гостиной и подставка для цветов вместе с осколками горшков и поникшими цветами, разбитый стеклянный шар и дохлые золотые рыбки, плававшие прежде в нем; качалка, швейная машина, большой круглый стол мореного дуба, лампа с красным абажуром из тонкой гофрированной бумаги, прелестные литографии, изображавшие хор ясноглазых мальчиков и мечтательных девиц в розовых платьицах и деревянные резные орнаменты – перепелка и дикая утка, подвешенные каждая за одну ногу; и, наконец, чистые, свеженакрахмаленные кисейные занавески, грубо сорванные и измятые. Кровать – их чудесная кровать с пологом, нарядная и веселая, которой Хилма так гордилась, была выброшена из уютного, сокровенного уголка спальни в пыль проезжей дороги, всем напоказ, на осмеяние; ее осквернили, над ней надругались.

Хилме показалось, что на обозрение выставлена какая-то частица ее души,– выставлена, поругана, втоптана в грязь. То, что было для нее свято, оказалось осмеянным, оплеванным. Горькие слезы оскорбленного достоинства застлали ей глаза, краска стыда залила лицо.

– Боже мой! – вскричала она, чувствуя, что рыдания подступают к горлу.– Боже, как они могли!

Но тут же ее охватил страх, затмивший все прочие чувства – очевидно, впереди ее ждали еще горшие испытания.

– Гони,– крикнула она Вакке,– скорей, скорей!

Но Вакка не послушался. Он заметил то, что ускользнуло от внимания Хилмы: на веранде стояли двое мужчин – вне всякого сомнения, полицейские из отряда шерифа. Хозяевами здесь были они, и присутствие в Кьен-Сабе врагов, участвовавших в разгроме дома, привело его в совершенный ужас.

– Нет уж,– заявил он, слезая с козел.– Не повезу я вас туда – а то еще подстрелят вас. Да и проехать нельзя – вся дорога завалена вашим добром.

Хилма спрыгнула на землю.

– Пойдемте,– сказала она, обращаясь к миссис Деррик.

Потерявшая всякое самообладание, растерянная, трепещущая миссис Деррик повиновалась, и Хилма, обойдя руины своего домашнего очага, вывела ее на тропинку, ведущую к Эстакаде и ферме Хувена.

Дорога перед домом и двор были забиты народом. Опрокинутая коляска лежала у обочины, неподалеку от дома; запутавшихся в постромках лошадей держали двое мужчин. Под дубом стояли дрожки Карахера, а рядом с ним – легкий фаэтон, принадлежавший, как было известно Хилме, доктору из Гвадалахары.

– О Боже, что тут случилось, что случилось? – стонала миссис Деррик.

– Идемте! – сказала Хилма и, взяв ее за руку, стала проталкиваться сквозь толпу, которая безмолвно расступалась перед двумя женщинами. Они вошли во двор.

– Пресли! – вскричала миссис Деррик, увидя его у входа в дом.– Пресли, что случилось? Где Хэррен? Где Магнус? Что с ними?

– Сюда нельзя, миссис Деррик,– сказал Пресли, идя им навстречу,– нельзя.

– Где мой муж? – спросила Хилма.

Пресли отвернулся и ухватился за дверной косяк, чтоб устоять на ногах.

Оставив миссис Деррик, Хилма вошла в дом. В зале было полно людей. Словно в тумане увидела она смертельно бледных Сайруса Рагглса и Бермана, понизив голоса, они озабоченно разговаривали о чем-то с Каттером и Фелпсом. В комнате въедливо пахло каким-то лекарством. На столе стоял чемоданчик доктора, лежали хирургические инструменты, синий продолговатый пакет с ватой и бинты. Люди, находившиеся здесь, разговаривали приглушенными голосами, двигались почти неслышно, и все звуки покрывал один страшный – нырывавшееся из чьей-то груди натужное, хриплое, прерывистое дыхание.

– Где мой муж? – закричала Хилма. Она оттолкнула столпившихся перед ней мужчин и увидела Магнуса, который стоял с обнаженной головой, и нескольких, лежавших прямо на полу людей. Верхняя часть туловища одного их них была сплошь забинтована; над ним, стоя на одном колене, склонился доктор без пиджака и что-то

делал.

Бледный как полотно Гарнетт повернулся к Хилме.

– Где мой муж?

Не ответив ни слова, он отступил в сторону, и Хилма увидела на кровати безжизненное тело своего мужа. Она не вскрикнула. Не проронила ни звука. Подошла к кро-вати, села и, бережно взяв обеими руками голову Энникстера, переложила ее себе на колени. Она словно застыла и этом положении, продолжая держать на коленях его мертвую голову; невидящий взгляд ее блуждал по лицам толпившихся в комнате людей, из широко раскрытых глаз падали крупные слезы и медленно скатывались по щекам.

Когда Магнусу сообщили, что приехала его жена, он выбежал во двор. Она бросилась к нему.

– Скажи мне правду! – закричала она.– Хэррен… Он?.. Он?..

– Пока ничего нельзя сказать,– ответил муж.– Боже мой, Энни!..

По тут же сдержался: он умел владеть собой, и сейчас было не время терять самообладание.

– Доктор осматривает его,– сказал он.– Все, что нужно, будет сделано. Крепись, Энни. Надежда не потеряна. Это был страшный день. Да будет Господь милостив ко всем нам!

Она рвалась в дом, но Магнус не пустил.

– К нему покамест нельзя. Посиди в другой комнате. Гарнетт, позаботьтесь о ней.

Однако остановить миссис Деррик оказалось невозможно. Оттолкнув мужа, она прорвалась сквозь толпу людей, окружавших ее сына, упала рядом с ним на колени и заплакала, охваченная ужасом и беспредельной жалостью.

Хэррен лежал на полу, вытянувшись во весь рост, под голову была подсунута подушка, грудь прикрыта пиджаком. Одна штанина была насквозь пропитана кровью. Глазные яблоки, видневшиеся из-под полуопущенных век, регулярно подергивались, словно их приводил в движение какой-то механизм. В лице не было ни кровинки, так что золотистые волосы казались темно-русыми, рот был открыт, и это из него вырывалось то натужное, хриплое, прерывистое дыхание, а в груди что-то булькало и клокотало.

– Хэрри, о Хэрри! – простонала миссис Деррик, схватив сына за руку.

Доктор покачал головой.

– Он в беспамятстве, миссис Деррик…

– Куда его… где…

– Прострелены легкие.

– Будет он жить? Скажите мне правду.

– Я не могу этого сказать, миссис Деррик.

Она стала терять сознание, и старый Гарнетт, с трудом удерживая ее на ногах, помог ей выйти в соседнюю комнату – спальню Минны Хувен. Ошеломленная, оцепеневшая от страха, миссис Деррик села на кровать и, покачиваясь взад и вперед, начала бормотать:

– Хэрри, Хэрри, мальчик мой дорогой, милый мой!

Пресли то выходил, то входил в залу, выполняя разные поручения, стараясь помочь чем мог. Он с трудом держался на ногах, пытался и никак не мог унять нервный озноб.

Оставшиеся в живых члены Союза и полицейские – воюющие между собой защитники интересов народа и интересов железной дороги, перемешались, забыв про вражду. Пресли помог доктору прикрыть тело Кристиена. Берман и Рагглс держали тазы с водой, пока перевязывали Остермана. Происшедшее трагическое событие вызывало у всех ужас, не дававший думать ни о чем другом. Еще час назад заклятые враги, они теперь думали лишь о том, как бы помочь тем, кого ранили в своей безумной злобе. Шериф, решив, что сегодня не время приводить в исполнение судебный приказ, уехал в Сан-Франциско.

Тела убитых были перенесены с дороги в дом. Труп Энникстера положили на кровать; трупы Дэбни и Хувена – у одного была прострелена голова, другому пуля попала в горло – положили рядом и накрыли скатертью. На полу расчистили место для раненых. Каттер с Рагглсом уехали в Гвадалахару за тамошним доктором, а также чтобы позвонить по телефону в Боннвиль и вызвать докторов еще и оттуда.

За все время после перестрелки Остерман ни разу не терял сознания. Он лежал на полу, обнаженный по пояс; крепкие бинты стягивали ему живот и плечо; глаза были полузакрыты. Из Боннвиля должка была приехать подвода, чтобы отвезти его домой, и ухаживавший за ним Пресли видел, что он испытывает невыносимые страдания.

Но этот позер, шут, балагур, к которому никто не относился серьезно, показал себя в эту страшную минуту с совершенно неожиданной стороны. Когда наконец приехал доктор и подошел к нему, Остерман в первый раз открыл глаза.

– Я обожду,– сказал он.– Займитесь сперва Хэрреном…

А когда пришла его очередь и доктор начал зондировать рану, нащупывая пулю, он схватил руку Пресли и, по мере того, как зонд входил в рану, сжимал ее, обливаясь потом, все крепче и крепче. Его дыхание участилось; лицо клоуна с выдающимися скулами, огромная лысина и оттопыренные уши становились все бледнее и бледнее, губы плотно сжались, но он не издал ни одного стона.

Когда первая, самая страшная боль немного утихла и он нашел в себе силы заговорить, первое, что он спросил, было:

– Есть еще тяжело раненные?

Пресли, принеся ведро воды для доктора, задержался у двери и увидел, что несколько мужчин, стоявших по ту сторону канала, сошли с дороги и стали осторожно пробираться в глубь пшеничного поля. Заинтересовавшись, он спросил подошедшего Каттера, куда это они направились?

– Ищут Дилани,– отвечал Каттер.– Говорят, он уполз в пшеницу после того, как его ранили. Они решили, что надо искать.

Пресли совершенно забыл об этом мерзавце, у него сохранилось лишь смутное воспоминание, что тот свалился с лошади в самом начале перестрелки. Охваченный желанием узнать, что случилось с Дилани, он догнал мужчин, отправившихся на поиски.

– Вы, ребята, поосторожней,– сказал один молодой парень,– с ним шутки плохи. Он, если еще жив, может вообразить, что мы его хотим прикончить, и начнет палить.

– Вряд ли он на это способен,– сказал другой.– Ты только посмотри на пшеницу.

– Бог ты мой! Кровь из него хлестала, как из зарезанного кабана.

– Вон его шляпа! – воскликнул вдруг тот, что шел впереди.– Он где-нибудь недалеко. Давайте покричим.

Они крикнули несколько раз, но ответа не получили и стали осторожно пробираться дальше. Вдруг передние остановились, да так неожиданно, что задние налетели на них. Кто-то воскликнул:

– Вот он!

– Господи! И впрямь он!

– Бедняга, вот же бедняга!

Ковбой лежал на спине в густой пшенице, подогнув ноги, глаза его были широко раскрыты, губы темны. В руке он крепко сжимал револьвер с пустой обоймой.

Искавшие его люди – в большинстве своем батраки с соседних ферм и молодые парни из Гвадалахары – невольно попятились. Один наконец рискнул подойти ближе и заглянул в лицо.

– Мертвый? – спросил кто-то из державшихся поодаль.

– Кто его знает.

– А ты пощупай сердце.

– Вот еще! Не хочу!

– Струсил?

– Просто не хочу к нему притрагиваться. Примета дурная. Ты пощупай…

– По сердцу не всегда узнаешь…

– А как еще узнать? Эх вы, трусы! Пустите меня! Сейчас я скажу.

Наступило долгое молчание; смельчак приблизился и, нагнувшись, положил руку на грудь Дилани.

– Ну как?

– Просто не знаю. То будто бьется, то нет. Я сам еще никогда не видел покойников.

– Вообще-то, по сердцу определить трудно.

– Да чего тут долго разговаривать? Мертвый или живой – все одно, давайте снесем его в дом.

Несколько человек бросились назад на дорогу, где валялись доски от разобранного моста. Из этих досок они смастерили носилки и, прикрыв тело своими куртками, понесли его к дороге. Доктор, осмотрев тело, объявил, что ковбой умер с полчаса назад.

– Ну что, говорил я тебе? – воскликнул один из парней.

– А я разве говорил, что он жив? – возразил другой.– Я говорил только, что не всегда можно в точности определить, бьется сердце или нет.

Но вдруг толпа заволновалась. Подъехала телега, в которой сидели миссис Хувен, Минна и маленькая Хильда.

– Ой, люди добрые! – вскричала миссис Хувен, испуганно вглядываясь в лица стоявших вокруг людей.– Что слючилось? Эти… разбойники… они убили мой муж?

Она соскочила с телеги, следом сошла Минна, обнимавшая Хильду за плечи. Толпа подалась назад, молчаливо уступая дорогу и не отводя от них глаз.

– Ах, что же слючилось, что слючилось? – причитала миссис Хувен, проталкиваясь сквозь толпу, вытянув вперед руки с растопыренными пальцами.– Ах, Хувен, мой муж, что с тобой есть?

Она вбежала в дом. Тело Хувена уже перенесли в спальню, и миссис Хувен с Минной, которая следовала за ней по пятам, инстинктивно бросились туда. Толпившиеся в зале люди безмолвно расступились перед ними. Вбежав в спальню, они заперли за собой дверь, и до конца ужасного дня никто из тех, кто находился в этой обители смерти, не видел их и не слышал их голосов. Среди главных действующих лиц разыгравшейся здесь трагедии они оказались наименее заметными, меньше всех претендовали на внимание остальных. На время о них совсем забыли.

К дому Хувена стеклось огромное количество людей. Они приехали из Боннвиля, из Гвадалахары, пришли с окрестных ферм; сюда же ринулись тысячи участников утренней облавы; мужчины и женщины, молодые парни и девушки, батраки, горожане, фермеры, железнодорожные служащие, испанцы, мексиканцы, португальцы. Пресли, возвращавшемуся после поисков тела Дилани, с трудом удалось пробиться к дому.

Глухой, неясный ропот катился по толпе. В нем пока что не звучали ни угроза, ни гнев, только растерянность, смятение: так встречают люди известие о трагедии, постигшей многих. Полностью еще никто не осознал происшедшего. Основной реакцией было любопытство. Каждому хотелось увидеть, что случилось, а нет, так услышать или, по крайней мере, протиснуться поближе к месту происшествия. Дорога в обе стороны от дома была на четверть мили забита народом. Люди становились на нижние перекладины увитых колючей проволокой изгородей, чтобы смотреть поверх голов передних, на сиденье экипажей, бричек и фургонов; иные даже вскакивали на спины оседланных лошадей. Они теснились, напирали друг на друга, проталкивались поближе к дому, сами не зная зачем, и снова откатывались назад.

Добравшись, наконец, до ворот, Пресли увидел стоящую перед ними линейку. Между воротами и крыльцом, оттеснив толпу, расчистили проход. Из дома вышли несколько человек, среди них Гарнетт и Геттингс; на руках они бережно несли старика Бродерсона. Доктор без шляпы и без пиджака шел рядом, щурясь от солнца, и повторял на каждом шагу:

– Осторожней, пожалуйста, осторожней, господа!

Бродерсон был без сознания. Лицо его почти не побледнело, повязок тоже видно не было. Они осторожно донесли его до линейки и уложили на сиденье, опусти и с одной стороны кожаную боковинку, чтоб скрыть от любопытных взглядов.

Но вдруг что-то произошло. Пресли за толпой не мог видеть, что делается впереди. Послышались восклица ния, началась суета. Доктор резким тоном отдал какое-то распоряжение, кто-то бросился назад в дом и через минуту вернулся с чемоданчиком. Пресли, с трудом протолкавшийся в конце концов к линейке, увидел, что доктор находится в экипаже и что-то делает, наклонившись над Бродерсоном.

– Вот он, пожалуйста! – крикнул человек, бегавший за чемоданчиком.

– Не понадобится он мне,– ответил доктор.– Мистер Бродерсон умирает.

Воцарилась тишина. Кое-кто из мужчин обнажил голову.

– Отступите от линейки,– спокойно сказал доктор.– Прошу вас, почтеннейшие, отодвиньтесь.

Толпа подалась назад. В тишине послышались женские всхлипывания. Прошло несколько секунд, минута. Лошади переступали с ноги на ногу и помахивали хвостами, отгоняя мух. Наконец доктор опустил вторую боковину и вышел из линейки.

– Может, кто-нибудь сопроводит тело домой? – спросил он.

Вперед выступил Геттиигс. Он сел рядом с кучером. Линейка тронулась.

Пресли вошел в дом. За время его отсутствия комната сильно опустела – из нее вышли все, кроме нескольких членов Союза, принимавших участие в сражении. Хилма по-прежнему, сидела на кровати, держа на коленях голову Энникстера. Берман и Рагглс со всей своей командой уехали. Остермана увезли на телеге; скатерть, которой было покрыто тело Дэбни, заменили простыней… И лишь с прежней силой вырывалось из груди Хэррена хриплое, прерывистое дыхание. Все возможное было сделано. Не могло быть и речи о том, чтобы его куда-нибудь перевозить. Мать и отец не отходили от него – отец с каменным лицом не отводил глаз от равномерно подергивающихся глазных яблок, мать, присевшая рядом, держала сына за руку и все время обмахивала ему лицо сложенной газетой.

Пресли на цыпочках подошел ближе. Хирург, вызванный из Боннвиля, стоял тут же, сложив руки, и внимательно вглядывался в лицо Хэррена.

– Как он? – шепотом спросил Пресли.

– Безнадежен,– ответил хирург.

Стесненное, клокочущее дыхание становилось все более прерывистым; веки опустились, прикрыв вздрагивающие глаза. Внезапно дыхание остановилось. Маг-м ус бросил вопросительный взгляд на хирурга.

– Он скончался, мистер Деррик,– сказал тот.

Энни Деррик с отчаянным криком упала сыну на грудь; могучие плечи Магнуса согнулись, чтобы больше уже никогда не разогнуться.

– Помоги мне, Господи, и прости меня,– простонал он.

Вне себя от горя и ужаса, переполненный состраданием и неудержимым гневом, Пресли выбежал из дома. На крыльце он столкнулся с Карахером.

– Как он… как…– начал было трактирщик.

– Он умер! – вскричал Пресли.– Все они умерли… убиты, застрелены… все, до одного! А кто-то ждет своей очереди.

– Вот так, Пресли, они убили мою жену!

– Карахер,– воскликнул Пресли,– дай мне руку! Я был неправ! И Союз неправ! Весь мир неправ! Ты единственный, кто был прав! И отныне я с тобой. Богом

клянусь, отныне я тоже красный!

Скоро из Боннвиля приехал фургон и увез в Лос-Муэртос тела Энникстера и Хэррена.

Тела Дилани и Кристиена еще раньше увезли в Гвадалахару и оттуда отправили поездом в Боннвиль.

Хилма, Магнус и его жена следовали за фургоном в бричке. За всю дорогу никто из них не проронил ни слова. Было решено, что, поскольку Кьен-Сабе захвачено железной дорогой, Хилма поедет в Лос-Муэртос. Туда же везли тело Энникстера.

Уже под вечер мимо ранчо Дерриков проехал черный похоронный фургон, свернул на шоссе и покатил к Боннвилю. Разыгравшиеся после сражения у канала страсти немного улеглись, люди разошлись по домам. Когда черный фургон проезжал мимо трактира Карахе-ра, солнце уже закатилось. Надвигалась ночь.

А одинокий фургон продолжал свой путь во мраке, никем не сопровождаемый и забытый, увозя мертвое тело Дэбни, тихого старика, о котором никто ничего,– кроме его фамилии,– не знал, у которого не было дру зей, с которым никто никогда не заводил разговором и который появился неизвестно откуда и удалился неизвестно куда.

Около полуночи миссис Дайк внезапно просну лась – ее разбудили стоны, доносившиеся из соседней комнаты. Магнус Деррик остался верен себе – как ни был он потрясен смертью Хэррена, узнав о бедственном положении миссис Дайк и Сидни, которых вместе с Хил мой вышвырнули из Кьен-Сабе, он и их приютил у себя в Лос-Муэртос.

– Хотя приют этот и не слишком надежен,– предупредил он.

Миссис Дайк до ночи просидела с Хилмой, тихонько покачивая ее в своих объятиях, плача вместе с ней, нашептывая ласковые слова, пытаясь утишить хоть немного ее слезы, потому что Хилма раз дав волю своему горю, разрыдалась так, что уже не могла остановиться. В конце концов совершенно обессилевшая молодая женщина уснула, как дитя, на плече у миссис Дайк, и та, уложив ее в постель, ушла к себе в комнату.

Громкие стоны, разбудившие ее через несколько часов, говорили о том, что кто-то, помимо моральных страданий, испытывает еще и физические, и миссис Дайк, взяв лампу, поспешила к Хилме.

Она сразу поняла в чем дело. Разбудила Пресли и попросила его немедленно позвонить в Боннвиль и вызвать доктора, а сама бросилась к корчившейся от боли Хилме. Той же ночью у Хилмы произошел выкидыш.

Больше в ту ночь Пресли не сомкнул глаз: он даже не стал раздеваться. Долго еще после отъезда доктора, после того, как в этой обители печали все наконец стихло, сидел он у открытого окна в своей комнате, глядя на бескрайние пшеничные поля, на небо, где медленно разгоралась заря. Ужас случившегося нестерпимо давил. Жуткие сцены, от которых стыла кровь – чудовищные до неправдоподобия и тем не менее реальные,– вихрем.проносились в воображении; видениями, вызывающими суеверный страх, вставали перед его мысленным взором: Хэррен мертв, Энникстер мертв, Бродерсон мертв, Остерман, возможно, в эту самую минуту умирает! А ведь эти люди населяли его мир! Энникстер был его лучшим другом, Хэррен – постоянным товарищем, отношения с Бродерсоном и Остерманом были почти братскими. Всех их связывали общие интересы, взаимная приязнь. Он не представлял себе жизни без них. И вот, стоя на пыльной дороге у оросительного канала, он собственными глазами видел, как их убивали. Сам не иная как, Пресли очутился вдруг за столом; на столе стояла зажженная свеча, перед ним лежал его дневник, и он начал быстро писать – желание излить душу, дать выход думам, опалявшим мозг, никогда не было еще таким настоятельным, таким неодолимым. Он начал писать:

«Дэбни убит, Хувен убит, Хэррен убит, Энникстер убит, Бродерсон убит, Остерман смертельно ранен. Берман цел, невредим и благоденствует. Железная дорога захватила Кьен-Сабе. Я видел, как их всех убивали. Не прошло и двенадцати часов с тех пор, как я стоял там, у оросительного канала. О, эти страшные минуты, исполненные ужаса и смятения! Пороховой дым… отблеск солнца на стволах револьверов… кровь… встающие на дыбы лошади… люди, хватающиеся за воздух прежде чем рухнуть на землю и умереть… Нелепая поза Кристиена – одна нога высоко торчит над седлом… Бродерсон боком валится в канал… Остерман, словно прилегший на землю, положив голову на руки, будто устал, устал смертельно. Все это я видел. И картина эта навеки запечатлелась в моей памяти, отныне она – часть меня самого. Сделали это они – Берман и его хозяева, владельцы железной дороги, сделали на глазах у народа Соединенных Штатов, на глазах у всего мира. Попробуйте-ка теперь проповедовать свои теории нам, фермерам, жертвам, людям, которые пострадали и которые знают. Попробуйте-ка разглагольствовать перед нами о «правах капитала», о «концернах», о «классовом равновесии». Испробуйте на нас свои «благородные» идеи. Мы-то знаем. Я не могу сказать, хороши или плохи ваши идеи. Я не могу сказать, применимы ли они к жизни. Я не знаю, реален ли задуманный вами общественный строй. Я не знаю, имеет ли железная дорога право на наши земли, но я знаю, что Хэррен убит, Энникстер убит, Бродерсон убит, Хувен убит, Остерман умирает,– а Берман цел и невредим, торжествует и благоденствует. Он вступил во владение землей, перешагнув через трупы пяти человек, которых убили его наемники. И я предвижу, чем все это кончится. Победа останется за железной дорогой. Трест сломит наше сопротивление. Здесь, в этом отдаленном уголке огромной страны, на краю огромного континента, здесь, на равнинах Запада, раскинувшихся вдалеке от крупных центров, от всего оторванных, глухих и уединенных, гигантская железная рука выжимает из нас жизненные силы, сокрушает на шу свободу, подавляет наше стремление к счастью; и наши слабые попытки противостоять ей, наша агонии никак не отражаются на исполинском грохочущем механизме, направляющем жизнь страны; камушек, попавший между колесиками, песчинка, застрявшая в зубце шестерни, скрипнувшая ось – вот что такое для нее вопль матери, потерявшей сына, вдовий плач над могилой. И опять огромное колесо начинает вращаться по прежнему, плавно и размеренно, и мгновенная помеха вряд ли кем-то замеченная, тут же забывается. Вдолбить людям, что малейший перебой в работе этой огромной машины грозит самому ее существованию? Да как такая глупость может прийти в голову?! Предупредить их об опасности? Да они поднимут вас на смех! Расскажите им через пять лет историю борьбы Союза фермеров Сан-Хоакина и железной дороги, и вам не поверят. Что? Яростная схватка между фермерами и железной дорогой, схватка, стоившая жизни семерым людям? Быть того ие может, такого просто не бывает! Все это плод фантазии, сплошные преувеличения!